Эрос и Танатос. 20 историй о переплетениях любви и смерти

Алексей Казаков

В книге собраны истории, связанные одной сквозной темой: любовь и смерть, стремление к Эросу и Танатосу, этим глубинным началам, которые неразделимы и часто движут поступками людей. В этих рассказах мелодрама органично сочетается с элементами детектива и мистики.

Курс лечения

День первый.

У меня нет другого выхода. Собственно говоря, он есть — ногами вперёд. Но это подождёт. А сейчас надо соглашаться. Соглашаться на рискованный эксперимент, которого я, чего скрывать, побаиваюсь… да не побаиваюсь, а боюсь. А дневник этот веду втайне от врачей, так как дал подписку о неразглашении. Пять минут назад и начал его вести — в небольшом, но толстом блокноте, подаренном мне кем-то на заводе на Новый год, кажется. Пишу в купе поезда. Скоро подъезжаем.

Проводник объявил мою станцию. Прерываюсь. Скоро выхожу.

В гостинице — номер как номер, только вместо телевизора — радиоприёмник. Очень хорошо. Мне не в телевизор надо всматриваться, а в себя. Ведь после приёма первой таблетки я, возможно, начну как-то меняться. И, надеюсь, — выздоравливать. Постараюсь максимально подробно описывать все свои ощущения, чувства и переживания. Зачем? Интересно потом будет все это перечесть. Но сейчас, пока процесс лечения не начался, сам себе напомню, так сказать, исходные данные: вдруг после таблеток начнёт подводить память?

Мне около пятидесяти, я дважды разведён, у меня двое детей, живущих со своими мамами. Инженер-биохимик. Люблю горные лыжи, дачные шашлыки, джаз. Почему-то с детства тянуло к экзотическим женщинам. Отчасти этот интерес был удовлетворён в рамках южных и северо-восточных регионов СССР. За границей бывал, но без особого восторга, не люблю иноязычие. В тюрьме не сидел, лишь в КПЗ в студенческие годы за уличную драку, срочную службу проходил на Черноморском флоте (ещё советском, и именно НА флоте, а не ВО флоте, — это я, старший матрос, не могу не отметить, у нас, у мореманов, так принято говорить и писать). Когда дети мои были маленькие, был к ним очень привязан, переживал разводы с их мамами. Сейчас спокойно переживаю разлуку. Что ещё? Ни дети, ни их мамы не знают, что их отец и бывший муж честным и ударным трудом на экспериментальном заводе химических препаратов заработал себе злокачественную опухоль под черепом. Все, проэкспонировал себя, — и хватит. Далее будем описывать процессы в динамике.

Мне надо начинать курс лечения.

Выпил первую таблетку. Она безвкусная, немного волокнистая, словно из прессованных трав. Возможно, там и есть какие-то травы.

День второй.

Этот город мало изменился за последние годы. Он стоит особняком от больших дорог, и все болезни новой социально-экономической формации переживает в ослабленных формах, словно после прививки: всего один зал игровых автоматов, частные магазины и один-единственный ресторан и, что самое приятное, почти нет безработицы. Градообразующее предприятие — местный кирпичный заводик — востребован рынком, люди худо-бедно при зарплатах.

…Сейчас вечер, я задёрнул шторы, заварил себе чаю (жаль, что нельзя открыть бутылку хорошего вина или махнуть соточку русского народного напитка — увы, лечебный режим) и пишу свой дневник. Прогулка по городу — первая после приезда, к счастью, не разочаровала меня. Это ведь город моего детства. Я снова увидел эти маленькие улицы с цветущими акациями, тутовыми деревьями с набрякшими, сочными «гусеницами» шелковиц, с розами на клумбе в центральном парке, с фонтаном, перекатывающим в своём водяном раструбе большой лёгкий шар.

Как и тогда, в моём детстве, на скамеечках парка сидят мамы с колясками. Нет только летнего кинотеатра неподалёку, в который мы, дети, не ходили, а, сэкономив деньги, просто залезали на деревья во дворе и жадно пожирали глазами «Неуловимых мстителей», а то, бывало, и «Анжелику», на которую нас и за деньги бы не пустили («Детям до 16…»). На месте кинотеатра теперь — современный офис, где расположились какое-то турбюро, сбытовая кирпичная контора и ещё что-то, не запомнил.

Дом, где я когда-то жил и где сейчас обитают посторонние, незнакомые мне люди, внешне изменился мало — только тем, что у него исчез парадный вход; попасть в жилые помещения можно теперь только через двор. Не знаю, захочу ли я этого. Посмотрим.

Засну ли я сегодня?.. В голове — картины детства: мама и папа, к которым я пристаю с просьбами написать и нарисовать что-нибудь в мою самодельную газету (она выходила в 1 экземпляре), бабушка, выкладывающая на большое блюдо айвовую шарлотку, растущие во дворе на четырёхугольной клумбе разноцветные цветочки, которые бабушка почему-то называла «ковриками»… Моя любимая собака, «боксёрша» Леда, чей холодный нос на тыльной стороне ладони я ощущал всё моё детство.

На сегодня хватит. Спокойнее, больной, берегите силы. Таблетку — и забыться сном.

День третий.

В конце концов, всё неплохо. Я получил деньги по больничному листу за десять с лишним месяцев, приехал в город своего детства, снял неплохой номер с окном, из которого виден парк. Сейчас лето, буду лечиться, гулять, сидеть в кафешках, бродить по парку. Вот пойду сейчас и загляну во двор своей школы. (Во двор дома — после. Надо созреть для этого… Боюсь увидеть картину, разрушающую дорогие мне воспоминания).

Двор школы пустынен. Пахнет краской и мелом, идёт ремонт. Поймал себя на странном желании: подольше вдыхать запах краски и съесть кусок мела. Что это? Желание впустить в себя поглубже то, что напоминает мне о счастливых днях детства? Или это что-то уже физиологическое, привнесённое болезнью и лекарством? Не знаю.

Стыдно признаться, но я нашёл во дворе (хорошо, что никто этого не увидел) кусочек мела и с наслаждением схрумкал его. После этого вздохнул облегчённо, словно сделал что-то важное. Странно…

Заборы здесь делают из песчаника. Вот след от ракушки. Матрица из глубины веков! Я погладил этот камень. Я его помню. А он — меня. А прошло-то сорок лет. Следу от ракушки, должно быть, смешон этот срок в сорок лет.

…Вечером поймал по радио концерт моей любимой джазовой вокалистки Сары Воан. От этой женщины нетленным сохранился только голос. Что останется от меня? И когда? Если таблетки не сработают, срок — два месяца. Шутки в сторону. До завтра, дневник!

День четвёртый.

Утром пошёл дождь, и я слушал его сквозь сон. Решил, что буду лежать так до обеда, а обедать пойду в плавучее кафе. Буду смотреть на речку, на рыбаков в линялых майках, мальчишек, ныряющих с пружинистой доски-трамплина. Но неожиданно заснул и проснулся только вечером. Выпил таблетку. Не захотелось выходить из номера. Вскрыл банку рыбных консервов, поел с чёрным хлебом. Навалилась усталость. Или болезнь.

Что сейчас происходит? Эта волокнистая таблетка атакует опухоль в моем мозгу? Возможно, в недрах моего организма бушуют нешуточные баталии. Как же так? Разве это меня не касается? Почему все, что происходит во мне, не подконтрольно мне?

Если носитель моей памяти, мыслей, чувств, ощущений, терзаний, страданий, комплексов, любви, ненависти, ностальгии, похмельного синдрома, либидо, творческих озарений, производственного опыта и много другого — мозг — вдруг начинает без моего согласия выращивать в себе какую-то гадость, то, выходит, не я его хозяин? А кто? Если Творец, то почему он разрушает то, что сам же и создал? Нет, здесь что-то не так. Ведь мой поражаемый опухолью мозг — это часть меня, так ведь? Ну тогда и опухоль — часть меня? Где я начинаюсь и где заканчиваюсь?

Голова сегодня тяжёлая, как горшок с кашей. Помню, как мы ели перловку на уборке картошки. Перловка с дымком. Ватники, пахнущие землёй. У наших подружек-студенток был чёрный маникюр, поэтому они прятали руки в рукава телогреек.

…А ногти и вырванные зубы — это ведь тоже части меня? Человек сам себя хоронит всю жизнь по частям: ногти, волосы, отшелушённый эпидермис, зубы, а иногда — ампутированные руки и ноги, желчные пузыри, почки, части желудков.

Хватит, однако. Глупости лезут в голову от безделья. И от бессонницы. Надо сосчитать до тысячи и заснуть. Пойду лягу и буду мысленно считать… ну хотя бы перловую крупу. Один остроумный человек однажды пошутил: перловая каша состоит из одних перлов. Пойду считать перлы, постараюсь заснуть. А небо на юге звёздное, красивое. Лучше буду смотреть в окно и считать звезды. И тогда засну. Спокойной ночи! Это я сам себе пожелал.

День пятый.

Старость не радость, сказал Мафусаил. Нездоровится мне сегодня что-то. А про Муфасаила — это шутка студенческих ещё лет, Мишка-Кимирсен сочинил. Кимирсеном его прозвали за то, что ходил он чаще всего в стройотрядовской куртке, похожей на френч тогдашнего корейского лидера Ким Ир Сена. В этом городе мы с Мишкой бывали несколько раз, купались на речке. Были ещё живы и мама, и бабушка, которые готовили нам на речку знаменитую (в нашей семье) шарлотку и пироги с розовым вареньем. К ужину мы приносили иногда бидончик с речной водой, где плавали несколько бычков. Это если брали с собой удочки и железную коробку из-под монпансье, в которой вяло извивались приговорённые к участи наживки черви. Бабушка их жарила в муке (не червей, конечно, а бычков!!! Специально оставлю эту фразу, для смеха).

Конец ознакомительного фрагмента.