Хроники московских некромантов

Алия Гильмет, 2022

Наш мир почти такой же, как ваш, с одним отличием – в нем есть мы. Как нас только не называют, но сами мы предпочитаем зваться некромантами. Неспокойно на кладбище через дорогу? В зеркале отражается кто-то лишний? Усопшая свекровь является и не дает покоя? Тогда мы идем к вам! Только не пытайтесь нас обмануть. А то проклятия старой крови ох, как непросто снять… Содержит нецензурную брань.

Из двух зол

— Почему только сейчас? — спросил Олег, просматривая текст заключения.

— Раньше мать ни в какую не соглашалась на экспертизу с участием танатолога, — объяснил детский психиатр, в чьём кабинете они находились.

— Витя, давай без эвфемизмов. Я — некромант, — поморщился Арзамасов. — Ребенку почти десять. Все эти годы она отказывалась?

— Олег, что ты от меня хочешь? Не я принимал решения! А на мамашу надавили после… инцидентов.

Инциденты… Хорошее обозначение для припадков ярости, во время которых мальчик кусал других детей или швырял в них тяжелые стулья. Далеко не во всех случаях это признаки одержимости, но исключить ее заочно нельзя. Для того и приглашают некроманта, чтобы отличил результат воздействия Теней от обычной патологии или педагогической запущенности.

— В этот раз, — продолжал Виктор, — зав ей сказал, что за отказ от твоего осмотра ее привлечь могут, а то и вовсе лишить родительских прав.

— Молодцы! — саркастично улыбнулся некромант. — Повезло вам, что она поверила на слово: ведь законодательную базу для нас как развалили в девяностые, так до сих пор новую не проработали!

— Не нагнетай, — буркнул Виктор. — О, слышишь? Идут.

Шаги по коридору и приглушенное завывание на одной ноте — больше все-таки человеческое, чем животное, — некромант услышал раньше него. И почувствовал то, что однокурснику без дара было недоступно.

— Можно? — худая нервозная женщина заглянула в кабинет, получила утвердительный кивок психиатра. — Игорёша, пойдем.

— Не по-ду-у! — мальчик уперся ногами в порог.

— Ну пойдем, дядя только посмотрит на тебя, и всё!

«Не всё» — пока мысленно поправил Олег, глядя, как она вытаскивает мычащего сынишку в кабинет и усаживает на стул. Здороваясь и представляясь, некромант отмечал слишком широкую переносицу ребенка, скошенный подбородок, щели между передними зубами, некоторую диспропорцию конечностей. Характерная симптоматика, но не главная. Не вслушиваясь в беседу матери с психиатром, Олег ушел в Тени — не полностью, лишь дал коснуться себя и обострить иное зрение.

Никакая тварь не прилепилась к тому, что принято называть «душой или «тонким телом», и это было хорошо. Зато на ребенке висело проклятие — старое, прочно вросшее, однако не созданное мастером Теней. Олег внимательно изучал структуру, похожую на черную медузу, чьи тонкие щупальца сплелись с энергетическими потоками.

— Олег Геннадьевич? — Виктору молчание показалось слишком долгим. — Что вы скажете?

— Ничего хорошего, — некромант перевел взгляд на женщину. — На мальчике лежит проклятие, которое нужно снимать.

— В смысле? — женщина захлопала ресницами.

— В прямом, Людмила Николаевна. Вашего сына прокляли, причем еще до рождения. Проклятие неосознанное, такие возникают относительно часто и не задерживаются на чужих людях. Но в вашем случае, проклятие подкреплено родной кровью, и в результате… — Олег указал на пускающего слюни Игорёшу.

— Вы… вы на что намекаете? — Людмила попятилась, сжала плечи сына. — Что это я виновата?!

— Скорее всего, — прямо ответил Арзамасов. Не тот был случай, чтобы проявлять деликатность. — У вас есть латентный дар — слабенький, но его хватило. В каких вы отношениях с отцом Игоря?

— Ни в каких! — отрезала женщина со злобой, рикошетом обжегшей защитные татуировки. — И это не ваше дело!

— Ошибаетесь, — покачал головой некромант. — Нежеланный ребенок, случайно проклятый собственной матерью и десять лет живший под этим проклятием — как раз-таки мое дело.

— Да что вы себе…

— Позволяю? — Олег не дал закончить. — Разве я хоть в чем-то ошибся?

— Ну, допустим, — она глянула с вызовом. — Как бы есть проклятие. И что, вы его как бы снимете — и Игорь выздоровеет?

— Пять-шесть лет назад я бы сказал, что мальчик сможет нагнать ровесников, если с ним усиленно заниматься. Но мозг слишком сильно поврежден проклятием. Я могу гарантировать, что жизненные функции не пострадают. Что же до когнитивных — ребенок будет, как принято говорить, особенным. Только уже без агрессии.

— То есть, он дураком останется?! — взвизгнула женщина.

— Людмила Николаевна, — с мягким укором вмешался психиатр, — ну вы должны понимать…

— Я всё уже поняла! — Людмила рывком подняла сына, протестующе занывшего, со стула. — Ничего вы с моим ребенком делать не будете! Сейчас же пойду к главврачу, и вас уволят! А на вас, — наманикюренный палец ткнул в сторону Олега, — я в полицию заявлю, шарлатан!

Арзамасов терпеть не мог пустую демонстрацию силы, но при необходимости умел и это. Он нырнул в Тени, вышел в коридоре перед дверью кабинета и распахнул ее, почти нос к носу столкнувшись с ошеломленной женщиной. Людмила попятилась, чуть не наступила на ногу сыну. Игорёша перепуганно замычал, выдернул руку из материнской хватки и полез под кушетку.

— Вы не поняли, Людмила Николаевна. — Олег закрыл дверь и шагнул вперед, вынудив женщину пятиться. — Я не спрашивал вашего разрешения. С доктором, — он тростью указал на Виктора, — вы себе позволяете поспорить, отказаться подписывать согласие на осмотр, отказаться давать сыну лекарства… Но я не доктор, и в моей специальности нет понятия «отказ от вмешательства». Я не буду дожидаться момента, когда Игорёша подрастет и убьет кого-нибудь в припадке.

Некромант сплел простенькое заклятие, но не отпустил — удержал на кончиках пальцев, дав только тьме при этом выглянуть наружу.

— Видите? — он поднес черную дрожащую ленту чуть ли не к самому лицу женщины. — Нечто подобное, только куда сильнее, растет в вашем мальчике годами. Сейчас я могу это удалить — и мальчик будет жить, хоть и инвалидом. Но с каждым годом шансы на его выживание будут всё меньше и меньше. Поразмыслите над этим, пока вытаскиваете сына из-под кушетки. Виктор Павлович, согласуй с руководством: нам нужна легкая седация.

Вскоре Игорёша дремал на кушетке. Мать была посажена на стул в противоположном углу кабинета с наказом не мешать под угрозой выдворения. Олег устроился у изголовья и осторожно потянулся к нитям проклятия. Он по одной расплетал их, отделял от тонкого тела ребенка, как отделяют упрямый вьюнок от садовой малины. Каждую извлеченную нить сжигал собственной силой, вплоть до мельчайших частиц, чтобы те не остались в Тенях и налипли на стены кабинета или на Виктора. Нитей было много, никем не тронутое проклятие за десять лет пустило крепкие корни. Труднее всего было вынимать последнюю, самую глубокую часть. Когда заканчивал, татуировки под рубашкой нещадно саднили, а рабочие печатки на пальцах ощутимо нагрелись.

— Всё, — Олег отклонился, распрямляя затекшую спину. — Сегодня Игорь после лекарства и моей работы будет немного вялым, это нормально. Если температура поднимется до тридцати восьми, тоже ничего страшного, не сбивайте.

— А дальше что? — Людмила стеклянными глазами таращилась на сына. К ее эмоциям некромант предпочел не прислушиваться.

— Внимание и забота, — сказал он. — Много внимания и заботы — вот что потребуется вашему ребенку. И… Людмила, я обязан вам это сказать, поскольку ваши зачатки дара никуда не делись: второго проклятия мальчик может не пережить. Сделайте выводы. Всего доброго. — Он встал, кивнул на прощание Виктору и вышел.

Местечко за зданием диспансера, куда весь персонал бегал курить, Арзамасов заприметил давно. К его радости, сейчас оно пустовало. Олег сунул в зубы заранее изготовленную самокрутку, поджег, вдохнул горький, с кофейным привкусом дым. В висках поселилась давящая боль, как всегда после работы с проклятиями; от наложения болело меньше, чем от снятия.

— Так и думал, что ты еще здесь, — Виктор вышел из-за угла.

— Уже проводил? — Арзамасов протянул раскрытый портсигар.

— Она такси вызвала, внизу ждет с малым. — Приятель от сигареты не отказался. — Хороший табак… Олег, а ты помягче как-то не мог?

— Не мог, — отрезал некромант. — Витя, если я начну следовать принципам этики и деонтологии, то такие Игорёши завалят меня работой по второй моей специальности!

— То есть, ты не утрировал, чтобы ее запугать?

— Нисколько. То, что ты видел — цветочки.

— Да? А то, что дети могут умереть после — это…

— Правда. Это не столько проклятых касается, сколько одержимых. Присутствие твари делает человека физически намного сильнее, но жизнедеятельность постепенно начинает от нее зависеть. Изгонишь — и мозг просто разрушится. — Олег помолчал, выдыхая дым. — Как бы вот ты объяснил родственникам, что их белокурый ангелочек выдавил глаза котенку не потому, что «она еще маленькая и ничего не понимает», а потому, что от родной сущности ангелочка почти ничего не осталось? А тому, что ее заменило, нужно как можно больше чужой боли?

— Не знаю, — глухо ответил психиатр. — У меня на приеме не стоит вопрос — жить тому «ангелочку» или нет. Мы как-то, знаешь, лекарствами обходимся. А ты?

— То, что должен, — жестко отрезал некромант. — Сначала даю родителям увидеть иную сущность, вытаскиваю ее наружу. А потом уже уничтожаю.

— Олег…

— А иначе за котятами следуют люди, рано или поздно. Кому-то приходится выбирать, какое из двух зол — меньшее.

— И ты считаешь себя вправе решать?

— Я вижу и знаю больше других, поэтому — да, вправе. — Арзамасов потушил окурок, бросил в урну. — Будь здоров, Витя.

— Пока. — Виктор протянул руку: — Спасибо за экспертизу. Надеюсь, не придется часто встречаться… вот так.

Вечерело. Начинался час пик, и связываться с переполненным общественным транспортом некроманту не просто не хотелось, а было противопоказано. Открыв приложение, он вызвал такси, а после набрал номер дочери:

— Привет. Тебе не помешает, если я минут через сорок заеду?

— Э-э… — Надя на секунду задумалась. — Не помешает, но я могу уйти за это время. Ты ко мне или к коту?

— Вообще-то, к коту, — честно сказал Олег.

— Тогда без проблем. Ждем.

***

Снейк застыл с автоматом наизготовку. Не забыть бы выключить приставку перед уходом, папеньке «MGS» точно без надобности.

Он — отец, не Снейк, — сидит в кресле, полузакрыв глаза. Барсик разложил свою призрачную тушку рыжим воротником по его плечам и мурлычет на всю квартиру. Я священнодействую с зеленым чаем. Мята, мелисса… чего бы еще сюда?

— Кот, — по одной достаю банки из шкафа, — не помнишь, где цедра?

— Вторая полка, крайняя слева, — не прерывая целебного мурчания, отзывается Барсик. — Не судьба была сразу банку подписать?

— Не бухти.

Закончив, иду с двумя кружками в комнату. Отец открывает глаза. Прислушиваюсь к ощущениям: отпускает его понемногу. Пришел в таком состоянии — и я не о физическом, — что за прошедшие полчаса мы пока слова друг другу не сказали. Для нас это нормально.

— Спасибо, — он берет протянутую кружку, медленно отпивает. — Ты там не опоздаешь?

— Не выгоняй меня из собственной квартиры! — фыркаю я. Беру его за свободную руку, сдвигаю кольцо на среднем пальце, проверяя, нет ли ожога. — Мне не ко времени, чем позже, тем лучше… — Эту тему лучше бы не развивать. — Слушай, когда ты уже начнешь меня к детским экспертизам подключать?

— Никогда, — отец решительно мотает головой. — С твоим уровнем эмпатии в такое соваться нельзя. Тебе, по-хорошему, и на «скорой» делать нечего, но тут уж ты уперлась.

— Зато есть, где силу брать, — пожимаю я плечами.

Родителям труднее, чем мне. Маменька — гинеколог на консультативном приеме, пациенты в терминальных состояниях к ней не ходят. Папенька официально вообще работает только с теми, кто уже всё. Благо, есть знакомый и кое-чем по нашей линии обязанный зав общей реанимацией, и родители время от времени по очереди навещают его отделение — Тенями, конечно, а не через парадный вход. Мама — намного реже, ей для изготовления амулетов много силы не требуется, а для прочего дар слабоват.

— Для меня на ближайшие дни что-то есть? — возвращаюсь к разговору.

— Скажу, если будет. А сегодня ты куда?

Блин. Зря вообще сказала, что собираюсь уйти. Официальной работой не отмажешься — для сборов на ночную смену уже поздновато. А адреса, по которым мы что-то или кого-то зачищаем, обязательно сообщаем друг другу: никогда точно не знаешь, понадобится ли помощь.

— Да это личное, — пробую соскочить, загнать эмоции вглубь. Не выходит. Папенька не такой чуткий эмпат, как я, просто слишком хорошо меня знает и потому настораживается:

— Ребенок, если «личное» — это какой-то парень или какая-то девушка, то я больше не задам ни одного вопроса. Но…

— Личное, — признаюсь, не глядя в глаза, — это гоп-семейка, которая недавно напала на бригаду и разбила голову доктору. Я заглядывала к Феде в реанимацию — Жнец за ним не пришел. Но эти суки должны ответить.

Отец устало вздыхает, трет висок. Помолчав, спрашивает:

— И что ты собралась сделать?

— Не подохнут, но проблем огребут побольше, чем штраф, который им впаяют и который они все равно не будут платить! — отвечаю резко. Спохватившись, гашу эмоции. — Извини…

— Да ерунда… В смысле, то, что сейчас — ерунда. Ты ведь не в первый раз уже ходишь в народного мстителя играть?

— Не в первый. И что?

— То, что они все равно не поймут, за что им прилетело. — Он прикусывает губы, нервно сжимает пальцы на стенках кружки. — Я понимаю тебя, ребенок. Понимаю, что порой нужно выпустить пар. И что не меньше половины народонаселения заслуживают проклятия. Но борясь за справедливость, очень легко переступить грань. Нам с тобой — особенно легко, сама знаешь.

Знаю. Среди ныне живущих некромантов лишь некоторые семьи происходят от тех, первых, кто пришел из другого мира; наша — из их числа. Это делает нас немного сильнее других, но вместе с силой предок одарил нас кем-то вроде хранителя… или родового проклятия. Имя его, используемое для призыва, не произносилось на моей памяти; в разговоре его принято называть Шейд. Если верить семейным легендам, он способен наделить носителя просто огромными возможностями, но за немалую плату…

— Я не могу тебе ничего запретить, — голос отца вмешивается в мои мысли. — Я только прошу, чтобы ты прислушивалась к себе, и чтобы твои решения были действительно твоими, а не нашептанными Шейдом.

— А ты его слышал?

— Слышал, когда подходил к грани вплотную.

— В Афганистане? — понимающе спрашиваю я.

Отец со стороны на «афганца» не похож ни разу — и, тем не менее, служил, отвоевал около года, не считая учебки, пока не комиссовали по ранению. Рассказывать армейские истории он не любит, а вот с причиной я не угадала.

— Нет, там… — пальцы перебирают четки на правом запястье. — Там была война, смерти и дармовой силы было сколько угодно… Кое-кто, вернувшись, пытался жить по тем же законам и дома. После того, как войска вывели, таких особенно много развелось, не нажрались… Мне, наверное, повезло, — отец проводит ладонью по больному колену, — не успел распробовать…

Димка уже пошутил бы про Скайрим. Я не буду — по крайней мере, вслух.

— Ты маленькая была, не помнишь, что в девяностые творилось… и хорошо, что не помнишь.

— Помню, как ты домой иногда очень поздно приходил. И как мама переживала.

— Было, из-за чего. Один такой возомнил себя королем, вздумал угрожать вам, — отец рассказывает, а сам мысленно уже не здесь. Чувствую по застарелой, на кровяную корку похожей, злости. — Не учел только, что посредственность, накачанная силой, и мастер старой крови — это две большие разницы… Я почти убил его. Раздробил кисть, переломал ноги, ребра… с трудом остановился, когда он запросил пощады. Но потом несколько дней меня не отпускала мысль, что останавливаться не стоило. Что мне ничего не мешает зажить, как эти все кругом — высшим хищником, берущим всё по праву сильного…

— Что тебя в итоге удержало?

— Подзатыльник от твоей бабушки, — ухмыляется отец, разряжая обстановку. — Очень, знаешь ли, действенный метод!

— Намекаешь, чтобы я обращалась, в случае чего? — улыбаюсь в ответ, киваю на трость.

— Почему же? Прямо говорю. — В кармане у него коротко пиликает телефон. Отец читает сообщение, и я ощущаю его тревогу — острую, с ментоловым злым привкусом. — Ребенок, я тебя попрошу отложить карательную акцию и пока не тратить силу.

— Дело? — оживляюсь я.

— Дело. На, прочти.

Беру у него телефон, читаю длинное сообщение. Твою-то мать… Папенька верно истолковывает мое выражение лица:

— У тебя смена когда, послезавтра? Попробуй с кем-то поменяться: неизвестно, в каком состоянии мы вернемся с работы.