Тесинская пастораль. №3

Алексей Болотников

С идеей сбережения самобытного и национального в своей культуре, с любовью и нежностью к Отечеству, с гордостью за принадлежность к великой русской литературе издается сельский альманах.

Глава XV. СОБРАНИЕ «СООТЕЧЕСТВЕННИКОВ»

«Глоток свободы можно и не закусывать»

Неизвестный умник

Шкалик ушёл с собрания по-английски. Душа!.. душа не вынесла проявлений провинской политики. А если не душа, так какое ещё место так засвербело, что в голове мигрень ожесточилась?.. А, может, пятки загорелись или где зачесалось, будто гниды взбесились…

…«Какое дьявольское изобретение! Пытка! Будете мимо проходить — проходите рысцой, люди добрые; а проезжать — счастливого пути!» И только — вот ведь наказание! — назвался груздем, присягнувшим Уставу, таскайся на идиотские маёвки… Неужели нет и не может быть избавления от партийной… блин… дисциплины? — так томился молодой политик Шкалик Шкаратин, решивший в одночасье порвать с «Отечеством». И, тихо притворяя за собой дверь неуютного конференц-зала, остановился в вестибюле, чтобы осмыслить принятое решение.

По периферии каменного замка, каковым с первого взгляда казался Дворец прошлой культуры, прилепились жилые высотки и пустыри, и недоделанные парки, и недостроенные площади. Одно лишь бетонное крыльцо, тупой ступенчатый постамент, подвалившийся к фасаду дворца с трех сторон, являлся наиболее законченным произведением зодчества. Киоски, запылённые автомобили, разновензельные, как на старых кладбищах, ограды… Выщербленные тротуары… Однако живым, завершающим венцом всех окрестных творений и всё прощающим пафосным апофеозом благоухало над серым замком позднее лето. Птицы в ветвях, буйная зелень нетоптаных бурьянов…

С высоты птичьего полёта замок возлежал надмогильным камнем… И не вираж коршуна, не синяя лента петляющей реки, не рвано-жёлтое пламя высящихся вокруг тополей не сообщали ему какой-либо динамики…

Внутренние же залы, холлы, коридоры, потолки и полы, щедро меблированные шахматными столиками, шторами, багетами, витринами, гардинами, обнажали эклектику перехода от эпохи соцреализма к эре накопления капитала.…И только масонская малолюдность прилегающей территории и богема замковых келий, обнаруживающих остаточную жизнь, дарили надежду на живость грядущего дня.

Все началось с опоздания. Шкалик опоздал по устоявшейся привычке. Как всегда, спешил, а в последний миг потянуло на кружку пива — ну не наваждение ли! Никто, однако, не заметил его отсутствия и, как не обидно, — присутствия. Как оказалось, Шкалик опоздал не последним. Ещё — фракция безработных в лице Борьмана, усиленная сочувствующим Пендяевым. Беспартийная — до поры — молодежь… одинокие старушки… неуместные телевизионщики.

Еще долго опоздавшие хлопали входной дверью, вызывая всеобщее раздражение сидящих в зале. Последним опоздал Политсовет Прогиндеев.

Подсевший к Шкалику интеллигент, тоже, вероятно, действительный член Движения, более заметный сильно утолщенными линзами очков, личность которого лишь по ним и удавалось запечатлеть, тут же доверительно сообщил:

— Сейчас скажет «я предпочитаю говорить товарищи», — и ухмыльнулся еще более доверительно.

Шкалик порыскал глазами того, кто должен произнести этот пароль и, так и не обнаружив адресата, остановил взгляд на партийном вожде. Прогиндеев был в галстуке и кожаном кепи. Другие части одежд не привлекали любопытства. Крупные мясистые черты лица, как и складки кепи, фактурно дополняющие портрет, составляли холёную дородную физиономию. Барельеф её выпирал благородством. Бюст, корпус, да и весь его шкафообразный облик — под стать благородному верху — внушали ритуальное уважение. Он, как заметил Шкалик, шамкал губами, кокетничал косым взглядом, комплексовал брюшком. Тонко манерничал на манер молодящихся дам. Прогиндеев прошел за трибуну, притёрся в удобную позу и тихо сказал:

— Здравствуйте, кого я не видел, товарищи, — не услышав ответных приветствий, повысил голос. — Я предпочитаю говорить «товарищи». Не знаю, как кто, но мы здесь собрались не случайно. Я думаю, мы и раньше были товарищами… Многие состояли в партии. Может, у кого есть другое мнение?

Внезапно, как последний опоздавший, зажегся свет над трибуной, высветивший авансцену, задник с плакатом «Центризм — это позиция миллионов», в котором не хватало одной буквы. Высветил и пятно оратора в мизансцене театрального монолога.

Других мнений, очевидно, не было. Даже Шкалик, не отнесший ни одного слова партийного вождя на свой счёт, не возразил. Шелест ровной речи вождя, напоминающий капёж дождя, заставлял инстинктивно ёжиться.

Прогиндеев пространно излагал, «почему мы вступили в «Отечество»… Он-де — по принципиальным позициям не мог состоять в одной партии с бывшими коммунистами… Тем более с Козловым… И ни за что не мог состоять в стороне от борьбы за новую Россию. Политическая программа «Отечества» вполне совпадала с его мнением — по многим позициям… В том числе по экономическим… соображениям.

–…давай по существу! — не дослушал кто-то в зале.

–…короче! — солидарно и несдержанно выкрикнул и Шкалик. Из опыта прошлых собраний он знал, что вождь Прогиндеев склонен к чистой философской риторике. Информационное содержание его выступлений не грешило познавательным излишеством.

— Мы с коммунистами не расходимся по принципиальным позициям, — ровно продолжал вещать Прогиндеев. — В наших программах много общего. Например, ревизия результатов приватизации, национализация предприятий, а также… мостов и банков. И с правыми… с Явлинским… нам по пути, если они оставят в покое тело Ленина. И пойдут на наш компромисс… по вопросу о земле. Всем ясно, о чем я говорю? Кому не ясно, товарищи, я могу довести в личном порядке. У меня в кабинете… Потише там, в зале. Вы здесь не на митинге. Кому не интересно, могут покинуть зал. Мы здесь никого не держим!

Последние реплики оратора Шкалик полностью принял на свой счет. И это снова огорчило его. — «Чёрт шепелявый! Губошлеп! Сосун…» — оскорбительные определения, готовые сорваться с языка, еще более раздражали и возбуждали его.

— Вопрос можно? — громко прозвучал вопрос. — А в чём мы расходимся с левыми…

— Вопросы после выступлений. Впрочем, я закончил. Ещё есть вопросы?

–…и в чём мы расходимся с правыми?

Шкалик подумал о политической близорукости. Как он мог связаться с центристами!

Явление «Отечества» в Провинске, недавно открытое и учреждённое местным Социологом, было «слаборазработанным», как и сам Провинск. Можно было присоединиться к партии Жирика. Вдвоем с местным элдэпээровским вождем они создали бы либеральную ячейку и выбрались делегатами на их партийный съезд. Горько осознавать, что карьера обрушилась, так и не начавшись…

…Почему он не пошел к большевикам?.. Не вступил в «Женщины родного Красноярья»? Не надкусил, в конце концов, краснобаевское «Яблоко»? Почему везде опоздал?!. Кто виноват?!. Это всё она виновата, провокаторша Гурина! Увлекла малоразработаным центризмом! Перспективой покорения столиц и завоевания парламентских фракций. Ну, фурия… — Шкалик готов был к немедленному мщению… Зуд крови властно звал его к выходу.

— А деньги будут давать? — вдруг спросил притихший рядом интеллигент.

— Какие деньги? — разом оживился Шкалик. Волна адреналина хлористым кальцием плесканулась по членам.

— Обещали… в виде аванса…

Шкалик внутренне повеселел и вновь обратил внимание на трибуну. Здесь отчитывался начальник избирательного штаба Солнцев. Он соответствовал своей лучезарной фамилии. Не смотря на свет, потускневший в светильниках, а затем и вовсе пропавший, оратор не поблёк.

Прямой и сухощавый, высокий и подвижный, открытый и нарочито крикливый, Саня Солнцев подкупал аудиторию весёлым напором коротких, понятных фраз. Он не улыбался, но глаза лучились таинственным лукавством. В ответ на его заявления собравшиеся взрывались хохотом и одобрительными возгласами. Фракция безработных зычно подсвистывала. Прогиндеев ёжился.

— Всё, о чем говорил предыдущий… политсовет, я понимаю по-своему, — говорил Солнцев. — С левыми и ультра нам не по пути. Насмотрелись за восемьдесят лет… Так я говорю? — Возгласы в зале.

— А во всех программах партий, как в библии: одни добродетели и моральные кодексы. Не убий, не грабь…

«Не блуди», — дополнил от себя Шкалик.

–…Все говорят одно и то же, а делают один пиар. Вот тут спрашивали, мол, что у нас общего с другими партиями… Надо кончать с этими правыми и левыми уклонистами! Правильно я говорю?

Шум в зале.

— Все должны завтра выйти на площадь и взять плакаты «Отечества». И с ними выбираться. России сейчас так тяжело, что выбираться придётся всем миром. Плакатов хватит всем! Не хватит — Пендяев еще наделает. Мы должны завалить всех конкурентов плакатами! Если кому-то конкретно… не достанется, я свой отдам! Правильно я говорю?

Овация в зале.

— У кого есть вопросы ко мне лично?

И тут же робкий, но настойчивый голос поднял уже знакомую мутную волну ожиданий:

–…А деньги будут давать? — и зал всколыхнулся, точно внезапная морская волна. И впервые проявил сокровенную внутреннюю мощь, оправдывая звание Движения.

— Да погодите вы про деньги! — охолонул оратор Солнцев.

И тогда зал внезапно колыхнул своим девятым валом. Задние ряды поднялись и выдвинулись на авансцену, средние повскакали с мест, передние приняли оборону на себя.

–…я уже на работу опаздываю!

–…после дождика!

–…в регламентном порядке, товарищи!

–…да выведете его там!

Внезапно боковая дверь конференц-зала распахнулась настежь. И вместе с потоком свежего воздуха в неё вошла… влетела… ворвалась диковинная фигура в роскошном белом, широко летящем одеянии. По проходам… рядам… и, казалось, даже вкрест прямоугольной геометрии, ошеломляя аудиторию, она заворожила своим движением зал, заколдовала каждые глаза… Вспышки молний, или тот же мигающий электрический свет, или нечто потустороннее, которому не сразу придумаешь название, — навели столбняк. Миг… другой… вечность ли, а возможно, и вовсе остановленное время, людское сознание затмевало поразительным явлением. Может быть, каменный замок пошатнулся и пополз по швам. А, возможно, неучтённая комета нарушила планетарный ход событий…

— Я Мать-Россия!.. Ваша мать!.. должна… спасти вас от тоталитарного режима! Долой геноцид!.. Я требую покаяния… за Гулаг… и жертвы! Я Мать-Россия! И вы мои дети!.. за всё мне заплатите! Кровь… на моих одеждах! Руки мои в крови!.. Руки прочь от товарища Сталина!.. — и ещё, и ещё что-то нечленораздельное.

Девятый вал откатило назад.

— Мать-Россия… местная, — сдавленно шепнул Шкалику интеллигент. — Сумасшедшая.

— Извините, женщина, у нас тут собрание. Не мешайте, пожалуйста. Приходите завтра на митинг. Мы с удовольствием дадим вам слово, — Политсовет Прогиндеев попытался остановить посягательство.

— Да это же Мать-Россия! Известная…, — выкрикнул в адрес Прогиндеева активный интеллигент.

–…а пусть она скажет, — тут же поддержал соседа Шкалик.

— Выведете же её кто-нибудь! — не сдержал возмущения из-за трибуны оборванный на полуслове оратор Солнцев. В то же мгновенье политик Водолевский сорвался с места и устремился опрометью вниз по ступеням. Он перехватил стремительный и бессмысленный бег мессии, грубо ухватив её за белое одеяние.

— Мать-Россию не поставишь на колени! Долой насилие и… продажного президента! Олигархи, верните деньги! Вы все мне ответите… за вашу мать! Сорвите оковы! — своими лозунгами она рвала души.

— А я так понимаю, товарищи, надо дать ей высказаться! У нас демократия, наконец, или… кузькина мать? — в полный рост и в полный голос поднялся в зале Саня Борьман. — Правильно я говорю, Пендяев? Отпусти её! Я от имени фракции… и требую, а не от себя лично…

— У нас плюрализм!

–…что вы нам рот за-за-затыкаете? — выкрикнула из задних рядов старушка в красной косынке.

–…может, она правильно… вещает! Дать ей свободу слова! — сорвался и Шкалик в полный голос.

И снова в зале всколыхнулись морские глубины. Нервной дрожью по рядам прокатился неосознанный стихийный протест.

— Товарищи!.. Товарищи, у нас же регламент, мы же проголосовали, — с укоризной в голосе вновь попытался перехватить инициативу Прогиндеев.

–…проголосуем за поправку!

— Товарищи… провинцы! Господа… политики, я прошу слова! — из зала за трибуну почти пробежала другая женщина, очевидно, тоже созревшая для политического момента. Она решительно и даже несколько неосторожно отодвинула Саню Солнцева из-за трибуны, бойко поднимала обе руки, призывая к молчанию. Её крамольно-красивая грудь, заволновавшаяся от неосторожных движений, и пламенность призыва, и внезапное раскрепощение — приковали внимание. Даже Водолевский на миг замер. — Я солидарна с этой матерью… Россией! Я тоже требую покаяния и… кардинальных мер по спасению отечества! Вы почему зажимаете нас? Зажимаете свободу слова и зажимаете демократию! Без женщин вы снова повернете налево!.. Извините, я волнуюсь, но я хочу… я искренне хочу… идти с вами в ногу по пути построения нового общества. — Она была хороша собой и хорошо говорила. И поднимала зал каждым порывистым словом. И уже могла бы быть духовным вождем этого зала, способным… кажется… перевернуть мир.

А на другом конце зала вновь поднялась возня. Женщина в белой мантии рвалась из рук старика Водолевского. — …Я ваша мать… Руки прочь от России! — зычно шептала одержимая, сопротивляясь новому порыву Водолевского к её насильственному выдворению.

— Выведите… удалите Россию из зала, товарищ Водолевский! — энергично попросил Солнцев, деливший в это время трибуну с женой.

И Водолевский, упираясь с удвоенной силой, выволок женщину в дверной проём, захлопнул за собой дверь.

Политсовет Прогиндеев вышел на авансцену и, подняв руку, призвал к молчанию.

— Извините, товарищи, за технический сбой. Продолжим повестку собрания… Предоставляю слово товарищу… Солнцевой!.

— Я, кажется, все сказала… все сказала, что думала, а выводы вам делать! — и несколько обескураженная Римма Солнцева нерешительно, но в сердцах, покинула трибуну.

— Кто хочет высказаться в прениях?

— А деньги будут сегодня давать? — неожиданно для себя в полный голос спросил Шкалик.

–…да жди… будут… дождёшься тут…, — отозвался зал всей своей разнопламенной страстью. — Когда нас, наконец, за людей держать будут?!

— Будут, товарищи, будут! — успокоил Саня Солнцев, возвращаясь вслед за женой в свое кресло.

— С деньгами — я со всей ответственностью заявляю — пока туго. — перехватил инициативу начальника штаба Прогиндеев. — Я поясню свой тезис, — он пожевал губами, словно сосредоточивал мысли, и… пояснил: Деньги идут из Москвы…

–…вечерней лошадью, — договорил зал.

— Товарищ Боос… а я не могу называть его иначе, сказал по телевизору, что финансирование нашей избирательной компании будет проходить в полном плановом порядке. Я звонил Новикову. Кто не знает Новикова, я доведу в личном порядке. Господин Новиков… а я не могу называть его иначе, вероятно, лжёт, когда говорит, что деньги не поступили из Москвы. Например, в Хакасии, у товарища Герасимова… мы познакомились лично… финансирование уже идёт. Я буду звонить Новикову завтра. Мы вас известим о результатах… А сейчас собрание закончено.

Это сообщение Политсовета Прогиндеева подняло зал. Зал встал, заволновался и закипел… Вот уже кто-то выкрикнул «долой Политсовета!» и «Свободу Матери-России!» В зале запели гимны! А кто-то опрокинул стулья… вынул шашки, и… пошла резня и поножовщина… Кровь, как пена морского прибоя, потекла в дверной проем, смывая тумбы и столы… Шкалик инстинктивно поджал ноги и… мгновенно очнулся. Слава-те богу! Никакой резни и никакой крови. Все соотечественники, как после киносеанса, спокойно покидали зал Замка бывшей культуры, обходя пену опрокинутого огнетушителя.

Это последнее сообщение Политсовета Прогиндеева переполнило последнюю чашу терпения нашего незадачливого героя. Внутренне Шкалик взвыл. Если бы он имел способность окрашиваться разноцветным пигментом в прямой зависимости от настроения, то сейчас, в этом неуютном, неухоженном зале, среди других бесприютных «соотечественников», в этот гнуснейший миг Шкалик Шкаратин в долю мгновения обратился бы в чёрный траурный цвет. Но, увы, люди — не ящеры. Они не способны сообщать о переменах своего внутреннего мира посредством пигментации кожи.

Шкалик встал, не заботясь о тишине в зале, и, опережая своего интеллигентного соседа и других сочленов Движения, нестройно покидающих зал, вышел в вестибюль. Здесь, среди коалиции иных лиц, оставивших зал в демонстрационном порядке, он поискал глазами пару, способную составить спасительный «бермудский треугольник». На троих!

Ах, мой любезный читатель! Оставляю нашего героя спешащим в «Провал» со товарищами. Надеюсь, у «соотечественников» найдётся необходимый ресурс для восстановления нормальной нервной деятельности. Оставляю и вас — удовлетворённых или слегка разочарованных — в состоянии эпатажном или в добром эстетическом вожделении — на короткий технический час. «Время пить хершу!» — призывает нас реклама нового времени. За нас с вами и… за хрен с ними.