Загадка Катулла

Алексей Поликовский

Гай Валерий Катулл – поэт, хорошо известный в Риме последних лет республики. Больше тысячи лет его стихотворения считались утерянными. Они были вновь найдены в тринадцатом веке в библиотеке Веронского собора. Потом рукопись снова потеряли, но с неё, к счастью, успели сделать копии.Всё, что мы знаем о страстной, нежной и мучительной любви Катулла и Клодии, мы знаем из его стихов.

2

Где и как они встретились, в каком храме, в каком доме или на какой улице Рима, мы не знаем. Не знаем, прозвучали их первые слова, обращённые друг к другу, в вечернем неумолчном шуме торгового Аргилета или в утреннем тихом шелесте воды одного из многочисленных римских фонтанов. Знаем только, что Катулл полюбил Клодию с первого взгляда. Увидел ― и больше не мог жить без неё. Какое странное превращение человека.

Он приходил в её дом ― лучше назвать его виллой, потому что там наверняка были атриум, и мозаичные полы, и привезённые из Греции статуи, и колонны, и бассейн, и, может быть, деже умопомрачительный круглый стол из цитрусового дерева на ножке из слоновой кости ― вещь сезона, стоившая целое состояние ― и был знаком с её мужем Квинтом Цецилием, который должен был казаться и ему, и Клодии дурным старцем с замшелыми понятиями о долге, доблести и госслужбе. Он был почти на четверть века старше Катулла и к моменту их знакомства достиг высшей точки своей упорной карьеры военного, судьи и управленца. Современник Катулла Гай Саллюстрий Крисп кратко и почти бесстрастно говорит о нём как об одном из тех, кто вместе с Цицероном подавил мятеж Катилины, предвосхищавший иные, более опасные и разрушительные мятежи. За три года до того, как началась история Клодии и Катулла, он был городским претором, то есть управлял Римом; когда его жена влюбилась в Катулла ― а она влюбилась ― он паковал сундуки, собираясь в Цезальпийскую Галлию, куда был назначен проконсулом. В стихотворениях Катулла он упоминается всего однажды, зато обзывает его Катулл дважды: дурак и осёл. «Не понимает осёл» ― да, этот дородный и достойный римский муж, искушённый в карьерных интригах и административных делах, не понимает того, что яснее ясного искушённому в любви молодому человеку: если его жена в его присутствии ругает Катулла, то это значит, что она небезразлична к нему. «Раздражена, ― потому так и горит, и кипит».

«Горит и кипит». Услышать бы её речь, увидеть бы её жест. Двоих тянуло друг к другу с немыслимой силой. Катулл, конечно, знал, кто эта Клодия и какими словами называют её на улицах и в термах, но любовь совершила переворот в голове и душе этого прежде лёгкого, насмешливого, ничего не принимавшего всерьёз человека, приехавшего в столичный Рим из провинциальной Вероны для великих дел и легко тратившего себя на дела лёгкие и приятные. До любви к Клодии в его жизни не было ничего серьёзного, после встречи с ней он переселился в возбуждённое пространство, которое не описывается физическими формулами и математическими алгоритмами. Как оказалось потом и как мы знаем теперь, это и было то единственное великое дело, которое ему предстояло в жизни ― любовь, amor на латыни.

Клодия ― римская матрона с репутацией шлюхи, красивая женщина со множеством любовников, любившая по капризу. Катулл прославил её своими стихотворениями и сделал единственной и неповторимой в истории, но она такой в римской жизни не была. «Ввиду своего происхождения и внешности, как и благодаря своему мужу и детям, эта женщина была достаточно вознесена судьбой; знала греческую и латинскую литературу, играла на кифаре и плясала изящнее, чем подобает приличной женщине; она знала ещё многое из того, что связано с распущенностью. Ей всегда было дорого всё, что угодно, но только не пристойность и стыдливость; что берегла она меньше ― деньги или своё доброе имя, было трудно решить. Её сжигала такая похоть, что она искала встречи с мужчинами чаще, чем они с ней… Однако умом она отличалась тонким: умела сочинять стихи, шутить, говорить то скромно, то нежно, то лукаво; словом, в ней было много остроумия и много привлекательности» (Гай Салллюстий Крисп о Семпронии). А была ещё Телезилла, десять раз выходившая замуж. Типовой портрет патрицианки эпохи поздней республики.

Вряд ли он долго ухаживал за ней до первой ночи. Это было не в её нраве, много раз говорить «нет», тянуть, ждать. И не в его привычках, долго ухаживать. И он, и она жили в интенсивном потоке чувств, летели на волне возбуждённых ощущений в раскалённом страстями воздухе близкого к самоуничтожению Рима. Вряд ли у него в то время был хоть один день без пира в термах, без встреч с друзьями, без свиданий с гетерами и без стихотворений, так же как у неё каждый день был с утра до вечера наполнен страстями, капризами, свиданиями, чувствами и отношениями. Одно начиналось, другое прекращалось, третье было на подходе, четвёртое требовало интриги, пятое оскорблений, шестое отпора, и только, может быть, седьмое касалось её всерьёз и возбуждало в её душе тень нежности. Красота её требовала заботы и ухода ― рабыни в её доме, готовя мази и румяна, большими медными пестиками толкли в широких чашах лишайники и улиток. А нужно ещё утром долго сидеть в кресле, чуть откинув голову назад, пока рабыня расчёсывает её распущенные волосы и, прежде чем выйти на улицу, мастерски делать подводки на глаза и класть голубоватые тени на веки. А вечером на ложе с бронзовыми фигурками амуров натирать тело благовониями.

Что у него было в жизни до встречи с ней? Лёгкие связи, «Амеана, защупанная всеми», Ипсифилла, «наслажденье моё, моя утеха», Авфилена, «ты же, сперва обещав, ничего не дала мне» (а деньги взяла), знакомства с теми, кого он называл «потаскушками» и «лихоманками», снисходительное отношение к женщинам ― «но сама недурна и не без лоска» ― и похабный смех по поводу «занятного случая», когда «Я мальчишку накрыл: молотит, вижу!/Девку. Я ― да простит Диона ― тут же/ Твёрдой палкой своей закончил дело». А ещё насмешливое отношение к влюблённым друзьям. «Что? Да весь исхудал ты с перелюба. Значит, много себе позволил дури». Дурь здесь не травка или таблетки, а чересчур серьёзное отношение к женщине и любви. А перелюб означает… как нам объяснить, что он означает?… что его друг слишком много времени проводит с подругой в постели. Это слова того, кто уверен, что с ним ничего подобного не случится, что он в эти рабство не попадёт и в такую яму не провалится. Ни дури с ним не случится, ни перелюба. Но он ошибся.

Мы вынуждены воссоздавать мир их любви, не имея ни хроник, которые римские историки писали о войнах и о политике, ни какой-нибудь амбарной книги чувств и страстей, в которую бы записывались все слова влюблённых и их поцелуи. Но воображение работает лучше сухого знания. И другого пути в рассказе о любви нет. Поэтому наберёмся смелости и скажем, что утро после первой их ночи сияло ослепительно, и раскидистые верхушки пиний чётко нарисованы на идеальной голубизне, слышен тихий плеск воды в выложенном цветными камешками фонтане, и бронзовые амуры на ложе стали тёплыми от римского солнца… А дальше нам поможет Катулл с одним из своих ста шестнадцати стихотворений. Он умиляется ручному птенчику, прыгающему на коленях у Клодии (место, где резвился воробышек, он называет точно: «никогда не слетал с её он лона»). Этот пасторальный воробышек казался Катуллу птичкой надежды, предвозвестником наслаждения и обновления. Говорил ли он ей об этом? Наверняка, иначе откуда тогда её слёзы?

Он верил в любовь, верил в обуянных страстями, соблазняющих друг друга и изменяющих друг друг богов, и поэтому идея спасения и исправления распутной римской женщины его не могла привлекать. Такая идея вообще чужда эгоистичному, гедонистичному, стремящемуся к наслаждению и власти Риму. Клодия нужна была ему не для спасения, очищения, искупления и прочих знакомых нам, но не знакомых ему христианских подвигов, а для любви ― страсти и нежности. И всё-таки он верил, что его любовь изменит её. Верила ли она? Кажется, и она тоже. Для неё, героини порнографических историй, которые со смехом рассказывали во дворцах и кабаках, такая любовь, которую ей предлагал Катулл, была чем-то новым и необычным. До Катулла она отлично знала цену своим любовникам, а они знали цену ей. Возможно, и они тоже говорили ей подобающие слова, но всё это была всего лишь прелюдия перед сексом, к которому они стремились. Она, использовав их, выкидывала их из своей жизни одного за другим. Но что-то в ней задел своим чистым чувством этот тонкий и чувствительный Катулл. Он полюбил её лицо, её тёмные распущенные волосы, вившиеся на концах прядей, её руки с их нежностью линий и то движение, каким она поднимала их, чтобы обнять его за шею.

Её муж Квинт Цецилий Метелл здесь появляется в последний раз, чтобы умереть и больше не возвращаться. Вместо Цезальпийской Галлии он отправился к Харону. Заслужил ли он своими трудами отдельную лодочку, чтобы в комфорте переправиться через Стикс, или его везли на барже, в толпе других? А ведь она должна была ехать с ним в Галлию, как жена проконсула. Вот радость-то для неё. Вместо солнечного, тёплого, горячего, полного жизни и любовников Рима дикая Галлия с варварами, ходящими в шкурах. Он умер очень удачно ― с её помощью или нет ― чтобы освободить её от всей этой докучливой чепухи со сбором сундуков и хлопотами с подводами и телегами. Способна ли она была отравить его, потому что он мешал её новому роману? В своём своеволии, в своей безбожной свободе ― способна ли эта женщина на убийство? Ответа нет.

Почему она была такой, какой была, то есть распутной, жестокой и скандальной? Самое простое объяснение состоит в том, что отец её умер, когда она была девочкой-подростком, и она росла без надзора и примера, в компании с ещё пятью братьями и сёстрами, не отличавшимися спокойным нравом и скромностью. Возможно, в ней был внутренний надлом ― то, что на современном языке назвали бы «травмой» ― надлом, покалечивший её душу и сделавший её неспособной к верности и любви. Возможно также, что её поведение было сознательной или бессознательной местью. У Торнтона Уайлдера в «Мартовских идах» четырнадцатилетняя Клодия ― жертва дяди-насильника. Это не факт, почерпнутый из исторического источника, это попытка писателя найти в её прошлом, которое нам неизвестно, объяснение её поведения в настоящем, которое нам известно. Но что нам известно точно, так это три случая из её жизни, когда она мстит любовникам. Про Веттия мы уже говорили, он сам напросился со своим мешком меди, когда должен был серебро. Это месть за его грязное к ней отношение. Катуллу она мстит постоянно, мстит изменами ― это месть за его чистое отношение к ней. Клодия сама стремится омрачить свою любовь, смешать её с грязью. После Катулла у неё будет Целий, ему она тоже отомстит.

Конец ознакомительного фрагмента.