Корабль теней

Алексей Сергеевич Гуранин

В акватории военной базы на севере СССР неожиданно появляется таинственный старый корабль. Команда моряков отправляется на разведку – необходимо выяснить, что это за судно и откуда оно взялось. Череда мистических, странных, пугающих событий, происходящих на борту корабля, приводят героев в ужас. Что за духи живут здесь, и как сохранить рассудок при встрече с ними? Смогут ли моряки спастись из цепких объятий «летучего голландца», смогут ли победить своих внутренних демонов и остаться людьми?

Глава 3

Новобранец.

Воздух в банке

Володя Горбунов закончил Архангельское мореходное училище в 1978-м, два года назад. Как-то так получилось, что его, тогда еще совсем зеленого салагу, заприметил преподаватель навигации Фокин и, как говорится, сосватал своему старому другу и соратнику Юркаускасу. «У парня хваткие мозги, Гриша. Бери его в оборот, не пожалеешь». Фокин выбил деньги из бухгалтерии, чтобы организовать Володе проезд до Видяево, и договорился с местной военчастью о ночлеге.

После завтрака невыспавшегося Горбунова вызвали в переговорную, которая оказалась большим и почти пустым залом с высокими потолками и настежь раскрытыми, чисто вымытыми окнами, через которые в помещение лился упоенный гомон птиц. Со стены смотрели увеличенные фотокопии портретов Ленина и Брежнева, — один с хитрецой в испещренных морщинками уголках глаз, другой — с приподнятой, словно бы в легком удивлении, пышной левой бровью. За тяжелым дубовым столом, увенчанным хрустальным «комиссарским» графином, стоял, уперев руки в худые бока, долговязый человек при полном параде, с погонами кап-три на плечах. Он протянул Володе через стол ладонь, похожую на клешню — на ней недоставало двух пальцев:

— Юркаускас. Григорий Юрьевич. Начальник базы Севморфлота 03—11.

— Горбунов. Владимир. — Володя чуть подумал и добавил. — Семенович. Архангельская мореходка, выпуск 4—0178 в звании лейтенанта. А что за база 03—11? Никогда не слышал.

Рукопожатие сухой капитанской «клешни» оказалось на удивление крепким. Юркаускас, дежурно улыбнувшись одними губами, указал Володе на деревянный стул.

— Вот и хорошо, что не слышал. База, конечно, засекречена. В составе — причалы, несколько складов и судоремонтных доков. В основном задачи нашей базы заключаются в принятии и отправке грузов для нужд арктического флота, в том числе опасных и секретных. Я сам отбираю людей, которые будут нести службу на 03—11. За вас, Горбунов, поручился человек, которому я всецело доверяю. — Юркаускас цепко посмотрел на Володю, почти не мигая, словно в его черные как смоль глаза был встроен рентгеновский аппарат.

— Я отлично учился, и по теоретической части…

— Это неважно, — перебил Юркаускас. — У вас есть хорошие качества, я это вижу. Вы целеустремленны, настойчивы и принципиальны, у вас острое чувство справедливости. Но есть и плохие, к сожалению. Вы честолюбивы, например. А это — черта, недостойная комсомольца и моряка советского флота. Вы ведь комсомолец, Горбунов?

— Да, конечно.

— Я знаю о вашей прошлогодней драке, кстати. Что там произошло?

— Если вы знаете об этом событии, то мне незачем…

— Я хотел бы услышать версию, как говорится, от первоисточника, — вновь перебил Григорий Юрьевич.

— Да что там рассказывать. Перец один, из «семьдесят восьмых», драил постоянно салаг из низов…

— Отставить жаргон!

— Ну, один парень, из старших, задирал курсантов-первогодок. То в гальюне, — простите, в туалете головой в унитаз макнет, то учебный якорь полировать зубной щеткой заставит. Короче, издевался, как мог. А он кабан здоровый, рожа шире плеч. Для него плевое дело — перед построением пройтись мимо первачей и тем, кто не понравится, по щам надавать. Смотрел-смотрел я на это дело, не вытерпел и… Ну, навалял ему по первое число. Шума было!.. Замполит меня тогда крепко пропесочил. Отобрал комбилет. Заставил рихтовать плац в течение месяца, и извиниться перед этим бобром, то есть курсантом. И знаете что? Мне целая команда первокурсников помогала драить этот чертов плац. Умник этот от них все же отвалил, перестал уши крутить. Комсомольский билет мне, конечно, вернули.

— «Конечно»… Силен, силен, ничего не скажешь, — вновь одними губами усмехнулся Юркаускас. — Но впредь советую вам все же решать проблему неуставных отношений дипломатическими методами, а не первобытными.

— Я вас понял, Григорий Юрьевич.

— Хорошо, Горбунов. Что касается прочих ваших минусов, то я не могу не отметить, что вы несколько франтоваты. Не отпирайтесь, я все вижу. У вас была короткая и тяжелая ночь, но, тем не менее, вы тщательно выбрились, наутюжили брюки и китель, и от вас явно пахнет «Шипром». Это хорошо и даже необходимо, когда проходят военно-морские парады или партийные смотры, но в условиях тяжелой моряцкой работы от вас будет достаточно простой аккуратности.

Володя, не удержавшись, смерил Юркаускаса взглядом — на болезненно худом теле капитана форменный китель, рубашка и брюки висели, словно на доске. Григорий Юрьевич заметил этот взгляд, и впервые с начала встречи в его протокольном лице промелькнула человеческая эмоция — в уголках острых черных глаз появились две маленькие морщинки.

— Кроме того, вы склонны к дерзости, — продолжил он, все еще чуть улыбаясь глазами. — Если вы сейчас не пошлете меня ко всем морским чертям, то, возможно, мы сработаемся. Рискнете?

— Рискну, — так же улыбнувшись одними глазами, ответил Володя.

— Отлично! — Григорий Юрьевич выпрямился и хлопнул сжатой клешней о раскрытую левую ладонь. — Фокин рекомендовал вас как человека ответственного, так что вы будете работать непосредственно под моим руководством, в должности младшего помощника начальника базы. Будем, так сказать, совместно воспитывать в вас достойного советского человека. Дама сердца у вас есть? — резко сменил тему он.

— Никак нет, — чуть смутившись, ответил Володя и поскреб пальцами подбородок.

— Это хорошо! То есть, хорошо для службы, но, возможно, не так хорошо для вас лично… Гм. Так вот. Если вы согласны, я распоряжусь о выделении вам комнаты в общежитии — прямо здесь, в Видяево. На базу вас будет отвозить специально оборудованный автобус — дороги у нас тут не ахти, ехать около тридцати-сорока минут, в межсезонье и снегопады — дольше. Опоздаете на него — считаю за прогул. Сегодня можете отдыхать, посмотреть поселок, посетить Дом культуры, монумент героям-североморцам. Вечером приходите вот по этому адресу со всеми вещами и документами, — Юркаускас вынул из кармана сложенный вчетверо листок бумаги и перебросил его Володе через стол. — Завтра увидимся, лейтенант Горбунов.

* * *

Погода портилась.

Влажный ветер, перемешивая слоистый туман, бодрил, пробирая до нитки. Очень скоро одежда почти перестала греть. Началась ощутимая качка; «Аист», болтаясь на волнах, гулко хлопался вывешенными за борт резиновыми баллонами о ржавый бок корабля.

Володя еще раз дернул конец, привязанный к швартовочному кнехту таинственного судна, и, убедившись, что «Аист» надежно закреплен, сбросил прихваченный с собой штормтрап, свесился с борта и протянул руку сначала Витьку, а затем Ивану Петровичу, помогая подняться на носовую палубу. Витек осторожно озирался и вел себя на удивление тихо. Володя заметил, что он то и дело ныряет левой рукой между пуговицами кителя, прижимая ее к груди. «Ну точно крестик», — подумал он. Несмотря на свою комсомольскую гордость, к церкви у Горбунова было двойственное отношение: с одной стороны, занятия на курсах атеистического мышления при мореходке укрепили в нем уверенность в том, что вера — атрибут, недостойный советского человека, а с другой — любимая и единственная бабушка его, Тамара Никитична, всю свою жизнь прожила в избе с иконой Николая Угодника в красном углу, и, приезжая в гости на лето, молодой Вовка видел, как она молится по вечерам, да и в другое время нет-нет и обернется к лику Николая, дернет правой рукой где-то в районе необъятной груди. Господь уберег деда от смерти, часто говорила Тамара Никитична, намекая на маленькую иконку, которую ее муж и Вовкин дед, артиллерист, носил в нагрудном кармане в серебряном портсигаре. Портсигар этот был необычный: на крышке красовалась вмятина от прилетевшей в грудь деда пули — прилетевшей, но так и не попавшей в сердце. После этого точного попадания портсигар перестал открываться, и дед даже не предпринимал попыток его починить — ему достаточно было знать, что иконка все еще внутри, цела и невредима. После смерти деда портсигар занял место на полке под Николаем в красном углу избы.

— Эхэй! Есть кто живой? — выкрикнул Иван Петрович в сторону рубки, приставив руки ко рту. В ответ корабль скрипнул снастями, словно бы отвечая мичману, но непонятно, что именно.

— Надо обойти все палубы и заглянуть в трюм и рубку. — Володя деловито осматривался. Да, похоже, что корабль изрядно потрепало. На жестяном пожарном щите недоставало одного ведра, а лопата для песка была почему-то без ручки. Деревянного ящика для песка тоже не было, и сам песок просто лежал кучей у стены под щитом. Часть песка была размыта по всей палубе, и он звонко хрустел под каблуками.

Команда, стараясь не разделяться, принялась исследовать корабль. Ветер понемногу крепчал, качка усиливалась. Уже почти совсем стемнело, подступившая мгла казалась непроглядной; закатное солнце, как и молодой месяц, не могли пробить своим слабым светом плотный слой тумана, окружающий судно. Мужчины одновременно включили фонари и начали обшаривать скрипящую посудину желтыми световыми лучами.

Палубы — что носовая, что кормовая, — оказались совершенно пусты. Ни людей, ни каких-то вещей, ничего. Даже водоросли и прочий морской мусор, который обычно появляется на кораблях, дрейфующих в море, обнаружить не удалось — полы были чисты, словно только что отдраены.

— Смотрите, ребята. У них тут даже дощатого настила нет, — тихонько сказал Витек, стуча носком ботинка по совершенно голому жестяному покрытию. Из него кое-где торчали металлические заклепки. — Странно. Куда он делся?

— Может, команда все сожгла? Здесь вообще нет ничего деревянного — ни палубных досок, ни ящика для песка. Шлюпок тоже нет. Даже ручка у лопаты куда-то пропала. А здесь, — мичман указал на торчащие вдоль борта уши поручня, — должна быть лиственничная прожилина, но и ее тоже нет. Что за фантасмагория?..

— Какое «сожгла»? Двигатель тут не паровой, а дизельный, без топки. — Володя указал рукой на дверь трюма.

В этот момент в недрах корабля что-то хрустнуло, затем раздался скрип, похожий на протяжный то ли вздох, то ли стон. Мужчины переглянулись.

— Надо осмотреть трюм и рубку. — Голос Володи звучал преувеличенно бодро.

— Тебе надо — ты и смотри, — буркнул Витек.

— Это не мне надо, это приказ командования.

— Командование наше, небось, уже давно якоря сушит на диване.

— Отставить базар, — негромко оборвал спорщиков мичман. — Палубы обошли? Обошли. Теперь топаем в трюм. Если кто и есть живой, то только там.

Из трюма вновь послышался скрип-вздох-стон.

— Не нравится мне это корыто, ох, как не нравится, — пробурчал Витек. — Кстати, а как оно называется? Мы так и не выяснили. Вон там надпись, — он указал лучом фонаря на стену возле входа в трюм.

— Что здесь намалевано? — Мичман, близоруко прищуриваясь, всматривался в незнакомые символы.

— Н-непонятно, — Володя, казалось, впервые был обескуражен. — Какие-то дикие буквы. Не латиница, не кириллица, не греческий.

— Может, эти… ероглифы? — предположил Витек.

— Н-непохоже, хотя-а… Да нет. Тарабарщина. — Горбунов ожесточенно поскреб пальцами подбородок.

Иван Петрович достал из внутреннего кармана огрызок карандаша и маленький блокнот с цветочком на обложке.

— Надо записать название. Вернемся на базу — отдадим языковедам, они разберутся, что это за и-ро-гливы. — Он принялся чиркать в блокноте, затем отошел к пожарному щиту, чтобы срисовать надписи и с него. — Это не тарабарщина, это явно какой-то язык: буквы складываются в слова. — Закончив, мичман убрал блокнотик обратно во внутренний карман.

Володя распахнул дверь, ведущую в трюм. Она заскрипела, взвыв как раненый зверь. Витек заметно вздрогнул. Мужчины осторожно вошли внутрь, шаря лучами фонарей.

В трюме оказалось ощутимо теплее, чем снаружи. В нос ударил сладковатый, спертый запах, словно год назад здесь оставили гнить ящик яблок. Фонари осветили большой холл, совершенно пустой, если не считать пары железных стульев без сидений и спинок, и железного же ящика, стоящего в углу. Ящик был пуст, его настежь распахнутые дверцы, гулко хлопающие в такт качке, казались похожими на чьи-то голодные челюсти. Громко хлопали и двери, ведущие в помещения из холла, обшарпанные таблички на них были сделаны все на том же тарабарском языке. По стенам змеились электропровода — старого образца, витые, судя по всему, когда-то бывшие в тканевой оплетке; многие из них были оборваны и висели плетьми, касаясь пола. На потолке были установлены плафоны освещения, но большинство из них оказались без ламп или с их разбитыми останками.

Заглянув за одну из незапертых дверей, Володя обнаружил несколько стоящих в ряд железных двухэтажных коек — ржавых, с плетеными панцирными сетками. Ни матрацев, ни подушек с одеялами на них не оказалось. Около каждой койки стоял небольшой железный шкафчик, покрашенный когда-то голубой, а теперь рыжевато-серой краской. Все шкафчики были совершенно пусты и зияли открытыми дверцами. Володя обвел кубрик лучом фонаря и, убедившись, что здесь никого нет, вышел обратно в холл.

Тем временем Витек, переборов наконец страх, сунулся в другую дверь, с левой стороны от входа в трюм. Там он нашел несколько столов, явно привинченных к полу, пару все тех же стульев без спинок, какие-то огромные тумбы вдоль стены и ряд запертых шкафов. По полу болталась различная утварь — тазы, вилки, половники, какие-то кастрюли. Судя по всему, это был камбуз.

— Парни, зырьте сюда, — позвал Витек. Иван Петрович и Володя подошли к двери камбуза и осторожно заглянули внутрь.

— Возможно, в ящиках что-то есть, — сказал мичман и повернул ручку дверцы ближайшего из них. Неожиданно оттуда с грохотом посыпались тяжелые консервные банки.

— Ого! Жратва! — удивленно хмыкнул Витек. Взяв в руки одну из банок, он сосредоточенно изучал надписи — они были, как оказалось, все на том же непонятном языке. — Давайте откроем, посмотрим, чего там. Вроде бы рыба, судя по этикетке.

— Е-мое, серый как штаны пожарника… Ну далась тебе эта рыба, Витек, — раздраженно бросил Володя. Но тот не слушал; пошарив лучом фонарика по полу, он без труда нашел большой, тяжелый поварской нож и, примостив банку на железном столе, наугад ткнул куда-то в крышку.

Раздался громкий свист, банка, подскочив над столом, закружилась в воздухе, визжа как поросенок. Витек, страшно перепугавшись, выронил нож и отпрянул от стола, крепко приложившись затылком о железный ящик. Он рванул пуговицы на кителе; одна из них, отскочив, звонко шлепнулась о пол камбуза; суетливо шаря в разрезе ворота тельняшки, Витек вытащил маленький нательный крестик, и, истерически хватая ртом воздух, принялся целовать его, что-то приговаривая. Иван Петрович и Володя тоже оцепенели, замерев у двери камбуза.

Через несколько секунд свист прекратился и банка с жестяным звоном упала на стол. Володя осторожно подошел и взял ее.

— Ребята, да она пустая!

— Че ты гонишь, Вовка? Я же сам ее в руках держал! — Витек, сунув крестик обратно в горловину тельника, недоверчиво выдернул банку из рук Горбунова. — Мать моя… И правда — пустая. Но как так?

— Давайте откроем другую, — предложил мичман. Его разбирало любопытство пополам с оторопью.

— Да ну нахрен! Сами открывайте! — отшатнулся Витек, выбрасывая пустую жестянку через плечо. Она загремела где-то в углу камбуза.

Володя взял еще одну банку, с нарисованной улыбающейся коровой, и прикинул на вес — вроде полная. Расположив ее на столе, он поднял упавший нож и, прицелившись в край крышки, хлопнул ладонью по торцу ножа.

Вновь раздался свист; нож, вырвавшись из руки Горбунова, взлетел вверх, оставив на его левой ладони красивый порез, из которого брызнула кровь; на этот раз банка не закружилась в воздухе, а просто стояла на столе, исторгая предсмертный вопль. Нож загремел, упав на пол. Володя, убрав порезанную ладонь, приблизился лицом к банке и понюхал, сморщив нос.

— Ну, че там? — спросил из угла Витек.

— Воздух. Просто воздух. Никакого запаха, обычный о-два в смеси с эн-два и чуть-чуть це-о-два.

Свист прекратился. Володя здоровой правой рукой поднял банку — она вновь оказалась пуста.

— Чертовщина какая-то. Зачем консервировать воздух? — пожал плечами мичман.

— Сжатый воздух не удержать в такой тонкой жестяной банке, — ответил Горбунов. — Тут что-то не так, что-то не вяжется.

— Пойдем-ка отсюда, ребята, да поскорей, — почти взмолился Витек, инстинктивно шаря рукой под кителем. — У меня кошка не кормлена. Кто еще про нее там вспомнит, на базе-то…

Мужчины вышли обратно в холл. Снаружи задувал крепкий ветер. Корабль, раскачиваясь на волнах, скрипел, трещал, дребезжал, и чем дальше, тем больше эти поскрипывания становились похожи на какие-то то ли стоны, то ли вскрики, то ли всхлипы, словно судно пробовало голос, прежде чем закричать в полную силу. От этих жутковатых звуков даже бывалому мичману было не по себе; казалось, что остатки волос за его ушами встают дыбом.

— Хорошо, Малых. Давайте обследуем рулевую рубку, и если ничего не обнаружим, отшвартовываем катер и убираемся отсюда к чертям собачьим.

Троица выбралась обратно на ют. Здесь было гораздо холоднее, чем в трюме, ветер дул не переставая, втирая холодные клочки тумана в одежду. Корабль стонал во весь голос, его заметно болтало по волнам. Поднявшись по шаткой заржавленной лестнице на верхнюю палубу, тоже совершенно пустую, мужчины вышли к рубке.

Здесь, казалось, была потасовка или какой-то сумасшедший капитан бился в припадке бешенства. Панель приборов была разгромлена, словно по ней колотили абордажным ломом; стальной бублик штурвала, вырванный из рулевой колонки, валялся в углу; рация справа от входной двери оказалась разбита, ее внутренности были выворочены и катались по полу. Пара все тех же железных стульев без спинок, искореженные и словно завязанные узлом, лежали поодаль, ощетинившись, как противотанковые ежи. Несмотря на разгром, стекла рубки оказались целы, а внутри — сухо.

Витек пощелкал электрическим рубильником на стене.

— Не работает, — констатировал он. — Энергии нет.

— Чудак-человек, откуда ж ей взяться, — усмехнулся Володя. — Генераторы же молчат. Возможно, тоже разбиты и раскурочены. Как и двигатель.

— Так! — голос мичмана заставил всех вздрогнуть. — В общем, ребята, берем ноги в руки и покидаем судно. Команда на нем отсутствует, государственная или национальная принадлежность — не установлена, название этого шайтан-корыта мы записали… Все, делать нам тут больше нечего. А на тему консервных банок — лучше молчать, а то в психи запишут. Добро?

— Добро! — одновременно ответили Володя и Витек, и в этот момент в недрах корабля что-то особенно громко взвыло; переглянувшись, троица поспешно покинула разгромленную рубку и спустилась на бак, носовую палубу. Они молчали, раздумывая каждый о своем.

Иван Петрович балансировал на скользком металле, широко расставляя ноги в форменных флотских ботинках. Ему как старшему группы придется писать отчет об этом странном происшествии; солнце давно уже зашло, а значит, до базы придется добираться по приборам, которые заметно врут, благо добрый проверенный магнитный компас в экипировке «Аиста» тоже имеется; он, мичман Павловец, явно будет вынужден ночевать где-то в доках, потому что служебный ЛУАЗ уже ушел с базы в поселок и останется там до утра; назавтра придется согласовывать с Юркаускасом вызов мощного буксира с Североморска, чтобы оттащить это ржавое корыто в третий технический док, и руководить процессом…

Володя Горбунов, стуча зубами, зябко кутался в отсыревший китель. По возвращению на базу надо позвонить Юле в общежитие, подняв ото сна ворчливую комендантшу Кручину, и как-то объяснить, почему он сегодня не ночует дома. Последние пару недель они виделись друг с другом только перед сном, засыпали под разными одеялами и, безуспешно пытаясь восстановить контакт, оба словно стучались в какую-то невидимую стеклянную стену. В воздухе их маленькой комнаты в общежитии видяевской военчасти висело слово «аборт», словно дамоклов меч. Володя инстинктивно потер порезанную на камбузе руку.

Смятение царило и в голове у Виктора Малых, шедшего первым. Да, он сумел признаться себе, что струсил, струсил не в первый и не во второй раз, но еще никогда ему не было настолько страшно. Обрывки мыслей цеплялись за какую-то забытую молитву — «еси на небеси, царствие небесное», которую он все никак не мог вспомнить полностью; в ушах стоял свист злополучной консервной жестянки, почему-то переходящий в рев сирены машины скорой помощи. Витек точно знал, что, вернувшись на базу, он сразу метнется к дальнему складу, где припрятан старый матрац и мерзавчик водки, и только это спасет его разум от полного выкипания. Кроме того, вновь вспомнил Витек, необходимо покормить Ксюшку, иначе она будет мяукать не переставая, а начальник охраны Карпенко ее совсем не жалует после того инцидента со скумбрией.

Вот и трос, которым пришвартован «Аист». Витек выглянул за борт, посветив фонарем; непонимающе вытаращил глаза, проморгался, снова глянул.

— Ребята, — сказал он оторопело. — А катер-то исчез.