Я – Распутин. Сожженные мосты

Алексей Вязовский, 2023

Что будет, если в сибирского старца попадет современный студент-историк? Куда повернет корабль под названием Россия? Сможет ли империя избежать рифов Первой мировой войны и Революции? Да и останется ли Россия империей?

Глава 2

Утром я банально проспал. Надо было бы встать пораньше и смотаться из дворца, но лег я поздно, а перед сном еще почитал «Мать» Горького. Роман только вышел и уже успел наделать много шума. Критики разругали его в пух и прах — неудачная попытка написать новое Евангелие, плоские персонажи… Да и сам Горький потом будет признавать, что «Мать» написана так себе — «в состоянии запальчивости и раздражения» от событий первой русской революции.

Из нынешнего времени сюжет романа, конечно, воспринимается совсем по-другому. Все эти стачки, листовки, первомайские шествия… Читаешь и видишь, насколько Россия — кипящий котел с наглухо закрытой крышкой.

Иллюстрацию этой самой «крышки» я получил сразу после завтрака. Разодетый Николай зачем-то потащил меня на встречу с Головиным. Председатель Думы явился в Царское Село с целой делегацией депутатов. И это стало его роковой ошибкой. Полагаю, приехал бы спикер в одиночку — все бы кончилось взаимным прощупыванием и аккуратным обозначением позиций. Чего хочет двор и Николай, какие настроения в Думе. Ну и завистливым разглядыванием огромного бриллианта на моем мизинце.

Но пара депутатов от эсеров сразу влепили помазаннику про Конституцию. И тихий, вежливый Николай взбеленился:

— Я рад видеть представителей всех партий, съехавшихся для изъявления верноподданнических чувств. Но ваше увлечение бессмысленными мечтаниями… — царь повысил голос, лица депутатов посмурнели. — Пусть все ведают, что я, посвящая свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия столь же твердо и неуклонно, как и мой незабвенный родитель.

Тут уже расстроился я. Упорство и упрямство Николая в вопросах незыблемости самодержавия буквально приговаривало его к страшной участи.

Головин пытался сгладить ситуацию, долго и велеречиво говорил ни о чем, но встреча была испорчена.

Я тихо свалил по-английски, не прощаясь. Пора было взяться за объезд выборгских подписантов — теперь я был на девяносто девять процентов уверен в том, что мне удастся добиться амнистии основных фигур. К бабке не ходи — двор войдет в конфликт с новой Думой (уже вошел) — Николаю нужно будет кинуть народу кость.

* * *

О том, что опала Распутина не состоялась и он еще больше укрепил свои позиции при дворе, очень быстро стало известно в обществе. Это я понял по увеличивающемуся потоку приглашений на салоны, журфиксы… Питерская аристократия плевать хотела на Великий пост, в моде нынче декадентство и атеизм — гуляли и веселились. И разумеется, все хотели познакомиться лично с новым фаворитом. Составить, так сказать, собственное мнение.

Честно сказать, устраивать шоу для именитых бездельников времени не было, но тут я увидел в пачке письмо от княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой. И выпал в осадок. Это же мама убийцы Распутина — Феликса Юсупова. Княгиня приглашала меня на прием по случаю приезда из-за границы (тоже мне событие!) и интересовалась, не надо ли прислать за мной экипаж.

Я порылся в пачке. Нет, ну чем черт не шутит — вдруг еще есть письма от кого-то из убийц. Например, от депутата Пуришкевича или поручика Сухотина… Вот бы был номер. Но нет, моя паранойя дала сбой. Ничего такого не было.

И что теперь делать? Я повертел приглашение в руках. Понюхал. Надушенное такое. Нет, надо сходить. Посмотреть на своего несостоявшегося убийцу. Он еще, конечно, подросток и на приеме его вовсе может и не быть… Нет, решено. Иду к Юсуповым.

Сам раут проходил субботним вечером во дворце князей на Мойке. У парадного входа была пробка из карет, автомобилей… Толпился простой народ — просто поглазеть на выход аристократов.

— Смотри в оба, — накручивал я Дрюню. — Тут что угодно может приключиться. Ежели я через час-другой не выйду, начнется какая-нибудь дурная суета — беги за нашими.

— Все понял, отче… — покивал парень. — Буду смотреть в оба, шага не отойду от дворца.

На входе я показал приглашение от княгини, дворецкий меня с поклонами проводил в «ожидательную». Это был зал, сплошь увешанный картинами.

Старые голландцы соседствовали с пейзажами Ротари, Сурикова. У Юсуповой явно был неплохой вкус.

Большие двери открылись, в зал вошла сама княгиня в сопровождении разодетой свиты. Бриллианты слепили глаза, запах разнообразных духов валил с ног.

Зинаида Николаевна оказалась хоть и состарившейся, но все еще очень красивой женщиной. Тонкие губы, лучистые глаза — я глядел и не мог наглядеться на нее.

А вот Юсупова моего взгляда явно испугалась. С хрустом сжала веер, побледнела:

— Очень рада вашему визиту, Григорий Ефимович, позвольте представить вам…

— Пустое, — махнул я рукой, — все одно не запомню.

Свита глядела на меня во все буркала, пора было начинать шоу.

— Это что за похабель?! — ткнул я пальцем в картину, на которой голую женщину ласкал сизый лебедь.

— Это Леда и лебедь… — глаза княгини расширились. — Копия Рубенса кисти Клевера. Я привезла ее из Европы и…

— Гляди, какой срам по стенкам развесила, — не дал я договорить Юсуповой, — от беса это у тебя, от беса!

— Что вы себе позволяете?! — ко мне шагнул статный мужчина в военной форме, с аксельбантами. — Вы…

— Заткнись! — рыкнул я на защитника. Тот покраснел как рак, стал хватать воздух губами. — Смотри у меня, княгинюшка! Я эту твою бесовщину прикрою. Разом!

Я перекрестил Леду в районе женского лона. Лебедь косил на меня правым глазом.

— Если вам претят такие картины… — Юсупова растерялась. — Я велю убрать ее на чердак.

— Убери, и поскорее. Иначе быть проклятой. — Я повернулся к свите. — И вам всем быть проклятыми, что смотрели на блудодейку и подхихикивали.

Аристократия впала в ступор. Еще никогда с ними так никто не говорил.

— Григорий Ефимович, изволь пройти в музыкальный зал, — Юсупова решила сгладить ситуацию. — Там и угощения уже рядом накрыты.

— Ну пошли, коли зовешь. — Я подхватил княгиню под руку, потянул за собой. — Молишься ли? Пост блюдешь?

Тут главное не сбавлять темпа и не давать свите прийти в себя. Иначе кликнут слуг и выкинут меня из дворца.

Юсупова что-то лепетала, мы быстро шли по коридорам и анфиладам.

В зале было накрыто несколько круглых столов. Аристократия сидела вокруг, дула чай из сервизных чашек. Я глазом выхватил знакомое лицо. Анечка! Танеева. А рядом очень похожий на нее мужчина. Отец?

— И ты тут? — я оставил Юсупову, сел за стол к Танеевым. — Чаёк лакаете? Ну пейте, пейте. Чаек — травка святая, пользительная.

Я сам налил себе из фарфорового чайника с вензелем.

В зале царило полное молчание. Даже музыканты перестали наигрывать Шуберта.

— Нехорошо живете, нехорошо… — я кивнул на восточные сладости, что были разложены по тарелкам. — Чай пост ныне, а вы оскоромляетесь. Нешто так жить можно?

— А как можно? — проскрипел Танеев — пожилой, седовласый мужчина лет шестидесяти.

— Токмо по любви! — поднял я палец, повернулся к Юсуповой — А где твой муженек да сынок?

— Муж сейчас в Москве. — Княгиня присела за соседней стул. — Сын, Феликс, в гимназии Гуревича. Скоро будет дома.

— Феликс? Что за имя не русское… — я вылил чай в блюдце, стал прихлебывая пить. — Познакомь меня с ним. Авось перекрестим на что-то доброе. Как тебе имя Федот?

Вокруг нас образовался уже целый круг аристократов, жадно внимающих моему шоу.

— Или Федот, да не тот? — засмеялся я, подмигивая покрасневшей Танеевой. — А ты что, Анечка? Нашла ли мужа?

— Я попрошу вас! — Танеев вскочил на ноги, обратился к Юсуповой:

— Зинаида Николаевна это переходит все границы! Мы уходим.

— Да подожди ты уходить! — я тоже встал, силой усадил Танеева обратно на стул. — Только началось веселье-то… Матушка, княгиня, где у тебя тут нужник? Надо бы справить дела.

— Это там, — пролепетала Юсупова, указывая рукой в сторону выхода.

Бухая сапогами, я направился к выходу, но как только оказался в коридоре, направился не в туалет, а обратно в портретный зал. Заглянув внутрь и не обнаружив там слуг, я чиркнул быстро спичкой, подпалил то место на картине, которое крестил. Тут же задул разгорающийся огонь. Получилось большое темное пятно. Прости меня, Клевер. Прости меня, Леда. Картину жалко, но Россию еще жальче.

Поправляя рубашку, вернулся обратно в зал.

— Ну и сортиры у вас тут… Поди крестьянин лошадь может купить себе за такую фаянсовую вазу.

Юсупова страдальчески вздохнула, дамы закатили глаза. Ко мне опять направился насупленный военный. Сейчас будут выкидывать.

Спасла меня Танеева. Она первая подошла, попросила благословения. Я перекрестил ее, взял под локоток как княгиню:

— Что же, Анечка, сватают тебя?

— Да, отче, — Танеева оглянулась на отца. — Но никто не люб мне.

— Бывает, — покивал я.

— Что же мне делать? Вы обещали помочь.

И правда, что же ей делать?

— Вижу так, что ты Иисусова невеста.

Танееву нужно было сплавлять подальше от трона. Это сейчас она девочка-припевочка. Но как выйдет замуж, наберет силу, жизненного опыта…

— Не хочу в монастырь! — надула губки девушка.

Я увидел, как к Юсуповой протиснулся с тревожным лицом дворецкий, что-то начал шептать ей. Ясно, обнаружили картину. Пора было закругляться.

— А когда бабу на Руси спрашивали? — громко и грубо ответил я Танеевой.

Та покраснела, ко мне опять направился военный.

— Как обгорела? — ахнула Юсупова на весь зал.

— Что случилось?

— Кто обгорел?

Народ пооткрывал рты.

— Картина… Ну та, Леда с лебедем. Загорелась! — Юсупова в страхе смотрела на меня.

— Вот она Божья кара! — я поднял палец. — Господь поборол беса в этом доме. Боже! Помилуй нас, грешных.

Я перекрестился, многие повторили за мной.

* * *

«Эффект Юсуповой» надо было закрепить. И сделать это на какой-то дружественной территории. Чтобы без риска выкидывания вон. И я отправился на прием к Федору Федоровичу Палицыну. Тем более начальник Генерального штаба не поленился лично телефонировать и позвать.

— Вот, Григорий Ефимович, — стоило мне появиться, как Палицын подвел ко мне знакомиться еле идущую старуху в пышном старомодном платье, — это генеральша Обручева. Плохо ей, совсем помирает.

— Помолись за меня, отче! — Обручева вцепилась в руку — Духом поизносилась, грехи мои тяжкие спать не дают. Осени благодатью своей! Вся столица о твоей святости знает.

Знает так, что на днях пришло письмо от Павлова. Ага, того самого — с собачками. Просит посмотреть Ивана Качалкина. Человека-легенду. Товарищ впал в летаргический сон при Александре III, и растолкать его не удавалось на протяжении двадцати двух лет! Проснулся уже при большевиках — в совершенно новой стране. Павлов бился с ним, бился, даже целую теорию нервных процессов торможения изобрел. Но все без толку. Судя по письму, уже отчаялся его разбудить с помощью научных методов.

Под скептическим взглядом Палицына я перекрестил Обручеву, помолился над ней.

Гости пялились с интересом, будто в цирк пришли. Хоть расставляй стулья в партере и продавай билеты.

Пришлось сначала молиться над одним страждущим, потом подвели другого. Только спустя час удалось вырваться и поговорить с генералом.

— Слышал, вы были в Гатчинском воздухоплавательном отряде? — начал разговор Палицын. — Как впечатления?

— Влюбился в аеропланы. — Я пригубил коньяк, что мне собственноручно налил генерал. — Хорош! Шустовский?

— Его только и пью. Что же в ваших видениях было нового, отче?

— Война будет. Страшная, безумная.

Я тяжело вздохнул. Палицын взбледнул, махнул рюмку.

— Как скоро?

— Семь годков у тебя есть, Федор Федорович. А потом немец на нас попрет. Австрияк тако ж…

— Вы… уверены?

— Видения мои от Бога, а немцы давно Святую Русь погубить желают.

— Что же нам делать? — генерал растерялся. — Нет, мы, конечно, имеем военные планы насчет Германии и Австро-Венгрии… В этом году к нашему союзу с Францией должна присоединиться Англия. Переговоры уже идут.

— Не поможет, — покачал головой я. — Союзнички, мать их за ногу, слабы против немца. Отгородятся окопами и будут сидеть на жопе ровно, ждать, пока тевтоны нас сожрут. Еще и порадуются, что Россией откупились. Сердечное согласие… — я фыркнул.

— Ну Австрия враг давний, но зачем же Германии развязывать войну? — Палицын потер лицо руками. — У нас же хорошие отношения. Не понимаю.

— Тесно им, землицы мало. Прут из бочки, словно квашеное тесто. А куда переть-то? В Европе все поделено. В колонии тако ж не шибко их пускают.

Мы помолчали, разглядывая разгорающийся в камине огонь.

— Не доспи, не догуляй, а к войне армию приготовь, — я наконец нарушил молчание. — Иначе миллионы сгинут. Я же чем могу, пособлю.

— Надо его императорскому величеству срочно сообщить… — Я увидел, что Палицын мне поверил, сразу как будто постарел на несколько лет.

— То я сам устрою. Не сразу — царю нынче не до энтих дел. Да и не поверит он поперву. У них с Вильгельмом нынче сердечная приязнь — в десна целуются. Пусть так и будет дальше, нельзя кайзера насторожить.

— Разумно. А в видениях ваших не было того, как избежать?

— Думки у меня смутные покуда. Ведения-то прямо толпой идут, каждую ночь мучаюсь. Начни вот с чего… — я почесал в затылке.

Что Палицын может сделать прямо сейчас? Он ведь кавалерист в душе. Много занимается конницей, которая, дай бог, на венгерских равнинах может пригодиться. Эх, тачанка-ростовчанка… В Польше же, к бабке не ходи, придется вести окопную, позиционную войну. А значит, надо начинать с разведки и связи. Особенно с последнего.

— Но первым делом надо за германцем в оба смотреть.

— На то военные агенты есть.

— Ох, не смеши, Федор Федорович! Сколько их, один в Австрии, другой в Германии? А где у немцев склады? А сколько паровозов? А какие войска и где против нас встанут? Вопросов-то невпроворот, а в Главном штабе, небось, и трех человек не наберется, чтобы разведкой занимались.

Судя по задумчивому кивку Палицына, я угадал точно.

— Или вот, у нас куда не ткнешь, в немца попадешь. Полками командуют, в министерствах сидят…

— Они присягу давали! — решительно возразил генерал.

— Они-то да, да ты вокруг посмотри, сколь немцев не давали — купцы, адвокаты да прочие! Что, думаешь, у них друзей среди офицеров нет? И на попойке в ресторане никто-никто слова лишнего не скажет? Вот пропади моя душа, если среди этих немцев нет таких, кто ихнему фатерлянду не только рублем помогает.

— Тут вы, пожалуй, в точку, Григорий Ефимович. Давно назрела необходимость создать контрразведывательное отделение.

— Да уж как назвать, дело десятое. Главное, чтобы там люди хваткие были, не чистоплюи из гвардии. Жандармов бери отставных. Да из того же Особого отделения!

— Они политическим сыском занимаются.

— А в чем разница? Что сицилисты, что лазутчики действуют тайно, как его бишь, консперция у них!

— Конспирация. Да, пожалуй, вы правы… Цели разные, а методы одинаковые… Все равно школа для подготовки таких офицеров нужна будет.

— Да не только школа, отдельное управление для разведки и контрразведки.

— В прошлом году военный министр ассигновал на реформу денег, а в нынешнем году средств не было, — нахмурился Палицын.

— Министра мы уберем, — отмахнулся я. — Будет другой, деловой.

— И кто же?

— Пока не знаю. Да и не важно это. Своей властью можешь разведкой заниматься каждый день. И связью. Полевой телеграф, телефон, радиво. Тут надо у немцев или французов завод покупать и давать в войска день и ночь аппараты. Учить пользоваться. Этим я займусь.

— А справитесь, отче? Аэропланы и телефоны — техника новая, сложная…

— Да, с ученьем у меня слабовато, это верно, не на сибирском же мужике лапотном такому делу держаться. Потому нужны соратники образованные, и во множестве. Бог даст, обрастем.

* * *

Вернувшись домой, я не выдержал. Накидал упрощенную структуру ГРУ:

1-е управление (Западная и Восточная Европа);

2-е управление (Дальний Восток);

3-е управление (оперативная разведка — штабы округов);

4-е управление (техническая разведка и шифрование);

5-е управление — контрразведка.

Архив с картотекой, школа разведчиков, отдел военных атташе (посольские, под прикрытием). Последние уже неплохо работают — недавно завербовали не кого-нибудь, а самого полковника генерального штаба австро-венгерской армии Альфреда Ределя. Через него пойдет большой поток важной, стратегической информации. А главное, Редель придумал кучу интересных решений в контрразведывательной деятельности.

Так, по его указанию комнату для приемов посетителей оборудовали фонографом, что позволяло записывать на граммофонной пластинке, находящейся в соседней комнате, каждое слово приглашенного для беседы человека.

Помимо этого, в комнате установили две скрытые фотокамеры, с помощью которых посетителя тайно фотографировали. Иногда во время беседы с посетителем вдруг звонил телефон. Но это был ложный звонок — дело в том, что дежурный офицер сам «вызывал» себя к телефону, нажимая ногой расположенную под столом кнопку электрического звонка. «Говоря» по телефону, офицер жестом указывал гостю на портсигар, лежащий на столе, приглашая взять сигарету. Крышка портсигара обрабатывалась специальным составом, с помощью которого отпечатки пальцев курильщика сохранялись и отправлялись в картотеку контрразведки.

Если же гость не курил, офицер по телефону «вызывал» себя из комнаты, забирая с собой со стола портфель. Под ним находилась папка с грифом «Секретно, не подлежит оглашению». И редко кто из посетителей мог отказать себе в удовольствии заглянуть в папку с подобной надписью. Излишне говорить, что папка также была соответствующим образом обработана для сохранения отпечатков пальцев. Если же и эта хитрость не удавалась, то применялся другой прием, и так до тех пор, пока не достигался успех. Все эти способы вербовки, проверки лояльности и так далее можно и нужно использовать и у нас.

И нужны еще кроты. Особенно в разведке и контрразведке Германии. И есть время их заполучить. А также наработать верные и обученные кадры. Это самое важное в противостоянии рыцарей плаща и кинжала.

Заклеил конверт, убрал в сейф. Отдам при случае Палицыну. Он глава Генштаба — ему и карты в руки.

Раз уж начал писать — накидал перспективный план развития армии. Приоритет наземным войскам, никаких проливов нам на хрен не нужно в этой приближающейся мировой бойне — если удастся завалить Германию, добить потом Турцию труда не составит. А вот если с немцами справиться не получится…

В кабинете появилась Лохтина с подносом.

— Чаек, отче…

— О! Самое то… — Я обжигаясь хлебнул чая. — Все выучили, что велел?

— Да. На послезавтра Птицын снял зал. — Лохтина поправила воротничок блузки. — Страшно!

— А ты не боись, я тебя сейчас успокою. — Я подхватил женщину, повернул ее к себе спиной, наклонил к столу. Задрал юбку.

— Отче! Гриша… ох…

Лохтина сама подалась ко мне, уперлась руками в столешницу.

Звенели чашки и стаканы, упали карандаши и перьевые ручки на пол, а я все успокаивал и успокаивал Ольгу. Да и сам снимал стресс.

Наконец Лохтина, поправив одежду и поцеловав меня в ухо, ушла, а я смог перевести дух и вернуться к армейским делам. Пушки, снаряды, ружья, патроны, колючая проволока. Пулеметы и пехотные мины. То есть большой мобилизационный запас. Шесть-семь новых заводов, склады. Работа в две смены. Вполне реально за семь лет накопить нужный объем боеприпасов и вооружений. Что еще? Бронепоезда. Но этим можно заняться и позже, чтобы секрет раньше времени не утек немцам. А вот оборонная промышленность — нет, не ждет.

Значит, надо ехать в Европу.

Сначала к немцам. Потом во Францию. Захватить Англию, посмотреть на знаменитый «Дредноут», который спустили со стапелей в прошлом году. Собственно, с него и началась гонка вооружений в Европе.

Если не выгорит с Францией и Германий, придется тащиться за океан. У янки вполне можно купить пороховые и патронные заводы. Эти продадут что угодно и кому угодно, лишь бы были деньги.

Я взял бумажку, прикинул свои финансы. Двух миллионов мне даже близко не хватит. Да и освободятся они только летом. Значит, нужны еще деньги. Много денег.

Откуда их взять? Касса ЦК эсеров. Это раз. Патенты на настольные игры и отчисления от иоаннитов. Это два. Спекуляции на бирже. Тут были некоторые прорывные идеи. Это три.

Нет, даже если вытряхнуть деньги из эсеров и биржи — капиталов не хватало. Ведь еще была авиационная тема. Завод моторов минимум в тысяч пятьсот встанет. Как там говорил Наполеон? Для войны нужны три вещи: деньги, деньги и еще раз деньги.