Застывшие в поцелуе

Александра Пискунофф, 2021

Жизнь молодого программиста Германа Шахматова едва ли можно назвать пределом мечтаний: работа не приносит удовлетворения, ненавистный начальник раздражает, а заветное желание сводится к прозаической покупке ноутбука. Отец Германа – талантливый инженер и незаурядный изобретатель – перед гибелью стоит на пороге поразительного открытия, проливающего свет на тайну человеческого бессмертия, и теперь герою необходимо продолжить его дело. Герман отправляется в фантастическое путешествие во времени, которое встречает его массивом разнообразных вопросов. Вам предложат открыть одну из тысячи дверей, чтобы попасть в лабиринт сомнений, раствориться в космосе или застрять в клетке, как игрушка богов, постичь непознаваемое и застыть в поцелуе вечности. Водоворот событий поглощает молодого человека с головой: ему предстоит познать нетленную силу любви, вкусить настоящую глубину обжигающих чувств и найти ответ на самый страшный вопрос – а существовал ли его отец на самом деле?

В процессе написания книги меня поддерживали школа писательского мастерства Ирины Гусинской GetPublishED, с потрясающим редактором, Мария Панченко помогла придумать и осознать новые сюжеты, Лина Маркина — поверить в себя, замечательный художник Лена Ермилова, вдохновившая меня на написание романа, который начался с картины, Алексей Чижов стал первым читателем, Любовь Белинская и Оля Пронина убедили добежать до конца АРТ марафон.

Глава 1. Клуб экзорцистов

Никогда не читайте чужих предсказаний, даже если вам обещают невозможное: полететь на Луну или выиграть «мерседес» в лотерейный билет. Чужой путь, вне сомнения, изменит вашу судьбу, но насколько хорошо, никто не может гарантировать. Как и в любой канцелярии, в небесной не исключение, тоже существуют недоработки и сбои компьютерных программ, и не хватает рук и мастеров, чтобы все это починить.

На свое двадцатипятилетние Герман Шахматов, программист небольшой фирмы, специализирующейся на продажах товаров массового потребления, решил приобрести компьютер с маркой надкусанного яблока, о котором он мечтал с самого рождения. Каждый месяц Герман тщательно, как ему рекомендовали бизнес-психологи программ «Как стать богатым», откладывал со своей небольшой зарплаты четвёртую часть суммы в большую железную банку, на которой было написано: «Получи свою мечту».

Работу Герман не любил, скорее, он её терпел и едва выносил своего начальника, которого за глаза все называли Троллем. Не таким уж и ужасным был Виктор Семёнович, Герману всегда казалось, что Тролль забирал его жизнь, высасывая, как пиявка, капля за каплей его драгоценное время, заставляя работать по двенадцать часов каждый день, и получать деньги, на которые трудно сказать, что можно жить, здесь скорее подходил глагол «выживать». Каждый день Герман давал себе обещание, что вот сейчас он рассчитается с долгами, поменяет работу и начнёт новую жизнь, в которой будет много свободного времени, денежных средств в самой оптимальной валюте, и, наконец, он сможет реализовать свои мечты.

Как много у него было желаний. В первый год, по совету психолога, он исписал своими желаниями тетрадь в 96 страниц. На следующий год тетрадь была уже потоньше, и странички тетрадей уменьшались по мере того, как он взрослел, а мечты, не исполнялись. Психолог говорил, что он плохо мечтает, и, наконец, его мечта свелась к одной: купить Aрpel. Наверное, мечта должна быть одна и довольно дорогостоящая, и он был счастлив, что приблизился к её осуществлению.

И вдруг случилось чудо! Тролль неожиданно выдал Герману премию и даже пожал руку, тем самым подчеркнув важность Германа в глазах Тролля. И мечта, которая была такой далёкой, стала настолько реальной, что Герман испугался. Пересилив внутренние страхи, он заказал компьютер и находился целых двадцать четыре часа в предвкушении счастья, пока не узнал, что он, как последний лох, попал на мошенников, и все его накопления за пять лет с катастрофической скоростью смылись в канализацию. Это был не просто крах его финансовых сбережений, это был конец жизни, ниточка, связывающая его с реальностью, оборвалась.

В первое мгновение Герман даже не поверил. Он уже строил новые планы. И написал заявление об увольнении, которое каждый день носил в кармане пиджака, и каждый раз, чувствуя рукой хрупкую бумагу, находился в предвкушении перемен. А теперь нужно снова возвращаться на нелюбимую работу и похоронить все свои мечты. А дома — пустой холодильник, сломанная стиральная машинка и голодный кот Бальтазар, переловивший всех мышей в округе. Эх, Бальтазар. Герман задумался, сколько ему лет, наверное, лет двадцать. Пол-уха он потерял в холодную зиму, а хвост зажали лифтом, теперь он выглядел заметно поизносившимся аристократом, но с собственным чувством достоинства и высокомерной улыбкой. Бальтазар ещё бодренький и молодится, гоняет всех котов в округе и зажимает в подвале молоденьких кошечек, словно он ещё юный мальчик, вся жизнь впереди, и ему не грозит мочекаменная каменная болезнь от кошачьих паштетов и гордое одиночество.

В кармане оставались последние деньги, и Герман зашёл в маленькое недорогое кафе. Терять уже было нечего и, возможно, в его душу просочилась легкость и неизбежность бытия. Он решил потратить всё и сразу. На его столике лежало аппетитное печенье с ароматом корицы. «Наверное, недоели прежние посетители», — подумал Герман, — и надкусил его. Из печенья выпала маленькая бумажка-предсказание. Теперь можно печатать предсказание в печенье, и за это брать двойную плату. Нужно было не открывать, и тем более не читать текст чужих предсказаний. Но Герман уже изрядно выпил, поэтому развернул бумагу и прочёл: «Если ничего не хотите менять — сожгите бумагу. Если хотите перемен, действуйте. Идите вперёд, и когда увидите то, что этим не является, зайдите туда и купите билет». На этом текст заканчивался, и Герман подумал, что это прикольный бред. И могли бы получше сделать предсказание, например, завтра вы выиграете холодильник, или бесплатную поездку на море, или встретите девушку бесподобной внешности, и она вас полюбит навсегда. Это была ложь, но она такая сладкая, и пока голова пребывала в винном дурмане, Герман смог бы немного помечтать, что он действительно может кому-то нравиться, или заработать достаточно денег, чтобы не чувствовать себя рабом жизни, у которого крадут жизнь день за днём. Ведь его время — это единственное, что у него есть. А время и есть его жизнь.

Герман шёл домой по той самой дороге, по которой ходил много лет. И вдруг его насторожило. Здесь раньше была прачечная, а теперь её нет. И висит нелепая перекошенная вывеска: «Клуб экзорцистов». «Как странно», — задумался Герман. Всё произошло неосознанно, он зашёл и купил билет.

Маленькая худенькая кассирша с хищным бледным лицом и удлинённым носом, как у утки, протянула Герману билет и попросила его пройти в соседнюю комнату, где находился председатель клуба. На двери была небрежно наскоро наискосок приколочена вывеска с обозначением регалий председателя: Александр Сергеевич Булгакофф — председатель общества экзорцистов, академик мировых наук, историк и космобиолог. «Что за бред», — подумал Герман и, небрежно толкнув скрипнувшую дверь ногой, вошёл в полутемное помещение.

Комната была просторной, пятиугольной, со свежевыкрашенными стенами и запахом пыли, которую никто, как показалась ему, вообще никогда не вытирал не просто годами, столетиями. Герман уже хотел чихнуть, как уловил на себе взгляд странного мужчины в длинном китайском халате, с шапочкой на голове. Он, словно фокусник, выскочил из невидимого шкафа иллюзиониста, пропахший антикварными вещичками, нафталином и одеколоном «Консул», и был тем самым странным председателем. На старом столе с толстыми резными ножкам стояла керосиновая лампа и лежало много пожелтевших от времени бумаг и таких же маленьких билетов, как тот, что был у Германа в руках. Перехватив удивлённый взгляд Германа, председатель весёленько произнёс:

— О да, я критически отношусь к электричеству и компьютерам. Я признаю только бумагу, и вы согласитесь, только бумага так славно пахнет.

Он поднёс лист бумаги к лицу и очень театрально и наигранно изобразил блаженство, как это делают актёры маленьких провинциальных театров, громко выкрикивая фразы и позёрски размахивая руками.

— Да, только в ней может храниться истина, — загадочно улыбаясь, повторил председатель, словно он был Коперником, и в этот момент открыл миру истину, что Земля круглая, и за эту истину он мог, как герой, взойти на костёр. — Компьютер — это прошлый век, — продолжал он уже более спокойно и напоминал преподавателя средней школы. — Нажми кнопочку — и всё исчезнет, а бумага, она проверена временем.

— Я согласен, — сказал Герман. — Но это очень неудобно. — Но разве не чудо поместить огромную библиотеку в маленькую флэшку?

— Молодой человек любит читать? — удивился председатель, и тут, словно по мановению его руки, в комнате раздвинулись стены, и перед Германом предстал внутри дома огромный небоскрёб из полок и книг.

«Разве такое может быть?» — не успел сам себе задать вопрос Герман, как председатель продолжил:

— Моя библиотека состоит из старых свитков, пергаментов. Налево полки — это написанные романы, вернее, опубликованные в мире, а справа, те, которые ещё предстоит написать. Вы думаете, их пишут люди?

Председатель взглянул на Германа.

— Если вы мне сейчас покажите пишущую обезьяну, я не удивлюсь, — произнёс Герман.

— Я не люблю обезьян, — объяснил Александр Сергеевич. — Они глупы и трудно обучаемы. Но я не об этом. Люди не пишут романы вообще. Вы знали об этом? Они приходят в мою библиотеку, и я позволяю им переписать, и кое-что дополнить от себя, хотя порой это бывают безвкусицы. Да вы меня не слушаете вовсе.

Герман оглянулся и удивился, как он снаружи ничего не заметил, такие высокие потолки, уходящие вверх, и каждая полка заполнена книгами. Как такое может быть? Единственное объяснение, что он спит и сейчас проснётся. Но боже мой, какие огромные книги, и запах старины, и всё так загадочно…

— Да, жизнь, загадочная штука, — произнёс председатель, словно прочёл мысли Германа. — Не пугайтесь, мне не всё здесь нравится. Но в силу сложившихся обстоятельств я должен хранить эти книги. Они не все ценные, но многие очень древние в вашем понимании жизни.

— Этих книг на миллионы рублей?! — удивился Герман. — Наверное, вы получили их в наследство?

Небольшое пенсне, закреплённое на носу, придавало председателю ещё больше загадочности и элегантности, словно он перенёсся через несколько эпох, выпрыгнул, как чёрт из табакерки в настоящее время, и это его нисколько не смущало, а наоборот, вызывало у всех интерес к его экстравагантной персоне. На столе в чёрной пепельнице с овалом собаки с горящими глазами, дымила кубинская сигара. Именно из Гаваны, Герман помнил этот запах. Такие же сигары курил Тролль.

— Я был пятым ребёнком в семье, поэтому мне из наследства ничего не досталось. Попробуете? — Председатель протянул Герману сигару. — Миллионы — это всего лишь слово, по сути, ничего не обозначающее, в частности для меня. Вот, например, один человек десять лет копил деньги по крупицам, ежедневно отказывая себе в еде и удовольствиях, и в один момент потерял всё…

Закурив, Герман тут же закашлял.

— Откуда вы знаете?

— О человеке? Ничего не знаю. Это просто пример. Потому что тот, кто владеет миллионами, он не владеет ничем. А вот тот, кто старался и годами оттачивал копейку, владеет миллионами. Это сложно понять. Скажем так, вы хотите до меня донести мысль, в которой сокрыта истина. Но что сильнее ваша мысль, которую вы хотите передать, или то, что услышу я? А есть и третий вариант — мысль, глубоко, сидящая в мысли. Вот эту комнату вы видите одной. Для меня она совсем другая, а войдёт третий человек, он может вообще ничего не увидеть здесь: ни меня, ни вас, ни этих книг. Он увидит обычную прачечную, в которой много стиральных машин, и его старое застиранное нижнее белье. Правда, хороша?! — уточнил Булгакофф, указывая на сигару.

В комнату без стука ворвались двое мужчин, один был маленький, худенький, с большой копной кучерявых волос и похож на Пушкина, чей портрет Герман видел в последнем издании великого классика. Второй напоминал Гоголя. До чего же актёры похожи на них, и Герман уже открыл рот, чтобы об этом сообщить председателю. Тот, что был Пушкиным, доказывал Булгакоффу, что смерть на дуэли мучительна и ужасна, и он хочет, чтобы его герой прожил длинную и счастливую жизнь. «Он и так проживёт», — невозмутимо ответил председатель, но в памяти десяти поколений будут помнить его имя. Если же ты не дашь ему возможности умереть молодым, он умрет через десять лет от подагры и алкоголизма и будет забыт на века. Гоголь улыбнулся, потому что он был прав. А Пушкин расстроился, и Герман понял, что мнение председателя имеет для них вес.

— Замечательные артисты, — заметил Герман. — Так похожи на настоящих. Ей богу, не отличишь. Я словно попал в прошлое.

— Замечательные, — устало протянул председатель. — Шумные, но работоспособные. С них нет спроса. Они вне штата и не в моём подчинении. Представьте, он может спорить с Пиковой Дамой, а кто будет отвечать за последствия скандала?

— Вы?

— Я, — председатель задумался на секунду, словно захотел выдержать паузу. — Прошлое. А вы знаете, что времени нет вообще. Иногда прошлое есть самое настоящее будущее. И что существуют чудеса, о которых все давно забыли, рассчитывая, что человек сам управляет своей судьбой. А вы, наверное, купили билет и хотите увидеть чудо?

— А разве не так? Есть чудеса, кроме тех семи чудес, о которых написано в энциклопедии? — поинтересовался Герман.

— Я самый что ни на есть лучший специалист по чудесам. Моя докторская диссертация посвящена теме: чудеса и человек. Перед вами несколько дверей, которые внешне абсолютно одинаковы, но за каждой дверью свой мир, свой путь и своя история. Вы знакомы с Садами Эдема? Чистилище. Ад. Прошлое, настоящее, будущее, ты, кто-то, никто.

— Сейчас вы мне процитируете Данте, вечного путешественника. Скажите ещё, что он существует, — разочарованно произнес Герман.

— Нет, Данте не существует.

— Я так и знал, — сказал Герман!

— Он родится через 3650 лет. Тогда он придёт в эту библиотеку. Никто, кроме него, не может прочесть текст в этой книге. Книга ждёт его, как возлюбленная ждёт своего рыцаря годами, столетиями, тысячелетиями. Найдёт вот эту книгу и перепишет её.

Председатель держал в руках старую книгу в золотом переплёте.

— Он возьмет из неё всё и добавит в неё свою возлюбленную. Он оставит жизнь своей возлюбленной на страницах новой книги, и она станет бестселлером, так у вас говорят, на протяжении пяти тысячелетий, пока мир и люди будут восхищаться женской красотой и считать любовь добродетелью. А потом.

— Что потом? — спросил Герман. — Что будет потом?

Задумавшись, председатель не ответил.

— Вы заплатили деньги за билет, и я должен вам представить аттракцион. Перед вами несколько дверей, вы должны выбрать одну из них и в неё войти.

— В этом заключается фокус? Что я должен там увидеть?

— Не могу знать, — холодно ответил председатель и взглянул на карманные часы. — Я заболтался с вами. А у меня ещё много дел.

— А если я откажусь? — поинтересовался Герман.

— Вы можете отказаться, но деньги возврату не подлежат. Я бы на вашем месте поторопился. Скоро часы пробьют двенадцать. Карета превратится в тыкву, а наш Клуб — в прачечную. И максимум удовольствия, и чудо, что вы сможете испытать, лишь ваше нестиранное грязное бельё, которое вам вернут, потому что вы за него не смогли оплатить. Разве не скучный финал?

Герман подошёл к одной из дверей и нажал на ручку, которая вместо того, чтобы отворить обещанные двери, осталась у него в руках.

— Недоразумение, — воскликнул председатель. — Амалия Генриховна, пригласите Николая, это наш слесарь, уборщик, администратор в одном лице, очень важный человек, — пояснил Булгакофф. — Так как всегда не хватает бюджета на штат, приходится на одного человека возлагать много функций.

И правда, через пару-тройку минут в кабинет председателя вошёл угрюмый Николай. Трудно было определить его возраст, как и Амалии Генриховны, секретарши, с жиденькими волосами, собранными в пучок, и очками с толстыми линзами. Она была и смешна, и колоритна одновременно.

— Извините, на ремонт закончились деньги, — повторял председатель, пока Николай, что-то ворча себе под нос, заменил старую дверную ручку на такую же старую, но в более-менее пригодном состоянии.

— Вы готовы? — спросил председатель. Он словно оттягивал этот момент, который казался Герману розыгрышем.

— Один сюрприз я уже получил сегодня. И что меня ждёт? — спросил Герман.

— Поверьте мне, то, что было до этого момента, неважно. Я бы с удовольствием ответил на ваш вопрос, но никто не знает, что будет за этой дверью, даже я: плаха с топором или сады Эдема.

Некоторые вещи предначертаны, они давно записаны. Тебе кажется, что ты гений, сочинил три весёлые ноты, которые сегодня приводят в восторг народ. На самом деле, есть писцы, которые это пишут и работают и днём, и ночью, и потом вручают свои дары избранным, — председатель говорил так вдохновенно, словно был в ударе. — Вы когда-нибудь читали ещё не написанные романы? Они как новорождённые младенцы, чисты и светятся в темноте. Ты открываешь книгу с чистыми листами — о, как пахнет эта свежая бумага — и слышишь, как плачет скрипка у виртуоза, который своими длинными пальцами нажимает на самые уязвимые места души. Сердце верит ему, а глаза плачут. Буквы сами собой появлялись на бумаге, складывались в слова, а слова в предложения. Это как музыка, которую ты слышишь, сидя в маленьком провинциальном кафе, где-нибудь на юге Италии в летнюю лунную ночь. На луну не нужно смотреть, она заберёт все твои секреты, как море унесёт с собой всю твою печаль.

Читать ещё не написанный роман — высшее удовольствие, не то, что копаться в чужой душе. Душа похожа на захламлённый чулан, где трудно разобрать и отличить чёрное от белого, а роман — это симфония, где ноты, как мужчина и женщина, держат друг друга за руки, и лишь от этого прикосновения, в котором столько нежности, становится не по себе и кружится голова. Ведь голова кружится не только от мигрени и давления, она порою кружится от банального счастья. Я тебе завидую, и, если ты встретишь Даму в Синем, передай от меня привет ей, и скажи, что я её помню.

— Дама в Синем? Что за бред? — удивился Герман.

— Дама в Синем, у неё нет имени, вернее, есть — то ли Августина, то ли Аделина, какое-то красивое заграничное имя. Когда его слышишь, оно вызывает восторг, а потом мучительно не можешь его вспомнить. Она просто дама, которая строга и справедлива ко всему. Как она скажет, так и будет, причём её невозможно ни подкупить, ни обмануть, и также невозможно забыть, потому всегда чувствуешь её присутствие. Выбери одну из дверей, — безапелляционно произнёс председатель. — Вы заплатили деньги и теперь ждёте чуда, не так ли?

— Вы хотя бы покрасили их, так ради приличия, — посоветовал Герман и с ухмылкой, подойдя к одной из дверей, в замешательстве остановился.

— Я понимаю, тебе смешно, но, когда войдёшь, будем совсем не до смеха.

Взявшись за ручку двери, Герман непроизвольно окинул взглядом комнату, словно пытался запомнить каждый момент, только для него это оставалось вопросом. Председатель загадочно улыбался, и его улыбку сложно было понять, как столетиями пытаются разгадать улыбку Моны Лизы. В ней была и доброта, и настороженность, и хищность, и тайна, и чертовщина, и всё одновременно. Герман уже хотел убрать руку от ручки двери, но не мог, он словно слился с ней и стал частью механизма, которым повелевал не он, а кто-то, кого он не видел. И его рука наперекор его желанию открывала эту зловещую дверь, и на него с ухмылкой и злорадством, как показалось Герману, смотрел председатель. И сейчас он был похож на зловещего клоуна из фильма ужасов, наступал тот момент, когда герой попадал в ловушку, и пути назад не было.

Только Герман вошёл, как тяжёлые двери тут же захлопнулись за ним. Он попытался их открыть, но всё было тщетно. Сердце ёкнуло. «Это не страшно», — внутренний голос Германа уговаривал сам себя. И тут же за картонной перегородкой он услышал голос секретарши Амалии Генриховны, она спорила с председателем о невыплаченных сверхурочных часах. «Ага, сейчас, я их разоблачу», — подумал Герман. Но что-то его отвлекло, и перед ним, возник длинный коридор, ведущий в никуда и со всех сторон выложенный зеркалами, так, что видел себя всюду и вокруг и уже не понимал: где же есть он, а где его отражение.

«Ну ладно, это какой-то фокус. Нужно закрыть глаза и идти вперёд», — что и сделал Герман. Некоторое время он так двигался, а когда открыл глаза, оказался в комнате, одна сторона которой была сделана в виде большого прозрачного стекла. Он видел, что там, за стеклом, а там были люди в белых халатах, стоящие возле операционного стола. Герман начал стучать по стеклу, звать на помощь, но с той стороны его не видели и оставались безучастны к действиям Германа. Люди крутились над умирающим. «Да, несчастный загремел, по полной», — подумал Герман. И жаль его, вот так платить деньги в частных клиниках, вот так убивают людей врачи. Что-то знакомое было в пациенте. Герман его разглядывал, но никак не мог припомнить, кого он ему напоминает. Страшная догадка пришла через секунду, и ему действительно стало не по себе. На столе лежало его бездыханное тело. Как это может быть, ведь он жив?! Что за чертовщина?!

«Я умер?» — его обдало жаром, и стало так страшно, что он никуда не мог спрятаться от своего страха, не мог вспомнить, как это случилось, и самое главное, он уже ничего не мог изменить, а только лишь смириться с данностью происходящего. Он почувствовал лёгкость в теле, словно он невесомый, и понял, что тела вовсе нет. А есть лишь его мысли. Но как же мысли могут существовать отдельно от тела? «Они связаны между собой верёвочками, иногда обычными шнурками от ботинок», — на его вопрос отвечал голос председателя.

Пространство, как у цирковых фокусников, то сжималось, то растягивалось. Герман, словно, воздушный шарик вынырнул из окна, чтобы подняться высоко в небо. Он почему-то не удивился, что небо было не одно, их было несколько, как слои торта, словно всё так и должно быть в реальности. Голубое, белое, чёрное и опять голубое… Бесконечные огоньки. Голос, который шёл из космоса, он был в нём, и он ему отчетливо говорил: «Тебя нет. Не было. И не будет». Потом ехидный смех председателя, Амалии Генриховны и слесаря Николая. «Я вас всех засужу», — пытался крикнуть Герман, но из всего этого вышло лишь длинное: уууууу. Герман вдруг увидел, что вся его предыдущая жизнь сложилась по времени, из букв складываются слова, из слов предложения, из страниц книга, и в какой-то момент та самая книга захлопнулась, и остался лишь чёрный экран. Неужели всё это был сон? Но где же реальность?

Уходящая натура — это одно мгновение, которое хочется уловить и погрузиться в его красоту. Герман застыл на мгновение, насколько всё было ярко и необычно. Оранжевый закат и томная дымка. Он не хотел отводить взгляд, как завороженный, но его кто-то окликнул, и Герман обернулся.

Он стоял на перекрестке маленького провинциального города, машин почти не было и всепоглощающая тишина, без пения птиц и шорохов, такая, что он слышал своё дыхание и биение сердца. Невысокие кирпичные пятиэтажки, спрятанные в пыли времени, уже давно потеряли стройность линий, от них исходила мелодия ретро. Звуков не было, но музыка шла из глубины, где были спрятаны маленькие, почти игрушечные квартирки, и ему показалось, что сейчас он заглянул сквозь стены или сквозь время.

Из открытого окна раздавалась музыка, словно дежавю. Герман был уверен, что это проигрыватель, и пластинка была с царапиной, именно в одном месте, звук подпрыгивал и съезжал. Но сердце сжалось и застучало еще сильнее. Он никак не мог понять, мелодия, вызвавшая в его душе такую глубокую ностальгию, была связана со счастьем или болью?

Женщина в длинном голубом платье развешивала разноцветное бельё, которое развевалось на ветру. Он вспомнил фразу о женщине в синем платье и подумал, что, возможно, это она и есть. Но кто она, и откуда он её знает, он не мог понять. Августина… Алевтина… Аделаида… Это было неважно. Её голос был таким мягким нежным и родным, что Герману хотелось к ней прижаться. Она тихо пела знакомую песенку, которую в детстве ему напевала мать.

Скрипнули качели, высоко взлетающие к небу, и раздался неестественный смех детей.

Разноцветные листья были разбросаны бархатным ковром, уходящим вдаль за горизонт. Однорукий мужчина сметал их и складывал в плетёную корзину в жёлто-терракотовой тополиной аллее, напоминающей яркие картины Ван Гога.

Из-за угла выскользнул трамвай и при повороте скрипнул так, что хотелось закрыть уши.

Герман смотрел на людей, похожих на пятна, штрихи, мерцания, и почему-то никак не мог разглядеть их, а может быть, их вообще не было, и это он находился внутри картины и был частью её.

В воздухе кружилось, что-то блестящее, похожее на фейерверк. Он увидел молодую женщину. Она летела в небе и вдруг приземлилась и оказалась рядом с ним. На ней был надет кокетливый берет, короткое пальтишко и сапоги на высоких каблуках. Всем своим видом она излучала молодость и счастье и сияла в потоке светящихся бабочек, которые кружились вокруг неё. Она взяла за руку Германа, и они взлетели. Небо было прохладным, но с высоты полёта, город и люди казались словно игрушечными, создавали единый пейзаж, похожий на старое лоскутное одеяло.

Они приземлились в яблоневом саду, это была большая усадьба. Герману было восемь лет, он со своими родителями отмечал день рождения, и на столе стоял подарок, собранная железная дорога, с паровозом, машинистом, и пассажирами, сидящими в вагонах. Он услышал фразу: «Подожди, не запускай, ещё не вся дорога собрана», но Герман нажал пульт, и поезд начал движение.

Через какое-то мгновение Герман и отец оказались в этом самом поезде. На него смотрели те же самые игрушечные пассажиры, но сейчас они выглядели как настоящие. Герман не понимал, как они попали сюда, но чётко знал, что через полминуты поезд сойдёт с рельсов… Его отец достал карманные часы, на которых бежала секундная стрелка. Сердце учащённо билось, и мальчик закрыл глаза…

Кто такой Герман? Неудачник. Потому что родился не в той стране, и не в то время. Его жизнь — бесполезный поток времени. Даже в жизни улитки больше смысла, чем в его унылом существовании. Единственное существо, которое он ненавидит и любит с одинаковой силой — это старый кот Бальтазар. И когда кот уйдёт из жизни, он останется совсем один. Герман должен ходить на работу, существовать, каждый день возвращаться домой, потому что его ждет Бальтазар.

Не открывая глаз, Герман улавливал звук перфоратора от соседа, который десятый год подряд переделывает ремонт. Герман чувствовал на себе гипнотический взгляд Бальтазара, пропустившего ужин, и уже предвкушал, что, проснувшись, достанет из холодильника сырокопчёную пуленепробиваемую колбасу, намажет майонезом хлеб трёхдневной давности и заварит чашечку бразильского кофе, и день заладится. И неважно, что за окном плывут свинцово-синие облака…

В голове ещё крутились кадры огромного неба со звёздами. Слова: синее, чёрное, белое, синее, чёрное и опять белое… Над ним тенью стояли врачи и говорили ему, что это сон. Он уснул и умер, а когда проснётся, начнётся другая жизнь. Но его мёртвое тело вдруг подало ему знак, и на его лице была ухмылка. Как тут не сойти с ума, когда тебя закручивает воронка, и Герман пытается ухватить, запомнить всё, что происходило, возможно, всего лишь в его голове. Телефонный звонок вернул всё к реальности. Миры сомкнулись, и Герман открыл глаза.

В этот момент он подумал, что неплохо бы оказаться в большой просторной квартире, которую он видел на страницах глянцевого журнала, с большой гардеробной, огромной кроватью и балконом, выходящим в сад. Неплохо бы было выпить вкусный кофе. Он представил кофе, и от кофейного аромата сразу закружилась голова. За стеной шумел перфоратор, рядом сидел голодный кот, который, если бы умел говорить, то разом начал возмущаться на всех языках мира, и холодильник был пуст. Но почему бы не помечтать?! Среди хаоса беспорядочно разбросанных мыслей и картинок настойчиво звонил телефон.

Дотянувшись до трубки, Герман открыл глаза и увидел себя в огромной квартире, именно такой, о которой всегда мечтал. И всё было в точности. Спальня огромных размеров и плательный шкаф из малазийского красного дерева, заполненный костюмами самых крутых модных фирм. Десятки сорочек и галстуков и отдельная гардеробная с обувью. Что может быть более странным, чем костюм, который идеально садится по фигуре, без изъянов, и делает тебя ещё более совершенным?! А сколько обуви?! Век её не переносить. Это сон или реальность? И всё это было больше чем реальность. Но ему почему-то казалось, что на окне не хватает старого засохшего кактуса, а в отражении зеркала мелькает силуэт кота с отмороженным ухом…