In Memoriam A.H.H. OBIIT MDCCCXXXIII

Альфред Теннисон

В 2018 году серия «Литературные памятники» выпустила в свет том избранных произведений Альфреда Теннисона. Фундаментальный сборник получил название In Memoriam от своего центрального текста – главного труда всей жизни Теннисона. Эта поэма считается английским аналогом «Божественной комедии» Данте. Полный перевод элегий на русский язык был сделан впервые. Один из его авторов, Андрей Игоревич Гастев, поэт и переводчик, предлагает читателю свой вариант полного русского текста поэмы.

ПРОЛОГ

Сын Бога, Мощь, Любовь и Свет,¹

Слепым нам, как тебя узнать?

Лишь верой можем то обнять,

Где мер и доказательств нет.

Ты твердью полнишь пустоту;

Ты каждой ведаешь судьбой;

Всяк череп, созданный тобой,

К тебе же ляжет под пяту.

Но ты не бросишь нас в пыли:

Мы верим — не затем нам дал

Ты разум, чтоб он прахом стал;

Создавший нас — ты справедлив!

Ты Бог людей, их суть и власть,

Свобода в них, но дай же нить —

Как нашу волю применить,

Чтобы с твоей она слилась?

Твой луч нас выхватил из тьмы,

Но мы лишь блики на воде.

Лишь искорки твоих идей

На миг влетают нам в умы.

Мы верим. Мы не можем знать.

Есть видимым вещам предел.

Лишь то, что ты открыть хотел,

Способен разум наш понять.

Пусть знание твое растет,

И с ним — благоговенье в нас;

Ума и духа слитный глас

Пусть вновь в гармонию придет,

Но будет шире; и прости

Наш смех, в котором только страх

Миров, погруженных во мрак;

Им помоги твой свет нести!

Прости грехов моих позор,

Не отличимых от заслуг,

Добром и злом наш замкнут круг,

А ты над ним возносишь взор.

Прости же стон души моей:

В смятенной юности она

Была нередко смущена,

Прости, и дай же мудрость ей.

И эту мне печаль прости

О друге, что к тебе ушел;

В твоей любви он жив душой,

Нежней которой — не найти.

I. Он верил так же, как и я

Он верил так же, как и я,

Что люди могут путь найти —

К их высшей сущности взойти

По лестнице отживших «я».

Но как узнать, в какие сроки

Расходы возместит доход?

Процент от слез в отчетный год

Как отразят баланса строки?

Чтоб им пучине не отдаться,

Пусть крепче Скорбь к Любви прильнет,

Пусть болью кубок перельет,

Смерть пригласит на контраданс —

— Все легче, чем снести позор

Насмешек Времени победных:²

«Вот человек — любил не бедно!

Что ж ныне он? Мгновений сор».

II. Ты, старый тис, касаясь плит

Ты, старый тис, касаясь плит,

Читаешь мертвых имена,

И каждый череп в черных снах

Венком корней твоих увит.³

Меняется покров полей,

Приплодом полнятся стада —

Людские краткие года

Бьет маятник твоих ветвей.

Играет солнце вдоль жнивья —

Ты неизменен, старый тис,

Не отвлекаясь, смотрит вниз

Тень вековечная твоя.

Тяжелый тис, когда порой

Твой мрачный взгляд встречаю я,

Мне кажется, что кровь моя

Струится под твоей корой.⁴

III. Печаль, ты мой жестокий друг

Печаль, ты мой жестокий друг.

Ты, жрица Смерти в крипте серой,

Дыша то ладаном, то серой,

Какую ложь прошепчешь вдруг?

Ты шепчешь: «Звезд слепой разгон

Плетет серебряную сеть,

Крик тверди будет в ней висеть

И гаснущего Солнца стон;⁵

Природа, музыки фантом,

Ты, слабый дубль моей души,

Пустые руки покажи

Собранию бесплотных форм!»

Но друг ли мне моя печаль?

Объятий плен ее всеблаг?

Иль черной крови черный флаг,

На створках разума печать?⁶

IV. Приходит Сон, я рад отдать

Приходит Сон, я рад отдать

Ему способности души.

Ты в рабстве, воля, тьме служи,

А сердцу и во сне страдать.

Ах, сердце, шхуна без руля!

Куда несет нас бриз ночной?

Ты спрашиваешь: «Что со мной?

Я бьюсь, рыдая и боля».

Да, что-то потеряло ты.

От горя, словно от мороза,

Снежинками вдруг стали слезы —

Разбейся в брызги пустоты!

Всю ночь роятся без преград

Бед неизвестных злые лица,

А утром воля пробудится,

Кричит: «Не будь рабом утрат!»⁷

V. Я иногда почти стыжусь

Я иногда почти стыжусь,

Что, доверяя скорбь словам,

Кривым Природы зеркалам,

Лжецом невольным окажусь.

Но неспокойная душа

Творит размеренную речь,

Пытаясь слогом боль отвлечь,

Как опиатами дыша.

Слова, как из крапивы ткань,

Помогут холод пережить,

Но суть печали обнажить

Откажется глагола грань.⁸

VI. Мне пишут: «Есть еще друзья

Мне пишут: «Есть еще друзья,

А смерть — живущим общий крест» —

Мякина тертых общих мест,

А зерен в ней не вижу я.

Всеобщность горя не могла

Мое уменьшить, нет, оно

Ко всем сердцам подключено,

До коих злая весть дошла:

Отец красавца, крепкий эль

Ты за здоровье сына пьешь,

И вдруг за кубком узнаешь

Про смертную его дуэль.

Мать, молишься, чтоб к берегам

Родным вернулся твой матрос,

А он давно в кораллы врос,

С ядром, привязанным к ногам.

Предчувствий не имели вы,

Как я, когда ему писал,

И думал, правильно ль сказал

Мысль, что коснулась головы;

И скоро ждал его домой,

Пойти встречать его хотел,

На море из окна глядел —

«Ну, день-другой, и он со мной!»

Голубка, ангел бедный мой,

Как мил в предчувствии любви

Там, в зеркале, твой визави,

Ты нравишься себе самой!

Здесь гостя дорогого ждут:

В гостиной разожгли камин;

На платье ленточек кармин,

А к шляпке розы подойдут —

Он вечером увидит их! —

От мысли той румяней лишь

Ты к зеркалам опять бежишь,

Еще один, последний штрих…

Но в этот миг проклятье пасть

На друга твоего должно:

Печальный выбор — моря дно

Иль замертво с коня упасть!

Чего ж на траурной стезе

Еще от этой жизни ждать?

Тебе — в девичестве страдать,

Мне — больше не найти друзей.⁹

VII. Зачем опять я здесь стою

Зачем опять я здесь стою?¹⁰

Дом темен. Улица пуста.

Пульс не спешит. Дверь заперта.

Рука, встречавшая мою,

Ладони верной не сожмет.

Как-будто и на мне вина —

Ты видишь? — Здесь стою без сна,

Лишь утро первый свет прольет.

Дом темен. Ты уже вдали.

А здесь у нас опять рассвет,

Дождь моросящий, бледный свет,

Дома, как барки на мели.

VIII. Счастливец — любит — и любим

Счастливец — любит — и любим,

К ней, под собой не чуя ног,

Летит, звонит в дверной звонок,

И вдруг, предчувствием томим,

Осознает — любимой нет,

Ушла. Любовник молодой

Мрачнеет, словно дом пустой;

Погас в душе волшебный свет.

Так для меня померкли дни

И прелесть мест, где мы вдвоем

Мечтали о пути своем,

Не ожидая западни.

А та, что об руку с тобой¹¹

Поэзии цветок хранила,

Найдет его в местах унылых,

Полузатоптанным толпой,

И мне вернет, чтоб в сердце взял,

Но сердце опустошено,

И сердцу будет все равно,

Живой он, или уж завял.

Но ты любил его, и вот

Несу тебе мой бедный стих

И посажу у ног твоих,

Пусть там цветет или умрет.

IX. Ривьера блекнет за кормой

Ривьера блекнет за кормой

И тонет в Лигурийском море;

Останки друга с грузом горя,

Корабль, скорей доставь домой,¹²

Перенеси любимый прах

Туда, где плачут и скорбят,

Пусть волны руль твой теребят

И бриз резвится в кливерах.

Пусть не коснется бури гнет

В ночи парящих парусов,

Пока Венеры светлый зов

На влаге палуб не блеснет.

Для друга — звездные огни,

С ним вместе дремлет небосклон,

Ты, ветер, погружаясь в сон,

Нежнее к парусу прильни.

Мой Артур спит, и в этом сне

Стал ближе и ясней стократ,

Как сыну мать, как брату брат,

Но больше недоступен мне.

X. Звучат команды. Склянки бьют

Звучат команды. Склянки бьют.

Я вижу реи корабля

И рулевого у руля,

Луч фонаря и свет кают.

Корабль, на курс «домой» ложись!

Родные встретят моряков;

Меж почты, кип, мешков, тюков —

Одна утраченная жизнь,

Твой ценный груз, домой придет.

Сполна оплачен грустный фрахт

Мечтами детскими, что прах

В земле родной спать предпочтет,

Укрытый клевером родным,

Под шум родных ночных дождей,

Там, где в селениях людей

Причастен Бог делам земным,

Чем вдалеке от дел людских —

На дне, в соленой глубине —

Рукой, протянутой ко мне,

Касаться раковин морских.

XI. Пейзаж безмолвен по утрам

Пейзаж безмолвен по утрам.

Невысказанная тоска

Гнетет холмы и облака,

Аккомпанирует ветрам.

Каштаны падают с ветвей,

Листву страшит ее черед —

Дань золотом земля берет

И кормит розовых червей.

Покой разлит среди холмов,

Свежа на вереске роса,

Туман повис, как паруса,

Над крышами церквей, домов

И над заливом вдалеке.

Туман покоем напоен,

Но если в сердце есть моем

Покой — он лишь слуга тоске.

Покой над морем, мгла небес.

Нет, не желание вздохнуть

Ту — мертвую — колышет грудь —

Лишь бег волны вдоль зыбких бездн.

XII. Вот голубь клочья мглы пронзил

Вот голубь клочья мглы пронзил,

Он тоже горестную весть,

Возможно, в чей-то дом принесть

Спешит — и не жалеет сил.

Как он, готов я долго вдаль

Лететь сквозь арки смертных стен

От нервных пут, ментальных схем,

Зеркал, калечащих печаль,

К правдивым зеркалам морей;

На юг, на полдень ляжет гладь,

Крыла расправлены, и — глядь! —

Там парус! Мне туда скорей!

Над мачтами кружу, кружу;

Присев на марсовый венец,

«Конец? Теперь всему конец?

Он мертв?» — у моря я спрошу.

Круг заложив в последний раз,

Очнусь в моем пустом дому

И, на часы взглянув, пойму —

Отсутствовал я ровно час.

XIII. Вдовец не в силах слез унять

Вдовец не в силах слез унять:

Во сне увидел он жену,

С ним рядом спящую, и сну

Поверил, но когда опять

Он яви перешел черту

И понял — Небо, сон верни! —

Что через холод простыни

Он обнимает пустоту,

Заплакал он. Так плачу я.

У сердца сердце не горит,

Ни рук, ни взгляда — путь закрыт,

Покуда тлеет жизнь моя.

О Время, исцели меня!

Ведь нет страдания во сне,

Дай зелье из фантазий мне,

Досуги слез обременя

И заплетая прежних уз

Заботливые чудеса —

На горизонте паруса

Не нам доставят смерти груз.

XIV. Когда бы сообщили мне

Когда бы сообщили мне —

Корабль сегодня прибыл в порт,

И я б узнал высокий борт,

Спеша к причальной стороне,

Я бы смотрел, в сторонке став,

Охвачен горем безысходным,

Как весело идут по сходням

Туристы, юнги, комсостав;

Вдруг из толпы выходит тот,

Кого я числил полубогом,

В нем перемен совсем немного,

Подходит, руку подает,

О доме задает вопросы,

Дивится горю моему —

Бывать случается уму,

Где не летают альбатросы!

В нем все как прежде, все отрадно,

Смерть не оставила следа,

Смерть не наведалась сюда —

И это мне совсем не странно…

XV. Под вечер разыгрался шторм

Под вечер разыгрался шторм.

Скользя меж двух разъятых туч,

Косой, последний, солнца луч

Находит жизнь в руинах форм —

Летят грачи, бредут стада,

Кружатся листья на ветру;

Фантазия моя в игру

Вступает медленно тогда —

Что этот звук печальный значит,

Который буря принесла

Вдоль вязкой плоскости стекла —

Не скрип ли тех упругих мачт?

И встреча с ним уже близка?

Лишь мысль, но я боюсь, что ей

Усилю мертвый стук ветвей;

И вновь гляжу на облака —

Две тучи, сомкнутые снова

В один нависший бастион;

Пожаром опоясан он

Над ветхостью жилья земного.

XVI. Я произнес слова, и что же

Я произнес слова, и что же?

Одна душа вместить покой

Отчаянья и вихрь такой

Подвижной боли разве может?

Не на поверхности ли только

В душе то шторм, то тишина?

А глубина ее темна

И с песней жаворонка тонко

Согласна, тени форм безбрежных

В небесных струях растворив.

Но, может, мой корабль, на риф

Судьбою брошенный небрежно,

Разбит? Пробоина смертельна?

Накренившись, идет ко дну?

Рассудок я себе верну

Иль отдал личности отдельной?

И с ней делю теперь я сны,

Мечты о будущем и прошлом,

Без плана действием оплошным

Питаю призраков вины?

XVII. Твой путь, корабль, уж к цели близок

Твой путь, корабль, уж к цели близок,

И много раз оплакан груз;

Мои молитвы множат грусть,

Но помогают силе бриза

Наполнить жизнью паруса;

Я много дней в воображенье

Следил, как горизонт скольженья

Твой обрамляют небеса;

Когда в краю английской речи

Вдоль берега твой ляжет путь,

Моим благословеньем будь,

Как маяком надежным встречен.

Под солнцем и в мерцанье звезд

Спеши, вези любимый прах,

Будь ловок на семи ветрах;

А между тем порядок прост —

Мне не дано — и в этом суть —

Увидеть друга во плоти,

Пока не суждено пройти

Всей смертной расе этот путь.

XVIII. Нас чуть утешит малый труд

Нас чуть утешит малый труд

Идеи, что земле родной

Он отдал прах свой, и весной

На ней фиалки расцветут.

С ним рядом родственники спят,

Постель ему — английский дерн,

Покоен будет, где рожден,

Дни юности о нем скорбят.

Гроб, руки чистые, несите

И плачьте, чистые сердца,

Пред маской спящего лица

Последний ритуал вершите.

О, если б я по древней вере

Мог броситься к нему на грудь

И жизнь в уста его вдохнуть!

Жизнь, что осталась в малой мере

Во мне, но все еще горит,

Лишь разгорается сильней,

Мой разум крепнет вместе с ней,

Из боли новый мир творит.

XIX. Покоен прах в земле родной

Покоен прах в земле родной,¹³

Дунаем Северну вручен,

И Северн, горем удручен,

Лег под кладбищенской стеной.

Идут приливы чередой —

И Северн и болтливый Вай,

Журчащий меж камней и свай,

Соленой полнятся водой,

Разлившись в тишине холмов.

Я сам соленым горем полн.

То слезы или пена волн?

И песня мается без слов.

Прилив уходит. Шлюзы снова

Заводят музыку свою.

Спадает боль. Я узнаю

Родные очертанья слова.

XX. Печалей малых скорбный вид

Печалей малых скорбный вид,

Их нежный хор в минорном тоне —

Как горе слуг в господском доме,

Где гроб хозяина стоит.

Расплачутся, того гляди,

И выдают смятенье слуг

Бесхитростные мысли вслух:

«Таких хлебов уж не найти!»

Мне тоже в слове помощь — та,

Что в нем растает часть кручин,

Снежинки слезных величин,

Но глубже — горя мерзлота.

Не слуги — дети, у огня

Не в силах душу отогреть,

В глазницы Смерти посмотреть,

Застыли, головы склоня.

«Как был он добр!» — обрывки фраз;

Смерть занавесила крылом

Пустое место за столом —

«Как щедр, и вот ушел от нас».

XXI. Пою тому, кто в землю лег

Пою тому, кто в землю лег,

Качает ветер волны трав —

С могилы стебельки собрав,

Свирель я эту сделать смог.

Там скажет верховой гордец,

Услышав жалобную трель:

«Рождает слабость та свирель

И плавит хлипкий воск сердец!»

Другой ответит: «Пусть его.

Он горе держит напоказ.

Один пассаж за разом раз —

Там все тщеславие его».

А третий в гневе: « В этот час,

Когда народы рушат троны

И падают царей короны —

Петь, в частный траур облачась?

Да разве время ныть и петь,

Когда суют все дальше руки

В прорехи знания науки,

И вслед за ними не поспеть?»

Мне ваши мненья, господа,

И ваш рациональный пыл

Не дороги. Святая пыль

Вас не коснется никогда.

Я должен петь, в конце концов!

Так раздается на полянке

Плач безутешной коноплянки,

Когда похитили птенцов.

XXII. Мы шли, как братья, тем путем

Мы шли, как братья, тем путем,

Что вел нас, радостен и чист —

Цветет ли луг, иль вянет лист —

Четыре года день за днем.

Наш путь благословляли мы,

Вдвоем любой сезон любя,

И щедро тешили себя

Дарами лета и зимы.

Шел пятый год, как пятый день;

На повороте за холмом,

Не постижимая умом,

Страшась людей, сидела Тень.

Страшась товарищеских уз,

Тень, на тебя накинув плащ,

Как жертву кутает палач,

Расторгла нежный наш союз.

Пропали на закате дня —

Вас не догнать, хоть я спешу;

И новый поворот слежу,

Где Тень сидит и ждет меня.

XXIII. Как узок путь! Как одинок

Как узок путь! Как одинок!

Тень — впереди, в плаще до пят,

Ключи на поясе звенят

При каждом шаге мягких ног —

Ключи от всех наук и вер!

Я плачу — сердце, позабудь,

Как светел и широк был путь,

Свернувший ныне в темный сквер;

Забудь же древний строй чудес,

Где смертный для бессмертья жил,

Где каждый каждому служил,

Где Пану поклонялся лес.

Фантазии гирляндой лечь

Могли, не повреждая истин,

Давая смысл холмам и листьям

И мудрую питая речь.

И все, что видел глаз, могло

Лишь радовать и лить добро;

Там Гиппокрены серебро,

Казалось, прямо в кровь текло.

Там философский диалог,

Легко касаясь вечных тем,

Жил в полутьме аргосских стен,

И лился аркадийский слог.

XXIV. Но было ль это? Прав ли я

Но было ль это? Прав ли я?

Сиял ли вечный чистый день?

Нет — ночь свою привносит тень

В рассвет и в полдень бытия.

Где было б только благо, там

Давно расцвел бы Божий Рай,

Для смертных запредельный край

С тех пор, как согрешил Адам.

Не тяготы ли наших дней

Так сглаживают прошлый путь,

Так древнюю лелеют суть —

По мнимому контрасту с ней?

Иль с удаленьем от Земли

Растет очарованье звезд,

Но, возведя к ним тщетный мост,

Мы б совершенства не нашли?

XXV. Я знаю — Жизни колея

Я знаю — Жизни колея

Все та же — пыль да скрип телеги,

Подъемы, спуски и ночлеги,

Да ноша тяжкая моя.

Не жалуясь — останови!

Летел я голубем почтовым,

Бороться с бурями готовым,

Поддержанный крылом Любви.

Летел, ни капли не устав,

Поскольку знал, мой груз отважно

Несла Любовь, разъяв поклажу

И долю другу передав.

XXVI. Теперь один. Пылит дорога

Теперь один. Пылит дорога.

Иду — мне надо доказать:

Не может Время навязать

Любви зависимость от срока.

Но если Он, держа в руке

Вещей единство и разъятость,

Дела людей, грехи и святость,

И все их башни на песке,

Увидит — нет, Он знал всегда,

Что будет так — Любовь ушла,

И жизнь без жизни потекла,

Не кровь, а мертвая вода —

Случись такое — в тот же день,

Бесформенным плащом ее

Накрыв презрение мое,

Пусть прозвенит ключами Тень!

XXVII. Нет липкой зависти во мне

Нет липкой зависти во мне

К манящей светской суете,

К мельканью крыльев в пустоте

И к жизни в клетке на окне.

Я не завидую зверью,

Присвоившему право казни,

Без совести и без боязни

Не верящему в казнь свою.

Нет зависти во мне к умам,

Смеющимся при слове «долг»,

Лишь в праздной жизни зная толк,

Гниющим по своим домам.

Готов я клясться на крови

И в бездне горя повторять —

Да, лучше друга потерять,

Чем вовсе не узнать любви!

XXVIII. Безлунной ночи немота

Безлунной ночи немота,¹⁴

Лишь перезвон колоколов

С окрестных четырех холмов —

Мир ждет рождения Христа.

Четыре храма радость льют

Над крышами людских селений;

Вблизи и где-то в отдаленье

Надежды отзвуки встают.

Колокола поют во мгле,

Что все утешены мы будем —

Мир и добро всем добрым людям,

Добро и мир всем на земле!

Я спал и просыпался с болью

Весь этот год. Почти желал,

Чтоб жизнь иссякла, и не ждал

Весть Рождества услышать боле.

Но святочным колоколам

Унять подвластно дух смятенный,

Как в детстве, влив в родные стены

Печаль и радость пополам.

XXIX. Когда причина горевать

Когда причина горевать

Так велика, грозна, и гневно

Дань нашей скорби ежедневно

Приказывает отдавать,

Как можем мы встречать сочельник

Без гостя той, другой поры,

Без шуток, без его игры,

Без мысли бурного теченья?

Но — надо. В праздничный наряд,

В венки оденем у порога

Двух стражей — при купели Бога

Стоят Обычай и Обряд.

Антагонисты новых пут,

Стоят, безвременье храня;

Зачем лишать их пищи дня?

Когда-то и они умрут.

XXX. Венок почти готов. Пейзаж

Венок почти готов. Пейзаж

За окнами дождлив и мглист.

Дрожал в ладонях остролист —

Не весел был сочельник наш.

За играми в тот блёклый час,

Притворной радостью делясь,

Мы знали — Тень, в углу таясь,

Одна на всех, глядит на нас.

Уж не до игр. Глаза в глаза,

Рука в руке, сидели мы;

Ветра на черные холмы

Ярились, роя небеса.

Запели мы — и отлегло,

Хотя еще туманен взгляд;

Ту песню с нами год назад

Он пел. Не эхо ли пришло?

С растущим пылом мы поем:

«Они не умерли, но спят,

Сон сладок, и покой их свят!»

Смолкаем. Тихо слезы льем.

И вновь все выше голоса:

«В них времени и тленья нет,

Земной их состраданья свет

Утешит наши небеса.

Изменчивы без перемен,

Пронзив соотношенья мер —

Мир уравнений и химер,

Они вступают в Твой домен».

Отец, Твоя над нами власть!

Зажги восточных туч гряду,

Как Ты в пустыне жег звезду,

Когда Надежда родилась!

XXXI. Покинув тесную пещеру

Покинув тесную пещеру,

Голодную гортань горы,

Желал ли Лазарь слез сестры,

У входа в гроб пролитых щедро?

«Брат, где ты был четыре дня?»

Ответ умножить славу мог

Творца, но смерти за порог

Текст не пошел, умы маня.

Из всех домов летел привет,

Звенели песни счастьем новым,

К востоку, в радость коронован,

Сиял пурпурный Оливет.¹⁵

Вот мертвый — воскрешен Христом!

И — молкнет Тестамента лист.

Замкнул уста Евангелист,¹⁶

Иль кто-то настоял на том.

XXXII. В ее глазах молитв сиянье

В ее глазах молитв сиянье,

Безмолвный трепет двух лампад —

Здесь, перед ней спасенный брат

И тот — Спаситель, Упованье

И Жизнь сама! С любовью взгляд

Ее скользит с фигуры брата

К тому, чья милость и награда

Блаженство сирому сулят.

Упав к натруженным стопам,

Их моет нардом и слезами,

Их отирает волосами,

Давая пищу злым умам.

Защищены в духовных битвах

Любовью высшей, отрешенной,

Благословенны трижды жены,

Мир искупившие в молитвах!

XXXIII. Ты, одолев духовный шторм

Ты, одолев духовный шторм,

Вкушая первые победы,

Чья вера, через труд и беды,

Пройдя, уже не ищет форм,

Не потревожь твою сестру

В ее простой земной молитве,

Не позволяй сомнений бритве

Нарушить нежных струн игру.

Сестре не в тягость притчи форм,

В ней чище, чем твоя, любовь,

Пребудут святы плоть и кровь

В их единенье с Божеством!

В законах мир определив —

Причины-следствия, числа —

Не упади в тенёта зла,

Отвергнув этот вид молитв.

XXXIV. Мой опыт жизни в полумгле

Мой опыт жизни в полумгле

Мог доказательством служить —

Задача жизни — дальше жить,

Пусть и на выжженной земле,

Зеленой дымкой наполнять

Оазис жгучих Кара-Кум,

Поэта опустевший ум

Безумной красотой пленять.

И что же Бог таким, как я?

Намека мир не может дать,

И остается смерти ждать

В пустом терпенье бытия.

Жди, или Вечности черты

В Мгновении узнать сумей —

Так птицы под гипнозом змей

Влетают в глотку пустоты.

XXXV. Но если голос из могилы

Но если голос из могилы

Авторитетно подтвердит:

Тлен — окончательный вердикт,

Надежда не имеет силы —

Сказать? Любовь, ты в жизни сок

Так щедро добавляешь сладость,

Не умирай, продли же радость,

Повремени еще часок!

И слышу я сквозь гул веков,

Сквозь ранний стон морей бездомных,

Сквозь крики кратеров бездонных

Из глубины материков

Ответ Любви, таящий боль:

«Забвение придет в долины,

Накрыв плащом мой век недлинный,

И сладость обратится в соль».

Ах, что за прок в таких мечтах?

Когда бы мы умели Смерть

Лишь как распад уразуметь,

Любовь бы не жила в местах,

Где горних искр не видят в ней,

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

В оригинале Strong Son of God, Immortal Love, — здесь ясно, что поэт обращается к Иисусу. В дальнейшем Христос будет упоминаться каждое Рождество, но между этими вехами путешествия лирического героя в ад (сам Теннисон находил аналогии в своей поэме и «Комедии» Данте) Бог может модифицироваться довольно свободно — даже умерший друг приобретает черты божества. Теннисона часто упрекали, что в In Memoriam смешано все со всем — наука, обрывки религий и осколки философских систем. Он легко соглашается: Что б я ни пел, и как бы струны

Порой ни плакали в тоске, Противоречия в строке

Моей найти совсем не трудно.

Он Поэт. Его дело петь и плакать. В Прологе прямо и четко выражена «Триединая Истина», воспринятая Теннисоном в студенческие годы и пронесенная через всю жизнь, пусть и в борьбе с сомнениями: есть Божья воля и независимая воля человека. При совмещении этих двух сил человек обретает бессмертие души. Что надо сделать для достижения гармонии? Этических принципов здесь недостаточно. И поэт обращается с главным своим вопросом к Иисусу, проводнику Божественного Провидения и Вечной Любви на землю. Поэма выстраивалась долго — с перерывами около 17 лет. Поэтому в ней столько наслоений кристаллизованной мысли и чувств. Пролог появился в самом конце работы — в 1849 году, он посвящен жене поэта Эмили, и отражает мягкие споры между супругами, отголоски которых слышны во многих фрагментах по всей книге: глубоко религиозная женщина строго придерживалась традиции и опасалась вольнодумства мужа. В Прологе поэт как бы уступает жене и признает первичность ее образа мыслей.

2

В оригинале Время олицетворяют Оры — Hours, древнегреческие богини. Упорные, непреклонные, располагающие ресурсом времени, они проникли во многие европейские языки — heur, hora, Uhr и т. д.

3

Символика тиса в английской литературе — неисчерпаемая тема. Для поэмы Теннисона наиболее важен аспект бессмертия: по сравнению с кратким земным существованием людей, тис живет вечно: где-то в Шотландии есть дерево возрастом девять тысяч лет, вся человеческая цивилизация вмещается в этот временной отрезок. Но земное долголетие может быть ядовито и опасно для окружающих, поэтому тис лучше держать подальше от живых, поближе к кладбищу.

4

«Кровь моя струится под твоей корой». Ядовитый сок тиса, «черная кровь Теннисонов» — одно из направлений расшифровки образа, основанное на биографических данных об особенностях психических состояний многих членов этой семьи.

5

Под давлением науки вечные эсхатологические мифы приобретают очертания теории тепловой смерти Вселенной.

6

Здесь вновь намек на призраки душевных болезней, посещавшие род Теннисонов и питавшие страхи самого поэта в годы молодости.

7

«Не будь рабом утрат!», слышит поэт приказ воли, но чья это воля? Не отвечает ли Бог на просьбу, вознесенную к Нему в Прологе?

8

Однажды затронутая тема зовет к себе поэта вновь и вновь, как это бывает в музыкальном произведении. Здесь мы слышим начало повторяющегося мотива воздействия поэзии на страдающую человеческую душу. Поэт может облегчить боль и себе и ближнему, но по-настоящему исцеляет другой Лекарь.

9

Появляется тема Смерти. В этом фрагменте смерть — абсолютное зло. Далее все становится не так однозначно.

10

Дом Артура. Не раз стоит поэт перед порогом этого дома.

11

Имеется в виду Эмилия, сестра поэта, которой Артур сделал предложение, полюбив ее с первого взгляда. Она ответила взаимностью, брак все откладывался по настоянию Хэллама-старшего, а вскоре стал невозможен.

12

Начинается тема последнего путешествия Артура, корабль везет его прах домой. К этому кораблю обращается поэт в нескольких последующих элегиях.

13

Кливдон, Сомерсетшир.

14

Наступает первое Рождество со дня смерти Артура. Пройдено несколько начальных кругов Ада «Комедии» Данте.

15

Оливет — Масличная гора близ Иерусалима

16

Евангелист — один из авторов Евангелия, в данном случае Иоанн Богослов, рассказавший историю Лазаря.