Исповедь новобранца

Алексей Горяйнов

Новобранец Артем, не успев принять присягу, попадает в пекло боя и, испугавшись, не понимая, почему он должен рисковать собой, дезертирует. Немало придется ему пережить, доведется побывать во многих переделках, чтобы понять, что защита любимых людей и Родины важнее собственной шкуры.

Глава пятая. Таисия

Я так и не мог понять, где нахожусь. Мог сказать только, что иду на юг, может быть, немного забирая на запад. Эх, знать бы, где этот Степанакерт! За время перехода запечатленные в памяти географические познания начали путаться, но название этого города не забылось. Часто твердил его про себя, как заклинание, надежду на спасение, и само слово «Степанакерт» немного согревало.

Провиант давно закончился. Остатки хлеба я расходовал экономно, строго разделив его на крохотные пайки, и теперь в противогазной сумке, которую нашел на блокпосту, оставался черствый кусочек, да еще во фляге плескалось несколько граммов водки. Ее оставил из соображений какого-нибудь чрезвычайного происшествия — вдруг придется промыть рану или протереть ссадину. За время пути я изрядно поизносился: свитер был грязный, из него везде торчали нитки, светились дыры, джинсы изодрались в лоскуты, а из носков кроссовок выглядывали изодранные пальцы.

Ко всему этому добавилась еще одна беда: когда небо затянула сплошная низкая облачность, потерялись последние ориентиры. Два дня я скитался по горам, пока не набрел на хоженую тропинку. Она вывела меня на невысокий холм, под которым в низине показалось селение. Выше, на противоположном холме над обрывом виднелись очертания не то замка, не то старой крепости. Я решил отправиться туда.

Спустившись лесом в широкий распадок, а потом, взобравшись вверх, спрятался в кустах и стал рассматривать одинокое старинное строение, стоявшее ниже по открытому склону, метрах в полутораста от леса на открытой скалистой площадке. Это была широкая квадратная башня, высотой примерно с четырехэтажный дом, сложенная из обтесанного камня и чем-то напоминавшая шахматную туру. Образовавшийся за ней двор, в котором виднелись покосившиеся крыши каких-то хозяйственных построек, полукругом замыкал пристроенный к башне высокий, неровный забор. Местами он был сложен из камня, а местами зашит досками.

Неотрывно наблюдая за высокими железными дверями, располагавшимися прямо посередине башни, я заметил какую-то табличку. На ней что-то было написано, и я хотел было подойти прочитать, но потом решил дождаться темноты. У меня оставалось четыре спички в коробке, прихваченной на блокпосту вместе со штык-ножом и противогазом. Если не будет луны, чтобы разглядеть надпись, пары штук мне хватит,

Однако прочитать написанное мне не довелось, потому что вдруг прошел сильный, но короткий дождь и я мгновенно вымок до нитки вместе со спичками. Ужасно замерз, после дождя сразу выпил последнюю водку, чтобы хоть как-то согреться, после чего интерес к табличке совершенно пропал. Помню, что вяло подумал: надо бы узнать, кто живет в этой крепости, если в ней вообще кто-то живет…

Вскоре теплый ветер обсушил меня, и я немного согрелся, но от усталости и напряжения сразу же уснул. На рассвете меня разбудил странный стук. Протерев глаза и бросив взгляд на крепость, я увидел возле дверей смуглого мужчину, который своей молодцеватой осанкой, лихо подкрученными усами и широкими галифе над блестевшими хромом сапогами чем-то напоминал гусара. Одет он был в куртку цвета хаки, и прикладом автомата выстукивал в дверь что-то типа «Спартак чемпион». Через пару минут дверь открылась, послышался женский голос. Мужчина вошел в крепость, и мне ничего другого не оставалось, как снова наблюдать.

Часа через полтора из-за горы появилась серая туча, и внезапно начавшийся дождь заставил меня перебежать из кустарников ближе к лесу под большую сосну. Дождь быстро закончился, а там и дверь неожиданно открылась. Я увидел женщину. Лица ее не разглядел, потому что рядом, закрывая ее своей фигурой, шел тот, который стучал в дверь. Его я узнал по одежде. Только сейчас у незнакомца не было автомата.

Парочка направилась в лес. Мужчина, пока они шли по открытому месту, несколько раз оглянулся назад, будто боялся, что кто-то увяжется следом, но по сторонам не глядел. Я пошел за ними, скрадываясь за подлеском и прячась за толстыми стволами — там, где лес хорошо просматривался. Боясь потерять людей из виду, вдруг оказался совсем рядом с ними. Тогда опомнился и только тут подумал, что если этот мужик — боевик, то он наверняка умеет слушать тишину, и каждый посторонний шорох его насторожит. Но этого не произошло — похоже, за время скитаний я научился передвигаться беззвучно, как неуловимый снежный человек.

Теперь смог, наконец, разглядеть женщину. Говорят, ночью все кошки серы. Так и мне после долгого скитания по горам любая женщина могла показаться красавицей. Но все же это был не тот случай. Стройная, достаточно высокого роста, с короткой, небрежно уложенной русой косой. Загорелый высокий лоб ее был открыт, взгляд излучал тепло, и когда она улыбалась, лицо вдруг оживлялось веселыми ямочками на щеках. Одета женщина была в тоненькую розовую кофточку с длинными рукавами, ворот свободно расстегнут. Узкая юбка едва прикрывала колени. Одежда хорошо подчеркивала великолепную, немного спортивную и в то же время очень женственную фигуру. Двигалась она красиво, свободно…

Выйдя на солнечную полянку, мужчина внезапно остановился и, взяв за плечи, притянул красавицу к себе. Он ей нашептывал что-то, а она тихо проговорила:

— Может не надо? Здесь так сыро.

— Я постелю…

Лес шумел листвой, громко пели птицы, заглушая их стоны, а я дрожал от страха, возбуждения и голода, спрятавшись совсем рядом, за толстым деревом. «Это безумие, безумие стоять здесь», — говорил я себе, но не мог оторвать от них взгляда.

Когда он откинулся на спину, она в забытьи осталась лежать рядом, а я сильно укусил себя за руку, чтобы прийти в себя. Еще не совсем очнувшись, я хотел уйти, но внезапно мужчина заговорил. У него был украинский акцент, и говорил он что-то про кочевую жизнь в горах.

Она мягко в чем-то его упрекала, и по говору чувствовалось, что это настоящая россиянка. «Как она оказалась в этих горах?» — пришло в голову.

Я продолжал смотреть на них, как завороженный, нервно глотая слюну и чувствуя, что краснею от стыда: мне до этого ни разу не доводилось быть свидетелем чужой интимной жизни. Я отполз подальше, перевернулся на спину и сквозь склонившиеся ветки кустарника попытался увидеть небо. Но, даже не глядя на влюбленных, до сих пор видел их перед собой — до того было разгорячено мое воображение.

Потом, вернувшись к реальности, я услышал их голоса где-то совсем рядом. Покосившись в сторону, увидел их уже одетыми, стоящими у того низкого разлапистого дерева, из-за которого я совсем недавно наблюдал за ними. Еще несколько шагов, и они могли меня обнаружить. Я вжался в землю и, кажется даже, не дышал. А он называл ее Таисией, Таей, Таечкой, и уговаривал не торопиться. Но она уже пришла в себя и упрямо приговаривала: «Павло, Пашенька, надо идти».

«Почему эти люди здесь, на Кавказе? Может это уже Россия? — подумал я, — но ведь никаких пограничных знаков мне не встретилось. А что, если где-то рядом какой-нибудь Кисловодск или Ставрополь?»

— Утром ухожу в горы, — сказал он.

Она молчала. Выждав паузу, мужчина заговорил снова:

— Ты не дуйся, это моя работа, в горах меня ждут товарищи.

Женщина ответила, даже не взглянув на него:

— Товарищи твои — такие же, как и ты бандиты.

— Не смей так говорить, — он крепко схватил ее за запястье, — деньги нужны нам обоим.

Она снова ничего не ответила, подняла выпавший из рук платок и пошла в сторону крепости. Мужчина минуту заколебавшись, зашагал следом.

«Значит, он наемник, — стал прикидывать я, постепенно успокаиваясь, — а это его любовница. Может быть, она живет одна, а, скорее всего, с престарелыми родителями, раз ей приходится заниматься любовью в лесу». Мне ничего не оставалось, как перебраться на прежнее место поближе к крепости и продолжать слежку.

Всю ночь не удавалось заснуть, я дрожал от холода на не успевшей просохнуть после дождя траве. К моей превеликой радости, утром мужчина ушел, прихватив с собой автомат. «А что, если… — мелькнула шальная мысль, — подкрасться к нему сзади и ударить ножом? Нет, — сразу опередила эту мысль другая. — Ты трус, ничего у тебя не получится. Он выглядит здоровее и крепче тебя. Да и хватит ли сил — после такой голодовки — для броска и удара? А убить человека? За что? Почему? Нет, не смогу». Пока я размышлял, его силуэт становился все меньше и меньше, пока вовсе не исчез из виду, растворившись за мощными стволами сосен, покрывающих косогор. Выждав еще несколько минут, я хотел подняться, но вдруг почувствовал, что боюсь. «А что если эта женщина на стороне боевиков, как та прибалтка — Ули? Ну и что, что она русская? И вообще, что я ей скажу?» В таком непонятном состоянии я провел еще около часа и вдруг услышал, что дверь скрипнув, открывается. Прижался к земле, а когда открыл глаза, увидел, как в сторону села вниз по тропинке от крепости спускается женский, а скорее детский силуэт. Сзади можно было разглядеть длинную светлую косу и темно-синие джинсы. Девушка несла спортивную сумку. «Наверное, это их дочь, — подумал я, — поэтому они и уходили в лес, чтобы не при ней… Все, — наконец, приказал я себе, — ты идешь и стучишь или остаешься здесь и подыхаешь с голоду».

Выждав еще несколько минут, я осторожно поднялся.

«Только бы никто больше не пришел, — думал я, подходя к двери, в которой оказалась дверка-лючок на уровне головы человека». На чугунной табличке, прикрепленной к стене, вязью непонятных мне букв было что-то написано и внизу добавлено по-русски: «ХV век. Охраняется государством». Дрожа от страха, стуча зубами, я несколько раз ударил в дверь рукояткой ножа. Минуты через две из-за двери послышался уже знакомый голос:

— Настя, ты? Что-то забыла?

Сердце мое от волнения готово было вылететь из груди.

— Простите, пожалуйста, — почти заикаясь, заговорил я, затыкая нож за пояс и накрывая его свитером, — вы не могли бы мне помочь? Мне ничего не нужно, я заблудился… Не бойтесь, дайте кусок хлеба и я уйду.

Несколько секунд длилось молчание, потом открылся лючок в воротах и я увидел вчерашние глаза совсем близко, но теперь они смотрели пристально и немного враждебно. Тонкие брови были вопросительно подняты, русая челка выбилась из-под цветастого платка и прикрывала более светлую кожу лба.

— Кто ты? — в голосе слышалась тревога.

— Я из Грозного.

— Солдат?

— Нет, новобранец, — торопливо заговорил я. — Пушечное мясо… Я убежал.

Хозяйка снова спросила недоверчиво:

— Из Грозного? Ты знаешь, сколько это километров?

— Не спрашиваете. Вообще не знаю, где я.

— Ты в Грузии.

— В Грузии? Это хорошо! А как же я проскочил границу? Никакой нейтральной полосы, никаких знаков…

— Наверное, у государства денег на установку знаков нет, — она усмехнулась и снова посерьезнела. — И вообще, какой может быть в этой стране порядок… Звать-то тебя как?

— Артем. Скажите, а какое сегодня число?

— Восьмое июня.

— Ничего себе, это я столько шел…

Похоже, моя явная растерянность успокоила женщину, и я услышал:

— Не надо бы посторонних пускать, но тебе почему-то верю. Входи, — ее голос смягчился. — Да, выглядишь ты, прямо скажем, неважно…

Послышался скрип железной задвижки и тяжело щелкнул замок.

Дверь отворилась. Женщина смотрела с подозрением, но, видимо, поняв, что я не опасен, посторонилась, пропуская меня в башню, потом закрыла дверь, щелкнув засовом.

— Пойдем, ты весь дрожишь.

— Вечером шел дождь, я промок.

Она посмотрела на меня так, будто хотела понять, не увидел ли я в лесу чего лишнего, но быстро успокоилась — наверное оттого, что вид у меня был уж слишком жалкий.

Через темную арку я прошел за ней следом во двор крепости. Снова яркий свет ударил в глаза, и я увидел внутренний дворик: пристроенный к забору деревянный сарайчик с большим окошком и длинную кишку какого-то каменного строения. Оно лепилось к крепости с противоположной стороны от сарая, на серой стене виднелось одно маленькое окошко. Где-то рядом заскулила собака, я обернулся и увидел неуклюже бегущую ко мне небольшую, черную и очень лохматую дворняжку на коротеньких ножках. Она завиляла хвостом, отчего все ее тело пришло в движение, а поседевшая милая мордочка закачалась из стороны в сторону.

Поскуливая, собачонка стала ласкаться ко мне.

— Это Малышка, — сказала хозяйка. — Она всех любит.

Я почесал у собаки за ушами, испытывая при этом необыкновенную нежность. Давно мои руки не чувствовали тепла.

— Извините. Я бы не стал вас беспокоить, но в село мне идти опасно… А вы тут одна?

— Ну… — она замялась, пытаясь, видимо, понять, что я за человек, — не совсем… Дочь к бабушке ушла. Пойдем, я тебя накормлю. Куда ж ты пойдешь в таком виде…

Женщина открыла покошенную скрипучую дверь бокового жилища. Я последовал за ней. Собака в дверь не пошла, осталась стоять у порога, вопросительно поглядывая нам вслед. В просторной комнате пристройки с высоким сводчатым потолком было гулко. У внешней стены стоял длинный стол со скамейками. В углу темнели какие-то инструменты.

Мы стали подниматься по выщербленной каменной лестнице, стесненной холодными стенами, она привела нас в крепость. Здесь, наверху, был небольшой коридор, отделенный от остального помещения современной каменной кладкой. На стене над раковиной висел рукомойник, рядом стоял стол с решетками, полными посуды. На другом столе в полумраке темнели керогаз и электроплитка с кастрюлей, а в самом дальнем углу — печь с вделанной плитой на две горелки. В стене со стороны коридора было две бойницы, из них хорошо просматривалась опушка леса, на которой мне пришлось коротать ночь. К коридору примыкала единственная, но довольно просторная комната с перегораживающей угол ширмой. Стены ее, в отличие от стен коридора, были оштукатурены и выбелены. Обстановка комнаты была очень скромная: две кровати, массивный, потрескавшийся шкаф, еще одна железная печка и небольшой деревянный стол. Нарядные занавески, комнатные растения и прочие мелочи говорили о том, что в этом помещении живут женщины.

— Раздевайся, — приказала мне красавица, — а то простудишься. Ты весь мокрый.

Я растерянно смотрел на нее.

— Ничего… У печки посижу.

— Тебя били?

— Да, боевики меня захватили, едва ноги унес.

— Переоденься, посушу твою одежду, — хозяйка полезла в шкаф, достала из него мужскую рубашку и брюки. — На вот, от Павла осталось. — Немножко помедлила, порылась в комоде, достала чистый носовой платок, с нарядной вышивкой по углам: — И это держи. Простыл совсем, сопли в два ручья текут.

— Спасибо, — сказал я, но платок пачкать не стал — слишком он был чистым и красивым.

Хозяйка вышла. Я быстро снял с себя мокрые шмотки, одел предложенное, сунул носовой платок в карман, вытер нос чудовищно грязным свитером и позвал хозяйку. Она вошла с большой кастрюлей, распространяющей невероятно вкусный запах.

Налила в тарелку суп, нарезала хлеб.

— Вот, только сготовила. Еще остыть не успел.

— Извините, не знаю, как вас звать, — мои голодные глаза косились на тарелку.

— Таисия… Таисия Андреевна. Садись, поешь.

Я едва сдержал себя, чтобы не наброситься на еду, как голодная собака.

Быстро смолотив тарелку супа, не стал отказываться от добавки.

— А кто он, этот Павел? — это имя мне не давало покоя.

— Павло? Муж, не муж, — нехотя заговорила она, пристраивая мокрые джинсы и свитер возле печи. Потом вздохнула. — Тебе этого знать не надо. Воюет он… Против федералов.

— Вы не беспокойтесь, я завтра уйду, чтоб у вас неприятностей не было.

— Сам-то ты откуда?

— Из Москвы. Военком говорил, что необстрелянных в Чечню не берут, а нас привезли на поезде, выгрузили, как скот, собрали на площади. А потом началось… Нет, вы не подумайте ничего плохого. Я же не отказываюсь служить, но воевать — это же другое… Воевать должен тот, кто умеет.

— Может ты и прав, но сейчас все воюют, даже женщины. Из Прибалтики едут, девицы молодые, красивые…

— Да, я одну такую видел у боевиков. Она, собственно, помогла мне бежать. Ули. Вы случайно ее не знаете?

Конец ознакомительного фрагмента.