Ольга

Алла Артемова, 2023

Неожиданно для себя Генрих оказывается втянутым в очень скверную историю – бывший полковой командир угрозами вынуждает Генриха помочь ему переправить с острова Крит в Германию украденные во время войны предметы искусства. Генрих, думая, что Ольгу выкрали и опасаясь за ее жизнь, вылетает на Крит, где получает огнестрельное ранение в грудь. Взволнованная Ольга старается разыскать Генриха, и через несколько дней оказывается, что он находится в частной клинике в очень тяжелом состоянии. Во время борьбы за жизнь и здоровье Генриха в душе Ольги начинают просыпаться теплые чувства к мужчине. Тем временем Григория Орлова, работающего журналистом в газете «Ленинградские новости», перевели в иностранный отдел и отправили в командировку в ГДР. Там, пытаясь узнать о судьбе Ольги, он посетил концлагерь «Равенсбрюк», и ему удалось раздобыть новые сведения о ее дальнейшей судьбе. Помогут ли сведения, полученные в концлагере от бывшей надзирательницы, найти Ольгу? Вернется ли Ольга на родину, увидят ли ее родные или проснувшиеся чувства к Генриху вынудят ее остаться в Швейцарии?

VIII

— Степанов… Прекрасно! Я так и знала, что именно ты висишь на телефоне, — войдя в комнату, сказала Нина Юрьева, звонкоголосая, щуплая по виду девушка.

— А в чем дело? — прикрыв рукой трубку, раздраженно спросил Женя и убийственным взглядом окинул с ног до головы Юрьеву.

— Бэлла Васильевна уже полчаса не может дозвониться к вам в отдел.

— И что понадобилось этой мегере? — вмешалась в разговор Вера Копылова.

— Ей, собственно говоря, ничего. А вот шеф хочет поговорить с Чернышовым. Он попросил секретаршу пригласить его к себе в кабинет, — пояснила Нина. — Чернышов, ты меня слышишь? Быстро иди к директору, а то он тебя уже заждался. А ты, Степанов, перестань болтать по служебному телефону со своими милашками, — Юрьева одарила Степанова тем же убийственным взглядом, каким и он ее, и вышла из комнаты.

— Тоже мне, козявка, — выкрикнул ей вслед Женя, а затем с неохотой промурлыкал в трубку: — Пока, киска.

— И зачем я понадобился директору? — ни к кому не обращаясь, спросил Андрей и потянулся за тростью.

— Как зачем? Директор хочет повысить тебя в должности. Думаю, он назначит тебя своим заместителем, — съязвил Женя Степанов и громко фыркнул.

— Пошел к черту, — огрызнулся Чернышов, с трудом встал и вышел из комнаты.

В приемной директора никого не было, кроме секретарши.

— Мне можно войти? — спросил Андрей Бэллу Васильевну и показал в сторону директорского кабинета.

— Да, Ефим Каземирович давно тебя ждет, — не отрываясь от работы, произнесла та.

Андрей взялся за дверную ручку, но голос секретарши его остановил.

— Чернышов, передай всем в своем отделе — если они и впредь будут так долго занимать телефон, я доложу об этом Ефиму Каземировичу. Ты понял меня?

Андрей в ответ кивнул и скрылся за дверью.

— Нахал, — прошептала Бэлла Васильевна и театральным жестом поправила прическу.

— Ефим Каземирович, вы меня вызывали? — спросил Андрей, войдя в кабинет.

— Вызывал. Проходи, садись, — директор оторвал взгляд от служебных бумаг и снял очки.

Андрей осторожно, почти не сгибая протез, сел на стул, стоявший у самой двери.

— Так-так… — сказал директор, как бы разговаривая сам с собой, затем встал и прошелся по комнате. — Ты, Чернышов, работаешь у нас уже больше шести лет, если я не ошибаюсь? — наконец обратился он к Андрею.

— Да, Ефим Каземирович.

— Недавно женился. Жена у тебя хорошая, напористая. Помню, как она приходила сюда и просила принять тебя на работу.

Андрей смущенно потупил взор.

— Ладно, Чернышов, не смущайся. Это я так, к слову вспомнил. У тебя есть ребенок. Извини, не помню только, мальчик или девочка.

— Девочка, — ответил Андрей, удивившись, что директор так хорошо обо всем осведомлен.

— И сколько же ей?

— Через месяц исполнится полгода.

— О-о-о… уже невеста, — высокопарно изрек Ефим Каземирович и похлопал Чернышова по плечу. — Рад за тебя. Прекрасная жена, милый ребенок… Думаю, тебе нужно беречь их, заботиться и понапрасну не огорчать. А это только от тебя зависит.

— Ефим Каземирович, я не понимаю, к чему вы клоните. Ходите вокруг да около. Говорите прямо, зачем вызывали, — наконец не выдержал Андрей.

— А ты не кипятись, Чернышов. Сейчас поймешь. У тебя научный руководитель группы Крутов? Ведь так?

— Нет, Пряников, — насмешливо произнес Андрей. — Ефим Каземирович, вы же лучше меня знаете, кто у меня начальник, так зачем глупые вопросы задаете?

— Но-но, Чернышов, не забывай, с кем разговариваешь, — повысил голос директор. — То, что Крутов начальник твоего отдела, мне прекрасно известно, а вот какой он человек, ты можешь мне сказать?

— Владимир Сергеевич? Прекрасный человек, фронтовик, герой Советского Союза.

— Я не об этом тебя спрашиваю, — с раздражением сказал директор.

— Тогда я не понимаю вас.

— А ты, Чернышов, пораскинь мозгами. Все тебе нужно растолковать да в рот положить. Инженер как-никак, голова должна работать.

— Голова у меня работает, пока не жалуюсь.

— Тогда скажи мне, Чернышов, не говорил ли тебе Крутов, что немецкие специалисты в области протезирования лучше русских?

— Я не помню. Мы о многом с ним говорим. А в чем дело?

— А ты вспомни. Парень ты молодой, так что память должна быть отличная.

— Ефим Каземирович, разве это так важно? Ерунда какая-то.

— Нет, не ерунда. Ты даже не представляешь себе, как это серьезно. Вот возьми, прочти этот документ, — директор протянул Андрею исписанный мелким почерком лист бумаги.

Андрей недоверчиво покрутил в руке исписанный лист, прежде чем пробежал глазами первые несколько строк.

— Ефим Каземирович! — воскликнул он, задыхаясь от злости. — Так ведь это же…

— Читай, читай, Чернышов, — приказал грубым тоном директор.

Андрей покачал головой и, пересиливая себя, стал читать. Ефим Каземирович подошел к окну и неподвижно застыл, бросая взгляды то на Чернышова, то на улицу, украшенную красочными транспарантами. В его душе царила радостная симфония. Впервые за многие годы директору представился уникальный случай уничтожить Крутова и, самое главное, чужими руками. Он ненавидел Крутова еще с незапамятных времен, и с годами эта ненависть не проходила, а лишь усиливалась. Будучи двадцатилетним юношей, Ефим Каземирович познакомился с девушкой, которую полюбил всей душой. Людмила Полынина была из рабочей семьи. Ее отец работал путевым обходчиком на одной из железнодорожных станций, а мать судомойкой в столовой. Но несмотря на их социальное неравенство (Ефим Каземирович был единственным сыном известного адвоката), он твердо решил жениться на девушке. Когда он объявил о своем решении отцу, в доме разразился скандал. Арканов-старший даже слышать не хотел о какой-то дочери путевого обходчика, пусть даже и красивой, как утверждал сын. Он мечтал породниться со своим другом — проректором университета, у которого была дочь на выданье. По слухам, девчонка была некрасива и глупа, но разве это имеет значение, если ее папаша известен в научных кругах не только в своей стране, но и за рубежом? Ссора между сыном и отцом зашла так далеко, что сын покинул родительский дом и перебрался жить в студенческое общежитие. Но на этом беды Ефима Каземировича не закончились. Людмила отказалась выйти за него замуж. Она предпочла стать женой Крутова. Ефим Каземирович сильно переживал и во всем, что произошло с ним, винил только Крутова. По настоянию отца он все-таки женился на дочери проректора, но семейная жизнь не удалась. Постоянные скандалы и ревность жены делали его жизнь просто невыносимой. Но когда Ефим Каземирович решил развестись с женой, тесть пригрозил: если он это сделает, на своей карьере может поставить крест. Как раз именно в это время рассматривался вопрос о назначении Арканова на должность директора научно-исследовательского института по протезированию, и поэтому его развод был весьма некстати. И Арканов смирился, проклиная все на свете и в первую очередь Крутова. Смерть Людмилы была сильным ударом для Ефима Каземировича, и он поклялся не успокаиваться до тех пор, пока не будет забит осиновый кол в гроб его врага. В годы войны Арканов потерял из виду своего злейшего врага. Благодаря стараниям опять же тестя Ефим Каземирович получил бронь и отсиживался в тылу. Однако он надеялся, что смерть настигнет Крутова где-нибудь на поле боя. Но его надежде не суждено было сбыться. Крутов прошел по дорогам войны от первого и до последнего дня, не получив даже царапины. А после войны его направили работать в институт протезирования, которым руководил Ефим Каземирович. Арканов не мог с этим смириться и впервые пошел на поклон к своему тестю. Он унижался и просил помочь, но тесть в просьбе отказал. С этого дня жизнь директора превратилась в сущий ад. Ему невыносимо было каждый день видеть своего злейшего врага и делать вид, что он ему все простил. Вскоре все сотрудники института обратили на это внимание, а некоторые даже в угоду директору пытались строить различные козни Крутову. Особенно усердными в этом плане оказались младший научный сотрудник Сельгин и старший лаборант Шаврин.

— Ефим Каземирович, но ведь это ложь, сфабрикованная ложь, — прочтя докладную на имя директора, закричал Чернышов.

— Успокойся Чернышов. Давай разберемся.

— Что тут разбираться? Вы не хуже меня знаете Крутова, он самый лучший специалист в институте.

— Возможно, — уклончиво ответил директор.

— Смешно, да и только. В доносе написано, что Крутов немецкий шпион. Ложь от первого и до последнего слова, ложь!

— Во-первых, это не донос, Чернышов, а докладная записка, подписанная твоими товарищами.

— Моими товарищами??? Это Сельгин и Шаврин — мои товарищи? Не смешите. Они самые тупые лодыри, каких я только знал, да к тому же еще и подлецы.

— Я не согласен с тобой. Сельгин и Шаврин — честные и порядочные люди. Они правильно ориентируются в обстановке и обо всех негативных явлениях в нашем институте своевременно сигнализируют. Я считаю, и ты должен подписать этот документ. Ты был свидетелем, когда Крутов хвалил немецких специалистов. Не упрямься. Подписывай.

— И не подумаю.

— Похоже, ты забыл, Чернышов, чем обязан мне. Если бы я не принял тебя на работу, неизвестно, чем бы ты сейчас занимался: пьянствовал или шатался по улицам, прося милостыню.

— Нет, я этого не забыл. Но вы сделали это не по доброте души своей, а с определенной выгодой для себя. Вы самым бесчестным образом присвоили себе мои идеи и разработки, выдав их за свои. Это низкий поступок, и совершивший его не может носить высокое звание ученого, каким вы себя считаете, — со злостью выпалил Андрей, удивляясь сам своей смелости.

— Ах, вот как ты заговорил, — Арканов злобно прищурил глаза. — Неблагодарный. Смотри, как бы тебе не пожалеть. В документе, который ты отказываешься подписывать, можно кое-что изменить. Например, ты знал обо всем и сознательно молчал, покрывая тем самым своего научного руководителя. А это уже статья, пособничество врагу народа. Что на это ты скажешь?

Чернышов весь кипел от злости. Он еле сдерживал себя, чтобы не ударить директора по лицу. Нет, на войне все было проще. Враг подлежит уничтожению. А здесь? Превозмогая боль в ноге, Андрей медленно поднялся и молча вышел из комнаты.

— Я предупредил тебя, Чернышов, — выкрикнул ему вслед директор.

Когда Андрей прочитал донос, то подумал, что это шутка, глупая, но все-таки шутка. Но поведение Арканова изменило ход его мыслей. Он вдруг понял, что именно директор стоит за всем этим, а Сельгин и Шаврин — лишь послушные орудия в его руках. И если директор даст ход доносу, подумал он, то последствия для Крутова могут быть самые серьезные. Андрей прекрасно знал, как велик был авторитет Арканова в научных кругах, но не благодаря его личным качествам, а скорее стараниям тестя. Все это развратило Ефима Каземировича, и без того человека властного и беспринципного. Он возомнил себя чуть ли не Богом, а научно-исследовательский институт — своей епархией, которой он единолично правил, ни с кем не считаясь.

Многие сотрудники боялись директора и безропотно во всем подчинялись ему, другие предпочитали молчать и ни во что ни вмешиваться, как говорится, себе дороже. Ну а третьи ругали директора почем зря, однако делали это друг перед другом и не в стенах института. Поэтому Андрей был почти уверен: если в том будет необходимость, мало кто в институте пойдет против Арканова. Все предпочтут без боя отдать Крутова на растерзание директору. Крутов — немецкий шпион, враг народа. Мысль эта была чудовищной и нелепой, и Андрей не находил слов, чтобы опровергнуть ее. Сейчас на дворе не тридцать седьмой год, думал Андрей, когда по одному доносу, даже анонимному, могли сгноить в тюрьме. Однако в центральной прессе нет-нет, а появлялись статьи о том или ином государственном учреждении, в котором был изобличен в шпионаже кто-нибудь из сотрудников. Читая подобные сообщения в газете, Андрей обычно был на стороне карательных органов и никогда не задумывался, что дело могло быть сфабриковано.

Вернувшись в свою комнату, Андрей устало опустился на стул. Он не знал, как поступить, чтобы отвести беду от своего научного руководителя. Вспыльчивый и взрывной по характеру, Андрей в данном случае не узнавал себя. Вместо того, чтобы рассказать сотрудникам отдела о случившемся и затем сообща выработать стратегию дальнейших действий, что обычно они и делали, когда директор нападал на их начальника, он безмолвствовал. Сначала Андрей решил не говорить с коллегами в присутствии Крутова, чтобы тем самым раньше времени не расстроить его. А потом… То, что подумал он потом, было признаком малодушия и даже трусости. Андрей представил себе, что будет, если директор воплотит в жизнь свою угрозу в отношении него. Крутов первый обратил внимание на внешний вид Чернышова. Тот был точно не в своей тарелке.

— Зачем вызывал тебя директор? — спросил он его.

Андрей вздрогнул и невольно смутился. Он не привык лгать, а тем более Владимиру Сергеевичу.

— Да так… Спросил, чем я сейчас занимаюсь и как идет работа.

Крутов пристально посмотрел на Чернышова, но ничего не сказал и тем самым еще больше смутил его. До конца рабочего дня Андрей пытался создать видимость работы и усердно водил ручкой по листу бумаги. Он не решался поднять глаза на коллег, словно по ним они могли догадаться, какие мысли не давали ему покоя. Однако таить все в себе было делом непростым. Андрей своим видом мог обмануть коллег, но только не Татьяну. Она хорошо изучила мужа и даже по интонации его голоса могла безошибочно определить, все ли у него в порядке.

— Андрей, что случилось? На тебе лица нет, — сказала Татьяна, как только Андрей переступил порог дома.

— Устал я, — попытался уйти от разговора Андрей, снял пальто и пошел в комнату.

Жена остановила его.

— Пойдем на кухню. Настюша полчаса как уснула. Не стоит ее будить.

При упоминании о дочери выражение лица у Андрея сразу же преобразилось, и он улыбнулся. На кухне Татьяна быстро собрала ужин на стол. И пока Андрей, старательно пережевывая, ел жареную картошку с соленым огурцом, она села на табуретку и стала наблюдать за мужем, не проронив ни слова.

— А теперь рассказывай, — сказала Татьяна, после того как Андрей выпил чай и отодвинул пустой стакан в сторону.

Андрей негромко откашлялся и несколько раз провел рукой по краю стола.

— Петр Степанович уже вернулся с работы? — через минуту спросил он.

— Да. Прилег в своей комнате немного отдохнуть. Андрей, прошу тебя, не тяни, а то я уже начинаю волноваться, — Татьяна с мольбой посмотрела на мужа.

— Хорошо, — сдался Андрей. — Помнишь, несколько лет назад ты принесла из библиотеки брошюру на немецком языке и мы с тобой, когда переводили ее, здорово поругались?

— Да, помню. Но почему ты вспомнил об этом?

— А вот почему. Полгода назад я показал статью Владимиру Сергеевичу, и мы долго ее обсуждали. В самый разгар нашего разговора в комнату вошли Сельгин и Шаврин. Сельгин, как всегда, ехидно улыбался, а на лице Шаврина было выражение тупости, от которой меня просто тошнит. Владимир Сергеевич тогда сказал, что немецкие специалисты еще до войны опередили нас в области протезирования чуть ли не на двадцать лет. Помню, он похвалил немецкого профессора, написавшего статью. И вот сейчас…

Конец ознакомительного фрагмента.