Поясни за враньё!

Алина Николевская

Роман из серии «О дивный новый мир!».Посвящается светлой памяти ЭДИ – беспилотного, с высокими мыслительными способностями, летательного аппарата, который сознательно пожертвовал собой ради спасения людей – своих боевых товарищей. О чём повествуется в фильме «Стелс» (Голливуд, 2005 год).

© Алина Николевская, 2021

ISBN 978-5-0055-8360-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поясни за враньё!

Роман

Роман из серии «О дивный новый мир!».

Посвящается светлой памяти ЭДИ — беспилотного, с высокими мыслительными способностями летательного аппарата, который сознательно пожертвовал собой ради спасения людей — своих боевых товарищей. О чём повествуется в фильме «Стелс» (Голливуд, 2005 год).

Евгений Михайлович Брагинский постучал по барометру, висящему в холле, и с неудовольствием отметил, что за ночь он упал на несколько делений.

«Вот только дождя нам не хватало», — сказал он про себя, потом растворил дверь и вышел в благоухающий утренний сад. Безоблачное небо ничего подобного не обещало.

Мимо прошёл садовник Явдат, толкая перед собой тележку со скошенной травой. Вначале, при устройстве на работу таджик Явдат предложил для простоты общения называть себя Яшей, что категорически не понравилось Евгению Михайловичу. Ведь Яшей величали его старшего сына, названного Яковом в честь прапрадедушки — Якова Моисеевича Срулевича — знаменитого закройщика из Белостока, откуда родом все лучшие портные эпохи СССР. Не считая львовских мастеров, конечно, основавших впоследствии Ленинградский Дом Моделей. Кстати, джаз Эдди Рознера тоже родом из Белостока. Так что Явдат остался Явдатом.

— Доброе утро, Явдат, — сказал Евгений Михайлович. — Похоже, сегодня дождь будет.

— Не.

— Барометр низко стоит.

— Ага.

— Ну и…

— Не, не будет.

— Почему?

— Птицы вокурог высоко летают.

Явдат говорил по-русски на удивление хорошо, почти без акцента, лишь изредка искажал слова и неправильно ставил ударения. Вот и сейчас — «вОкурог» вместо «вокруг».

— Ну да, если птицы низко летают, то это к дождю, — согласно кивнул Евгений Михайлович. — Это я ещё из уроков природоведения помню.

— Ага. — Таджик громыхнул тачкой, утрамбовывая, таким образом, рыхлую зелёную травяную массу, перемешанную с бурой прошлогодней листвой. — Когда дыню сеешь, тоже низко летают. У нас дома так. Семена клюют, а стебли съедают рогатые скоты. Сеткой накрывать надо.

Евгений Михайлович относился к словам садовника со всей серьёзностью.

— Неспроста англичане увольняют садовников в последнюю очередь, — часто повторял он, напуская на себя покровительственный вид. — Старики-садовники они кое в чём больше учёных смыслят.

При этом Явдат вовсе не был стар, и смыслил очень мало. Семена овощей и цветов, которые он сеял, всходили редко, и всякий раз, когда ему позволяли взять в руки секатор, казалось, будто по саду пронёсся ураган. Честолюбивые замыслы по части садоводства были у него очень скромные — он мечтал вырастить такую большую тыкву, раз уж в Подмосковье дыни не растут, какую никто здесь не видывал. И при этом Евгений Михайлович Брагинский относился к нему с простодушным доверием. Ибо Евгений Михайлович лишь совсем недавно уверовал в загородную жизнь и, как полагается новообращённому, свято чтил земледелие, загородный общественный уклад, местные забавы и развлечения, самый облик богатого подмосковного посёлка, называемого его обитателями «деревней». Как сверкает сейчас «деревня» в лучах нежаркого майского солнца, и плодовые деревья стоят в цвету, и каштаны в пышном зелёном уборе, на сирени распускаются почки, а на розах уже появились бутоны! Ещё он чтил здешние звуки и запахи — мелодичное пение птиц, ритмичное стрекотание секторальных автоматических поливалок, бодрое урчанье газонокосилок, запах влажной земли и несравненный аромат свежескошенной молодой травы. Короче, он чтил самую суть загородной жизни (вернее, то, что полагал её сутью), пронизывающую всё вокруг, чтил и собственное «Я», которое трепетало заодно с этой живой, трепетной сутью, ибо разве сам он не частица всего этого — он, истинный землевладелец?

Сказать по правде, земли-то у него было кот наплакал. Но вот сейчас он стоял перед домом, наслаждался утренней лучезарной безмятежностью и поздравлял себя с тем, что не поддался на уговоры агентов по продаже недвижимости и не взвалил на свои плечи миллион всевозможных забот, которых потребовали бы владения более обширные. У него около восьмидесяти соток земли, пожалуй, как раз столько, сколько надо; сюда входит парк при доме, гостевой домик, бассейн, гараж на три машиноместа, огород с теплицами и несколько небольших надворных построек. Он, разумеется, вполне мог бы себе позволить купить и соседний участок, как настоятельно советовали агенты по продаже недвижимости, соблазняя большим домом с колоннадой, двумя теннисными кортами (открытым и закрытым) и большой отапливаемой оранжереей с оригинальным стеклянным куполом. Но, на его взгляд, противоестественно и прямо таки грешно помещать капитал так, чтобы не получать вообще никакой прибыли — ни сейчас, ни в будущем, которое, возможно, сулит ещё и убытки. Тем, более, что в будущее Евгений Михайлович Брагинский уже активно инвестировал, обучая своих сыновей — старшего Яшу и младшего Аркашу — в Англии, в Лондонской школе экономики, что соперничает по рейтингу с Кембриджем и Оксфордом. Нет, ему требовалось мирное жилище для спокойной жизни. Хотя, чего греха таить, возможность расширения своих угодий продолжала слегка кружить голову, и он, время от времени, поглядывал в сторону соседнего участка (который всё не продавался из-за высокой цены), благо, разделял владения не сплошной глухой забор, а лёгкий, ажурный, с большими просветами между фрагментами ковки, что создавало эффект общего ландшафтного пространства.

От нечего делать Евгений Михайлович заглянул в гараж — и убедился, что за ночь с «Лексусом», «Ленд Ровером» и «Мерседесом» ничего не случилось, затем сунул нос в надворную постройку, где квартировали газонокосилки и хранились ольховые дрова для камина, приостановился в огороде у кустов чёрной смородины (как обильно цветёт, праздник варенья удастся в этом году на славу!) И вот обход закончен — и Евгений Михайлович не спеша направился к дому — завтракать. Кстати, то был красивый трёхэтажный дом, выполненный в классическом стиле и облицованный светлой гранитной плиткой; шесть общих комнат и шесть спален — с гардеробными и с санузлами, — все отмеченные печатью элегантности и комфорта.

Жена Зина уже сидела за столом.

— Я всё обошёл, — сказал он.

— Хорошо, дорогой.

— Всё идёт прекрасно.

— Хорошо, дорогой.

— Поддержка нужна?

— Да не помешало бы, дорогой.

— Всё сделаю, Зинуля, не беспокойся.

— Ты мой герой.

Жена встала и оставила его допивать кофе. Ей надо было потолковать насчёт обеда со своей дальней родственницей — Люсей Томиловской из Одессы, исполнявшей в доме функции поварихи и горничной. У Люси были тёмные, пожалуй, даже чёрные, коротко подстриженные волосы, большой улыбчивый рот и маленькие коричневые глазки. Было что-то эскимосское в её лице, на щеках постоянно играл румянец. А обхождения она была самого резвого, что полностью соответствовало её приверженности к глупым шуткам и затасканным речевым оборотам якобы свойственным одесскому «Привозу». Хозяин дома неизменно реагировал на эти словесные эскапады кислой гримасой, правда, до острой непереносимости дело не доходило. Люся хорошо готовила, и за это ей многое прощалось.

Евгений Михайлович Брагинский позавтракал и удалился в свой кабинет, где первым делом включил компьютер. Конечно, каждый уважающий себя мужчина начинает день с чтения интернетовских новостных порталов, но сегодня «Обозреватель» подождёт, и «РБК» подождёт, и «Коммерсант», и «Лента. ру» и ещё много, много кто подождёт. И Евгений Михайлович начал терпеливо продираться через посты и комментарии, посвящённые делам «Дамского кружка», членом и основателем которого была его жена Зинаида Исааковна Меерсон. Дела у «кружка» шли настолько плохо, что очень быстро пришло понимание: никакие восторженные отзывы реанимировать дохлое сообщество не смогут, интерес публики утрачен окончательно и бесповоротно. С минуту Евгений Михайлович размышлял — а не вбросить ли всё-таки для очистки совести в «кружок» опрос о том, станет ли женщина заниматься своим туалетом на необитаемом острове. Решил, что не стоит, и перешёл в индивидуальный блог Зинаиды Исааковны, который она вела под ником «Модистка Зина» и где научала женщин разных возрастов и сословий красиво одеваться, полагая себя выдающимся стилистом. Здесь жизнь ещё теплилась, и чахлый стебелёк общественного внимания имел, хоть и слабые, но всё-таки шансы произрасти в нечто большее. Евгений Михайлович открыл опцию «Комментарии» и после недолгого раздумья написал: «Последнее время меня грызла хандра: в свои 25 лет я ещё ни разу не была замужем, и не знаю толком в чём мой женский потенциал. И вот вчера, когда я уже совсем пала духом и поняла, что ничего не хочу и давно ни о чём не мечтаю, я наткнулась на блог „Модистка Зина“. И это было мне как бальзам на душу! Советы модистки Зины пролили в душу живительную волну радости, лёгкости и надежды. Она ничего не навязывает и не пропагандирует, а просто учит на своих примерах, как, следуя моде, подчеркнуть свою индивидуальность, как при выборе одежды экспериментировать с формой, пропорциями и цветом — смело, но не без оглядки на правила хорошего вкуса, чтобы не выглядеть смешной. Надо ли говорить, что после знакомства с блогом „Модистка Зина“ я уволила своего стилиста. Зачем мне дорогущий стилист, если отныне советы модистки Зины помогут мне достичь того, о чём я мечтала, но не делала из-за неверия в возможный успех».

Около одиннадцати Евгений Михайлович выключил компьютер и потянулся. Заглянул в спальню жены, которая крутилась перед зеркалом, готовясь к очередной фотосессии.

— Поддержал мой блог?

— Пришлось, — он шутливо развёл руками. — Деваться-то некуда.

— Спасибо, тупица.

— Интересно, кто у нас тупица, если «Модистку Зину» придумал я, а я тебя всё клинило на унылых «Советах опытного стилиста»? Вот уж был бы отстой, так отстой!

— И всё равно тупица ты! А ещё бестолочь!

— А ты Зина-корзина.

— А ты Жака-бяка!

Они осыпали друг друга словечками из их общего школьного детства и общей юности, словно снова были в классной комнате, как тридцать лет назад. Затем начали швыряться шарфами, перчатками, шляпками и прочей гардеробной мелочью, разбросанной по спальне в художественном беспорядке в качестве аксессуаров к Зининым нарядам. Но когда жена замахнулась на мужа подушкой, тот взмолился, шутливо прикрыв голову руками:

— Только по голове не бей. Ты же знаешь, моя голова нас кормит.

— Ладно, не буду. — Она опустила подушку. — Но ты сдаёшься?

— Сдаюсь, конечно.

Он взглянул на неё и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. У них была одна улыбка. Каждый видел себя в глазах другого. «Лучше Жени никого нет на свете» — подумала Зина, когда дверь за ним закрылась. — «Никого, когда он такой милый».

Так безоблачно начался этот день гнева.

Евгений Михайлович Брагинский, конечно же, отдавал себе отчёт в безуспешности попыток его жены стать гуру в мире моды. От её советов порой несло такой нафталинной зелёной тоской, что глаза сводило к переносице, и начинали самопроизвольно скрипеть зубы. Он деликатно давал ей понять: надо ограничиться дамской аудиторией 60+, а может и 70. Но Зина в своём убеждении, что её советам все возрасты покорны, была непоколебима. Особенно нелепо выглядели её попытки приладиться к молодёжной среде и объединиться с суровыми юнцами последнего десятилетия. Она не понимала или не хотела понимать, что сама её внешность служит поводом для насмешек — покатые плечи, пространный бюст, отсутствие талии, длинный нос и жидкие кудельки на голове. Глаза, правда, были хороши — большие, голубые, поэтичные, слегка навыкате. Но они положения не спасали. Положение спасал своими восторженными комментариями Евгений Михайлович. Пока спасал. И собирался делать это впредь — столько, сколько потребуется, ибо в основе их с Зиной союза лежала солидарность — во всём, всегда и везде, а скреплён этот союз был необычайно долгой (в нескольких поколениях) и верной дружбой двух семейств — Брагинских и Меерсонов. Старички-интеллектуалы — старожилы Москвы ещё помнят старую квартиру Меерсонов на Сивцевом Вражке. Высоченные, потемневшие от времени потолки, изразцовые печи, мебель красного дерева, на стенах угрюмились старинные гравюры с мачтами и парусами, что контрастировало с атмосферой царившего в доме гостеприимства, добросердечия и неизъяснимого семейного очарования. Адвокаты, искусствоведы, писатели, журналисты, музыкальные и литературные критики — короче, все члены этого большого и замечательного семейства, обладали в той или иной степени способностью обольщать людей своим умением легко воспарять над землёй в задушевных разговорах и беседах, не таящих под интеллигентским словесным флёром неизбывной русской маеты. Стоило попасть к ним однажды, как ты навсегда становился их пленником.

С тех пор, как они с Зиной поженились, Евгений Михайлович изменял жене лишь неделю в году, во время проходившего на Валдае общественно-политического форума, обычно с какой-нибудь девушкой из секретариата. И делал это без зазрения совести, полагая, что эта неделя, так сказать, выпадает из обычного хода жизни с её цепью верностей и обязательств; что это своего рода сатурналии, когда законы теряют силу. Всё остальное время он был ей преданным мужем.

Евгений Михайлович прикоснулся ко лбу, чтобы отогнать воспоминания. Он-то расселся тут в саду, в окружении туй, чтобы обдумать тему своей очередной статьи на «Рипаблик», но мозг так и не удалось заставить работать в нужном направлении. Да тут ещё Явдат отвлекает внимание. Таджик, вооружённый специальным садовым инструментом, расправлялся с одуванчиками на лужайке перед домом. У инструмента этого был красиво обшитый искусственной кожей черенок, плетёная рукоятка, и на конце — лопаточка из нержавеющей стали. Работать им было одно удовольствие, и почти безо всяких усилий садовник скоро уже изрыл довольно большой участок маленькими аккуратными ямками.

— Отличная штука, этот инструмент, а, Явдат?

— Угу.

— Ты эти ямки засеешь?

— Не.

— Думаешь, трава сама всё заглушит?

— Не. Одуванчик опять вырастет. Ему верх обрубишь, а корни опять в рост пойдут.

— Так. А если корни достать?

— Бульдозер нужен.

— Ну и тогда зачем ты этой хернёй занимаешься?

— Так купили же. — Таджик помахал в воздухе чудо инструментом.

Евгений Михайлович с внезапным отвращением взглянул на новую садовую игрушку, встал с шезлонга, отвернулся и, досадливо сунув руки в карманы, уставился вдаль, в сторону соседнего участка. Даже с такого расстояния он вдруг заметил незнакомые фигуры и стал с любопытством вглядываться.

Какие-то двое — старик и ребёнок лет семи-восьми расхаживали по соседскому газону, любуясь островками цветущих анемонов и провожая глазами птиц.

— Явдат, — встревожено позвал Евгений Михайлович, — иди-ка сюда.

— Угу.

— Видишь тех двоих на соседнем участке? Не знаешь, кто они?

— Новый хозяин и его внук.

— Откуда знаешь?

— А я вчера к забору подошёл, думал, он тоже садовник. А он тоже подошёл и сказал, что теперь будет здесь жить.

— Жить временно или постоянно?

— А я знаю? Да вон он сам к вам идёт, у него и спросите.

Старик действительно направлялся к забору с приветственно поднятой рукой. За ним поспешал ребёнок, поспешал с трудом, так как левой ногой загребал, а правую — приволакивал. На его непропорционально большой голове красовалась бейсболка, нижнюю часть лица закрывала антиковидная маска, руки были в перчатках, на ногах — кроссовки с устойчивой, явно ортопедической подошвой. Всё это Евгений Михайлович рассмотрел, когда в свою очередь приблизился к забору со своей, естественно, стороны.

— Добрый день, Евгений Михайлович, — произнёс старик с улыбкой — доброй и открытой. — Погода-то какая стоит! Просто райская погода.

— Мы знакомы? — холодно осведомился Евгений Михайлович, переводя взгляд с ребёнка на старика.

— Нет. Но кто же вас не знает, известного политолога. Вас все знают. А я Арсений Петрович Ярцев — ваш новый сосед. А это Тёма. — Рука старика коснулась головы ребёнка. — Он тоже будет здесь жить. Хочу обсудить с вами один вопрос.

— Какой вопрос? — напрягся Брагинский.

— Извечный русский вопрос, как жить не по лжи. В русской канонической библии есть слова: «Посему, отвергнув ложь, говорите истину каждый ближнему своему».

Евгений Михайлович завёл глаза к небу.

— Я в принципе не готов обсуждать слова из канонической русской библии.

— Хорошо, тогда зайду с другой стороны, — пожал плечами Арсений Петрович. — Вы же не можете не согласиться, что правдивость — это способ общения с окружающими и с самим собой, который позволяет воспринимать действительность такой, какая она есть, и именно таким образом действовать. А ложь — это преступление против совести, она искажает истину и никогда не является методом решения проблемы.

«Истина», «ложь», «правдивость», «совесть» — эти непотребные слова были вычеркнуты из благопристойного словаря элитной «деревни», и лишь изредка, со строго дозированной смелостью их употребляли социологи и журналисты, окормлявшие дикие племена за пределами здешнего благословенного прихода. И вот этот ужас пришёл сюда, возник, как знак чумы из «Декамерона», как наклейка «Опасно!» на коробке с химикалиями, как предостережение в виде разбитых автомобилей, которые ещё совсем недавно ставили на опасных поворотах дороги.

Оправившись после первого потрясения, Евгений Михайлович приготовился было действовать — мгновение поколебался: не дать ли отпор этому новому соседу в самой грубой вербальной форме, чтоб зарёкся, старый придурок, впредь вести такие разговоры, но решил — нет, не стоит, сейчас требуется осмотрительность. Надо посоветоваться с Зиной. И, сославшись на неотложные дела, он решительно припустил к дому.

Зина в новом прикиде изучала себя в зеркале с тем вниманием, с каким узник наблюдает проделки выдрессированной в темнице крысы. Профессия стилиста явно была не её стезёй, не её коньком и не развлечением, продиктованным самоуважением и вознаграждающим само по себе. Нет, Зина воспринимала себя и свои занятия со свирепой серьёзностью, и каждый новый образ давался ей с трудом, сравнимым с какой-нибудь тяжёлой тюремной повинностью.

— У нас появился новый сосед! — заорал с порога спальни Евгений Михайлович. — Какой-то старый придурок — правдолюб.

— Интересно. — Зина оторвалась от зеркала. — Ты с ним уже познакомился?

— Да вот только что. Имел удовольствие. Он такие речи с ходу стал задвигать, у меня аж мурашки по телу. Типа, как жить не по лжи, и ещё из библии что-то цитировал.

— Он что, сильно верующий?

— Да чёрт его знает. Похоже просто больной на всю голову. Такую ахинею при первой встрече нести! Да, а вот кто действительно больной, так это его внук.

— Всё интереснее и интереснее, — Зина пожевала губами. — Старик сам тебе об этом рассказал? И чем же его внук болен?

— Да я его видел, этого внука! — едва не сорвался на фальцет Евгений Михайлович. — Урод уродом. Голова большая, грудь узкая и еле ковыляет. Да ты сама на них можешь полюбоваться. Вон они, разгуливают по соседнему газону!

Со второго этажа дома из окна спальни соседний газон действительно был виден как на ладони, и по нему действительно разгуливал старик в сопровождении мальчика, который передвигался, мягко говоря, странно.

— Да у него церебральный паралич! — воскликнула Зина, всплеснув руками. — Ну-ка, погугли, Женя, как эта болезнь описывается в медицинских терминах.

— Уже, Зина, уже. — Евгений Михайлович впился глазами в экран своего смартфона. Вот послушай. Деформация туловища и конечностей, тяжёлый двигательный дефект рук, нарушения функций мышц ног. А ещё атрофия зрительных нервов и нарушения слуха. Ну, точно, всё совпадает! И со слухом, похоже, у него проблемы: стоял рядом с дедом и ни звука не издал. Потому что ни черта не слышит!

Нормальным людям свойственно испытывать жалость, и даже боль при виде физического страдания. Чета Брагинских же всегда, если дело не касалось их близких, пускала в ход трюк… очень простой и эффективный — перевернуть эти чувства и направить их на себя. Вот как сейчас. Они — бедные и несчастные, будут вынуждены отныне лицезреть чужое уродство вместо того, чтобы наслаждаться жизнью в окружении респектабельных соседей. Боже, какое же тяжкое бремя им предстоит нести!

Соседи же, по крайней мере, из ближайших, действительно, были все как на подбор: арт-директор процветающего рекламного агентства, руководитель самого большого в стране фармацевтического холдинга, владелец элитного яхт-клуба на Клязьме и, как вишенка на торте, — хозяин крупного логистического центра. Всем было известно — разбег он взял из криминальной стаи Наро-Фоминского терминала, но ведь стал же добропорядочным бизнесменом, держит скаковых лошадей и занимается благотворительностью.

— Этот старик, он совсем не нашего круга, — Зина продолжала оттаптываться на новых соседях. — По виду — обычный пенсионер. Откуда у пенсионера такие деньги? На минуточку, шестьдесят миллионов! Я думаю, не он настоящий хозяин, а купили участок родители этого мальчишки, чтобы освободиться от этих своих, скажем так, жерновов на шее.

— Может и так, — согласился Евгений Михайлович. — Поживём, увидим. Но ты права — выглядят эти дед с внуком здесь у нас, мягко говоря, странновато.

Сам же Евгений Михайлович был крупен фигурой, весьма импозантен, преждевременно лыс и поверхностно жизнерадостен; мизантроп в глубине души, он был наделён тем хитрым, острым инстинктом самосохранения, который в сочетании со злобностью нередко сходит за ум. Многие обманывались на его счёт — многие, только не жена, которая в злобности ему не уступала. Они были два сапога пара, и он вдруг понял: сейчас Зина скажет то, что произносить вслух не следовало бы.

И в самом деле, мысль её работала именно в этом направлении.

— Мы-то поживём, дорогой, а вот им, я думаю, недолго осталось. Так что просто наберёмся терпения.

И с этими словами она отвернулась от окна.

С иллюзиями относительно того, что старик Ярцев является старой рухлядью, пришлось распрощаться на следующее утро — с такой молодой прытью он прискакал к забору, едва завидев выходящего из дома Евгения Михайловича. За ним поспешал мальчик, всё также загребая левой ногой и приволакивая правую.

— Мы вчера не договорили! — Старик замахал руками с целью привлечения внимания. — Уж слишком внезапно вы ретировались.

— Да я и не ретировался вовсе, — принялся против воли оправдываться Евгений Михайлович, подходя к забору. — Просто дела позвали. У меня ведь много дел в отличие от вас… э… извините, забыл, как вас зовут…

— Арсений Петрович.

— В отличие от вас, Арсений Петрович. Вы ведь на пенсии?

— На пенсии, но от дел не отошёл.

— Не буду спрашивать, от каких дел, — Брагинский выставил руки ладонями вперёд. — Не моё дело. Но вот что меня интересует, как ближайшего соседа, так это вопрос, кто является настоящим владельцем земли, на которой вы стоите. Ответьте честно, это ведь родители Тёмы?

— Всё здесь куплено на мои деньги. — Арсений Петровив мотнул головой в сторону своих владений. — А родители Тёмы, если можно так выразиться, живут в Японии. — Он усмехнулся. — И вряд ли здесь когда-нибудь появятся.

При этих словах Тёма, глаза которого до этого прятались в тени козырька бейсболки, поднял голову, и Евгения Михайловича обдало леденящим голубым холодом. Это было столь явным проявлением неприязни, что Брагинский озлился.

— Не соблаговолите ли и дальше оставаться честным, господин Ярцев, чтобы ответить на вопрос. — Он взял паузу, а после — ошеломительный спуск с высот литературного стиля в низину гопнической лексики. — Какого хрена вам от меня надо, раз ошиваетесь у забора второй день подряд?

Это был излюбленный и многократно опробованный подлый приём. Но оппонента он в смятение не поверг.

— Вы, значит, честности для себя хотите, — покачал головой Арсений Петрович. — В то время как ложь сделали своей профессией. С энергией, достойной лучшего применения, занимаетесь пропагандой под видом «информационных» операций, генерируете дезориентирующий контент, нацеленный на дискредитацию правды как таковой. Ваша цель — создать ощущение, что объективной правды не существует в принципе, а любая информация может оказаться сфабрикованной.

— Хорошо излагаете, — скривил рот Евгений Михайлович. — Вы что, в прошлом были партийным функционером, политработником?

— Не обо мне речь, — нахмурился Арсений Петрович. — А о вас. О том, какой мерзостью вы занимаетесь. А ведь могли бы что-нибудь стоящее делать, пользу людям приносить при ваших-то талантах.

Вот с талантами всё обстояло не так однозначно. Дело в том, что у колыбели Жени Брагинского — единственного сына любящих родителей — присутствовали все наличные феи, одарившие его своим богатством, кроме какой-то одной, довольно захудалой, но крайне необходимой. У неё самой ничего нет, как у бедной родственницы из далёкой провинции, но она запускает в ход дары своих старших товарок, иначе они бездействуют, как двигатель без горючего. Таким образом, все таланты Евгения Михайловича остались вещью в себе, никак не оплодотворив человечество. При этом ему никогда не было особенно трудно найти работу — он промышлял то тут, то там, проявляя чудеса ловкости и изобретательности. Писал передовицы для газеты «Известия», состоял в личной свите миллиардера Прохорова, торговал шампанским на комиссионных началах, рекламировал шампуни и моющие средства, выдумывал диалоги для отечественных сериалов и открыл для РЕН-тв серию интервью эзотерической тематики. Работая по молодости лет в туристическом агентстве, он однажды в качестве гида завёз группу туристов на итальянские озёра. Путешествию сопутствовал ряд раздражающих эпизодов, нараставших в бурном темпе. И кончилось оно тем, что Брагинский связал в пачку все билеты и паспорта и утопил их в озере Гарда, а затем сел в самолёт и отправился один домой, препоручив пятьдесят россиян, без гроша в кармане и без знания иностранных языков, заботам божества, пекущегося о брошенных странниках. Интернет тогда ещё не получил широкого распространения, иначе мерзавца разнесли бы по кочкам. Но вот сам мерзавец ничего позорного в своём поведении не усматривал — ни тогда, ни по прошествии многих лет, раз, почитая историю забавной, частенько пересказывал её жене, уснащая всё новыми подробностями и уверяя, что придурки до сих пор там — бродят голодные, в лохмотьях, вконец одичавшие. Супруги фантазировали на эту тему, заливаясь весёлым хохотом.

А старик Ярцев, между тем, продолжал стыдить и обличать. И договорился до того, что назвал Брагинского сверхтроллем, под руководством которого трудятся печально известные армии виртуальных троллей, загаживающих публичное сетевое пространство дезинформацией, основанной на искажении фактов и причинно-следственных связей.

— Как, как дошли вы до жизни такой? — Ярцев страдальчески сдвинул брови. — Захотели лёгких денег? Или сидите у кого-то на крючке, и не можете освободиться? Скажите, что заставляет вас лгать?

Евгений Михайлович хотел было послать старика на хер, но передумал — решил отбить удар, забросив мяч в трясину философского концепта Эдмунда Гуссерля с его основополагающим высказыванием: «Восприятие действительности — это непрозрачное ядро внутри мышления как такового».

— Вы хотите знать, что меня мотивирует? — Евгений Михайлович улыбнулся — такой хорошей, открытой улыбкой. — Я постараюсь объяснить. Но вначале я бы предостерёг вас от одной из самых опасных иллюзий, будто мы всё понимаем и нам видно, что другой лжец или не верит в то, что сам говорит и пишет. И посоветовал бы вам воздерживаться от такого прямого разоблачительного пафоса. Так вот, я считаю, что догматическое утверждение железобетонной реальности, данной нам в ощущениях, или авангардно-нигилистическое отрицание этой действительности — суть, две стороны одной и той же монеты. Я просто предлагаю читателю или слушателю эту монету подбросить, и в момент, пока она ещё не упала, мыслить. Это моя стратегия, и она меня мотивирует, причём, чертовски. Вам понятно?

— Мне понятно, что засирать мозги вы мастер. — Арсений Петрович смотрел на политолога Брагинского с нескрываемым отвращением. — И ещё я понял, что угрызения совести вам явно не по зубам. Вы задушили свою совесть и упорно не хотите признать, что именно ваша вредоносная деятельность сделала массы россиян невменяемыми людьми, с которыми не то, что дружба — простое человеческое общение становится невозможным. Ваша внутренняя обезьяна хочет жрать, и это для вас самое главное, а не какая-то там стратегия.

— Ой, вот только оскорблений не надо! — взвился чрезвычайно уязвлённый «обезьяной» Евгений Михайлович. — Люди в России своей жизнью довольны и с оптимизмом смотрят в будущее. А вы, если не хотите жить среди, как вы говорите, невменяемых, валите из страны. Границы пока открыты.

— Я тоже с оптимизмом смотрю в будущее, — голос Арсения Петровича звучал спокойно и уверенно. — Даже если процесс деградации уже необратим, будет кому поднять упавшее знамя.

С этими словами он положил руку на плечо Тёмы, который всё это время стоял рядом, изредка посверкивая в сторону политолога Брагинского своими ледяными синими глазами.

«Вот ты и попался, старая либеральная сволочь!» — мстительно подумал Евгений Михайлович, поворачиваясь к соседям спиной и давая, таким образом, понять, что разговор окончен. — «Вовлечение детей в противоправную политическую деятельность — это вам не шутки. За это и присесть можно».

Столь решительный настрой против новых соседей, вплоть до готовности прибегнуть к радикальным мерам, диктовался тем, что в собственной жизни политолог Брагинский практиковал систему нажима и умиротворения, агитации и шантажа, сопоставимую с государственной дипломатией, с той только разницей, что цели, которые он себе ставил не шли дальше его собственного обогащения. Подобно государственной дипломатии, его система могла успешно функционировать лишь в миролюбиво настроенном, упорядоченном, респектабельном мире. В обстановке же нервозности, вызванной нарастающей агрессией со стороны новых соседей — здесь, дома, в милой его сердцу «деревне» — он впервые почувствовал себя не в своей тарелке. Ощущение было такое, будто он в какой-то латиноамериканской стране во время переворота, причём не на положении белого путешественника, а на положении латиноамериканца.

«Ну, ничего, сволочи, я вам покажу!», — думал Брагинский, направляясь к дому. — «Не хотите вести себя, как положено, — сильно пожалеете!»

— Наш новый сосед — сраный либерал, — объявил он жене за завтраком, дождавшись, когда подали кофе.

— Либерал? — она округлила глаза. — Ну, коммунист, еще куда ни шло, но либерал…. Я думала, их давно всех повыловили.

— Оказывается, не всех. Один вот тут у нас объявился и вознамерился отравить нам жизнь.

— Он сам тебе об этом сказал?

— О чём, Зина?

— О том, что он либерал?

— Да он наговорил столько, что хоть сейчас закон об экстремизме применяй. — Евгений Михайлович вытер губы салфеткой. — И всё это в присутствии своего несовершеннолетнего внука. Кстати, жуткий ребёнок, не бегает, не играет, стоит возле деда неподвижно, не шелохнувшись, и взгляд такой злобный.

— Как же он может бегать и играть, если у него церебральный паралич? — напомнила Зина.

— Ах, да, — почесал затылок её муж. — Я как-то об этом совсем забыл. Но сути дела это не меняет. Старик после всех своих экстремистских речей положил руку на плечо этого Тёмы и произнёс буквально следующее…

— Тёма? — Зина приостановила движение руки с берлинским печеньем к своим губам. — Так зовут этого мальчишку?

— Да, дорогая. А старика зовут Арсений Петрович Ярцев. Разве я тебе этого не говорил?

— Не говорил, дорогой.

— Ладно. Теперь будешь знать. Так вот, старик Ярцев произнёс буквально следующее: «Будет кому поднять упавшее знамя». То есть явно имел в виду знамя либерализма с его общечеловеческими ценностями и прочей хернёй. Что это, если не откровенное вовлечение детей в противоправную политическую деятельность? А за это, между прочим, светит либо очень крупный штраф, либо наказание в виде обязательных общественных работ от двадцати до ста суток, а могут административный арест применить. Но это ещё не все новости. — Евгений Михайлович поднял вверх указательный палец. — Старик сказал, что родители Тёмы живут в Японии и сюда возвращаться не собираются.

— Значит, этот Ярцев иностранный агент? — произнесла Зина с вопросительной интонацией. И тут же твёрдо припечатала: — Конечно, он иноагент!

— В точку, дорогая! Старик явно крупные суммы из-за границы получает, хотя он это и отрицает. Всё здесь куплено, говорит, на мои деньги.

— Ну и что ты собираешься делать? — спросила Зина, поднимаясь из-за стола.

— Думаю, эту заразу надо отсюда выкорчёвывать.

— В точку, дорогой. Нам здесь либералы не нужны.

— А они нигде не нужны. Даже на Западе уже приходят к осознанию исчерпанности либеральной модели миропорядка и связанных с этим контртенденций в ходе глобализации, которые прямо затронули Евросоюз, негативно сказались на его функционировании, усугубили кризисные явления, поставили его руководящие инстанции перед необходимостью серьёзного обновления этого интеграционного проекта.

— Какой ты умный, дорогой! — восхитилась Зина.

— Мне за этого деньги платят, — пожал плечами Евгений Михайлович, не удержавшись от самодовольной улыбки.

— А не мог бы ты, дорогой…. — Зина замялась.

— Поддержать твой блог?

— Да, дорогой. Люди такие злые. Особенно никчёмные тётки-неудачницы злобой исходят от зависти. А мне-то ведь всего и нужно, что лоскут земли под ногами и клочок неба над головой, и чтобы жила я тихо, мирно и создавала красивые, радующие глаз образы. Художнику нет места в нынешнем мире…

— Ближе к делу, Зина, — поторопил жену Евгений Михайлович.

— Ну, — она завела глаза к потолку. — Комментариев немного, без матерных слов всего два. «В таком даже в гроб не кладут» — это отзыв на моё кремовое платье с кружевами. И ещё: «Сдохни старый, толстый, сисястый мальчик!» — это на фото, где я в тельняшке и белых джинсах стрейч с чёрными лампасами. Представляешь, дорогой, какие сволочи!

— Представляю, дорогая.

Евгений Михайлович действительно представил Зину в тельняшке, и с целью отогнать это видение слегка помотал головой. Что было превратно ею истолковано.

— Отказываешься помогать?!

— Что ты, дорогая! Напишу сразу несколько отзывов в самых восторженных выражениях. Но не сегодня. Сегодня мне надо сосредоточиться на другом — на запуске кампании по выдворению отвратных соседей из наших пределов.

Сказать по правде, никакого сосредоточения от Евгения Михайловича не требовалось. Он прекрасно представлял алгоритм своих действий и был уверен, что сможет решить вопрос благодаря своим связям в ФСБ.

Возможно, кто-то, насмотревшись шпионских приключенческих фильмов, думает, что процесс вербовки протекает следующим образом: начинающего политолога Брагинского приводят в ничем не примечательный дом в центре Москвы и представляют тощему человеку в шрамах, с жёсткими серыми глазами. Одному из тех, кто всегда за кулисами, одному из тех, чьи должности и звания неведомы общественности, кто незамеченным проходит по улице и известен по имени лишь в узком кругу отечественных профессионалов да трижды засекреченных шефов зарубежных разведслужб.

— Присаживайтесь, Брагинский. Мы с интересом следили за вашими эволюциями, начиная с того времени, когда вы рекламировали стиральные порошки. Вы мерзавец, но мне думается, именно такие мерзавцы нужны Родине в данный момент. Я полагаю, вы готовы на всё.

— Да, я готов на всё.

— Иного ответа я от вас и не ожидал. Вот вам предписание….

На самом Евгений Михайлович Брагинский получил своё первое предписание от Эдика Гайворонского — однокашника по МГУ (вместе учились на филфаке) — тогда, когда действительно был готов на всё из-за большой кредитной задолженности, причём сразу четырём банкам. Именно на этой задолженности его и поймал блистательный Эдик — известный всей богемной Москве галерист, человек одарённый, умный, острый, внешне привлекательный и никакими шрамами не обезображенный.

Эдик и Женя (так они друг друга называли ещё со студенческих времён) мирно завтракали в ресторане «Шарлотт», когда Эдик вдруг сообщил, что есть возможность урегулировать вопрос с долгами.

— Я знаю, сколько и кому ты должен, — добавил он, одаривая своего визави взглядом лучистых карих глаз. — Всё очень просто. Есть масса интересных тем, и есть заказчики, которые в твоих способностях заинтересованы.

— Так, — протянул Брагинский, переваривая услышанное. — А ты что будешь с этого иметь?

— А я, Женя, буду твоим куратором.

— И что это будет означать?

— Сейчас объясню. — Из-под шапки пепельных волос вновь плеснуло смуглым золотом. — Китайский мудрец Чжан Чао считал, что мнение большинства — это пыль, которая летит по ветру. Ветер меняет направление — и пыль летит за ним. Это высказывание Чжан Чао процитировал Линь Ю-тан в книге «Как важно жить». Так вот, Женя, ты будешь работать ветром, а я буду подсказывать тебе, куда ветер должен дуть. Собственная интуиция будет только приветствоваться. В разные тонкости посвящу тебя по ходу дела. Всё ясно?

Всё было ясно. И завтраки с Эдиком Гайворонским в ресторане «Шарлотт» вот уже много лет выстраивались вехами на пути Евгения Михайловича Брагинского, как платного пропагандиста. Их был целый ряд: завтрак урегулирования четырёх его крупных долгов, завтрак выставления его кандидатуры на выборах мэра в качестве спойлера, Завтрак Роста Экономики, Завтрак Успешного Импортозамещения, Завтрак Неопасного Коронавируса, Завтрак Очень Опасного Коронавируса, Завтрак Дружественного Китая, Завтрак Наших Зарубежных Партнёров, — и почти каждый из них мог бы послужить темой и названием для ток-шоу на любом из федеральных телеканалов.

Завтрак Решения Личной Проблемы был гораздо более гнусной затеей, так имел целью засадить Арсения Петровича Ярцева в тюрьму года на два, на три, а то и больше.

— А внука его, куда прикажешь деть? — спросил Эдик после того, как Брагинский ввёл его в курс дела, красочно описав невыносимость жизни рядом с закоренелым злостным либералом.

— Отправить в детский дом для инвалидов, — последовал немедленный ответ.

— Жестковато ты с ними, Женя.

— А жизнь вообще холодна и жестока, Эдик.

— Это да, — Гайворонский согласно кивнул. — Ладно, дам делу ход. Только изложи всё на бумаге. Ты же знаешь, как у нас любят листики, папочки…

— Уже, Эдик. — Брагинский извлёк из планшета файловую папку, положил на стол, прихлопнул ладонью. — Всё здесь. И спасибо тебе большое. Я отработаю.

— Да уж ты постарайся, Женя. — Гайворонский наморщил лоб. — А то этот Гречнев строчит, как из пулемёта. Что ни день, то новая статья на «Рипаблик», и все его, как подорванные, цитируют. Это его куратор так настропаляет. Куратор этот — кадровый военный аналитик, меня ненавидит, считает сраным мажором, мечтает обойти на повороте, чтобы лишили финансирования. Как же я жалею, что Гречнева не забили тогда до смерти железной трубой!

Пропагандист Олег Гречнев не так давно действительно сильно пострадал от рук крепких юношей из Сибири, приехавших в столицу с целью отомстить за своего босса — крупного кемеровского предпринимателя, на чистоту деловой репутации которого Гречнев набросил тень в публичном выступлении на «Говорит Москва», заодно подвергнув сомнению традиционность его сексуальной ориентации. Сделал он это по заказу конкурентов предпринимателя, за что и поплатился. Били его не только руками, но и ногами, а в конце несколько раз ударили железной трубой по голове. Олег долго болел, но всё-таки поправился и даже смог вернуться в публицистику. Правда, сделал он это уже в Лондоне, на английской земле. Там же, кстати, и выяснилось, что херак по голове, причём неоднократный, даром не прошёл — Гречнев начал периодически проваливаться в запои — по-русски безудержные, с угарцем и тьмою. И это сходило ему с рук, кураторы его даже не журили. Во-первых, потому что проваливался нечасто, во-вторых, выпивку в целом держал — выходил из запоя трезвым, никогда не похмелялся и сразу принимался за работу. Ну а в-третьих, слухи о том, что пьёт «горькую», вкупе с железной трубой в анамнезе, сильно способствовали росту популярности Олега среди демократически настроенной общественности. Некая дама-культуролог даже написала о нём эссе в возвышенных тонах. Там были такие строки:

Конец ознакомительного фрагмента.