Алжирская тетрадь

Алия Беркимбаева, 2021

Ленинград. 1946 год. Знаменитый советский дирижер и композитор Юрий Борисович Горелик был приговорен к восьми годам лишения свободы по нелепому и надуманному обвинению в шпионаже. Вскоре после этого его жена Татия Георгиевна Микеладзе была арестована как член семьи изменника Родины, а дети, Нино и Иоська, были отправлены в детский дом. После вынесения приговора Татьяна Георгиевна оказалась в Акмолинском лагере жен изменников Родины, или, как его называли сами заключенные, «АЛЖИРе», расположенном в казахской степи в селе близ Акмолинска. Спустя пять лет, выйдя на свободу с «волчьим билетом», она остается в селе ждать мужа и искать детей, о судьбе которых ей ничего неизвестно… Повествование в книге ведется от лица казахского мальчика, семья которого приютило освободившуюся из заключения женщину… Что такое «Алжирская тетрадь»?Это пронзительная, глубокая и в тоже время очень светлая история о настоящей дружбе, верности и первой любви. Автор создал уникальное историческое полотно, сотканное из исторических фактов и людских судеб, которые, переплетаясь, воссоздают картину той трагической и героической эпохи. Иллюстрации к книге выполнила Людмила Пипченко, тонко и точно воплотив характеры героев и дух того времени.

Глава 6

Воображаемая скрипка

Однажды вечером, когда Татия Георгиевна задержалась на работе, из пристройки раздались красивые и печальные звуки музыки. Я заглянул в комнату. Нино стояла у окна, прикрыв глаза и прижав к подбородку какой-то необычный музыкальный инструмент. Легко и плавно водила она смычком по струнам, извлекая из инструмента щемящие звуки, отдаленно напоминающие человеческий голос. Из окошка в комнату теплым золотистым потоком струились лучи заходящего солнца. И казалось, что эта странная худенькая девочка с бледным одухотворенным лицом и волосами цвета спелой пшеницы была его продолжением — каким-то небесным созданием из других, более высоких миров, сотканным из света, воздуха и этой удивительной музыки, которое, по какой-то нелепой случайности, занесло к нам, в маленький саманный домишко посреди бескрайней ветреной степи.

— Что ты делаешь? — удивленно спросил я.

Девочка прекратила играть, открыла глаза и перевела на меня задумчивый взгляд.

— Играю на скрипке, — ответила она.

— Можно мне посмотреть? — попросил я.

Нино протянула мне скрипку. Я осторожно взял в руки музыкальный инструмент. Это была маленькая детская скрипка с изящным гладким корпусом, покрытым золотисто-коричневым лаком. Вдоль черного грифа, заканчивавшегося изящным завитком, были натянуты четыре струны. Девочка протянула мне смычок. Стоило мне легонько провести смычком по струнам, как скрипка тут же отозвалась нежным серебристым звуком. Нино любовно провела рукой по корпусу скрипки и бережно положила ее обратно в футляр, обитый внутри темно-зеленым бархатом.

— Эту скрипку подарил мне папа, — тепло улыбнувшись, сказала Нино. — Когда нас забирали из дома, это единственное, что я взяла с собой. Папа обещал мне, что когда я вырасту, мы вместе выступим на концерте. Я буду играть сольную партию скрипки, а он — дирижировать.

— Ну, чтобы выступать на концерте, надо серьезно заниматься, — рассудительно сказал я.

На следующий день после школы я повел Нино в Дом культуры. Там работал Борис Ефимович Дахшлейгер — тоже в прошлом заключенный. Поговаривали, что еще до войны, будучи фотокорреспондентом газеты, он осмелился написать очень резкое и прямое письмо самому товарищу Сталину о «перегибах на местах» во время хлебозаготовок^[29] в 30-х годах на Украине (сам он был родом из Одессы), за что и поплатился. Это был невысокого роста сухонький старичок с коротко стриженой белой бородой, неизменно ходивший в мягкой фетровой шляпе и видавшем виды твидовом пиджаке с замшевыми налокотниками. В кармане он носил надушенный платок и нюхательный табак в маленькой жестяной баночке. Борис Ефимович работал библиотекарем в Доме культуры и, при случае, играл на скрипке, например, на смотре художественной самодеятельности, когда из города приезжало высокое начальство. Поскольку днем в библиотеке обычно было мало посетителей, он согласился обучать Нино музыке. Так каждый день после школы мы стали ходить в сельскую библиотеку: я читал книги в то время как Нино занималась с Борисом Ефимовичем. Он очень хвалил девочку и удивлялся ее способностям.

— У Ниночки исключительный музыкальный слух, — повторял он. — Ей непременно надо учиться в консерватории.

Как-то раз я задержался в школе — учительница по русскому языку оставила меня после уроков на дополнительное занятие, потому что я плохо написал контрольный диктант, и Нино пошла в библиотеку одна. Вдруг посреди урока в класс постучался запыхавшийся от быстрого бега Жанибек.

— Там это… Нино… помочь надо, — сказал он прерывающимся голосом, и по тому, как он это сказал, я сразу понял, что случилась беда.

— Галина Григорьевна, можно я доделаю работу над ошибками дома? — попросил я, бросая на учительницу отчаянный взгляд.

— Беги, раз такое дело, — сказала Галина Григорьевна, переводя озадаченный взгляд с Жанибека на меня. — Завтра сдашь мне тетрадь на проверку.

Мы побежали к Дому культуры. Я увидел Нино на заднем дворе — там, где росли три старых тополя. Она беспомощно шарила руками по земле. Вокруг валялись обломки разбитой скрипки.

— Что случилось? — выпалил я.

— Папина скрипка… — растерянно пробормотала Нино, поднимая на меня полные слез глаза. — Они разбили ее.

— Тили-тили-тесто! Жених и невеста! — донесся до меня язвительный смешок школьного хулигана Аманжола Жакиева.

Рядом стояли его дружки и, посмеиваясь, поддакивали ему.

— Если ты не трус, выходи один на один, — закричал я, сжав кулаки.

— Где это ты труса нашел? — процедил сквозь зубы Аманжол. — Да я тебя одной левой уложу!

Меня как будто что-то торкнуло внутри. Я подскочил к Аманжолу, со всей силы толкнул его в грудь, и в тот же миг, сцепившись, мы кубарем покатились по земле, награждая друг друга тумаками. Аманжол был выше меня на целую голову, но я оказался проворнее — изловчился и дал ему по морде, так что у него побежала из носа кровь. Шатаясь, я слез со своего обидчика. У нас, у мальчишек, существовал негласный кодекс чести: драться только один на один, лежачего не бить, драться до первой крови и, самое главное, не покалечить другого. Поэтому я прекратил драку.

— Если кто-нибудь обидит ее, — кивнул я в сторону Нино, запахивая порванную рубашку, — тот будет иметь дело со мной.

— Что вы стоите, олухи! Бейте их! — крикнул Аманжол, поднимаясь с земли. — Нас же больше — проучим их как следует!

— Только попробуйте, — решительно сказал Жанибек, поднимая с земли большой камень. — Шарахну так, что мало не покажется!

Аманжол сплюнул на землю и грязно выругался.

— Не хочется руки о вас марать, не то мы бы вам показали, — злобно сказал он, хлюпая разбитым носом. — Айда^[30], ребята, отсюда!

Когда они ушли, мы помогли Нино собрать то, что осталось от скрипки.

— Да не реви ты так! — сердито сказал я Нино. — Нашла из-за чего реветь. Ведь что такое скрипка? Это вещь. Значит, можно купить новую.

— Да, — всхлипывая, ответила Нино. — Просто это все, что у меня осталось от отца.

— Может, ее еще можно починить, — сказал Жанибек, осторожно складывая обломки скрипки в футляр.

Мы пошли вместе домой. Жанибек всю дорогу насвистывал «Вихри враждебные веют над нами»^[31], пока наконец не свернул на свою улицу.

— Почему у Жанибека такая странная фамилия «Пэк»? — спросила Нино, когда мы остались одни. — Не слышала, чтобы у казахов были такие фамилии.

— Вообще-то он не казах, а кореец, и на самом деле его зовут Чжон Ын Пэк, — засмеялся я. — Это я прозвал его Жанибеком, потому что так удобнее выговаривать. И все стали повторять за мной.

— Кореец? Здесь? — удивилась Нино. — Корея же находится на Дальнем Востоке. Как он здесь оказался?

— Так же, как и ты, — на поезде, — объяснил я. — Жанибек маленький был тогда, поэтому ничего не помнит. Но родители рассказали ему, что они ехали сюда почти месяц, и очень много людей умерло в дороге. Оставшихся в живых высадили из поезда посреди голой степи. Казахи приютили их, поделились едой. Стариков и женщин с малыми детьми расселили по домам, остальных разместили в Доме культуры. Так они продержались до весны, а весной стали копать землю, строить землянки и сажать огороды — в общем, так и выжили… Жанибек — мой лучший друг.

Примечания

29

Голодомор — массовый голод, охвативший в 1932–1933 годах всю территорию Украинской ССР в существовавших на тот период границах и повлекший многомиллионные человеческие жертвы.

30

Айда — междометие русского языка в значении «пойдем, иди, давай».

31

«Варшавянка» — польская и русская революционная песня.