Обреченные и проклятые

Альбина Нури, 2018

Жизнь Марьяны рухнула в пропасть вместе с любимой сестрой Жанной и маленькой племянницей Дашей, которые погибли во время отпуска на Черном море: сорвались с обрыва, разбились о камни. Муж Жанны по непонятной причине отдалился от семьи жены, и это причиняло родителям Марьяны дополнительные страдания. Девушка хотела понять, что стоит за внезапным отчуждением, и Илья рассказал, что Жанна сама спрыгнула со скалы вместе с дочерью. Выясняя, что заставило сестру решиться на дикий поступок, Марьяна оказалась вовлеченной в события, не поддающиеся логическому объяснению. А вскоре она узнала, что сестра и племянница – далеко не единственные, кто погиб так необъяснимо и жутко. Более того, подобное происходит каждые три года, и все смерти как-то связаны между собой. Книга также издавалась под названием «Обреченные на страх».

Глава четвертая

Проговорив эти жуткие, невозможные слова, Илья схватил стоявшую на столике фарфоровую барышню с собачкой и швырнул об пол. Раздался грохот, и хрупкая статуэтка — как говорила Жанна, «тонкая штучка» — разбилась. Изящное произведение искусства превратилось в жалкую кучку бесформенных обломков. Фарфоровая девичья голова откатилась к моим ногам, и я тупо смотрела в безмятежно улыбающееся маленькое личико.

Внутри меня тоже что-то разлетелось на тысячу осколков, и склеить всё, сложить, как раньше, будет уже невозможно. Мне показалось, я оглохла — такая вдруг воцарилась тишина.

Илья быстро подошел ко мне, обнял, прижал к себе, желая поддержать, утешить. Он снова стал прежним — пусть на краткий миг, и я была ему благодарна.

Теперь я все знала. Но Илья был прав: что теперь делать с этой правдой? Выходит, нас с Ильей в этом клубе двое — двое посвященных. Вот только он уедет и, возможно, сумеет начать новую жизнь, а что делать мне? Рассказать обо всем родителям я не могу: это сведет их могилу. Придется тащить тяжкий груз на себе, засыпать и просыпаться с сознанием того, что моя сестра — убийца и самоубийца; что моя любимая девочка, моя Дашуля — жертва собственной матери.

— Зачем она это сделала? — прошептала я, отстраняясь от Ильи. — Ты знаешь?

Цепь распалась: он убрал руки с моих плеч. Мы снова были сами по себе — каждый наедине со своей бедой. Илья покачал головой.

— Можешь… — Я сглотнула тугой комок, и мне показалось, что мое пересохшее горло выстлано колючками. — Можешь рассказать, как это случилось?

Мы смотрели друг на друга, и я впервые обратила внимание, что он сильно похудел. Кожа на скулах натянулась и пожелтела. Темно-серые глаза, прежде яркие, казались матовыми и тусклыми. В уголке рта была лихорадка.

— Нечего рассказывать. Всё было как обычно: проснулись, оделись, позавтракали. Дашуля плохо кушала в то утро, немножко капризничала, и Жанна сказала, может, нам не ездить на экскурсию. Если бы мы не… — Лицо его исказилось, и он замолчал.

— Перестань, — проговорила я как можно мягче и погладила его по щеке. — Не нужно мучить себя. Ничего уже не изменишь.

— Да-да, — рассеянно проговорил Илья, будто не слыша моих слов. Похоже, он и вовсе позабыл обо мне, уйдя в воспоминания о том летнем дне. — Жанна померила Дашуле температуру. Всё оказалось в порядке, жара не было. Может, спала плохо, подумали мы. Я спросил Дашулю, хочет она прокатиться на пароходике? Она сказала, что хочет. И засмеялась. Мы стали собираться и пошли на пристань.

Илья помолчал немного, склонив голову, и снова заговорил — глухо, немного заторможено, словно спал.

— Прогулочный катер — или теплоход, шут его знает — плыл, Дашуля была в восторге и больше не хныкала. Жанна скормила ей большущий персик. «Пушистый», — сказала Дашуля. Она любит персики. Любила… Эта скала как будто надвигалась на нас издалека. Огромная такая стена, совершенно плоская. Все вокруг охали и ахали, восхищались: надо же, какое чудо природы! Я фотографировал — много снимков наделал. Потом теплоход причалил, и все потянулись на берег. Мы тоже спустились вслед за всеми. Можно было просто купаться, не поднимаясь наверх: вода прозрачная, голубая. Какая-то тётка сказала, что дорога не очень, тяжеловато идти наверх. Сказала и не пошла, а мы… — Он помотал головой, потер ладонью ключицу, как всегда, когда сильно нервничал. — Идти было трудно. Не так чтобы очень, но все же. Я то нес Дашу на руках, то она топала сама. В общем, поднимались долго, дольше всех остальных. Многие уже обратно спускались, а мы все тащились на эту проклятую скалу. Как на Голгофу. Когда оказались на площадке, там никого уже не было, только мы. Я подошел к краю первым. Вид оттуда, конечно, потрясающий. Жанна снимала меня, потом сказала, что тоже хочет сфотографироваться. Пока я стоял на краю, Даша не подходила туда, а за матерью вслед увязалась. Жанна взяла ее на ручки. Я сказал, чтобы не подходила слишком близко к краю: голова может закружиться, мотает там как-то… Кажется, вот-вот сдует с этой верхотуры. Она кивнула, но отошла еще чуть к краю и повернулась ко мне. Даша обхватила ее за шею, и они обе стояли там и улыбались в объектив. Жанна сказала: «Помаши папе ручкой», Дашуля и давай махать. Я снимал. А потом Жанна вдруг раз — еще шаг сделала к краю. Я испугался, крикнул, чтобы ушла оттуда.

— Так, может, она просто оступилась? — не выдержала я.

Он поглядел на меня, и я едва не закричала, встретив этот взгляд. Глаза у Ильи были огромными и почти черными от расширившихся зрачков. Не глаза, а два бездонных колодца. Что смотрела на меня из их глубины?

— Нет. Не оступилась. Прежде чем шагнуть вниз, она улыбнулась и проговорила: «До встречи, Илюша!» Даша тоже улыбалась, засмеялась даже. Она не понимала, ничего не понимала! А я ничего не мог! Я не успел спасти! — Он вдруг перешел на шепот, и у меня мурашки побежали по коже от его свистящего голоса: — В те ночи, когда мне удается заснуть, я вижу во сне их улыбки, Яшка. Ночь за ночью, ночь за ночью! Они стоят там, на краю бездны, смотрят на меня и смеются, смеются…

Меня будто штормовой волной вынесло из комнаты. Не могла больше оставаться там и слушать, как Илья говорит всё это, не могла выносить его горящего взора. Наверное, он немножко сошел с ума — кто бы на его месте сумел сохранить здравый рассудок?

Отчаяние и ужас гнали меня прочь, и я точно знала, что больше не вернусь в этот дом, в котором поселились призраки. Двери хлопали за моей спиной, как выстрелы. Сорвала с вешалки ветровку, схватила свои туфли, но переобуваться не стала. Так и выбежала в тапочках.

Во дворе споткнулась, кое-как удержавшись на ногах, и у самой калитки обернулась. Илья стоял у окна прихожей и смотрел в мою сторону.

Когда он поднял руку и помахал мне, я едва сдержала вопль. Мне показалось, Илья улыбается, совсем как его мертвые жена и дочь. В этой улыбке было ликование и хитрое торжество. Должно быть, Илья рад, что теперь не ему одному предстоят бессонные ночи. Или надеется, что теперь, когда он открыл их тайну, Жанна и Даша станут сниться в кошмарах мне.

А может, мне просто почудилось, и он вовсе не улыбался.

В ночь после нашего разговора случилось то, что пошатнуло мою уверенность в незыблемости мироустройства. В течение последующих трех лет — вплоть до сегодняшнего дня — уверенность эта расшатывалась все сильнее, пока не обрушилась окончательно, похоронив под обломками мою жизнь и меня саму. Мир, каким я его себе представляла, оказался королевством кривых зеркал, и я больше не понимаю, на какой стороне мироздания нахожусь.

Я ночевала в своей комнате в родительском доме и долго не могла уснуть. Минувший день дался мне тяжело. От Ильи я поехала на берег Волги: если бы сразу явилась домой в том состоянии, в каком выскочила от Ильи, то ничего не сумела бы скрыть от родителей.

Не помню, сколько времени я стояла, глядя на реку и пытаясь хоть как-то успокоиться, уложить в голове то, что пришлось узнать. Выплакавшись, немного придя в себя, я заново накрасилась, чтобы мама с папой ничего не заподозрили, и приехала домой.

Там было тихо, печаль висела над нашими головами плотным душным облаком. Мама с папой обрадовались мне, но вместе с тем словно не заметили моего появления. Каждый был с головой погружен в свои горестные мысли и бесконечные воспоминания, на лицах застыло одинаковое скорбное, отрешенное, но в то же время недоумевающее выражение, как будто им никак не удавалось понять: спят они или бодрствуют? Происходит ли все на самом деле или только снится им?

Обычно я старалась отвлечь их, расшевелить, но только не в этот раз. Наверное, сама бродила по дому с таким же лицом, как у мамы с папой, ничего и никого вокруг не замечая.

Я выпила мамины успокоительные пилюли, но сон не шел. До полуночи сидела в гостиной и тупо, не вникая в происходящее, смотрела на экран телевизора. После поднялась к себе и легла в кровать, изо всех сил пытаясь заснуть. Но чем больше я старалась, чем крепче смыкала веки, тем меньше мне хотелось спать.

Было около трех ночи, когда я открыла глаза, собираясь прекратить эту пытку и спуститься в кухню, попить чаю с молоком, полистать журнал или книгу. Повернув голову, я увидела, что в ногах у меня кто-то сидит.

Мрак в комнате не был сплошным: уличное освещение рассеивало его, так что я видела своего визитера совершенно отчетливо.

Это была женщина. Ее облик, поза, идеально ровная осанка — все было мне знакомо, только я пока не могла сообразить, кто это. На ней было надето что-то вроде балахона, и это одеяние тоже казалось узнаваемым. В первое мгновение подумала, что мама зачем-то зашла в мою комнату: наверное, ей тоже не спалось. Хотела окликнуть ее, но горло мое сжалось и я не сумела издать ни звука, потому что почти тут же поняла — это не мама.

Неведомая гостья была выше ростом. Волосы, струившиеся по спине, были длинными, а ведь у мамы короткая стрижка. Женщина сидела неподвижно и прямо, кровать ни на сантиметр не прогибалась под нею, словно она была невесомой. Вид этой молчаливой, застывшей фигуры рождал во мне такой ужас, что, если бы могла, я завизжала бы что есть мочи и выскочила вон из комнаты.

Но я не могла ни двинуться, ни произнести ни слова. Заледенела под теплым одеялом, понимая, что это такое, когда кровь стынет в жилах.

Сознание мое раздваивалось — я буквально физически ощущала этот разлом. Одна часть меня прекрасно понимала, кто моя ночная гостья, другая отказывалась осознать это. Никогда в жизни — ни до этого, ни после — я не была ближе к тому, чтобы сойти с ума.

Женщина медленно, словно бы через силу, начала поворачивать голову в мою сторону. Волосы извивались черными змеями. Призрачный заоконный свет не давал шанса не разглядеть ее лица.

«Не смотри!» — вопил отчаянный голос в моей голове. Но я не могла отвести взгляда и продолжала смотреть, обреченно ожидая, что взгляд ее вот-вот коснется меня, мы посмотрим друг на друга и…

И я увижу немыслимое.

Передо мной окажется лицо, которое я видела сотни, тысячи раз и бесконечно любила. Только теперь в нем не будет красоты, тепла и света — лишь могильный холод и жгучая ненависть мертвецов к оставшимся жить.

Я взгляну в погасшие, стылые глаза и превращусь в камень, как от смертоносного взора Медузы горгоны.

Секунды тянулись, превращаясь в века.

Мы похоронили Жанну в этом платье. Тело, изуродованное падением на камни с огромной высоты, было невозможно облачить ни во что иное. Гроб был закрытым — я никогда не видела сестру мертвой, понятия не имела, что осталось от ее лица. Мне предстояло сделать это сейчас.

Когда она, наконец, взглянула на меня, я подумала о милосердии. Облегчение — вот что почувствовала в первый миг. Сила, которая привела покойницу в мою комнату спустя несколько недель после гибели, сжалилась надо мной.

Жанна была такой, какой я ее помнила. И на долю секунды мне захотелось, позабыв обо всем, броситься к ней, обнять, прижаться покрепче и никогда больше не отпускать. Мертвая или живая, это была моя сестра, и я тосковала по ней.

Лицо ее не было ни страшным, ни злобным. Она смотрела с такой тоской, какой мне никогда не доводилось видеть ни у нее, ни у кого-то другого. Смерть не даровала ей покоя, не примирила с тем, от чего она решилась уйти, шагнув в бездну с дочерью на руках.

— Жанна, зачем? — не то прошептала, не то подумала я, и поняла, что плачу.

«Не надо!» — тут же с силой рванулось мне в сознание. Это было похоже не на крик, а на удар: голова тут же взорвалась болью.

Чего «не надо»? Спрашивать? Напоминать? Я не успела понять.

Рот Жанны раскрылся в безмолвном крике. Родные черты исказились, потекли, и вся фигура тоже стала оплывать, таять, как восковая свечка. Все произошло невероятно быстро: каких-то пара мгновений — и видение исчезло. А я сразу же отключилась. Не могу описать этого иначе: меня просто не стало, совершенно не помню, что было дальше.

Когда открыла глаза, на часах было без четверти девять.

Если бы я попыталась рассказать кому-то о случившемся ночью, меня стали бы уверять, что это был сон. Как же иначе — ведь призраков не существует. Покойники не разгуливают по ночам — это выдумки. Никому еще не удавалось вернуться с того света.

Мне объяснили бы, что я незаметно для себя задремала под действием лекарства, и в этом состоянии, на границе сна и яви, память воскресила образ погибшей сестры. Учитывая мое состояние и то, что рассказал Илья, это абсолютно естественно! Объяснение было бы как раз таким логичным, правильным и гладким, какой обычно и бывает ложь.

— Выспалась? — спросила мама, когда я спустилась позавтракать.

Мне хотелось узнать, приходила ли Жанна к ней или к отцу, но бывают вопросы, которые невозможно задать.

Спустя примерно месяц после нашего разговора Илья уехал из поселка. Нашлись покупатели, дом был продан, и Илюша зашел попрощаться. Я тоже была в Ягодном: это произошло воскресным днем.

Осень полностью вступила в свои права. Листья облетели, лишь кое-где виднелись багряные или желтые мазки, словно кто-то плеснул краской. Лишенные листвы, голые ветви отбрасывали тонкие, узкие тени: казалось, кто-то скребет по земле хищными костистыми пальцами.

С утра зарядил холодный снег с дождем, с неба сыпались мокрые хлопья, под ногами хлюпала водянистая каша. Родители пытались позвать Илью в дом, но он отказался. Так мы все вчетвером и стояли, как на перроне, под большими зонтами, похожими на грибы. Мамина рука дрожала, и полосатый зонт в ее руке подпрыгивал. Казалось, что он хочет подняться в небо и забрать маму с собой, ввысь, а она старается удержаться на земле.

Илья вел себя сдержанно, но всё же не так отчужденно и холодно, как все эти недели после похорон. Сказал, что будет жить в Казани, и хотя не оставил адреса, пообещал не менять телефон. Они обнялись, и мама, конечно, не выдержала и заплакала, а Илья стал успокаивать ее и поцеловал в щеку, совсем как раньше.

Глядя на плачущую маму, такую маленькую и беззащитную в его объятиях, на отца, который изо всех сил старался вести себя твердо и по-мужски, я вдруг ясно осознала, насколько сильно сдали родители. Дело даже не в седине и новых морщинах. Илья был сломлен, но я знала, что он оправится — пусть не сразу, а через несколько лет. А вот у мамы с папой этих лет могло и не быть. У Ильи была устремленность в будущее, они же могли жить только прошлым.

— Прости, что рассказал тебе, — сказал он, когда мы остались одни. — Лучше было промолчать.

Я принялась уверять его, что в любом случае лучше знать, чем оставаться в неведении и терзаться догадками, хотя сама уже сомневалась в истинности этого утверждения.

— Родители не знают, так ведь? — Вроде бы и вопрос, но вопросительной интонации в голосе не было.

Я покачала головой, и он сказал:

— Яша, послушай меня. Постарайся просто жить. И все. Не ломай голову, ты все равно никогда не поймешь, почему она это сделала. — Он старался говорить спокойно, но я видела, как побелели костяшки его пальцев. Ручка зонтика грозила сломаться.

Интересно, он видит Жанну только во сне — или жена является ему, как явилась однажды мне? Одна она приходит или с Дашей? Сама я с той ночи не видела покойной сестры. Но всегда ложилась спать только при свете ночника, частенько еще и наглотавшись самых сильных снотворных препаратов, которые сумела отыскать в аптеке.

Ко мне вернулся детский страх перед ночной тьмой, тенями в углу и неведомыми звуками, которыми начинает дышать дом, стоит выключить свет. Для того чтобы открыть глаза, проснувшись среди ночи, или войти в темную комнату, мне требовалось призвать все свое мужество, и иногда его не хватало.

Только недавно я сумела отодвинуть страх перед новым визитом Жанны в дальний угол сознания и запереть за ним дверь. Стоит ли говорить, что замок был слишком хлипок.

— Хочешь сказать, у тебя получается — просто жить?

Он ничего не ответил и засобирался прочь.

— Холодно. — Илья поднял глаза к небу, но увидел лишь внутреннюю поверхность зонтика. Черный блестящий материал защищал от непогоды, закрывая небо своей гладкой спиной. — Иди в дом, а то простудишься.

Илья ушел, еще раз пообещав оставаться на связи, на всякий случай. Ни он, ни я не произнесли этого вслух, но оба отлично понимали, о каком таком случае может идти речь. В глубине души мы не предполагали иных обстоятельств встречи, кроме как на похоронах одного из моих родителей.

Как показали дальнейшие события, мы ошибались.

Недели до новогодних праздников обычно несутся вперед, как пришпоренные. Быть может, их подгоняет предвкушение праздника. Да и работы к концу года обычно прибавляется.

Казалось, скоро клавиатуры и мониторы наших компьютеров начнут дымиться: праздничный выпуск мы делали толще обычного номера. Рекламный отдел бил рекорды: Журнал день ото дня распухал от поздравлений и пожеланий. Наши дорогие во всех смыслах рекламодатели подводили итоги, наперебой хвастаясь объемами производства, продаж, масштабами сумм, перечисленных на благотворительность. Журналисты пыхтели от напряжения, облекая их горделивые уверения в красивые слова, превращая скучных дельцов и чиновников-хапуг в щедрых дарителей, искрометных шутников, скромных тружеников и добрых волшебников.

Предновогодняя истерия забавна в своей наивности. Мы верим в чудо, торопим его и ждем, точно зная при этом, что чудес не бывает. «Пусть старый год заберет с собой все плохое!» Что может быть глупее? Уходя, он ничего не забирает, зато новый, наступающий год, добавляет очередную порцию к списку невзгод и проблем.

Пожалуй, у меня одной настроение было ни к черту, но, занятая бесконечными делами, я довольно успешно это скрывала. Ася с Сашей вздыхали с облегчением — мол, отходит понемножку, и поглядывали на меня с одобрением. Выглядело все это так, будто я оправляюсь после тяжелой болезни, потихоньку встаю с кровати и учусь ходить. Только я одна и знала, что, фигурально выражаясь, все еще прикована к койке.

Слава богу, никому из коллег не пришло в голову разглагольствовать об исцеляющей силе времени. Но очевидно, что все полагали, будто с каждым днем трагедия будет отодвигаться в прошлое и выцветать из моей памяти.

Они ошибались, само собой. Я приходила домой позднее некуда и, оставаясь по вечерам одна и включив повсюду свет, только и думала о Жанне и Даше. Раз за разом прокручивая в голове все возможные варианты, не могла понять, что заставило мою сестру сделать то, что она сделала.

Жанна узнала, что смертельно, неизлечимо больна чем-то вроде рака? Нет. Было вскрытие, которое это опровергало.

Сестра выяснила, что муж изменял ей? Тут никакое вскрытие ничего не покажет, и все же я уверена, что Илья не заводил интрижки на стороне. А если бы это и случилось, и Жанна узнала о любовнице, то реакцией был бы развод, а не прыжок со скалы.

Долги, шантаж, зловещие тайны криминального толка? Весь этот набор со страниц дамского романа отпадал сразу. Сестра была обычной домохозяйкой: никакой второй, секретной жизни у нее быть не могло.

Тогда, может статься, депрессия? Я прошерстила кучу медицинских справочников, перечитала горы статей видных психиатров, изучила все симптомы и не нашла у Жанны ни одного из них.

Депрессивный больной считает, что жизнь в прошлом была бессмысленна, настоящее не представляет интереса и ничего хорошего в будущем не ждет. Но сестра охотно вспоминала былое, наслаждалась каждым днем и строила кучу планов. Не было ни нарушений сна или аппетита, ни горестных самообвинений, ни снижения самооценки или концентрации внимания. Я выписала из одного справочника, что наиболее типичными симптомами депрессии являются снижение настроения (от легкой грусти до тяжелой тоски), утрата интереса к жизни и возможности испытывать удовольствие, снижение жизненного тонуса и активности. Но у нее и близко ничего такого не было!

Возможно, шизофрения или какое-то другое психическое заболевание? Тоже нет. У нас в роду нет тяжелой наследственности, и Жанна была абсолютно здорова и в этом смысле.

Но вообще-то речь даже не о том, что она не состояла, не привлекалась и так далее. В сестре не было надрыва, надлома, который часто свойственен, допустим, творческим людям. У нее был ясный ум, трезвый взгляд на мир и покладистый характер. Она всегда была спокойной, даже немного флегматичной, и лишенной двойного дна: твердо стоящий на земле обеими ногами, рациональный человек. Я могла бы поклясться, что знаю ее как облупленную, и в том, что я знала, не было и намека на истеричность, рефлексию. Если кто из нас двоих и способен на какой-то выверт, то это, скорее, я, чем она.

Но самое главное, что не давало покоя — Даша. Жанна обожала свою дочурку, она не сумела бы причинить ей боли, не говоря уже о том, чтобы убить. Она даже по попе не могла ее шлепнуть. Если какой-то из перечисленных пунктов и был верен, то Даша все равно выпадала из логической картины. Решившись убить себя, Жанна не могла обречь на смерть дочь. Да еще на смерть настолько ужасную, кровавую.

«Не надо!» — что означали эти слова, ворвавшиеся в мою голову той ночью? Возможно, Жанна хотела, чтобы я оставила ее в покое и перестала думать о причинах ее поступка, но если так, то я не могла сделать этого. Не могла остановиться.

В поисках ответов попыталась сходить в церковь и даже забрела к экстрасенсу.

Про посещение храма мне особенно сказать нечего: это было все равно, что сходить к паспортистке. Обыденно, одним словом. Не хочу задеть чувств верующих, но, очевидно, чтобы получить помощь от Бога, необходимо, как минимум, верить в него самой. Я же постояла, посмотрела, перекрестилась, украдкой поглядев по сторонам, как надо: слева направо или справа налево, да и отправилась восвояси. К тому же священник, с которым я попробовала пообщаться, заявил, что молиться о самоубийце недопустимо.

Что же касается экстрасенса, то тут вышел такой случай.

В каждом номере Журнала мы публикуем гороскоп на месяц — дань моде, что поделаешь. Признаюсь, обычно я сама писала его. Саша с Асей посмеивались: поговори-ка там, наверху, со своими, пусть помогут в том-то и том-то, у тебя там связи!

Как ни странно, получалось у меня довольно лихо. Однажды к нам даже обратился хозяин крупного мебельного салона с просьбой познакомить его с провидцем. Дескать, у него предсказание всегда совпадает, а теперь назрела необходимость в личной консультации. Координат «предсказателя» ему не дали, зато рекламщики убедили поклонника зодиака спонсировать рубрику.

Но на этот раз я решила изменить традиции и попробовать отыскать настоящего экстрасенса. Верила ли в людей со сверхспособностями? Скорее да, чем нет. Возможно, некоторые из нас действительно одарены необычными талантами. Если один пишет картины или романы, а другой сочиняет музыку, то почему бы кому-то не уметь предсказывать будущее или заглядывать в прошлое?

В Казани, как выяснилось, проживает масса людей, считающих себя экстрасенсами: колдуны и потомственные ведьмы, некроманты и гадалки всех мастей, медиумы и хироманты, обладатели даром читать будущее, трактуя Коран — священную книгу мусульман…

Ясновидящая по имени Фарида показалась мне наиболее вменяемой, и мы заключили с ней «договор на оказание информационных услуг». Чудная формулировка, как раз в духе времени. Волшебство и провидение тоже подлежат строгому учету.

Фарида добросовестно в подробностях расписала все, к чему стоит быть готовыми Рыбам, Стрельцам и прочим Козерогам. А после я, сама не до конца веря, что пойду на это, улучила подходящий момент и записалась к ней на прием.

Принимала она в собственном салоне, который располагался в крупном деловом центре и носил ее имя. На двери кабинета была красивая картинка: Фарида, сияющая лучезарной, всепрощающей улыбкой, воздевает руки к небесам. В углу, видимо, чтобы хозяйку салона не подозревали в связях с нечистым, изображен мусульманский полумесяц.

С собой я принесла фотографию Жанны и поступила так, как это делали ведущие в одной популярной телепередаче: попросила рассказать о ней. Фарида долго вглядывалась в снимок, водила над ним рукой, время от времени впиваясь в меня пронзительным, но при этом слегка затуманенным взором.

Минуты шли, и взгляд ее постепенно становился все более растерянным. Фарида смотрела на то на меня, то на фотографию сестры и молчала. Я ждала, не понимая, что происходит, и хотела уже спросить, в чем дело, но тут Фарида нервным движением отодвинула от себя снимок и сказала:

— Все. Извини. Не могу помочь.

— Почему? Что-то не так?

— Я не вижу ее. Как объяснить… — Фарида помассировала виски тонкими пальцами. — Обычно человек или на этом свете, или с мертвыми. Но эта женщина… Она как будто не здесь и не там, а где-то между. А когда пытаюсь понять, перед глазами появляется круг.

— Круг? — не поняла я.

— Да, — раздраженно ответила Фарида. — Круг или что-то вроде кольца…

Она снова замолчала, и я спросила:

— Это все? Больше ничего не видите?

— Она не третьего числа родилась? — вопросом на вопрос ответила ясновидящая.

— Нет, одиннадцатого.

— Может, в марте? Или была третьим ребенком в семье?

— В феврале. И Жанна первенец, — недовольно проговорила я. Что за тычки пальцем в небо?

— Кроме круга в голове постоянно крутится цифра три. Не знаю, ничего не понимаю!

Фарида была явно расстроена, и я тоже. На шарлатанку она не похожа. Ведь не начала же плести про разлучницу-соперницу или что-то подобное. Не пыталась наговорить всего и побольше, в расчете что-нибудь да угадать. Похоже, она вправду видела то, о чем говорила, и не могла понять, что видит. Круг и тройка — что это может означать?

Я уже одевалась, собираясь уходить, когда Фарида вдруг сказала:

— Вот еще что. Она не одна такая. Есть другие, кроме нее.