Невозможность страсти

Алла Полянская, 2015

Лена заехала домой во время обеденного перерыва и застала хрестоматийную картину: муж в спальне с лучшей подругой. В тот момент Лена поняла: они с Сергеем давно стали чужими и это отличный повод поставить точку в их несчастливом браке… Но неожиданно мысли о неудавшейся личной жизни вытеснили другие события – парень в дорогой одежде, которого они с подругой Ровеной подобрали на городском пляже. Незнакомец явно попал в беду и ничего о себе не помнил… Личность его удалось установить быстро, а вот вопрос, кто его похитил и зачем стерли память, оставался открытым. Но не это беспокоило Лену, а то, что Ровена, ее непробиваемая и никогда не унывающая подруга, явно проявляет к подозрительному незнакомцу повышенное внимание. Подруги еще не знали, что им придется пережить по вине странного парня, найденного ими на пляже…

5

Когда-то она была высокой, гибкой, смуглой, с тонкой талией и высокой грудью. Её волосы, каштановые и вьющиеся, спускались до пояса, а её лучистые зелёные глаза, раскосые и осенённые великолепными ресницами, смотрели с весёлым дерзким вызовом — ну-ка, поглядите на меня, хороша? Она была хороша. Люди оглядывались ей вслед, она не шла — танцевала, словно слушала одну только ей слышную музыку, и голос её, немного хрипловатый, звучал обещанием. Ей было семнадцать лет, и Лена, тогда девятнадцатилетняя, ощущала себя рядом с ней серой мышью, бесцветной недокормленной молью, вылетевшей из шкафа с синтетическими куртками.

В женщине, лежащей под серой больничной простынёй, не осталось ни обещания, ни музыки, ни вызова. В ней вообще почти ничего не осталось. Обтянутые изжелта-серой кожей кости и глаза, глядящие будто из колодца, затравленный умоляющий взгляд которых означал одно: жизнь очень круто обошлась с этим человеческим обломком и смерть для неё — лучший выход, и он уже совсем рядом.

— Лена…

Она потянулась к ней, Лена инстинктивно отступила назад — она не хотела, чтобы эти руки касались её, словно смерть может быть заразной.

— Я надеялась, что ты придёшь, всё время надеялась…

Варвара шепчет, и рука её бессильно падает на постель, а Лена смотрит во все глаза на то, что лежит на кровати, но соотнести это с той Варварой, которую сохранила её память, не может.

— Давно ты здесь?

— Третий месяц. — Варвара смотрит на неё взглядом побитой собаки. — Я знаю, знаю: нет у меня права о чём-то тебя просить… но я не за себя прошу. Послушай меня, послушай, только не уходи…

— Я слушаю. — Лена уже справилась с собой, отгородившись от Варвары стеной в своей обычной холодной манере. — Зачем я тебе понадобилась? Нужны деньги?

— Деньги… — Варвара закашлялась, и Ника бросилась к ней, чтобы поднять ей подушку повыше. — Спасибо, милая, спасибо. Деньги… мне уже не нужны, мне ничего не нужно.

— Зачем ты посылала за мной?

— Это здешний, больничный адвокат. — Варвара помолчала, будто собираясь с силами. — Я скоро умру, знаешь?

— Ну, судя по твоему виду, похоже на то.

За её спиной ахнула в ужасе Ника. Лена поморщилась — ох уж эти добрые люди! Ведь знать не знает, что за птица приземлилась на этой койке, а туда же, ужасаться бросилась.

— Ты честна, как всегда. — Варвара закрыла глаза. — Ну, я другого и не заслуживаю, конечно. Я это знаю. Просто молодая была, глупая, не думала ни о чём, кроме удовольствий, всё казалось, что мне весь мир что-то должен… ну, теперь-то поняла, что почём в этой жизни, а толку…

— У меня мало времени.

— Это у меня мало времени. — Варвара выдохнула и замерла, словно пережидая боль. — Послушай. Я много чего натворила в жизни. Но вот что важно. У меня есть дочь. Ей пошёл шестой месяц, если она ещё жива, конечно. Они забрали её у меня, но я думаю, что она жива, я чувствую… Найди её, пожалуйста, найди, Христом Богом прошу, не дай ей пропасть.

— Где она и кто её забрал?

— Возьми у меня… под подушкой…

Лена с опаской подошла к кровати и, превозмогая брезгливость, просунула руку под подушку, нащупав пакет.

— Это?

— Да, это. — Варвара протянула руку. — Там фотография, видишь? Дай её мне, дай, хочу ещё раз на неё посмотреть.

Лена открыла плотный конверт из пластика. Какие-то справки, записи, бумаги — и несколько фотографий. На одной — Варвара с младенцем на руках. Ещё не такая страшная, но уже заметно больная. И Лена вдруг подумала: а если это СПИД?

— Вот она, моя девочка, мой ангел… — Варвара снова закашлялась. — Её зовут Яна… ну, я её так назвала. Теперь её зовут как-то по-другому, наверное. Ей на этом фото два с половиной месяца. Три месяца назад её у меня отняли. Здесь, в этом городе. Я… все эти годы работала за границей. В Голландии, потом в Турции…

— Кем работала?

«Кем ты могла работать, если не получила никакого образования! — Лена сжала кулаки. — Кем ты ещё могла работать, если всё, что ты умела и хотела, — это лежать на спине с раздвинутыми ногами! Господи, как же я ненавидела тебя, как же я желала тебе смерти — лютой, страшной, и даже сейчас мне не жаль тебя нисколько, потому что ты разрушила мою жизнь до основания, просто так, походя, потому что тебе казалось, что моя жизнь ничего не значит и что я слишком много получила, причём незаслуженно! Конечно, я знаю, кем ты «работала», — но я хочу это услышать от тебя, мне плевать, что ты умираешь, что твоя жизнь была кошмаром, мне плевать — я хочу это услышать. Да, я злобная и мерзкая сука, но это ты когда-то сделала меня такой, убив во мне всё, что было хорошего. Так скажи же мне то, что я хочу услышать, и я плюну тебе в лицо и уйду, а ты подыхай и знай, что я никогда не помогу тебе ни в чём».

У Лены даже виски заломило от ярости. Через столько лет труп её врага всё-таки проплывает мимо неё. И не то чтобы она сидела на берегу реки, но если вдуматься — да, сидела. Потому что когда-то давно Ровена не позволила ей отомстить. И она была права, она всегда права. И вместо того, чтобы сейчас пойти и узнать, как там дела у подруги, Лена вынуждена стоять здесь. Только осознание того, что труп всё-таки проплыл, не позволяет ей сейчас развернуться и уйти, она хочет насладиться этим моментом.

— Проституткой была. — Варвара смотрит на неё отстранённо и безразлично. — Кем я ещё могла работать, а то ты не знаешь.

— Ну, мало ли. Я надеялась, что ты меня удивишь.

— Да ничего ты не надеялась. — Варвара смотрит, не отрываясь, на фотографию. — Послушай, Лена. Ребёнок ничем перед тобой не провинился. Я не могу умереть вот так, зная, что её продадут на органы или, подрастив немного, продадут извращенцам. Эти люди… они занимаются торговлей детьми. Когда я забеременела, ко мне подошли и спросили, не хочу ли я отдать младенца в хорошую семью. Предложили денег, полный пансион до родов, а я тогда только вернулась, дома меня никто не ждал, отец спился и умер, мать тоже умерла, деревенский дом развалился, а в деревню к Ивану я вернуться не могла… я согласилась отдать малышку, не знала тогда, что такое ребёнок для матери. Когда она росла во мне, не было во всём мире роднее человека, чем она там. Я говорила с ней, любила её и поняла, что не отдам её, но сбежать не могла — куда бы я пошла. А потом я родила и два с половиной месяца была с ней, пока они искали, кому её продать… как я теперь понимаю… но я чувствую, что она жива, найди её, умоляю.

— Каким образом?

— Лен, ты что! — Ника села на кровать рядом с умирающей. — Конечно, мы найдём вашу малышку. А вы поправитесь и…

— Добрая ты душа. — Варвара погладила руку Ники. — Светлая, добрая душа… Не суди Лену, я очень виновата перед ней, и той вины мне не избыть никогда и не искупить никогда, хоть бы что я сделала, не поправишь уже. Если сможешь — помоги ей, найдите моего ребёнка.

— Отца знаешь? — Лена едва сдержалась, чтобы не уйти. — Может, отец её взял?

— Лен… Ну какой отец. — Варвара прикусила губу. — Мы тогда в гостинице работали, всю неделю шведов обслуживали. Мужики лет по пятьдесят, здоровенные, белёсые, но хорошие, добрые и нежадные. Вот и все приметы отца. А потом я поняла, что забеременела, и…

— А сейчас что с вами? — Ника взяла прозрачную руку Варвары в свои ладони. — Может, переведём вас в хорошее отделение, к нормальному врачу…

— Саркома лёгких у меня. — Варвара улыбнулась одними губами. — Неоперабельная. Где-то через месяц после родов начались боли, я внимания не обратила, а когда сюда попала, уже поздно было. Врачи говорят, что если б сразу пришла — всё равно ничего бы не сделали. Саркома — такая вещь… вот вчера и сегодня чуть легче мне стало, с аппарата сняли. Лен…

— Что?

— Прости меня, ради бога.

— Бог простит, Варя.

— Я рада, что смогла тебя увидеть и прощения попросить. Найди мою дочку, прошу тебя. Она хорошая девочка, добрая, славная, уж я знаю, она не такая, как я. Найди…

— Найду. Ну, что смотришь? Сказала — найду, значит, найду. Обещаю.

— Там в конверте завещание и все бумаги на опеку, в том числе и мой анализ ДНК. Всё заверено как надо, остальное узнаешь у адвоката. И ещё… видишь, вот фотография, где парень с усиками, лысоватый? Это Генка Филатов, это он меня свёл… с теми.

— А те — кто?

— Страшные люди. — Варвара закрыла глаза, силы её были на исходе. — Женщина, зовут Нина, маленькая такая, худая, глаза узкие, нос длинный, кожа пористая, лет тридцать пять ей, может, чуть больше. Второй — мужчина, Владимир Данилов, точно помню фамилию, в правах подсмотрела один раз. Ему сорок три, русые волосы, глаза зелёные, небольшой нос и ресницы длинные, как у бабы. Смазливый такой, типаж — увядший мальчик. Ну, из тех, кто в мужиков не вырастает. Злой и хитрый сукин сын. Но из них двух Нина опаснее, умеет из себя строить святошу. Там и другие были, просто я только этих видела. Они в квартире меня держали — на Космической — и в седьмой роддом возили на осмотры, врача зовут Паркина Жанна Дмитриевна, большая высокая брюнетка за пятьдесят… серьги с сапфирами в ушах… дорогие, старинные. Она и роды приняла — там же, в квартире.

— Точный адрес?

— Космическая, сто двенадцать, квартира восемь. Я всё время хотела убежать с ребёнком, нужно было доказать, что они меня там держали, и я кольцо своё спрятала… в маленькой комнате, под паркетом. И салфетку с кровью.

Варвара снова закашлялась, дыхание её никак не восстанавливалось, и Панфилов, молча слушавший разговор, бросился за врачом. Лена сжала конверт с бумагами. Варвару погрузили на каталку и увезли, на ходу подсоединяя капельницу, она, задыхаясь, смотрела на Лену исступлёнными умоляющими глазами, и Лена кивнула.

Что ж, пора это отпустить. Круг замкнулся.

— Жуткая история. — Ника вздохнула. — Умирает она.

— Саркома, чего ж ты хочешь.

— Неужели тебе её совсем не жаль?!

— Она убила моего отца. Нет, не жаль.

Ника, собравшаяся было что-то сказать, осеклась и испуганно отшатнулась.

— Надо узнать, как там Рона. — Лена спрятала конверт в сумку. — Кто рискнёт позвонить Валентину?

— Идём туда. — Максим, не проронивший до этого ни слова, взял Лену за руку. — Успокойся. Утро вечера мудренее, как-то мы это решим. А сейчас просто успокойся.

Лена хотела выдернуть ладонь из его руки, но не смогла. Голова болела нестерпимо, в висках стучали молотки, и она чувствовала, как сильно устала.

— Как вы вообще здесь оказались, ведь хирургия двумя этажами выше?

— Лен, нас прогнали оттуда. Там во время операций блок закрыт, никого не впускают, только больные и персонал. — Панфилов задумчиво смотрел на неё. — Да, дела. Ну ладно, порешаем.

Но Тимка, уставший ждать милостей от природы, уже набрал номер Валентина.

— Дядь Валь?!

Лицо его, напряжённое и испуганное, за миг расслабилось.

— Можно, да? Сейчас. — Он обернулся к Лене и остальным: — Операция прошла нормально, показатели в норме, она в реанимации, но мне разрешили к ней зайти.

— Может, лучше я? — Лена встревоженно смотрит на Тимку. — С тебя хватит волнений на сегодня.

— Можешь пойти со мной.

Они поднялись на этаж выше и зашли в отделение, где усталый Валентин уже ждал их.

— К чему вы сюда такой толпой явились?

— Семёныч, не бурчи. — Матвеев кивнул на Тимку: — Вот, племяша твоего сопроводили.

— Халат и бахилы надень. — Валентин подал халат племяннику. — И недолго. Она всё равно спит, так что туда и обратно. Елена, ты останься здесь, нечего в реанимации экскурсии устраивать.

Тимка поспешно натянул поверх кроссовок бахилы, нырнул в халат и скрылся за дверью. Лена поняла, что Валентин специально услал его, чтобы поговорить о чём-то, чего сын слышать не должен, и у неё сжалось сердце.

— Что, Валь?

— Дело такое. — Семёныч нахмурился. — Во время операции в лёгких у нашей барышни, а именно в правом, обнаружилась опухоль. Надеюсь, что доброкачественная, гистология покажет. Опухоль очень маленькая, но я удалил сегмент лёгкого, оно и так было повреждено. Надеюсь, это правильное решение — ну не было времени провести гистологию, не ожидал я этого, пришлось принять такое решение. Мы завтра обязательно сделаем магнитно-резонансную диагностику, и уже будет готова гистология, так что поглядим, что и как, но пока факты таковы.

— И что теперь? — Лена почувствовала, как внутри у неё всё оборвалось. — Валь, это рак?

Тёплая рука Ники легла ей на плечо. Нет, не надо утешений и полуправды, она хочет всё знать.

— Если даже опухоль злокачественная, это первая стадия, которая не оставляет последствий, если её удалить, что я и сделал. Проколем Рону специальным препаратом и забудем всё как страшный сон. Мне пришлось сделать больший надрез, чем я планировал, чтобы удалить новообразование, и просканировать второе лёгкое и соседние органы. Микроскоп у нас очень сильный, но я ничего не выявил. Тем не менее выздоровление займёт куда больше времени, и потом понадобится операция, чтобы скрыть рубец. Сань, тот врач, что когда-то оперировал Нику…

— Пусть только она поправится немного, и я привезу ей врача. — Панфилов хмыкнул. — Не было бы счастья, да несчастье помогло, так, что ли?

— В данном случае — именно так. Зная свою кузину и особенности её характера, я смело могу заявить: даже в случае появления дискомфорта или болей она бы ни за что не обратилась к врачу и уж тем более — не обратилась бы ко мне. И всё закончилось бы весьма плачевно. Вот и делайте выводы. Может статься, наш Павел ей жизнь спас.

— А она — ему. — Ника фыркнула.

— Тимофею об этом ни слова. — Валентин вздохнул. — Тяжело оперировать своих. Но если не оперировать… вдруг чужой чего-то не заметит, что-то не так сделает? Гордыня, гордыня…

— А рука?

— Лен, рука — это семечки. Сломана лучевая кость, вывих плеча. Руке операция не понадобилась, вывих вправили, кости сложили как полагается, гипс наложили, будет как новая через пару-тройку недель. Тут бы с самым неприятным разобраться до конца… Вот и Тимка, езжайте домой, а я останусь с ней на ночь, всё равно утром моя смена. Ларисе расскажите, что и как.

Они спустились по лестнице, прошли мимо отделения, где полчаса назад услышали невероятную историю Варвары.

— Может, спросить о ней? — Ника вопросительно посмотрела на Лену. — Давай я зайду, спрошу.

— Можно потом позвонить. — Лена чувствовала страшную усталость. — Она никуда отсюда не денется в любом случае.

Но Ника уже нырнула в открытые двери, её шаги затихли в глубине коридора.

— Вот так всегда. — Матвеев сокрушённо покачал головой. — Вечно влипает в истории.

Лена промолчала. То, что стояло между ней и Варварой, очень сложно забыть и простить, и её покаяние или смерть не изменят случившегося. Заставить себя простить Варвару она пока не может. Но она пообещала ей найти маленькую девочку, и обещание своё сдержит, она не привыкла давать пустых обещаний.

— Едем домой, она в реанимации. — Ника быстро обернулась. — Завтра справимся, я записала телефон сестринского поста.

Они ехали ночным городом, отдыхающим от жары. Фонари освещали летние открытые кафе, украшенные фонариками, а они молчали, придавленные общей тайной.

— Мама там как? — Панфилов посмотрел на хмурого Тимку. — Спала?

— Спала. — Тимка вздохнул. — Очень бледная…

— Ну, так оно и должно быть. — Лена успокаивающе погладила его по спине. — Ты вспомни, какая была я два года назад, когда Валентин меня с того света выволок.

— И я был не лучше. — Панфилов вздохнул. — В меня как-то раз стреляли, и Семёныч вытащил меня с того света. Похоже, тут у всех есть опыт общения с ним как с врачом.

— Маму он не оперировал раньше и не лечил. Они вроде в ссоре. — Тимка снова вздохнул. — Упрямые оба, как черти…

Панфилов завёл машину во двор и запер ворота. В доме горел свет — Тимка открыл дверь, и они вошли за ним, признавая его право хозяина.

— Тихо, Юрик спит уже. — Лариса выглянула из комнаты, где находился Павел. — Ну, что там? Тима, я Юрика на твою кровать уложила…

— Я всё равно у мамы спать собирался. — Тимка сбросил кроссовки и направился к спальне Ровены. — А вы хотите — ночуйте, тёть Лена, ты тут похозяйничай, если что.

— Тима, а поесть?

— Я не хочу.

Он скрылся в спальне матери и плотно прикрыл за собой дверь. Только здесь он смог снова дышать — в темноте пустая комната, полная запаха духов и чистого белья, казалась ему странной, и он на ощупь добрёл до кровати и упал на неё, достав из-под покрывала подушку. Он уткнулся в неё, пахнущую маминым шампунем, и замер. Там, в доме, чужие люди — и человек, который едва не убил его мать. И хотя он, возможно, не виноват — но это он бросил маму в стену так, что её рёбра треснули и пробили лёгкое. Знать, что он здесь, невыносимо, как невыносимо быть в доме без мамы.

Тимка уткнулся в подушку и всхлипнул. Он очень давно не плакал — но сейчас слёзы душили его, и он ничего не мог с этим поделать. Главное, чтобы никто из тех, кто бродит сейчас по их дому, не вошёл и не принялся его утешать. Потому что утешить невозможно — перед глазами всё равно будет стоять бледное лицо матери, тёмные круги под её закрытыми глазами, кровь, так страшно проступающая через повязку…

Тимка заплакал, кусая подушку, его тело содрогнулось — в четырнадцать лет плакать трудно, только сдержаться невозможно, потому что беда, свалившаяся так внезапно, слишком тяжела, чтобы принять её.

— Надо бы пойти к нему. — Булатов кивнул на дверь спальни. — Мальчишка совсем погас. Такое и взрослому вынести тяжело, а тут подросток.

— Нет, Лёш, надо дать ему возможность побыть одному. — Ника вздохнула. — Они в этом возрасте не очень любят, когда кто-то видит, как они плачут, а мы для него чужие люди и отчасти виновны в том, что произошло, — ну, в его глазах, ведь Пашка — наш друг. Пусть побудет один, поплачет, может быть, ему станет легче.

— Мужчины не плачут. — Панфилов прошёлся по комнате. — Ну, что, ребята, снова всё запуталось так, что не распутать?

— Распутаем. — Матвеев запустил пятерню в волосы, растрепав их окончательно. — Сейчас главное — ребят на ноги поставить. Лариса, как Павел?

— Детоксикация практически закончена, он в сознании, узнал меня и всех вас. То, что произошло с Ровеной, помнит смутно. Прошедшую неделю не помнит вообще. — Лариса привычным движением поправила выбившийся локон. — В общем, завтра с ним уже можно будет поговорить и он, возможно, вспомнит, что с ним происходило. Валентин звонил мне, рассказал о Ровене. Вы же знаете, какой он перестраховщик. Я думаю, всё там будет в порядке, просто нужно время — безусловно, операция сложная, и первые дни состояние её будет тяжёлым, это нормально для восстановления после такой операции. Она в нашей реанимации в надёжных руках, там её обязательно выходят. Надеюсь, всё со временем утрясётся. Ночевать я буду здесь, и если мне покажут, где взять чистые полотенца и какую-нибудь пижаму или халат, буду очень признательна.

Лена кивнула и молча прошла мимо новых знакомых в коридор. Постучав в дверь спальни Ровены, она тихо позвала:

— Тима!

Ответа не последовало, Лена вошла, добралась до кровати и, нашарив рукой кнопку ночника, зажгла его.

Тимка спал поперёк кровати — в тех же шортах и майке, что и днём. Лена склонилась над ним. Его ресницы слиплись от слёз, и она, прикрыв его простынёй, погладила по голове. Тимку она помнила ещё новорожденным мальком, и то, что он вырос, не отменяло того, что ей он всё равно казался ребёнком.

Она достала из шкафа полотенца и ночную рубашку с халатом — для Ларисы — и вышла, оставив гореть ночник.