Найти свой остров

Алла Полянская, 2014

С самого детства все считали Нику немного не от мира сего, но открытая душа и доброе сердце с лихвой компенсировали все ее странности. Вот и сейчас, увидев, как упавший с моста автомобиль медленно уходит под воду, она, ни секунды не раздумывая, бросилась на хрупкий лед и вытащила из тонущей машины водителя и пассажиров… Максим Матвеев был поражен: как одна женщина смогла спасти от верной гибели троих сильных мужчин? Но гораздо больше его волновал другой вопрос: кто подстроил аварию? А на следующий день на Нику напали, она сама чудом осталась жива. Теперь уже Матвеев знал: простой благодарностью дело не ограничится, он пойдет на все, но выяснит, кому она могла помешать. Он еще не подозревал, что встреча с Никой вовсе не была случайной и их судьбы связаны между собой гораздо крепче любых уз…

2

Когда-то Матвеев любил командировки. С того еще времени, когда окончил институт и поступил на работу в умирающее архитектурное управление, и его, не успевшего обзавестись семьей, посылали во все командировки подряд. Он любил поезда — его совершенно не угнетала верхняя полка, накрахмаленное до фанерного состояния белье, храпящие соседи — он любил открывать для себя новые места, колесить по стране, смотреть в окно вагона и видеть поля, леса, города, деревни, поселки и станции. Он жадно вглядывался в мелькающую за окном бесконечную ленту, думая о том, что там тоже живут люди — растят детей, думают о каких-то своих делах, ходят друг к другу в гости, и он никогда не узнает их, а они не узнают его. Но крохотная часть их жизни пролетает мимо него в окне вагона и остается с ним навсегда.

Матвеев вообще интересовался людьми. И дома, которые он проектировал, всегда имели свое лицо — потому что он проектировал их для разных жильцов. Как не бывает одинаковых людей, так и одинаковых домов тоже не бывает. И типовая застройка вызывала у Матвеева странное чувство: с одной стороны, он радовался за тех, кто въезжал в новые квартиры, с другой — ужасался безликости проектов. Ему хотелось строить что-то другое.

Времена постоянных командировок ушли безвозвратно, и в двадцать четыре года Максим оказался предоставлен сам себе — в эпоху дикого капитализма его диплом архитектурного института так бы и канул в Лету, если бы не особенное везение, которым наградили его боги при рождении. Матвеев был везучий сукин сын: он переступал яму, в которую обязательно падали остальные, он всегда успевал вскочить в уходящий автобус, в очереди ему всегда доставался товар, даже если после него он и заканчивался. Матвеев знал о своем необычайном фарте, хотя никогда не надеялся только на него — его дела всегда шли неплохо. Он быстро сходился с людьми, обрастал приятелями, в самом неожиданном месте у него мог оказаться шапочный знакомый, с которым он сердечно рад был повидаться. Он помнил все имена и лица, горести друзей расстраивали его, а удачи — радовали, и его все любили за эту легкость, светлую какую-то открытость. И он интересовался людьми, умел слушать их, сопереживать и помогать, и оттого шагалось ему по жизни весело и шумно. Он решительно не понимал, как можно бояться жизни, с веселым прищуром глядел на то, что его окружает. Словно жил на верхней полке вагона: поезд едет, а он смотрит в окно, попутчики что-то бубнят, и можно поспать, или поговорить за жизнь, или спросить у проводницы чаю с лимоном и порционно упакованным рафинадом… Матвеев был убежден, что механизм его жизни работает в основном правильно.

Правда, теперь он на поездах не катается — обзавелся машиной, водителем, охраной, и это не то чтоб тяготило его, он понимал необходимость подобных мер, но при этом чувствовал себя так, словно поезд идет без остановок, а в купе он теперь отчего-то один. Впрочем, времени думать об этом практически не оставалось, и только когда нужно было ехать куда-то по делам, он всякий раз вспоминал тот год, когда работал в архитектурном управлении, встречался с будущей женой, ездил по стройкам и новые лица радовали и удивляли его.

— Что там такое, Петя?

Машина замерла в хвосте огромной пробки. Матвеев досадливо поморщился — он не любил бессмысленное ожидание. Собственно, из-за этого он сам не садился за руль.

— Сейчас узнаю, Максим Николаевич.

Охранник вышел из машины и потопал по снегу вдоль стоящих машин. Так, это надолго.

— Витя, выйди, покури.

Водитель, с благодарностью взглянув на шефа, выскочил из машины, на ходу доставая сигареты и зажигалку — курить ему хотелось отчаянно. Матвеев умел прощать людям их маленькие слабости, не требуя ни от кого невозможного. Это было одно из его правил — не требовать от человека того, чего он не может тебе дать в силу своего характера, склада личности или привычек. И, конечно, Матвеев знал, что заядлый курильщик Витя Бобров никогда не позволяет себе курить в машине, даже если едет один.

Охранник вернулся, кивнув водителю, жадно затягивающемуся дымом.

— Авария там, Максим Николаевич. — Петя сел в машину, принеся с собой запах табачного дыма и мороза. — Узкое место, фуры не разъехались, одна перевернулась, ее разгружают сейчас, потом их растащат. Часа на два-три застряли.

— Тогда надо выбираться, здесь недалеко городок имеется, переждем там.

— Наше счастье, что встречка свободна.

— Ну, значит, так тому и быть, сейчас Виктор докурит, и поедем.

Матвеев не любил ломать людям кайф — пусть водитель докурит свою сигарету, подышит воздухом, разомнется — торопиться некуда, все равно их ждут только завтра. Матвеев старался не составлять себе расписание со временем впритык, он вел свои дела не спеша, не отказывая себе в удовольствии насладиться дорогой, не погоняя при этом в хвост и в гриву подчиненных.

— Куда теперь, Максим Николаевич? — Витя устроился на водительском сиденье и посмотрел на шефа в зеркало заднего вида. — Стоять-то, пожалуй что, и холодно.

— Выруливай на встречку, возвращаемся назад. В двадцати километрах отсюда есть поворот, там городок. Пообедаем, отдохнем маленько.

Витя, понимающе кивнув, двинулся с места. Многие, стоящие в очереди, решили точно так же объехать пробку, а потому машина осторожно вывернула между двумя небольшими легковушками, и они поехали.

— А я и не знал, что там есть город. — Витя удивленно смеется. — Откуда вам все это известно, Максим Николаевич?

— Ну а ты как думал? Вот карта, все в ней указано.

— Но вы-то и без карты знаете?

— Ты из меня оракула не делай. — Матвеев посмеивается, глядя на озадаченного водителя. — Я живу на полтора десятка лет дольше, чем ты. Поездил, поглядел. Много где бывал — велика Россия, а раньше страна была еще больше, да и ездилось проще. Сел в поезд, и нет больше никакой твоей заботы.

Витя хмыкнул, призадумавшись, — он покурил, немного попрыгал на морозном воздухе, разминая ноги, и теперь дорога была снова ему в радость. А впереди маячил сытный обед — шеф всегда накормит, а может, и в гостинице отдохнут до завтра — как карта ляжет. Спроси Виктора Боброва, где бы он хотел работать, если б у него был выбор, и он бы сказал — а вот здесь, граждане, где я есть, тут мне и быть, и отвалите с вашими предложениями. Все было по нему: и работа водителем, и машина, которую он содержал в идеальном порядке, и шеф, нормальный мужик, который никогда не станет помыкать тобой или песочить зазря. А ведь бывало всякое, за свои двадцать семь лет Витя успел повидать разных работодателей и наслушаться историй от коллег. Но они не имели к нему никакого отношения: платил Матвеев исправно, не скупясь, в командировках не гнушался за одним столом с охранником и водителем отобедать и с пониманием относился к потребностям обслуги — чего ж еще желать? Благодаря этой работе спокойно живет его семья: мать, жена Анжелка и близнецы-трехлетки, Пашка да Машка. И шеф — человек душевный, а от добра, как известно, добра не ищут.

Начал падать снег — крупными хлопьями, дворники едва справляются.

— Снег-то как некстати… — Витя вздыхает. — Ехать по темноте да по снегу — чего уж хуже.

Поворот еще виден, дорогу припорошило, но проехать можно, и Витя, повернув, увеличивает скорость — скоро, похоже, все занесет.

— Максим Николаевич, да это не город, а скорее поселок.

И хотя на карте указано, что данный населенный пункт не что иное, как город Красный Маяк, но городом его, конечно, можно назвать с большой натяжкой. В центре застроен пятиэтажками, похожими друг на друга, как спичечные коробки, а дальше уж разбегались во все стороны частные дома и домики. Ухабистые улицы, мордатые коты, сидящие на столбиках ворот, припорошенные снегом, бредущие по пузо в сугробах по своим, лишь им одним ведомым, кошачьим надобностям, их здесь отчего-то великое множество — рыжих, серых, черных, пятнистых, — и сразу видно, что чувствуют они себя хозяевами. Красный Маяк — котопросветленный город, и это понравилось ему отчего-то с ходу.

— Ишь ты, какая прорва котяр! — Петя весело хихикает. — Это ж надо! Просто выставка целая!

— Да, необычно. — Матвеев с удовольствием рассматривает симпатичные хищные морды. — Видимо, живут здесь люди приятные и добродушные. Я вот что по жизни заметил: люди, не любящие кошек, на поверку оказываются теми еще гадами. Ну вот хотите верьте, хотите нет — а это так.

— Если подумать, то оно и правда. — Петя озадаченно чешет макушку. — Был у нас в доме старикашка один, кошек дворовых гонял, ненавидел люто. И все один, ни к нему никто, ни он никуда. А потом оказалось, что была у него семья, дети были, внуки — а только шарахались они от него как от чумы — он их изводил по-всякому, пока не ушли от него, и жена его бросила: как дети выросли, у сына поселилась. И ладно бы по пьяной лавочке он это делал, так нет же, на трезвую голову — говорят, всякие пакости измышлял, чтоб детям и жене боль причинить. Я не знаю, зачем ему это было нужно, но вот кошек он ненавидел страшно, факт. И еще можно вспомнить…

— Все, приехали. — Витя паркует машину на стоянке. — Тут всего-то одна площадь, видать, на ней вся здешняя цивилизация.

— Ну так выйдем и познакомимся с обитателями этой планеты. — Матвеев, посмеиваясь, выбрался из машины. — А морозец-то, пожалуй, нешуточный, да и снег валит обстоятельно. А это только ноябрь…

Он огляделся по сторонам — занесенный снегом Красный Маяк выглядел достаточно убого. Это был один из тех городков, которые выстраивались вокруг какого-нибудь предприятия. И трубы завода виднелись — значит, все правильно, и он еще работает, раз городок этот жив и коты в нем благоденствуют.

Витя припарковал внедорожник на небольшой стоянке, неожиданно забитой машинами. Присмотревшись к номерам, Матвеев понял, что не ему одному пришла в голову мысль переждать дорожную пробку в Красном Маяке — машины были с номерами из разных мест. И снова Матвееву подумалось: сколько людей едут отовсюду по разным делам, а дорога одна на всех, и этот городишко теперь тоже один на всех.

Площадь оказалась просторной, посреди нее был круг, на котором росли три огромные ели — сорок ярусов насчитал Матвеев. Ели стояли, словно взявшись за руки, припорошенные снегом, они выглядели заблудившимися посреди людских жилищ, и Матвеев про себя подивился такому дизайнерскому решению.

— Ишь ты, красавицы какие! — Витя озадаченно крутит головой. — Холеные!

И правда, подумал Матвеев. Именно — холеные. Не заблудившиеся, а хозяйки этой городской площади, и люди им все условия создали и продолжают исправно им служить.

— Да, хороши. — Матвеев уже продрог на морозе, снег моментально покрыл ему голову. — Ну, что, братцы, пора нам где-то приземлиться и ввести в организм нужное количество белков, жиров и углеводов. Да и от снега укрыться, ишь, как валит — сугробами целыми.

Площадь со всех сторон окружили дома. Они отличались от типовой застройки панельного убожества. Они были сработаны из красного кирпича, имели некоторые архитектурные изыски в виде башенок, лепных украшений и полукруглых окон. Матвеев знал эту застройку конца пятидесятых прошлого века, и она была не худшей из того, что тогда строилось. Видно было, что некоторые здания заняты администрацией, а некоторые — жилые, и на первых этажах разместились магазины и кафе.

— Пожалуй, нам сюда. — Матвеев решительно направился к зданию с надписью «Гостиница «Жемчужина» на фасаде. — Петь, меня здесь не от кого защищать, расслабься.

— Работа такая, Максим Николаевич.

— Ну разве что работа.

Они пересекли площадь и остановились у двухэтажного здания, втиснувшегося между двумя пятиэтажными домами. И тут же на первом этаже был ресторан с аналогичным названием. Фасад небольшой, с мезонином, здание оказалось зажато между домов. Тем не менее по два больших окна по бокам от колонн все-таки получилось, и Матвеев про себя усмехнулся — пожалуй, тут ничего иного нельзя было построить, хотя этот мезонин… а с другой стороны, кто он такой, чтобы критиковать неведомого архитектора? Мезонин так мезонин, бог с ним.

Как только гости сдали в гардероб верхнюю одежду, вежливый молодой человек мигом провел их в ресторан, устроил за столиком, тут же подбежала официантка в синем платье, скромно прикрывающем колени, подпоясанная клетчатым передником, сунула им в руки кожаные книжечки меню и поинтересовалась, не принести ли чего прямо сейчас.

— Нет, спасибо, дождемся заказа. Как вы, ребята?

— Да подождем, Максим Николаевич. — Петя согласно кивнул. — Зачем перебивать аппетит, желудок — он порядок любит.

— Ну и ладно. Сейчас выберем и закажем.

Официантка, улыбнувшись, отчалила к очередному посетителю, а Матвеев углубился в меню. Его вкусы в еде были вполне непритязательными: суп из грибов, картошка-пюре с хорошо прожаренным стейком, салатик из свежих овощей и томатный сок. Он любил есть это с детства и искренне не понимал вкуса экзотики, которой в последние годы было кругом в изобилии.

Сделав заказ, Матвеев огляделся. Зал был вполне просторным для ресторана в таком захолустье и очень прилично обустроенным. Столики с белоснежными скатертями, начищенные приборы, белые тарелки, аккуратный и вышколенный персонал. Матвеев представить себе не мог, кто здесь устроил этот райский уголок, а главное — зачем? Вряд ли местные жители станут заказывать тут еду — по меркам Москвы или Питера, она стоит копейки, но по местным меркам, это не очень доступные цены. А ведь есть еще гостиница… Матвеев одернул себя — что за дурацкая у него манера совать нос в чужие дела! А все любопытство, будь оно неладно. Ну, какая, казалось бы, разница ему, кто и зачем отгрохал в дыре такую красоту, а вот, поди ж ты, интересно!

Зал был наполнен посетителями; как определил Матвеев, почти все они приезжие — это их машины теснились на стоянке, где сейчас отдыхает и его внедорожник. Вот две женщины, похоже, это их машина с московскими номерами стоит рядом с его. Москвичей видно сразу: деловые, одетые с офисным шиком, в дорогих часах, с безупречными улыбками и прическами. Матвеев не понимал таких женщин и сторонился их, они казались ему искусственно выращенными в какой-то кислотной среде, враждебной человеку. Ему гораздо ближе и понятнее казалась только что вошедшая пара: полноватая блондинка в синих джинсах и голубом свитере — немного взлохмаченная, с доверчиво распахнутыми синими глазищами и безмятежной улыбкой. Дама пришла в компании солидного мужика примерно его лет. Костюм его Матвеев оценил, отчего-то вспомнив Панфилова с его вечными туфлями по бешеной цене… впрочем, не похоже, что это парочка, хотя мужику блондинка явно нравится. Матвеев мысленно ухмыльнулся: не перевелись еще мужики, которые ценят таких вот кровь с молоком уютных женщин. Но ему самому подобные никогда не нравились — ну куда с ней? Ни в поход, ни в спортзал, ни на лыжах покататься, ни в теннис поиграть. Джинсы напялила, бестолочь, и свитерок в обтяжку… хотя грудь хороша, а руки очень изящные, и глаза синие, доверчивые… Таких глаз не должно быть на лице взрослой тетки.

А вот семейство — муж с женой и тремя детьми, похоже, погодками, старшему лет тринадцать. Улыбчивые дети, похожие друг на друга, как пятаки в копилке, даже младшая девочка с такими же, как у братьев, светлыми волосами, голубыми глазами и ямочками на щеках. Матвеев вспомнил Маринку и снова мысленно улыбнулся — дочь уже выросла, учится в далеком Лондоне, но когда-то и она была такая вот маленькая, всегда радостная, открытая навстречу жизни и людям — вся в отца, как ворчала Томка, но ворчала несерьезно, больше для порядка. Жена была в их семье Торквемадой — так она сама себя называла и считала, что без ее чуткого руководства и постоянного вмешательства муж и дочь пропадут — как есть пропадут! И когда Томки пять лет назад не стало, Матвеев почти что пропал, и только необходимость заботы о Маринке и пятилетнем Димке удержала его от темного отчаяния и беспросветной депрессии. Он решительно не знал, как жить без Томки — она была частью его самого, как правая рука или полушарие мозга. Она твердой рукой вела корабль их семьи по бурным волнам быта, она делала кучу разных дел, решала множество вопросов, о существовании которых Матвеев и не подозревал. Томка не умела, так как он, безоговорочно сходиться с людьми, она жила осторожно, словно ступая по минному полю, и все у нее было выстроено логично, под линеечку, все в полном порядке. Она и умерла, оставив ему целый свод инструкций по эксплуатации квартиры и окружающему быту, и Матвеев с Маринкой не утонули в мелочах именно потому, что Томка направляла их верной рукой — и после смерти.

Теперь Торквемадой в их доме стал Димка. К десяти годам выяснилось, что от отца ему передалась только страсть к рисованию, а все остальное он взял от матери. Глядя на Матвеева темными Томкиными глазами, Димка строго интересовался, позавтракал ли родитель и когда прибудет домой, напоминал, что денег на хозяйство надо оставить, а Анна Петровна — бестолочь, и надо бы ее рассчитать.

Матвеев вздохнул. Димка так и не походил в детях — когда не стало Томки, в их доме словно погасло то теплое, ровное свечение, что делало их квартиру именно домом, а Диму и Маринку — детьми. А когда уехала в Лондон Маринка, стало еще хуже, пришлось нанимать гувернантку и экономку, и бог знает, что бы из этого вышло, если бы не Димка-Торквемада, который, как и Томка, шел верной дорогой, вооружившись оставленными матерью инструкциями и его собственными. Матвееву иногда казалось, что жена и не умерла вовсе, а просто улетела в космос — наводить там порядок. И дом катился по раз и навсегда проложенным рельсам порядка, но вот свет погас, да… Матвеев знал, что не сможет впустить в свою жизнь другую женщину — после Томки, — не только сейчас, а, может, и никогда. И иногда просыпался ночью, явственно ощущая запах ее волос.

— Максим Николаевич, а снег-то валит и вовсе не на шутку! — Витя встревоженно смотрит в окно. — Поди, заметет дорогу совсем…

Матвеев оторвался от стейка и тоже посмотрел в окно. Снег валил крупными хлопьями, да так густо, словно ему за это платили большие деньги.

— Эдак не выедем, надо сейчас выдвигаться. — Витя с сожалением отставил чашку с чаем. — Иначе сегодня нам не поспеть нипочем.

— Ну, приедем туда, а там пробка. Будем стоять в хвосте — хорошо, если часа два, а по снегу и вообще неизвестно сколько. Потом в потемках ехать почти двести километров — хорошо, если снег прекратится. А если нет? — Петя вопросительно глянул на шефа. — А к завтрему хотя бы пробки не будет, да и посветлу ехать всяко лучше, чем в темноте.

Матвеев хмурился, хоть и понимал, что охранник прав — только уж очень не хотелось ему оставаться на ночь в этом захолустье. Но делать, похоже, нечего.

— Ты прав. Сейчас вот поедим, и закажи номера, заночуем здесь. — Матвеев снова налил себе сока из кувшина. — Узнай, где можно на ночь устроить машину, и принеси мою сумку. Спешить некуда, экстрим нам ни к чему.

Витя благодарно смотрит на шефа — ну разве не умный он мужик? Другой бы при таких деньгах в грош бы не ставил мнение какого-то охранника, а этот умеет признать чужую правоту. Перспектива продираться сквозь ночь и метель не греет, но теперь об этом можно не беспокоиться. Надо Анжелке позвонить, но это не к спеху… Витя подвигает к себе чашку и наливает подостывшего чаю.

— Как там дети, Витя?

— Спасибо, Максим Николаевич, здоровы, слава богу.

— Новый год скоро. Детвора любит этот праздник.

— А кто ж не любит! — Витя улыбается, приглаживая светлый чуб, упавший на лоб. — Я вот тоже люблю, с детства еще. Мать меня одна растила, а, однако ж, елка всегда была у нас до самого потолка, и подарки не хуже, чем у других, и на столе тоже… Сейчас думаю — как она умудрялась?

— Мать есть мать. — Матвеев отставил стакан. — Нет такой вещи, которую она не сделает для ребенка. Если она настоящая мать.

Петя, допив чай, поднялся и вышел — Матвеев, задумавшись, едва это заметил. А ведь, пожалуй, интересное решение — вот так вглубь построить дом, да если парковка подземная, то…

— Номера заказаны, Максим Николаевич. Идемте, провожу, а потом мы машину отгоним и вещи принесем. — Петины глаза довольно блестят. — Тут, оказывается, стоянка есть гостиничная.

Матвеев поднимается и бредет следом за охранником. Номера рядом — один для него, второй для водителя и охранника. Петя знает, что шеф не любит излишеств, а потому не стал заказывать люкс. Обычный номер с удобной кроватью и чистой ванной, большего и не требуется. Не то чтоб Матвеев был аскетом, но искренне не понимал, зачем ему в номере спутниковое телевидение, которое он не смотрит, мебель красного дерева и золотой, к примеру, унитаз.

— Ну, раз все так устроилось, то я, пожалуй, поработаю. — Матвеев смотрит в быстро темнеющее окно, за которым сплошная стена снега. — Ты взгляни, что делается…

— Сейчас мы вещи принесем, Максим Николаевич. — Петя осматривает номер. — А вы уж, будьте добреньки, отсюда никуда, а то мало ли что.

Матвеев саркастически хмыкнул. Весь этот марлезонский балет с охраной придумал Сашка Панфилов — его компаньон, давний институтский друг и первый министр, так его называла когда-то Томка. Панфилов занимался в их фирме всеми решительно вопросами, кроме собственно архитектуры — и хотя у него где-то пылился точно такой же диплом, как и у самого Матвеева, среди множества разнообразных талантов Панфилова не значились только два: он совершенно не умел танцевать и категорически не умел проектировать здания сложнее сарая. Зато во всех остальных вопросах Матвеев целиком на него полагался. Панфилов нанимал персонал, вел переговоры с клиентами, вникал в офисные разборки, казнил и миловал, и вообще следил, чтоб все колесики их сложного делового механизма вертелись четко, без сбоев и авралов. Он умел меняться, как хамелеон, если это было зачем-то нужно, но всегда и во всем чувствовалась его твердая рука. Без Панфилова фирма не стала бы тем, чем есть сейчас, — но без Матвеева фирмы не было бы вообще. Потому что это его талант обеспечивал массу клиентов, а четкое, порой и жесткое руководство Панфилова — деловую репутацию. У них не случалось накладок, нестыковок, неточностей — все расчеты были точны, все работы производились в срок, и то, что строилось по проектам, разработанным Матвеевым и его сотрудниками, было качественным, удобным и прочным.

— Вот, Максим Николаевич, ваша сумка. — Петя где-то уже успел оставить дубленку, но на ботинках еще не истаял снег. — Светопреставление там, не иначе! Метель, в двух шагах потеряешься. Машину поставили, тут подземная стоянка, представляете?

— А где ж ей быть? Здание вытянуто от фасада, понятно, что только подземная стоянка и может тут быть, иного места для нее не найти. — Матвеев подмигнул Пете. — Часов в восемь пойдем ужинать, напомнишь мне.

Сам Матвеев вполне мог и забыть об ужине. Достав из походной сумки ноутбук, он включил его и облегченно вздохнул — интернет наличествовал. Что ж, не все так плохо. А главное, никто не мешает.

Словно в ответ на его мысли зазвонил телефон.

— Макс, ты где? — Панфилов в далеком Питере сидит в кабинете, знать не зная, какая снежная буря стучит в окна его другу и партнеру. Матвеев улыбнулся, представив себе Панфилова — тощего, как жердь, в сером безупречном костюме и дорогих туфлях. — Что там у вас, доехали?

— Привет, Сань. Нет, тут на дороге авария случилась, ее перекрыли — мы заночуем в гостинице, тем более что метель — не поверишь, давно такую не видел.

— Это где ж у нас в ноябре взялся снег? — Панфилов смеется. — Поспеешь к завтрему или перезвонить и отодвинуть встречу?

— Вот завтра и скажу. Как погода позволит. Мне тут мыслишка одна пришла… обсчитаю и пришлю тебе, проверишь почту.

— Ну, тогда мешать не буду. — Панфилов вздохнул. — Помнишь, как мы Новый год на островах встречали?

— Не напоминай, до сих пор вкус этого их бананового пойла во рту. Сань, расчеты, что я пришлю тебе, могут показаться им очень смелыми. Эти ребята раньше с нами не работали, и тут вдруг такая срочность — в три дня все решили и встречу назначили, тоже срочную. Где ты их взял только, торопыг таких?

— Да сами пришли. — Панфилов посопел в трубку, помолчал, что-то обдумывая. — Они как раз за срочность все по двойному тарифу оплатить согласились. А что не так?

— Да все как-то не так, Саш. И чем дольше я вникаю в их проект, тем больше убеждаюсь, что нам с ними встречаться рано. Три дня — не срок, что я успел…

— Ну, вот же сутки у тебя остались — поработаешь. Они хотят встретиться и посмотреть, что ты им можешь предложить, а у тебя уже есть что предложить.

— А ты их видел? Ну, кого-нибудь из них?

— Нет, но предоплату они внесли и не пикнули, а это значит, что нужда у них вышла крайняя. Так что на Новый год снова можем поехать на острова, банановую шипучку потреблять.

— Только не надо меня пугать, я пуганый.

Панфилов громко захохотал и отключился, Матвеев отложил трубку, все еще улыбаясь, взглянул на окно. Да, дела… Первобытная метель словно решила засыпать этот городишко окончательно, и Матвееву вдруг представилось, как разноцветные коты, сбившись в кучу, греют друг друга и прячутся в берлогах, как медведи. Но, конечно, это не так — скорее всего, они разбрелись по домам и спят, свернувшись уютными калачиками кто где.

Матвеев снова взялся за телефон.

— Димка, ты как?

— Привет, пап! — Звонкий голос сына порадовал его невероятно. — Нормально. Уроки выучил, сейчас вот англичанка придет… Пап, ты домой когда планируешь?

— Не знаю, Дим. Застряли мы тут — на дороге фуры, понимаешь, не разъехались, да еще снег повалил — не поверишь, стеной! Мы в гостинице, в городке Красный Маяк. Можешь на карте найти.

— Пап, какая карта, есть интернет. Так, Красный Маяк… ого, двести километров от Питера, стекольный завод там у них и кошачья столица. Знаешь, что у них есть музей кошек? Фигурки всякие, картинки… я, пожалуй что, просмотрю. Ты кошек видел?

— Во множестве!

— Там легенда есть местная о кошачьей мести, и горожане кошек очень уважают. Взять, что ли, и нам котенка? Как думаешь?

— Да мне-то… Возьмем, если хочешь.

— Так ты домой когда, пап?

— Может, через пару дней. Как вы с Анной Петровной, ладите?

— Да что мне с ней ладить… Ладно, пап, англичанка пришла, потом созвонимся.

Матвеев вздохнул и отложил телефон. Димка очень быстро вырос, и он разговаривает с ним как со взрослым. Матвеев понимает, что неправильно это, но что тут поделаешь? Вырос без матери, на руках у многочисленных гувернанток, репетиторш и прочих нанятых людей, и хотя Матвеев старается проводить с сыном все свободное время, но много ли его, времени-то? Мать нужна ребенку, а Томка… она улетела с космолетом устраивать правильную жизнь на другой планете. Дело нужное, конечно, а только без нее им никак… скоро пять лет уже никак.

Он открыл программу и погрузился в работу. Самое логичное и упорядоченное дело в мире — строительство дома. Балки, стены, арматура, фундамент — то, что делает строение прочным. А окна, крыша, общий замысел и его воплощение — то, что делает дом собственно домом. Прошли времена безумных башен на коробках казарменного типа. Сейчас можно проектировать и легкие венецианские окна, и мезонин с колоннами, и… да многое можно, если есть деньги и доверие к архитектору. Матвееву достаточно самому взглянуть на место, где планируется стройка, на людей, которые станут жить в доме, — и он видит именно их дом, в котором им будет хорошо растить детей, радоваться, куда они станут приезжать после работы или путешествий. Дом, по которому они будут скучать. И он будет ждать их — словно всегда стоял в том самом месте, был невидимым, а Матвеев просто каким-то образом сделал его видимым и осязаемым. Линии, расчеты, ошибиться нельзя ни в чем, иначе дома не получится, и он будет торчать, как больной зуб, лишний и раздражающий.

— Максим Николаевич, вы насчет ужина просили…

Он оглянулся — Петя топчется у порога, понимая, что помешал шефу, — но приказано было…

— Петь, вы там закажите себе чего хотите, и мне что-нибудь… но пусть сюда принесут.

— Да что ж вам заказать? Кухня здесь приличная. Сырников, может? На ночь чтоб не тяжело.

— Да хоть и сырников. И какао пусть принесут, если есть, большой кувшин. Ну и печенья там… в общем, пусть сюда подадут, некогда мне.

Петя, вздохнув, прикрыл за собой дверь. Вот всегда так с шефом. Нет чтоб как все люди — посидеть в ресторане, заказать что-то особенное, расслабиться… А он сидит в номере, что-то снова считает, пишет, ходит по комнате, бормочет про себя, исправляет — такому хоть ты омаров подай, хоть тюрю, съест и не заметит. Никакой солидности. Петя по-доброму улыбается — ни за какие коврижки не пошел бы он в другое место работать, чтоб помыкал им избалованный, заевшийся богатей. А Матвеев хоть и шеф, но человек понятный, простой и необременительный: не пьянствует, не склонен к приключениям, не связывается с непотребными девками, нет у него скрытых или явных пороков, уберечь от последствий которых самый лучший охранник не в силах, ни самодурства нет, ни упертости господской. Понимает, что он, Петя, на службе состоит и ему в некоторых случаях виднее, как надо поступить. В общем, не работа, а мечта.

— Ну, где наш-то, скоро? — Витя совсем извелся, ожидая. — Есть охота.

— Велел заказывать, чего душа просит, а ему в номер подать. Так что ты давай, заказывай, и на меня тоже не забудь, а когда для шефа будет готов ужин, я провожу официанта до номера.

— Так и знал. Давай, что ли, и мы в номере поедим? Футбол посмотрим, пивка попьем.

— И то.

Матвеев почти и не заметил возни официанта, звона расставляемой посуды — на него снизошло вдохновение, и он, ухватив мысль за хвост, уже знал — задачу он решил и завтра покажет заказчикам готовое решение, а это существенно сократит время строительства. Пусть знают, что не зря они заплатили по грабительскому счету Панфилова, а то, что счет грабительский, Матвеев не сомневался — уж больно доволен Сашка. Так доволен он бывает, только когда удается срубить с клиента денег по максимуму. Панфилов никогда не зарывается, никогда не отнимает последнего — но если он видит, что клиент в состоянии заплатить, тут уж он не стесняется. Впрочем, чего стесняться — людям нужно зарплату платить и прочее. Бесплатно только одуванчики цветут.

— Максим Николаевич, вы бы поели.

Петя знает уже, что у шефа, как он сам выражался, пошла волна — но волна волной, а человек должен есть, и еда, опять же, остынет, если не оторвать шефа от его расчетов. Плавали, знаем, — так и простоит еда до утра нетронутой, а потому нужно напомнить, что ужин подан и его надо съесть.

— Что ты говоришь, Петя?

— Покушайте, а то ведь голодное брюхо к учению глухо.

— Хитрец. Вывернул наоборот поговорку-то: сытое брюхо к учению глухо. — Матвеев отложил чертежи. — Что ж, и правда поем. Пахнет неплохо. А ты-то что же?

— Нам тоже в номер принесут, чего там в ресторане рассиживаться. — Петя хмыкнул, всем своим видом выражая презрение к такому времяпрепровождению. — Вы, пожалуй, до утра сидеть будете, так хоть поешьте по-людски, а то знаю я…

— Не ворчи. Иди отдыхай, я никуда не собираюсь выходить. Работы невпроворот.

— А метель-то не затихает.

— Да, разгулялась, хорошо, что здесь остались. Ступай, Петя, будет нужно — позову.

Вздохнув, охранник выходит. Его, конечно, гложет мысль о том, что он нарушает инструкции и не находится с «объектом» постоянно, но, с другой стороны, никто отродясь не покушался на шефа. Человек он мирный, опять же не склонный искать неприятностей на свою задницу. К тому же, раз сказал, что будет работать, значит, будет, не первый день они вместе ездят, чтоб не изучить привычки «объекта» до мелочи.

Петя заходит в номер, куда уже подали ужин. Похоже, сегодня можно будет и поспать — в такую метель ни один человек в здравом уме не сунется наружу.

* * *

В соседнем с ними номере человек достал из сумки детали и тихо, неспешно, начал собирать винтовку. Он никогда не откладывал важные дела на последний момент, а что в жизни важнее работы?

И обстоятельства сложились так, что он эту работу выполнит уже завтра, а это значит — двойная оплата и еще один плюс к репутации. Он тихо насвистывал, собирая оружие, детали мягко позвякивали, соединяясь в нечто прекрасное и совершенное. Он любил этот момент — когда из кучи железок возникает изящное смертоносное творение. Он любил свою винтовку — всякий раз это была одна и та же модель, и другой ему не надо.

Эта винтовка была особенной, и человек с сожалением подумал о том, что ее придется оставить. С другой стороны, не так часто такое оружие может пригодиться, но случится срочность — пойди найди такую.

Оптический прицел подсоединяется последним. Человек удовлетворенно хмыкнул и любовно погладил оружие. Из всех открытий человечества он считал самыми великими изобретениями порох и одноразовые подгузники для детей.