Ночь темна перед рассветом

Алина Сергеевна Ефремова, 2021

Повесть о том, как судьбы простых людей перемалываются в жерновах политической борьбы. Полная отсылок к событиям в современной России, она задаёт вопрос: «Что есть добро и зло?» Два года из жизни главных героев показывают, что приверженность идеалам – есть величайшее заблуждение. Созидание оборачивается разрушением, отрицательные персонажи меняются местами с положительными. Ненависть и любовь, правда и ложь – всё смешивается на острие революционных событий.

День

С той майской ночи пролетело девять стремительных месяцев беременности и полтора года жизни Савушки, который из кричащего младенца превратился в пухлого мальчонку. Родительство было таким долгожданным для Ани и Антона, но обернулось тяжёлым испытанием. Всё было совсем не так, как они представляли.

После родов мир перевернулся с ног на голову, всё завертелось вокруг крошечного комочка, орущего, как древний птеродактиль, каждую ночь, мучаясь животом, постоянно срыгивающего, с типичными, простыми, но такими пугающими проблемами: бронхиты с пяти месяцев, аллергические высыпания, температура, желудок… Поздно сел, поздно пошёл — в этом было столько волнения, безысходности, беспомощности, которая изливалась гневом взрослых друг на друга.

«Неужели это то, о чём мы мечтали?» — эта мысль ужасала Аню весь первый год жизни младенца. Она чувствовала вину за то, что рыдала от всего происходящего, что многое совершенно по-другому себе представляла. «Где же это пресловутое счастье материнства?» — и рыдала от этого чувства вины, а ещё от чувства собственной уязвимости и брошенности. Всю беременность Антон, родители, свёкры, близкие подруги — все оберегали её, относились с благоговейным трепетом, а после родов казалось, что она резко превратилась в обслуживающий персонал, молочную ферму, инструмент для поддержания жизни комочка, а не личность, женщину, которой так же нужна элементарная забота и поддержка.

Люди звонили и спрашивали: «Ну как там малыш Савелий?» А про неё никто не спрашивал, как чувствует себя она, мать? Ведь в родах рождается не только младенец, в родах перерождается женщина, становясь матерью, она заново знакомится со своей личностью, это сакральный и болезненный процесс трансформации, который никого не беспокоит, как не беспокоит никого то, что она не спала почти год, её растяжки, испортившаяся фигура, лактостазы, варикоз и множество других проблем, сопутствующих материнству.

Сколько бы ты не пытался подготовиться с помощью книг, передач, разговоров — ты всё равно никогда не будешь готов к родительству. Антон постоянно работал, приходил уставший, а дома его ожидала такая же уставшая растрёпанная жена. Они постоянно будто перетягивали канат «кто больше делает для семьи», словно соревновались, доказывая друг другу — кто больше устал, кто лучше знает.

— Ты можешь мне хоть чуть-чуть помочь? Тебя вечно нет дома, ребёнок полностью на мне, мне тяжело, а когда ты выходной, то не допросишься: спишь и ешь, нас будто не существует. В выходные все дети гуляют с отцами, а я словно мать-одиночка какая-то.

— Ты серьёзно? Я содержу семью вообще-то, а твоя работа — это дом и ребёнок. Чем ты вечно недовольна?

— Ребёнок и дом не имеют выходных и отпуска, я не могу даже ночью поспать полноценно, мне тоже нужно время передохнуть, выспаться.

— Ты женщина, и это твоя работа, твоё предназначение, твоё место.

— Я не женщина, я человек, равный тебе. Ты полюбил меня за то, что я была личностью, но моя личность исчезла в заботе о вас и о доме, я живу вашей жизнью, а не своей… и единственное, чего я прошу, — лишь дать мне немного свободы для моей жизни.

— Разве ты не счастлива? У тебя есть всё, чего ты хотела: ребёнок, семья, отдельное жильё, айфон… Я все силы кладу на то, чтобы у вас всё было, а вместо благодарности получаю лишь упрёки.

— Я не упрекаю тебя. Ты постоянно говоришь, что мы команда, мы — одно целое, но на деле ты живёшь своей жизнью, а мне приходится жить твоей.

— Это и есть счастье для женщины, миллионы об этом мечтают.

— С чего ты взял на себя право решать, что для меня счастье?

— А что, не так?

— Антон, я счастлива, что вы у меня есть, ты и Савелий, я не спорю, но я хочу большего, стать ещё кем-то, помимо мамы и домохозяйки.

— Да, и кем же? — язвительно спросил её муж.

— Мне надо найти себя.

— Где? Ты мнишь себя деятелем искусства, крутым бизнесменом? Все твои идеи — полная глупость, они не несут практической пользы ни тебе, ни семье, ни человечеству. Не смеши меня, пожалуйста, хотела бы — давно стала, сейчас ты пытаешься переложить на меня ответственность за свою несостоятельность.

— Когда мы познакомились, ты восхищался мной!

— И сейчас восхищаюсь, ты отличная жена.

— Личностью, а не тем, что я отличный придаток!

— Хватит пороть чушь, мы больше не будем это обсуждать, — отрезал Антон. — Я тебе последнее скажу, ты неблагодарная, вечно требовательная, при этом неряшливая и безответственная вздорная девка. Раньше, может, я и восхищался, но давно уже не восхищаюсь, мне просто смешно. И не надо лить слёзы! — возмутился он, увидев, что Аня плачет, уткнувшись в окно машины. — Ты сама прекрасна знаешь, что без меня ты никто и ничто, сейчас тяжёлые времена, и мне нужна поддержка, а не претензии.

Они не разговаривали до ночи, пока Сава окончательно не уснул. Измученная бесконечным укладыванием, Аня выползла из спальни, молча доделала ужин, молча подала его к столу, молча умылась, уложила сына и легла спать. Антон, наевшись и насмотревшись в телефон, пришёл в постель к супруге.

— Я не хочу, — тихо сказала она.

— Ты будешь делать то, что я тебе говорю, — прорычал муж, рывком сдёрнул с неё сорочку и впился зубами в шею.

Привкус соли на её коже лишь раззадорил его пыл.

В первый день рождения Савушки, который они отмечали в домашнем кругу, мама Аня удивлялась: «И как это могло всё так тянуться, но пролететь так быстро?» Он ещё не ходил, но казался таким смышлёным и взрослым. А потом наступила весна, и месяцы полетели — как дни. Она явно чувствовала, что после года ребёнка, особенно после того, как он наконец пошёл, к лету, почти в полтора года, стало намного легче, и в отношениях с мужем тоже намечалось потепление.

В конце того лета она познакомилась с Викой и со всей компанией, в её жизни появилась отдушина в виде людей, день ото дня становившихся ей всё более близкими и понятными, их объединяли ни интересы, ни взгляды или цели, — казалось бы, просто случай — совпадение детей по возрасту и один район, но дети занимают огромное место в жизни молодых родителей, от этого ей казалось, что их всех объединяет нечто большее, может, не смысл существования, но точно весомое обстоятельство, одна большая проблема и одно большое счастье, и это они радостно делили между собой.

***

За годы отношений Вова и Вика стали одним целым, плоть и кровь, сердца, бьющиеся в унисон. Вика набила на шее татуировку: три латинские буквы V — Владимир, Виктория, Владислава. Она точно знала, что они всегда будут вместе. Она будто не помнила свою жизнь до Вовы, он всегда был где-то рядом, всегда был её центром, а она в свою очередь всегда была его тылом.

Периодами они ссорились, отдалялись, жили как соседи, но были и периоды страсти, периоды нежности. Были периоды раздражения, привычки. Она точно знала, что это нормально, что любовь не может быть статичной, она динамична, как море, — бывают приливы и отливы, штормы и штили. Главное — не терять ориентир, маяк, то неизменное и вечное, на свет которого они всегда шли, чтобы у самого его подножия снова обрести друг друга. Годы доказывали Вике её правоту.

Бывали периоды, когда она смотрела на него и заново влюблялась. После одного дежурства он вернулся с разбитым лицом, весь в запёкшейся крови: рассечение брови и перелом носа. Она вытирала эту кровь с лица, а он улыбался в тридцать два белоснежных зуба и шутил: «Менты, падлы, избили меня как собаку». «А ты не мог дать им знать, что тебя нельзя трогать?» — возмущалась она, понимая, что не мог, конечно.

В ту ночь он спал, обняв подушку, как ребёнок, и улыбался во сне, а она смотрела на него. Луна светила в окна двадцатого этажа — как огромный белый прожектор, освещая его мальчишеское и в то же время мужественное широкое лицо, россыпь густых чёрных кудрей, изгибы мышц (он всегда держал себя в форме). Она думала, что он настоящий герой, и находила в своём сердце ту десятилетнюю Вику, которая впервые почувствовала к своему лучшему другу что-то очень странное в области живота. Ту семнадцатилетнюю Вику, которая отдала ему всю себя. Ту двадцатиоднолетнюю Вику, что сказала «да», когда он дрожащими руками поднял фату. Ту двадцатичетырёхлетнюю Вику, которая изнеможённая и окровавленная смотрела с кушетки, как молодой папа впервые видит свою новорождённую дочку, нежно шепча ей самые важные слова.

Она хорошо знала, будут подъёмы к свету, а будут и падения во тьму недопонимания и обид; самое главное, в момент этих падений, пока ещё не потерял последний отблеск света своей любви, — найти ту Вику, прислушаться к ней, и тогда всё точно наладится.

Вова редко испытывал какие-то сомнения и терзания. Дом был для него убежищем, пещерой, местом, где он был безграничным правителем без надобности утверждать своё право. В его королевстве царила полная демократия. Ему не нужно было доказывать легитимность своей власти, он знал, что она безгранична, а укрепить её может лишь его собственная преданность «народу» — своей жене и ребёнку.

Он настолько хорошо знал Вику, что предугадывал её реакции, с порога распознавал её настроения, знал, что иногда лучше отступить, чтобы потом ещё раз утвердить своё право быть главным в доме. За все годы он ни разу её не оскорбил, не унизил, не поднял руки. С самого детства он привык относиться к ней с восхищением и почтением, считая, что если дома она будет королевой, то в обществе он сможет стать королём. В те редкие ссоры, что у них случались, он всегда замолкал, ожидая, когда буря её эмоций стихнет и можно будет всё спокойно обсудить. Её это всегда раздражало, она требовала продолжения перепалки, но всегда потом искренне благодарила его за мудрость дать им обоим сначала остыть.

— Давай её сюда.

— Подожди, руки помой сначала, с улицы пришёл.

— Да, точно, сейчас, — Вова быстро помыл руки и взял разрывающегося младенца, — иди сюда, моя маленькая.

Девочка тут же притихла.

— И вот как у тебя это получается? Три часа орёт, папка пришёл — сразу молчок.

— Да просто она папина доча, ты не понимаешь, это особенная связь, — Вова нежно коснулся кончиком носа маленького кнопочного носика свой дочурки, уставившейся на него своими огромными, ясными, голубыми глазёнками. — Ты ж моя ма-а-а-а-сенькая, ты моя любимая, привет, это папа с работы пришёл, скучал по тебе, комочек! — Вова подошёл с младенцем к зеркалу в ванной и поглядел, как он смотрится с малышкой на руках.

Когда он брал маленькую Владу, ощущение было такое, словно ему доверили священный Грааль, самый дорогой алмаз во вселенной, восьмое чудо света. Влада родилась летом, и, когда они совершали свои первые прогулки в сквере, как только она просыпалась, он сразу доставал её из коляски на руки и нёс с ощущением, будто каждый смотрит и завидует той чести, которая выпала на его долю. Ему хотелось подойти к каждому и сказать: «Посмотрите, какая у меня дочка, я о такой и мечтать не мог!»

Конец ознакомительного фрагмента.