Сокрытое в листве

Алексей Бардо

Алексей Бардо – писатель, журналист, городской философ. Ведёт блог в Instagram. «Сокрытое в листве» – второй сборник атмосферных рассказов писателя. Книга условно разделена на два раздела: короткие истории и текстуры – эзотерические стихи. Эта книга похожа на ребусы, таящие ответы на многие вопросы. Они позволяют читателю увидеть новые грани знакомого мира. Путь к себе, любовь, магия, познание мира, долг и верность – об этом творчество писателя.

Небо цвета первого снега

Ладонь. Горстка снега. Вчера — рождество, а на рассвете ты выскочила за дверь в домашних тапочках. Уже не девочка, а всё дурачишься.

Мы давно ничего не праздновали, а тут — решились. Я раздобыл вина. Смотался за ним в город. Владелец лавки заломил цену за бутылку бордо — теперь всё дорого. Отдал ему часы. Не жалко. Тебе сказал, что потерял их. Ты и не заметила бы, но я наврал. Вечно вру тебе. Говорю, что дети учатся далеко от нас, что они приедут, как только появится возможность. Только так в твоих глазах зажигается огонёк жизни. Пусть и ненадолго. Ты не помнишь ведь ничего. И не спрашиваешь, почему фотографии в гостиной только те, где им по четыре. А других нет. Не спрашиваешь. Не помнишь. Я не виню тебя.

Вечером ты поставила несколько еловых веточек в банку из-под варенья, бросила на них мишуру, положила три коробочки — подарки мне и детям. Свою я так и не открыл, а две убрал в ящик стола, когда ты ушла спать. Ты помолилась перед трапезой, закрыв глаза. Я бездумно повторял слова и глядел на тебя. Знаешь, ты изменилась за эти двенадцать лет. Длинные волосы стали седыми, лицо покрылось стрелками морщин, и только взгляд оставался прежним — глубокий, тёплый, нежный.

У нас был ужин при свечах. Запечённый картофель с куропаткой, что я застрелил накануне, вино. Я рассказывал, врал, о прибавке к зарплате на заводе. Ты сказала: «Здорово», напланировала кучу покупок. Конечно, ты не знала, что с января он закрывается. Не смотришь и не читаешь новости. Да и если бы смотрела, для тебя ничего не изменилось бы. Но я всё решил: буду делать мебель в гараже, благо досок полно, продавать в городе. Глядишь, сведём концы с концами, пока всё не наладится. А ты — вязать детские шапочки. Ходовой товар в зиму.

Когда допили вино, ты запела. Впервые за долгие годы. Тихо запела, вполголоса, будто для себя. Раньше ты стояла в первом ряду церковного хора. Говорили, у тебя ангельский голос. Он таким и остался. Я слушал тебя с упоением и в тот вечер. Но ты резко оборвалась, спросила:

— Когда же приедут дети?

Я покачал головой.

— Они не смогут приехать. В другой раз.

— В другой раз, — эхом повторила ты и сникла.

Мы молча посидели ещё минут пятнадцать. Потом я проводил тебя в спальню. Ты уснула быстро, а я призраком бродил по пустому дому. Я не виню тебя в том, что он пуст.

Далеко за полночь я заперся в комнате на втором этаже и несколько часов рисовал акварелью один и тот же пейзаж: неровный зимний горизонт, подернутый серой дымкой, одинокое деревце вдали и небо, мутно-белое, какое бывает, когда выпадает первый снег. Затем я достал из дальнего угла ящика стола бутылку рома, — в ней оставалось меньше половины, — выпил, захмелел довольно быстро. Долго не решался открыть второй ящик. Открыл. Достал потёртый фотоальбом.

Я листал его до утра, глядел сквозь пелену слёз на тех людей. Да, на тех. Это уже — не мы. Вот они на берегу океана. Он, она, двое малышей на желтом песке. А за ними — белый парусник скользит вдаль. Вот они — в парке, возле пони. Тогда дети впервые прокатились на ней. Или в доме, за рождественским столом. Она мне нравится больше всего. Эта фотография — последняя в альбоме.

В то утро тоже был снег, помнишь? Ты собиралась свозить детей в магазин. Я ещё тогда подумал, что лучше подождать, пока расчистят дорогу, но ты так хотела купить им подарки. Я уступил. Мне позвонили часа через четыре. Я не виню тебя. Это дорога была слишком скользкой, шины старыми. Пикап занесло на повороте и выбросило за обочину в овраг. Ты ничего не смогла сделать. Я должен был настоять, не отпускать тебя. Это я виноват — не ты. Признаюсь, когда смотрел на тебя в больнице, я желал, чтобы ты умерла. Тогда я ненавидел тебя. Но у бога были другие планы. И ты открыла глаза. Через три месяца после аварии. Врачи сказали, ты ничего не вспомнишь и не запомнишь. Только обрывки прошлого будут всплывать в твоей памяти, но ты никогда не сможешь сложить из них полную мозаику.

Первое, что ты спросила, когда пришла в себя: «Где дети?». Я подошёл к твоей кровати, — ты была вся оплетена проводками и трубками, — зажал рукой твой нос и рот и держал. Твой взгляд я запомнил навсегда. Ты словно бы прощала меня. Но я не смог. Сбежал. Неделю не появлялся в больнице. А когда, наконец, пришёл, ты и правда ничего не помнила. И тогда я соврал. «Они выросли. Учатся. Далеко от нас», — сказал я. С тех пор я всегда так говорю, когда ты спрашиваешь, где они.

И вот вновь рождество. И первый снег. И небо в молочной дымке. Я спустился вниз, надел тебе на плечи пальто, чтобы ты не замёрзла. Ты бросила в меня снежок, звонко засмеялась. Все двенадцать лет я старался, чтобы ты была счастлива. Я завёл тебя в дом, заварил чай с имбирём. Ты обхватила кружку покрасневшими от холода руками, сделала пару глотков, и вдруг сказала:

— Спасибо за то, что ты делаешь.

Мне показалось, что взгляд твой на мгновение стал осмысленным. Будто в глубине души ты понимала, что происходит на самом деле. Я ни в чём не виню тебя.

— С рождеством, — ответил я.