Тени тевтонов

Алексей Иванов, 2021

Самый ожидаемый роман 2021 года! 1457 год. Враги штурмуют замок Мариенбург – столицу Тевтонского ордена. Тевтонский магистр бежит в Пруссию. 1945 год. Советская армия штурмует прусский город Пиллау. И теперь от врага бежит нацистский гауляйтер. Что общего между этими событиями? Их объединяет древняя тайна крестоносцев – тайна Лигуэта, меча Сатаны. «Да, пьесы оказались на разных языках, и драматурги не ведали друг о друге, но символ, порождающий действие, всегда выстраивал свой неизменный родовой сюжет: если роза – то любовь, если меч – то война». И повторение истории – всегда путь к Сатане. Пресса о книге: «Один из самых ожидаемых романов 2020 года «Тени тевтонов» оказался атмосферным и захватывающим. Алексей Иванов создал зеркальный тоннель из двух исторических эпох: один вход через рыцарский замок Тевтонского ордена в пятнадцатом веке, другой – черед подземелья военно-морского Пиллау, нынешнего Балтийска, в 1945 году.» – Наталья Ломыкина, Forbes «Величественные батальные сцены в тексте Иванова выстроены с подлинно толкиновским эпическим размахом и в этом качестве, в общем, не имеют аналогов в отечественной литературе постсоветского времени.» – Галина Юзефович, Meduza

Глава вторая

Этот матёрый зубр, свирепый и беспощадный, как стенобитное орудие, был дьяволом Вармийской пущи. Он истреблял соперников, чтобы крыть своих коров в угрюмом торжестве одиночества. Он топтал волков. Он валил дымящийся навоз на медвежьи берлоги. За свою долгую жизнь старый бык никогда и никому не покорялся, а сейчас его гнали сквозь лес, будто зайца.

Ожидая зверя, Каетан прятался за толстым стволом ясеня. Руки сжимали ратовище копья. Широкое перо наконечника было длиной почти в локоть. Когда бык поравняется с ясенем, Каетан выскочит из засады и вонзит ему лезвие в левый бок — туда, где сердце. Если рука не дрогнет, зубр свалится замертво. Каетан предвкушал победу. С острия копья тихо капала вода: сверху сыпался мелкий дождик. Не напрасно Вармию, бесприютную страну пруссов, называли Гнилым углом. Здесь, запутавшись в лесах как в рыбацких сетях, вечно кисли сырые ветра Балтики, и лето не отличалось от осени.

Каетан уже два месяца скучал в замке Бальга. Да и не только он скучал: все молодые шляхтичи, что соблазнились деньгами тевтонцев, давно уже передрались от безделья, выпили всё вино в корчмах и на постоялых дворах вокруг форбурга перепробовали всех потаскушек — тупых и крепкозадых прусских девок. То ли дело польские Орава и Лужица, где игривые тирувки на многолюдных трактах умеют славно угождать проезжим рыцарям.

Тевтонцы нанимали любых вояк, чтобы чужими руками защитить свои замки и фольварки от ополчений мятежных городов Поморья. Орден, как паук, оплёл железной паутиной Ливонию и Пруссию. Гнездо паука находилось в неприступной крепости Мальборк, по-немецки — Мариенбург. Полвека назад поляки и литвины разгромили орденскую армию в битве у деревни Грюнвальд, но не довели дело до конца: не разорили гнездо злодея. И теперь стало только хуже. Возмещая убытки, Орден обложил свои торговые города огромными налогами; день святого Мартина — срок уплаты — стал чёрным днём для всех купцов. У длинных причалов Гданьска, Эльблонга и Кралева загружались сотни кораблей, и орденские гроссшеферы давили соперников неправедными ценами, продавая товар стоимостью в марку всего за три фирдунга. Никто из торговцев не мог соперничать с Орденом, к тому же тот забрал себе самую выгодную торговлю — хлебом и янтарём, «замландским золотом». А вольная Ганза неудержимо богатела. Конечно, купеческие города подняли бунт. Возглавил его Гданьск. А король Казимир, конечно, поддержал этот мятеж.

Но король шляхте не указ. Шляхте тоже надо жить. Если Орден платит — что ж, нищая шляхта пойдёт на службу к немцам. Да, нехорошо это, но деваться некуда. И орденсбурги, замки тевтонцев, заполнялись наёмниками: отчаянными таборитами из Богемии, бродячими отрядами немецких кнехтов, алчными фризскими шевалье, жестокими датскими риттерами. Ну и нищей шляхтой. Старый Лехослав Клиховский, ругаясь от стыда, нацарапал пером крест на вертаге тевтонцев, на лето продавая Ордену себя и сына Каетана за двенадцать гольдгульденов. Бедность довела до унижения.

А на Бальгу никто не нападал. Забытый войной замок высился на берегу залива Фриш-Гаф, и лишь балтийские волны гулко били в подпорную стену. Надо было чем-то занять себя. Не в кирхе же пропадать. Вот тогда молодые рыцари и задумали устроить охоту на знаменитого зубра Вармийской пущи.

Сначала Каетан услышал дальний лай собак, а потом вокруг стало странно и тревожно — это бесследно исчез покой, потому что земля неуловимо задрожала от топота страшного зверя. Ясень, за которым прятался Каетан, возвышался на краю длинной травянистой лощины. Убегая от загонщиков, зубр мчался по лощине, громадный, как боевая повозка гуситов, и неудержимый, как пушечное ядро. Каетан увидел широкую серую морду чудовища, всю в пене, бешеные глаза и крючья рогов, распахнутую на груди бороду и вздыбленный горб, утыканный стрелами. Зверь храпел, задыхаясь от бега и ярости. Перед ним над травами летел бесплотный мрак смерти.

И ещё Каетан увидел, что прямо на пути зубра из травы вдруг поднялся какой-то маленький старичок в колпаке и одеждах из шкур — то ли карлик, то ли просто недомерок. Дьявол его знает, откуда он тут взялся! Может, вырос под дождиком из земли, будто гриб!.. Вырос — и застыл от ужаса.

Надо было наплевать на лесного хрыча. Мало ли их бродит по чащобам. Сам виноват. Собак за лигу было слышно!.. И пускай копыта быка расшибут карлика в прах, как трухлявый пень!.. Но Каетан, не успев ничем оправдать себя, метнулся вперёд, цапнул старичка за одёжу, отшвырнул в сторону — и еле успел отпрыгнуть. Волосатая глыба вармийского исполина промелькнула мимо, обдав густым смрадом мокрой шерсти, навоза и болотной тины, и даже свет на мгновение померк: так в сече тяжёлая вражеская секира промахом свистит вдоль виска, оставляя за собой в воздухе тень непролитой крови.

Вслед за убегающим зубром по лощине с криками и лаем единой толпой промчались пёстрые собаки и конные загонщики в цветных кунтушах — все с копьями и арбалетами. Это уносилась удача Каетана, его честь, его веселье и законное место предводителя на славной пирушке. Вокруг Каетана шлёпались комья земли из-под конских копыт.

Ошеломлённый, он сидел в сырой траве, позабыв, где копьё. Сердце колотилось, словно топот зубра в груди. Поодаль под кустом бирючины завозился старичок. Он снова неуклюже поднимался на ноги. Каетан поневоле поглядел на него. Дырявый колпак, морщинистое рыльце, в бороде и космах — плесень, на плечах не жупан, а драный покров из шкур, и кушака нет: значит, нечисти не боится. «Да он же сам — нечисть!» — понял Каетан. У старичка были жуткие глаза — позеленевшие от жертвенных языческих костров.

Не дело рыцарю бояться, с ним — крест, а в небе — Бог, но Каетану стало не по себе. Видит ли Господь его под этими обложными тучами? Промозглый ясеневый лес заволакивало мутным белёсым паром. Под дождиком беззвучно шевелилась листва. Не стучал дятел, не пела сойка, не шуршали мыши в древесном опаде. Каетан вспомнил, что тишина — первый признак прусских молебных рощ.

А в них чужакам вход заказан. За ночлег в молебной роще пруссы убили святого Адальберта, и случилось это совсем недалеко отсюда…

— Ты кто? — хрипло спросил Каетан у старичка.

Он уже и сам догадался. Он спас зиггона.

Два столетия тевтонцы и немецкие епископы изгоняли язычество из упрямой Пруссии, но цели своей не достигли. Сгорели идолы и капища, упали срубленные священные дубы, но крестоносцы так и не нашли в лесах заклятый город Ромув, где правил жрец Криве. И пруссы — их называли витинги — даже в крещении оставались язычниками. Ещё порой взвивались на тайных полянах запрещённые погребальные костры, ещё садились на пашни связанные из соломы «ржаные бабы», ещё жили в домах пруссов ручные ужи, и прусские князья, раздумывая над делами, посылали в Ромув гонцов, чтобы спросить совета у Криве. Этому колдуну служили ведьмаки-вайделоты, а в глухоманях укрывались зиггоны. Они поливали деревья водой из волшебных источников и кормили древнюю нежить — цмоков, смуток, живойтов, щугров и кадуков.

Зиггон распрямился во весь росточек и вперился в Каетана немигающими змеиными глазами. Он что-то читал то ли в душе, то ли в судьбе шляхтича.

— Я тебя спас, — испуганно напомнил Каетан. — Не губи меня.

— Сауле дойдёт до моря, а Вакарине отворит окно, — сказал зиггон. — Тогда твоя кровь падёт на землю Бальги. Поспеши. Сумел меня увести — уведёшь и Лехослава. За жизнь я отблагодарю жизнью.

* * *

Рыцарей вроде Клиховских называли однощитными: не было у них ни оруженосцев, ни запасных коней — не по карману. Каетан сам оседлал кобылу Квятку. На стане, промокнув под дождём, холопы сушились у костра, ожидая своих рыцарей, и гадали об исходе охоты. А Каетану он был уже безразличен.

Сауле — это солнце пруссов. Вакарине — вечерняя звезда. Зиггон говорил о времени, когда солнце сядет за море и зажгутся звёзды. «Твоя кровь падёт на землю Бальги» — то есть в замке что-то случится с отцом: другой родни, «своей крови», у Каетана не было не только в Бальге, но вообще на белом свете. Надо мчаться в Бальгу. Зиггон сказал, что отца ещё можно успеть спасти.

Квятка неслась по дороге сквозь пущу, перепрыгивая через колдобины с дождевой водой. Мимо мелькали тёмные узловатые стволы буков и клёнов, густо зеленел орешник, в тени разрослись медуница и яснотка. Тевтонцы весной расчистили эту дорогу — готовились к войне. Гданьск и Эльблонг наверняка вышлют в залив Фриш-Гаф свои корабли, и тогда сообщение между орденскими замками можно будет поддерживать только по суше. А замок Бальга был ключом к Вармии, Натангии, Надровии, Самбии и Скаловии.

Орден завоёвывал Пруссию целых полвека, но всё-таки завоевал, и были в том виноваты сами пруссы. Лесные разбойники, они беспрестанно разоряли польское княжество Мазовию. Истерзанное княжество воззвало к небесам об избавлении, и князь Конрад поклонился Ордену: придите и защитите. Князь пообещал, что в оплату отдаст тевтонцам свою Хелминскую землю, тогда занятую грабителями. А Орден выторговал у папы Римского заодно и всю прочую языческую Пруссию, которая никому не была нужна.

Орден в ней тоже не нуждался. Тевтонцы вели войну за Гроб Господень, сражались с монголами в Киликии и маврами в Иберии, и дикая Пруссия на задворках Европы могла показаться лишним бременем. Но магистр Герман фон Зальца смотрел в будущее. Он прислал к князю Конраду двух рыцарей, и те основали первый орденский замок в Польше — Фогельзанг, Птичье Пение. Отсюда тевтонцы начали наступление на Пруссию. Они перешли Вислу и воздвигли замки Торн и Кульм, подгребая под себя Хелминскую землю.

На захват страны у Ордена не было ни войск, ни денег. Однако Святой Престол по просьбе фон Зальцы объявил Крестовый поход против Пруссии и призвал бродячих рыцарей. А пруссы не понимали, что крестоносцев можно отразить только всем народом, и прусские племена не помогали друг другу. Тевтонцы малыми силами принялись отсекать от Пруссии кусок за куском. Каждый шаг в глубины языческой страны Орден закреплял строительством замка. Мариенвердером он пригвоздил Помезанию, Эльбингом — Погезанию, Бальгой — Натангию и Вармию, Кёнигсбергом — Самбию. Немцы шли как по ступеням, разбивая ополчения пруссов и подавляя мятежи.

Миновало много лет, крестоносцы потеряли все крепости в Палестине, и тогда Орден осознал замысел магистра фон Зальцы. Вместо Палестины у тевтонцев появилась другая страна — Пруссия, надёжно окованная сотней орденсбургов. И Орден перебрался с берегов Леванта на берега Балтики.

Замок Бальга тевтонцы основали ещё при фон Зальце. Два тевтонских корабля — «Пилигрим» и «Фриделанд» — вышли из Эльблонга в залив Фриш-Гаф. Ветер надувал паруса с чёрными крестами, гребцы ворочали тяжёлые вёсла, грозно громоздились надстройки-«кастели», похожие на зубчатые крепостные башни. В заливе на мысу крестоносцы захватили прусскую крепость Хонеда. На её руинах и поднялась Бальга. Она стала резиденцией конвента — собрания рыцарей, а затем и комтура — командира всей области.

В кирпичную кладку могучих стен Бальги были вмурованы дикие валуны — фильдиги. С вершины бургфрида, главной башни, дозорные видели дальнюю косу Фрише Нерунг, отделяющую Фриш-Гаф от моря, и пролив Зеетиф — судовой ход. Волны плясали вокруг башни-данцкера, соединённой с замком галереей на арках, и пушки данцкера держали под прицелом гавань, чтобы вражеские корабли не осмелились приблизиться к причалу. С другой стороны замка выкопали глубокий ров и перекрыли его подъёмным мостом. За рвом расположился форбург — городок для полубратьев, тоже огороженный стеной, а дальше возле кирхи рассыпались избушки пруссов-витингов с амбарами и корчмами. Багровые башни и черепичные крыши замка, вечно мокрые от балтийской непогоды, вздымались над соломенными кровлями предместья, как дракон в медной чешуе. Но до Бальги Каетану было ещё скакать и скакать.

Дорога вывела на бревенчатый мост через тёмную болотистую речку. Мост, конечно, соорудили тевтонцы. Каетан натянул поводья, придерживая Квятку. Путь перегораживал орденский караул: четыре брата-сарианта в серых суконных плащах поверх кольчуг-хауберков, а с ними рыцарь в глухом шлеме-топфгельме, похожем на клёпаное ведро, и в белом льняном плаще-герренмантеле с латинским крестом — узким и чёрным, как прорезь.

— Оплату, — спокойно сказал один из сариантов.

У Каетана не было ничего — ни германского пфеннига, ни польского скойца. Он не взял кошеля, потому что поехал на охоту, а не на ярмарку.

— Я на службе у комтура Бальги Зигфрида фон Шварцбурга! Я шляхтич Клиховский! Слово чести, что в Бальге я верну вам деньги!

Но у Каетана не было щита с родовым гербом. И ехал он по лесу один, а не в толпе других шляхтичей, которые могли бы подтвердить его слова.

— Оплату, — повторил сариант.

Каетан понял, что его не пропустят. Немцы не алчные, но упорные даже в малой корысти и от своих правил не отступают.

— Клянусь ранами Христа, у меня в Бальге отец попал в беду! — отчаянно взмолился Каетан. — Я тороплюсь! Господин рыцарь, прошу о милости!..

Железный топфгельм не выражал никаких чувств. Проще было взывать к пивному котлу. Сарианты угрожающе наклонили копья.

…Истинный рыцарь двинул бы коня прямо на караул: пешим конного не остановить. Но Каетану не хватило духа. Мелкий дождик сеялся на плахи моста, на тёмную воду речки, на суконные плечи сариантов. Каетана душила ненависть к немцам, к их плащам и крестам, к их неумолимой властности и тяжёлому, узловатому языку. Но Каетан покорно попятил Квятку, повернул её и съехал с дороги. От унижения у него дрожали губы, как у ребёнка.

Он приметил брод совсем недалеко от моста. Топкий берег здесь зарос густой осокой. Квятка хлюпала копытами и недовольно мотала башкой, не доверяя воде. Каетан похлопал её по шее, успокаивая, и послал вперёд.

Но дьявол, желая погубить человека, становится упрямым, как немец. Почти на середине реки Квятка вдруг оборвалась на правую заднюю ногу и осела, а потом дико заржала и начала биться, взметая фонтаны брызг. Каетан не удержался в седле и боком рухнул в воду, нелепо цепляясь за поводья. На счастье, он не запутался в стременах, не то бы захлебнулся, повиснув вниз головой. Он извернулся и вскочил, оскальзываясь на зыбком дне, и вслепую наткнулся сапогом на илистую корягу — это на неё напоролась лошадь.

Квятка металась на месте, ржала и вскидывалась на дыбы, молотила передними ногами, как в галопе, и не подпускала к себе. Каетан понял, что она застряла задним правым копытом в коряге, а потом дёрнулась освободиться — и что-то повредила: вывихнула сустав или даже надломила плюсну. Каетан беспомощно смотрел на несчастную кобылу, не зная, что делать.

Он обернулся. Немцы молча глядели на шляхтича и его покалеченную лошадь. Речка журчала вокруг мостовых свай. Над осокой носились кулики. За мостом на западе тускло светилось облачное небо. Невидимое солнце таяло в лесных вершинах. Гнилой угол Балтики тихо прел в тёплой мороси дождя.

Каетан осознал, что теперь он уже точно опоздает спасти отца.

* * *

Лехослав Клиховский погиб не в сражении с врагами, а просто так — совершенно случайно. Он поднимался на стену форбурга в дозор по наружной деревянной лестнице, но подломилась ступенька. Лехослав упал с большой высоты и умер сразу, без мучений. В этот миг солнце скрылось за морем.

Каетан добрался до замка только ночью. Маршал не счёл необходимым прерывать свой сон ради выражения соболезнований сыну усопшего. На следующий день по старому шляхтичу отслужили положенную мессу и погребли тело на кладбище возле кирхи. Потом Каетана вызвал комтур.

У Зигфрида фон Шварцбурга были тяжёлое крестьянское лицо и короткая седая борода. Он положил на стол перед Каетаном лист вертага, подписанный паном Клиховским, и два маленьких гольдгульдена данцигской чеканки с грубым изображением святого Георгия — покровителя рыцарства.

— Ваш отец отслужил треть срока, и я выдаю вам третью долю цены.

— В случае гибели положено платить всю цену, — возразил Каетан.

— Гибели на войне, а не по глупости, — надменно ответил комтур.

Две монетки, оловянная посуда, конь Лотржик и заросшее бурьяном пепелище под Залесе-Погожелью — вот и всё, что осталось Каетану от отца.

Каетан пришёл на кладбище Бальги. Могила отца находилась на окраине. Каетан поцеловал свежую землю и не выдержал, заплакал. Во всём виноваты немцы! Если бы они пропустили его по мосту, он успел бы в Бальгу до заката и пошёл бы в дозор вместо батюшки! Но немцы — это дети Велиала, их сердца очерствели в гордыне, и они согласны чтить только свои законы, попирая чужие судьбы в ослеплении себялюбия! Будь они прокляты! Не жалко и душу дьяволу отдать, лишь бы низвергнулся Тевтонский орден!

Деньги у Каетана теперь имелись, и с кладбища он направился в корчму. Приземистая изба с высокой крышей из дёрна призывно дымила деревянной трубой очага. У длинной коновязи стояли три лошади с торбами на мордах. В полутьме корчмы Каетан увидел местных рыбаков, саксонцев-наёмников, бродягу и каких-то проезжих купцов. Столы были затёрты маслом, как сёдла, — еду подавали на лепёшках, а не на тарелках. Каетан сел под маленьким оконцем. Корчмарь-витинг принёс ему глиняный кувшин с хмельным хелем и кружку.

Каетан пил и слушал, как рыбак рассказывает купцу о новом чуде:

— Я сам ходил к левиафану, клянусь ключами апостола Петра! Его весной выбросило на косу Фрише Нерунг! Размером был с эльбингское судно, никак не меньше! Это знамение крестоносцам — погибнет левиафан!

— Ты потише на Орден каркай, — опасливо ответил купец.

На втором кувшине к Каетану пристроился какой-то человек, судя по всему, паломник: широкая шляпа, плащ с нашитыми ракушками, фляга из тыквы и чётки, намотанные на запястье. Многие рыцари ходили на поклонение в Кёнигсберг в часовню Святого Георгия на кладбище прокажённых.

— Узнаёшь меня? — спросил паломник.

— А должен? — неохотно ответил Каетан.

— Никто не узнаёт, — усмехнулся паломник. — Я Бафомет.

Каетан пожал плечами. Ему было плевать на сумасшествие чужака.

— Хочешь, расскажу о тебе? — предложил паломник. — Недавно ты спас зиггона. Он предупредил тебя о гибели отца. А ты не успел его уберечь, ибо испугался драки на мосту. Комтур обсчитал тебя в плате. И ты проклял Орден.

Каетан в ужасе отпрянул от стола. Глаза собеседника горели углями.

— А если я перекрещу тебя? — хрипло спросил Каетан, складывая пальцы.

— Не надо, не люблю этого, — сморщился Бафомет. — У меня к тебе дело.

— Я с лукавым дел не веду! — сразу отрёкся Каетан.

— А ты посмотри…

Рукой, закрытой рукавом, Бафомет наклонил стоящий на столе кувшин. Хель выплеснулся — и завис в воздухе. И всё вокруг застыло: языки огня в очаге, корчмарь, прячущий деньгу в кошель, рыбак, жующий хлеб, саксонский наёмник, протянувший двузубую вилку к миске с мочёной репой, бродяга, тайком запускающий пятерню в мешок купца на лавке, и даже птица в окне.

— Мы нигде и никогда, — сказал Бафомет. — Поговорить — не грех. Тот, Чьё Имя я не назову, ничего не проведает. Но мне от тебя много и не нужно.

Каетан ошарашенно озирался по сторонам.

— Ты хотел, чтобы Орден погиб, — напомнил Бафомет. — Могу помочь.

— Тевтонцы — слуги твои!..

— Ты не прав. Тевтонцы мне не служат. И не служили от века своего. Их Орден — вор. Он украл у меня вещь, которая мне очень дорога. И я хочу её вернуть. Ради этого я согласен стереть Орден с лица земли.

— Сделай хель обратно, — обессиленно попросил Каетан.

Бафомет выпростал руку из рукава и цокнул по кружке чёрным когтем. Каетан схватил кружку и жадно глотнул. От хмельного полегчало.

— Имя моей вещи — Лигуэт, — продолжил дьявол. — Крестоносцы увезли его со Святой земли, а Верховный магистр спрятал в столице Ордена — в Мариенбурге. Но я отправлю с тобой своего посланника, и он обрушит гордый замок. А ты просто войди в Мариенбург с победителями и отыщи Лигуэт. Как завладеешь им, я сразу явлюсь, чтобы принять его у тебя. Вот и всё.

Каетан торопливо размышлял: в чём подвох? Дьявол не благодетель!

— Что такое этот Лигуэт?

— Поймёшь, если согласишься.

— А почему твой посланник сам не возьмёт его в Мальборке?

— Я отдал Лигуэт воину. Воин знал, какую вещь он берёт. И вернуть мне Лигуэт тоже должен воин, который знает, какую вещь отдаёт.

— Я тебе не верю! — в бессилии сказал Каетан. — Ты меня соблазняешь! Твой Лигуэт будет людей губить!

Бафомет рассмеялся как над детскими страхами:

— Лигуэт — мой, а не ваш и не его. — Бафомет указал чёрным когтем на закопчённую кровлю корчмы. — Вы, люди, и без Лигуэта истребляете друг друга так, что я только завидую. Вы себя и ближних своих научились губить даже именем Того, Кого я не называю. Лигуэт вам ни к чему. Отдайте его.

Мысли Каетана метались в поисках ловушки.

— А чем я с тобой расплачусь?

— Да ничем. — Бафомет пожал плечами. — Лигуэта будет достаточно.

— Нет, ты душу мою заберёшь!

Бафомет посмотрел на него сквозь прищур.

— Ты трус, мой юный друг, — сказал он. — Ты ненавидишь Орден, но там, на мосту, устрашился схватки с сариантами. И сейчас ты хочешь уничтожить Орден, но не своими руками, а моими. Зачем мне красть твою душу? Трус мне её сам принесёт. Слабый духом мимо ада не проскочит.

В словах Бафомета Каетан услышал такое же презрение, как в словах комтура. Однако комтур презирал в нём поляка, а Бафомет — человека.

Но что ему, Каетану, презрение врагов рода людского? Благословляйте попирающих вас — они вас в Царство Небесное толкают! А Орден сгинет.

— Я согласен, — решившись, сказал Каетан.

— Ну, клятву крестом я с тебя не потребую… Поклянись кровью.

— Надо, чтобы я договор с тобой подписал?

— Я не комтур, а бумага — тлен, — сказал Бафомет. — Вечно только слово.

— Клянусь кровью своей! — произнёс Каетан шёпотом, будто его мог услышать кто-то ещё, кроме дьявола.

Кувшин упал на стол, и хель разлился по доскам. Затрещали угли в очаге, и загудела тяга в дымовой трубе. Звякнула монета в кошеле у корчмаря, наёмник ткнул вилкой в репу, и купец ухватил вора за руку.

* * *

Встреча в корчме снилась ему снова и снова, но разговоры с Бафометом не повторялись — всегда были другими. Так Бафомет сообщал то, что хотел сообщить. И однажды он сказал: «Время пришло. Найди обезглавленного».

На следующий день Каетан понял, о чём говорил ему дьявол.

Четырёх купцов, приговорённых к смерти, привезли на Фиалковую гору. Отсюда был виден весь Кралев, немецкий Кёнигсберг. Кирпичные стены с круглыми башнями окружали орденский замок с домом конвента и громадой бургфрида. Замок стерёг три небольших городка: Альтштадт на берегу реки Прегель, Лёбенихт поодаль и Кнайпхоф на острове. Над красными кровлями торчали острые шпили ратуш и кирх. Вокруг городков на палевых осенних лугах в лёгкой дымке рассыпались деревни, блестели мельничные пруды.

Три города Кёнигсберга восстали против Ордена. Однако ремесленный люд не пожелал сражаться с рыцарями ради прибылей торговцев и восстал против купцов. Купцы и бургомистры заняли оборону за стенами островного Кнайпхофа. А Орден собрал по замкам наёмников и направил их в Кёнигсберг. Вот так Каетан и попал сюда из Бальги. При виде войск, белых знамён с чёрными лапчатыми крестами и колёсных перьер, способных метать камни поверх городских стен, дерзкий Кнайпхоф одумался. Бургомистры слёзно покаялись, а город согласился сдаться и выдать зачинщиков смуты.

На Фиалковой горе, где издавна казнили злодеев, сколотили эшафот. Комтур огласил приговор, смертники опустились на колени, и монах поднёс им распятье. Ветерок шевелил белые рубашки обречённых. Толпа замерла в ожидании, кто-то крестился, кто-то рыдал. На эшафоте орденский палач, присланный из Мариенбурга, надвинул зубчатый колпак с прорезями для глаз. Помощник вынес ножны, и палач вытащил из них длинный двуручный меч. Удары клинка были так точны и сильны, что отрубленные головы одна за другой полетели с эшафота прямо под ноги обомлевших от ужаса людей.

Каетан догадывался, что дьяволу нет дела до войны Ордена с торговыми городами. Здесь, в Кёнигсберге, дьявол указывал на другое — на мрачную суть Лигуэта. Потому что Лигуэт тоже был мечом палача.

Во сне Каетана Бафомет рассказал историю меча.

В стране Моав, где холмы иссушены солнцем, словно хлебные корки, не было места нечестивее, чем дворец тетрарха Ирода Антипы на горе Махерон. Здесь Антипа предавался возлияниям и порокам. Ложе его разделяли падшие моавитянки, галилейские блудницы и юные воины дворцовой стражи. Но Антипе того было мало, и он взял в жёны жестокую Иродиаду, жену своего брата. Иродиада не уступала Антипе в разврате, принимая у себя в покоях римских центурионов, поэтов Исфахана, чародеев из далёкой страны Синд, пафлагонских великанов и сказочно богатых торговцев жемчугом из Аравии.

Первым врагом растленных владык был Иоанн Предтеча. Он громогласно обличал царский вертеп на Махероне. Антипа повелел ввергнуть пророка в узилище под дворцом, однако не умертвил, ибо народ Иудеи почитал Иоанна Крестителем. А мстительная Иродиада страстно возжелала смерти Иоанна.

Она отправила на пир к Антипе прекрасную Саломею — свою дочь от прежнего супруга. Саломея обнажила грудь и закружилась в танце. Танец воспламенил сердце тетрарха, однако Антипа всё равно не протянул Саломее руку, опасаясь гнева Иродиады. И Саломея по наущению матери сказала ему: заплати за меня головой Иоанна, и не будет тебе укора. Ирод тотчас призвал воина и послал его за головой узника. Воин ушёл. А в тёмных подземельях Махерона его охватил страх: не обрушатся ли на него кары небесные?

— Тогда к тому воину и явился я, — в одном из снов, посмеиваясь, поведал Каетану Бафомет. — Я дал трусу свой меч. И воин смело снёс голову Иоанну. Такова сила Лигуэта, его власть над бренными людьми и нетленными вещами.

— Твой меч превращает нас в твоих рабов? — хмуро спросил Каетан.

— На что мне это? — расхохотался дьявол. — Вы и так мне служите неплохо.

— Тогда в чём же тайна?

— У моего оружия сразу три тайны, — самодовольно ответил Бафомет. — О, как я ценю свой клинок!.. Он рассекает любую материю: и булат, и гранит. А тот, кто держит его, освобождается от расплаты за дела, сотворённые этим оружием. Вот поэтому трусливый воин Махерона исполнил приказ Ирода Антипы. И я не солгал убийце Предтечи. Там, — Бафомет указал на кровлю корчмы, — так не узнали его имя. И небесам некого было наказывать.

— Какова же третья тайна Лигуэта? — напомнил Каетан.

— Тебе её знать не надо, — свысока отмахнулся дьявол.

Пройдёт время, и Каэтан узнает эту тайну. И знание не принесёт радости.

Обретённый меч воин Махерона отдал Ироду Антипе. Меч хранился в сокровищнице Тивериадского дворца. Медленно текли столетия. В Тивериаде римлян сменили греки-ромеи, ромеев — персы, персов — магометане, а тех изгнали крестоносцы. Лигуэт переходил от одних властелинов к другим. Когда султан Саладин подступил к Тивериаде, рыцари-госпитальеры увезли меч к себе в город Акру. Госпитальеры полагали, что святыня принадлежит им, потому что Иоанн Креститель был небесным покровителем их ордена. А после падения Акры дьявол потерял след меча, но через годы наконец обнаружил Лигуэт у тевтонцев в Мариенбурге.

— Без моей помощи этот замок никому не сокрушить, — во сне Каетана говорил Бафомет. — Но ты выпустишь того, кто одолеет твердыню Ордена.

Каетан должен был поднять его из могилы на Кладбище Обезглавленных.

Кладбище находилось за Фиалковой горой. Здесь хоронили казнённых, часто — безродных бродяг, и за могилами ухаживали рыцари из фирмария — орденского приюта для стариков и увечных. Каетан вышел из замка, когда колокол-сигнум на башне Хабертурм отбил час ночного караула.

Тропа бежала через пожухлые пастбища. Обглоданная луна освещала пустынные пространства, полого укатывающиеся к созвездию Водолея.

Покой Обезглавленных — если они обрели его, конечно, — охраняла старая часовня. Каетан издалека увидел в её узком окне крохотный дрожащий огонёк. Наверное, это горела поминальная свеча. Но огонёк вдруг погас.

Надгробные плиты лежали как попало. Мох затягивал краткие надписи. Небрежно вытесанные каменные кресты клонились направо и налево, будто тянулись друг к другу. Каетану казалось, что он слышит шёпот, пролетающий меж могил бесплотными порывами: это разволновались души погребённых. Мертвецы, казнённые по заслугам, словно предвкушали месть, а погубленные безвинно торопились посмеяться над пришельцем, пока тот ещё жив.

Где-то далеко-далеко, наверное, в Кёнигсберге, завыла собака. Её вой доплыл до Фиалковой горы, превратившись в тонкую нитку боли.

Каетан выбрал мертвеца на отшибе. Он не хотел раскапывать недавних покойников — они пока слишком близки к жизни. Лопата взрезала плотный дёрн, словно упругую брюшину. Каетан копал, не глядя по сторонам.

Кто там бродит вокруг, что там струится в тёмном воздухе? Не важно! Хотя сердце Каетана сосала ледяная жуть — так вампир, запертый в гробу, сосёт камень, который на похоронах ему вложили в рот. Говорят, что ночью на кладбищах с креста на крест мягко прыгает Чёрный Кот. Говорят, если на кладбище похоронена невинная невеста, то ночью она блуждает по могилам — ищет себе жениха, и не дай бог, если обнимет синими руками и поцелует в губы. Говорят, при входе на погост надо обронить монету, дабы Ночной Привратник выпустил обратно… Говорят, всегда найдётся могила, на которой в полночь зажигается лампада: кто увидит её — станет призраком. Говорят, нельзя кланяться, иначе рядом появится Швея Саванов и тесёмкой измерит тебе плечи. А ещё есть Длинная Вдова. И Лютня Мёртвых, чей звон лишает разума. И Облако-Сон: попадёшь в него — и проснёшься уже погребённым…

Лопата ударила в доски. Топчась в разрытой яме, Каетан еле расчистил гнилой гроб. Кто в нём лежит? Что сейчас случится? Полуистлевшая луна висела прямо над головой. Каетан выкинул лопату наверх и вылез сам.

Он встал на колени и тихо произнёс, как научил его Бафомет:

— Venite ad me: et daemonium! Exercitum ad vitam vocat te!

Что-то полыхнуло, и крышка гроба, подброшенная могучим ударом, вылетела из могилы, разваливаясь на части. Обломки застучали по крестам. Каетан сжался, ожидая, что наружу, хлеща хвостом, полезет чудовище с рогами и багровыми глазами. Но никто не лез. Каетан боялся заглянуть в разверстую яму, а оттуда не доносилось ни звука. Наконец Каетан преодолел свой страх, медленно поднялся на ноги и посмотрел в могилу как в бездну.

В гробу лежала прекрасная девушка в белом платье и венке из лилий.

Это был суккуб.