Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра

Алексей Гавриш, 2024

Семь лет в одном из самых знаменитых в России мест заключения – это серьезный срок, вполне достойный такого проверенного временем жанра, как тюремные мемуары. Тем более что Алексей Гавриш провел эти годы в петербургском следственном изоляторе «Кресты» не заключенным, а сначала врачом-психиатром, а потом заведующим крупнейшим психиатрическим отделением в уголовно-исправительной системе всего северо-запада страны. Когда я только вошел на территорию психиатрического отделения, меня ошарашил крик. Вопль. «ДУРДОМ!» – это начальница так отвечала на все входящие звонки. С этой довольно экзотической точки зрения он очень откровенно рассказывает о том, как устроена российская тюрьма и тюремная медицина: кто и ради чего там работает; кто и как сидит; кто и руководствуясь какими принципами лечит; кто и от чего лечится. Симулянты и оперативники, наркоманы и шизофреники, санитары и педофилы: что в буквальном смысле происходит в голове у всех этих объединенных очень странным и сложным местом общего пребывания людей – начиная с автора, который к финалу обнаруживает себя чудовищем и решает уйти из уголовной системы. Репутация психиатрического отделения в учреждении была неоднозначной. С одной стороны, мы несли отпечаток «карательного органа», куда люди попадают не по своей воле. С другой – мы нередко облегчали жизнь тем, кому ее облегчать, по общему мнению, совершенно не стоит.

Пространство и сотрудники

СИЗО — это специфическое место, где находятся люди, которым предъявили обвинение в каком-либо преступлении. То есть казус заключается в том, что их преступление еще не доказано, а они уже сидят. В определенных ситуациях, когда преступление очевидно и человек представляет явную угрозу обществу, это может быть оправданно. В большинстве же случаев это оригинальный способ потратить государственные деньги и сломать жизнь человеку.

Если придираться к терминам, то тюрьма и СИЗО — разные вещи. Следственный изолятор (СИЗО) — учреждение, обеспечивающее изоляцию подозреваемых, обвиняемых, подсудимых и осужденных. Тюрьма — пенитенциарное учреждение: место, где люди содержатся в заключении в качестве наказания, которое может быть наложено государством за совершение преступления. Но я буду использовать эти слова как синонимы. Во-первых, «Кресты» раньше были тюрьмой, во-вторых, структурно они похожи, а в-третьих, мне так удобно.

Театр начинается с вешалки, а тюрьма начинается с КПП, контрольно-пропускного пункта.

Итак, КПП. Вход в СИЗО «Кресты» для персонала находится на Арсенальной набережной. Большая черная дверь и незаметный звонок. Нажимаем кнопку, и дверь отпирается. Попадаем в первое помещение, где есть запертый проход вглубь режимной территории и большое тонированное стекло. За этим стеклом сидит сотрудник, который имеет возможность внимательно осмотреть тех, кто вошел. В некоторых случаях даже принять решение никого не впускать до особого распоряжения.

В этот предбанник запускали всех, но проход в следующую дверь был возможен одновременно группой не более трех человек. Это уже был контроль. Следовало сдать служебное удостоверение или временный пропуск, телефон и оружие, если таковые имелись. Взамен выдавались пластиковые карточки с номерком, которые при выходе обменивались обратно на сданные предметы.

Еще одна дверь — и попадаешь на территорию.

Если сразу повернуть налево, там дежурная часть. В любом пенитенциарном учреждении есть дежурная часть, место, где дислоцируется «смена». Это люди, сотрудники, которые контролируют все процессы, происходящие в изоляторе в течение суток, и несут ответственность за эти процессы. Есть четыре смены. Начальник смены подчиняется напрямую начальнику СИЗО и, по сути, является его глазами, ушами и руками. Любые возникающие вопросы докладываются и решаются в первую очередь с ним.

Прямо — рамка металлодетектора и проверка содержимого сумок и карманов на предмет наличия запрещенных вещей. Это все рутина. Весь процесс входа занимает не больше одной-двух минут. Пройдя КПП, попадаешь на улицу, во внутренний дворик. Там импровизированный плац, на котором осуществлялись регулярные построения сотрудников: смотр зимней и летней формы, прослушивание гимна, раздача наград и поощрений. И прочее, столь характерное для ведомственных структур.

Если свернуть налево, попадешь в столовую для сотрудников. Направо — огромная кирпичная стена, за которой «воля». Прямо — большое здание административного корпуса, увенчанное куполом тюремного храма. Несколько ступенек вверх, пересечь коридор — и упираешься в большие двустворчатые двери этого храма. И черт бы с ним. По этому коридору налево. В этом крыле административного корпуса для меня были важны два кабинета — кабинет начальника изолятора и кабинет его заместителя по оперативной работе. В правом крыле были канцелярия и кабинеты других служб. И проход. Проход на режимную территорию.

На режимной территории располагались сами кресты, где содержались подследственные, — два огромных крестообразных здания в четыре этажа. В пять, если считать с подвалом. Каждый луч креста — это режимный корпус, состоящий из четырех вертикальных галерей, с узким проходом вдоль стен и такими же узкими железными лестницами между этажами. Если встать в центре креста, то окажешься в центре круга. Такая вот занимательная геометрия. На каждом этаже «на кругу» находились служебные кабинеты — медицинских работников, оперативных сотрудников, технические помещения. Еще оттуда можно дотянуться взглядом практически до любой точки здания. Куда ни глянь — везде камеры, где сидят арестанты. Некоторые лучи несли особую функцию — сборный корпус, карцер, психиатрическое отделение, корпус для ПЖ.

Значимость жутких образов и ассоциаций в «Крестах» никуда не деть. Они повсюду. Вот и корпус ПЖ — корпус, где содержались приговоренные к пожизненному заключению до момента отправки их к месту отбытия наказания. Он имел номер 2/1. А раньше, до принятия моратория на смертную казнь, в подвале именно этого корпуса осуществлялись расстрелы. Одно из самых мрачных мест в изоляторе. Все сидят в основном по одному. Видеонаблюдение в каждой камере. Чтобы вывести человека в кабинет врача, нужно уведомить руководство и собрать не менее трех сотрудников сопровождения.

Белый домик — маленькое одноэтажное здание, расположенное буквально в пяти метрах от входа на первый крест, где сидели работники службы тыла. Это служба, которая отвечала за материальное обеспечение изолятора. У них можно было «отмутить», получить почти все, если правильно попросить…

А еще барак и клуб для заключенных, отбывающих наказание и работающих в хозотряде. Это осужденные, которые имеют не очень большие сроки и выразили желание остаться в следственном изоляторе. Практически всю работу делают именно они. Весь неквалифицированный труд — их. А те, что с образованием и достаточно неглупы, выполняют немало работы за сотрудников. Начиная от сантехников, электриков, автослесарей и заканчивая компьютерщиками и помощниками врачей.

Однажды мне мой бригадир санитаров сказал так: «В тюрьме работают хорошо все службы. Кроме спецчасти — там зеков нет».

Далее. Двухэтажное здание с большой кухней, где готовилась пища для всех арестантов. Ненавижу запах еды в казенных учреждениях. Во всех он одинаков. Начиная от школ и детских садов и заканчивая многопрофильными больницами и пенитенциарной системой. Причем формально это может быть весьма неплохая пища, как по качеству, так и по органолептическим свойствам.

В плане еды перед администрацией стояла нетривиальная (или, наоборот, сверхтривиальная) задача: сэкономить как можно больше и чтобы у людей не было претензий. И как-то у нас с ней справлялись. Мне же в дни, когда я оставался дежурным медиком, приходилось снимать пробу с этих огромных баков с варевом. Тошнотворно, но что поделать. Гораздо занятнее — это раздача пищи. В СИЗО нет возможности выводить заключенных в столовую. Такая особенность режима. Потому еду три раза в день разносят по камерам. Специально обученные зеки из хозотряда приходят на кухню. Сначала полные баки, объемом примерно 30–40 литров, выносятся на улицу и выставляются в ряд по четыре-пять штук. Парни выстраиваются в шеренгу между ними и паровозиком бодро несут баки на корпуса. Самое сложное — это когда им все так же приходится подниматься по узким крутым железным лестницам между этажами. Затем уже другой зек из хозотряда разносит еду по «кормушкам» — маленьким проемам в двери каждой камеры. И такая канитель три раза в день.

А на втором этаже этого здания было подобие актового зала, где периодически проводились собрания работников. Когда приезжал очередной артист, который жаждал популярности, или очередной религиозный деятель, то там могли собирать как заключенных, так и сотрудников. Или и тех и других вместе. Сотрудникам там же приходилось выслушивать всяких генералов и прочих больших руководителей, которым нужно было непременно понимающе кивать. Я же читал там лекции для работников о вреде курения и алкоголизма.

Однажды мне мой бригадир санитаров сказал так: «В тюрьме работают хорошо все службы. Кроме спецчасти — там зеков нет».

Сама больница имела отдельный корпус в три этажа и стояла рядом с северным забором: окна ее верхних этажей выходили на какое-то гражданское учреждение здравоохранения, где содержались беременные на сохранении и работал центр планирования семьи. Занятное соседство. Символичное.

В больнице располагалось терапевтическое отделение с большими, просторными палатами, кабинетами врачей и простенькой операционной, достаточной, чтобы что-то вырезать или зашить до приезда скорой помощи. Аптека и аптечный склад. Кабинет рентгена. Лаборатория, где когда-то можно было сделать некоторые анализы крови, но к моему приходу уже ничего толком не работало. Ну, и кабинет главврача и его зама. Здание большое, но совершенно не рассчитанное на нужный объем. На все 160 коек. Таким образом, инфекционное отделение располагалось на первом кресте и занимало половину второго этажа одного из режимных корпусов, а мое отделение занимало второй этаж второго креста. Флюорография была на территории сборного корпуса. Кабинеты для амбулаторного приема врачей-специалистов — на «кругу» первого и второго крестов.

Затем закрытый туберкулезный корпус, девятый. Это шикарный пример отечественной бюрократии, чванства и идиотизма. По правилам санитарии, любая туберкулезная больница должна быть разрушена до основания после 30 лет работы, так как пресловутую палочку Коха извести невозможно в принципе. Девятый корпус прослужил в этой роли лет 50. Дальше его функционирование было невозможно, и к началу 2010-х годов его вывели из эксплуатации. А снести нельзя, так как весь тюремный комплекс «Кресты» находится под защитой ЮНЕСКО как архитектурный памятник. Его просто закрыли. Почти. Там осталось много хорошей сантехники, электрики и прочих лампочек, и его потихоньку разбирали для текущего ремонта не менее древних остальных корпусов.

Конец ознакомительного фрагмента.