Причудливость скользящих миражей. Два детектива под одной обложкой

Алёна Бессонова

Детективы Алёны Бессоновой – это не описание кровавых, запутанных преступлений. В них нет особой жестокости. В них переплетение человеческих судеб. Каждая глава – это история чьей-то жизни, вплетённая в косу событий странных, загадочных. По большому счёту это истории о любви и ненависти и о той цене, которую каждый из героев оплатит своей монетой. Книга содержит нецензурную брань.

Дизайнер обложки Василиса Владимировна Бессонова

© Алёна Бессонова, 2021

© Василиса Владимировна Бессонова, дизайн обложки, 2021

ISBN 978-5-4493-0247-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Книга первая: Меня убил Лель

Глава 1.ПРОСЬБА ШЕФА

Майор Михаил Исайчев — старший следователь Следственного Комитета прибыл в коттедж профессора Петра Владиславовича Мизгирёва по просьбе своего начальника — полковника Корячка Владимира Львовича для расследования причин самоубийства жены профессора. Почему по просьбе, а не по приказу? Потому что следствие по самоубийствам обычно поручались молодым и менее опытным сотрудникам Комитета. Майор Исайчев считался в своём деле асом и его обычно задействовали в дознание сложных заковыристых «дел». Но здесь был особый случай. Полковник Корячок приходился старым другом отцу Петра Мизгирёва. Им выдалось вместе служить срочную службу во флоте на подводной лодке. Как говорит Корячок, «сидеть в одной бочке». Отец профессора позвонил и попросил друга разобраться в причинах поступка невестки без особой огласки.

Личная просьба была высказана Корячком майору Исайчеву и не уважить «шефа» (так его назвали в Следственном Комитете) Михаил не мог, вернее, не посмел бы, и не потому, что боялся осложнений в карьере, а потому что просто уважал старого «следака». В начале 90-х из «сыска» в короткое время ушли опытные, ещё не старые сотрудники, не выдержав наглости и самоуверенности едва вылупившихся из скорлупы юридических ВУЗов молодых специалистов. Знания, полученные бывшими задорными студентами в учебных заведениях без опыта следственной практики не способствовали успешной работе и вскоре «раскрываемость» начала резво падать.

«Старики» с обидой, но всё же, после настойчивых приглашений, возвращались на прежние места, возрождая проверенные временем принципы следственной работы. Полковник Корячок как раз относился к таким «старикам» и его просьбы принимались без обсуждения, хотя подразумевалось, что объём повседневной следственной работы уменьшен не будет.

Исайчев в глубине души слегка потрепыхался — не любил он разбираться в причинах самоубийств. Не мог заставить себя не думать о том страхе и отчаянии, которые толкали человека на крайние меры. Убийство — другое дело. Есть жертва, и есть злодей — враг. Его нужно изобличить, заставить признать вину или доказать её, впоследствии изолировав супостата, во благо спокойствия общества. Душевные страдания самоубийцы Исайчев старался не принимать близко к сердцу, но для этого его не должно было быть, этого самого сердца, а у Михаила оно было большое, способное любить и сострадать. Почти в ста случаях Исайчев находил менее кардинальный выход из сложившихся у жертвы обстоятельств, и это ещё больше расстраивало его. Такую сентиментальную нотку в характере Исайчев считал мало профессиональной. Но что поделаешь? Все мы не без изъяна.

***

Переступив порог профессорского особняка, прямо у двери Михаил наткнулся на знакомого начальника убойного отдела районного ОВД майора Константина Плетнёва. Они поздоровались и Плетнёв взмахом руки указал Исайчеву направление куда следует идти. Сам двинулся вперёд. У открытой двери ванной комнаты, остановился:

— Она там!

Исайчев вопрошающе взглянул на майора. И тот, на секунду замешкавшись, пояснил:

— Я уже видел…

— Много людей уже видело?

Плетнёв утвердительно кивнул:

— Да. Все, кто успел до прибытия старшего эксперта майора Долженко. Она приказала ждать тебя и никого не допускать.

— Все — это твои?

Плетнёв вновь кивнул, отошёл в сторону, чтобы пропустить Михаила, вслед добавил:

— Мои. Они осторожненько, ничего не трогали… Исайчев, минуя дверной проём, споткнулся. То, что он увидел, было завораживающе страшно. Оторопь брала. В отделанной белым кафелем комнате на бортике такой же белой ванны почти до краёв заполненной вишнёвого цвета жидкостью, лежала голова необыкновенно красивой женщины с размётанными в разные стороны иссиня-чёрными сосульками мокрых волос. Вода закрывала её до подбородка и казалось густой, как желе, а лицо вылепленным из гипса. Если бы не открытые глаза и не их взгляд, направленный прямо на Исайчева, можно было подумать, что на бортик ванны приклеили маску. Только на ней вместо пустых чернеющих глазниц горит удивлённый, немного растерянный взгляд небесно-голубых глаз, а на губах едва намеченная виноватая улыбка. Исайчев не мог оторвать взгляда от этого удивительного сочетания белого, красного и голубого. Смотрел заворожённо, пока кто-то не тронул его за плечо:

— Привет, майор! — это была эксперт Галина Николаевна Долженко.

В Комитете майора Долженко не только уважали, но и обожали. Сотрудники называли её «бабушкой русской экспертизы». Бабушка была в меру строга, многоопытна, а главное, защищала от гневливого шефа проштрафившихся сотрудников. Она придумывала такие причины, обеляющие провинившихся, что души не чаявший в ней начальник забирал свои грозные слова обратно. Когда-то давно, лет тридцать назад, Владимир Львович был в неё влюблён, но добиться расположения не хватило силёнок, о чём он продолжает жалеть по сей день. Защищала Галина Николаевна, конечно, не всех, а только тех, кого считала богом поцелованным трудоголиком. Любимая поговорка майора Долженко звучала так: «Кто в работе впереди, у тех орден на груди». Михаил Исайчев как раз относился к той группе людей, которую в будущем, по словам Галины Николаевны, ожидал орден, а то и два.

Исаичев встрепенулся, обернулся, недоуменно спросил:

— Галя, самоубийство без криминала? Или всё же 110-я¹?

Галина Николаевна вытянула из сумочки пачку сигарет, подпалила зажигалкой одну из них, глубоко затянулась, расслаблено-блаженно выдохнула струйку сизого дыма:

— Чистая 110 УК. Самоубивица записочку оставила. Довели её до этой крайности.

— Написала кто?

— Какой-то Лель… Фотографий не оставила, телефончиков и прочих адресочков не дала. Рекбус! Краксфорд! Вот смотрю на неё и думаю: чего она так боялась потерять? Ажно руки на себя наложила. Красавица, упакована по полной, дом — чаша до краёв, муж любящий, и вот те на… Отчего перестала дружить с головой? Влюбилась? Зрелые бабёнки горько переживают неудачи в любви…

Исайчев усмехнулся:

— Романтик ты у нас, Галина Николаевна. Волосы на голове в седую кудель, а всё в любовь до гроба веришь.

— Эх, Мишаня, — вздохнула Долженко, — без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить… Дура она… Жить надо, хоть бы из любопытства.

Галина Николаевна придавила о подошву ботинка загоревшийся фильтр сигареты и бросив его в сумку, вновь достала пачку. Увидев вопросительный взгляд Исайчева, пояснила:

— Сумка старьё, не берегу. Зато всё своё ношу с собой. Не сори и не сорим будешь!

Исайчев потянул ноздрями воздух. От эксперта пахло дровами, печью и жареными сосисками:

— Майор, ты, небось, сюда прямо с пикника прибыла?

— Нет, — сосредоточенно высматривая в пачке заныканную после утреннего кофе половинку сигареты, сообщила Долженко, — на происшествии за городом отиралась, а что?

— Потерпевшие бараний шашлык жарили?

— Ты чего пристал, потерпевшие в реке утопли.

— Отчего пахнешь костром, будто на даче была?

Не найдя заначки, Галина Николаевна достала целую сигарету, закурила:

— Не хрена не была. Уже года три. Бегаю, как гончая собака от трупа до трупа. Пятки горят. Пятками горелыми от меня пахнет! И не бараньими, а конскими…

— Это ещё почему? — не понял Исайчев.

— Потому что я больше конь, чем овца. Ты, Мишаня, голодный, что ли?

— Есть немного, — грустно отозвался Исайчев, — не успел позавтракать…

— Иди в гостиную там свёкор и муж. Муж сидит, икает…

— Икает?

— Он с тех пор как в ванной обнаружил свою супругу, так и икает. Записку ему прочесть позже дали. Сам не увидел. В прострации был. Прочёл и сразу в туалет. Целый час не выходил. Медвежья болезнь одолела. Я плетнёвских оперов под дверью поставила, чтобы слушали… Не дай бог… Утонуть не утонул бы, а вздёрнуться мог… Там в гостиной ещё его отец. Мужик кремень. Ходит, на всех покрикивает. Попроси его кофием тебя угостить. Может, сжалятся…

— Ты закончила здесь?

— Не совсем. Тебя ждала. — Долженко вынула из чемоданчика записку в целлофановом пакете и тростниковую дудочку. — Записку прочти. Дудочку на кровати самоубивицы нашли. Муж говорит, раньше её не видел.

— «Меня убил Лель. Прости Пётр», — прочёл через целлофановую плёнку Исайчев и, вернув пакет эксперту, взял из её рук другой с дудочкой. Повертел, разглядывая:

— Помнишь, Галя, детскую книгу «Путешествие Нильса на диких гусях»? В ней мальчик играл вот на такой тростниковой дудочке и завёл в пропасть целую стаю крыс.

— Нашего мальчика звали по-другому — Лель. Он из другой сказки, — Долженко вновь затушила привычным движением фильтр сигареты и, виновато поглядывая на Исайчева, вновь полезла в сумку за следующей. — Не накуриваюсь, когда нервничаю… Чего только не делала, даже тряпку антиникотиновую на руку приклеивала — не помогает!

— Ну-ка брось! — рявкнул Михаил. — В ящик сыграть хочешь? Третью уже смолить собираешься. Сдохнешь так. Ты не на то место тряпку клеила, надо было на рот.

— Не шуми, Мишань! — на шаг отступив от Исайчева, попросила Долженко, — эта здесь последняя…

— Здесь?! — озлился Исайчев, — Так, ты сейчас уезжаешь! В своей норке опять смолить будешь? Когда сделаешь экспертизу?

Долженко вопросительно взглянула на майора:

— Я что, пластырь не туда клеила? Ты говоришь на рот? И что это даст?

— Некуда будет вставлять сигарету… — хмыкнул майор.

— А-а-а ты в этом смысле? А есть как? Его на двадцать четыре часа ставят — иначе бесполезно. Эдак я схудну… Обвисну… Не молодая уже, — с серьёзным выражением лица ответила Галина Николаевна и, прикуривая следующую сигарету, бросила, — хватит ржать, давай работать! Отпечатки пальчиков отработаю, позвоню. Могу только пальчики… Больше ничего не нашла. Исайчев вгляделся в темноту длинного коридора, спросил:

— Куда идти? Где здесь гостиная? Дверей-то! Чёрт их разберёт… Кстати, почему нервничаешь? Чего вдруг? Случилось что?

Долженко, вытянув руку вперёд, грустно произнесла:

— Ты же её видел в ванной… Красота какая… Сердце щемит от жалости. Иди уже… Первый поворот налево или, может, направо. Муж там. Свёкор там. Я на воздух ушла. Сейчас дождусь пока воду спустят, ещё раз осмотрю её и домой, — она энергично зашагала в направлении парадного входа.

— Сердце дома надо оставлять, когда на происшествие едешь, — крикнул ей вдогонку Михаил.

— Так я не сердцем, я нервами нервничаю, — не оборачиваясь, ответила Долженко, — «следакам» положено физиологию знать, охламон!

Исайчев пошёл по лучу коридора, озираясь на закрытые двери и бормоча под нос:

— Вот, а моя жена говорит сердцем…

Поворот оказался только направо и, выполнив его, перед глазами Михаила открылась необъятных размеров гостиная с застеклённой от пола до потолка внешней стеной. Мебель гостиной строгих геометрических форм в чёрно-серых тонах со вставками пластика и хромированного металла, витиеватый рисунок белого глянцевого потолка в точности повторяющий рисунок чёрного напольного покрытия, навели Михаила на мысль, что придётся иметь дело с крайне закрытыми людьми. Как-то не вязалось добродушие и открытость с имеющейся обстановкой гостиной. Оценив её и плотные тяжёлые занавеси для декорирования оконных проёмов, возникшая в голове Исайчева мысль укрепилась.

«Ох, не люблю такие помещения, — подумал Михаил, — так и кажется, что непременно появится Дарт Вейдер. Для меня Иванушка на печке всё же ближе. Как же здесь мог появиться Лель? Он явно герой не этой сказки…»

— Проходите!

Исайчев услышал строгий голос. Он шёл из глубины чёрного велюрового кресла. Оно стояло в затемнённом углу комнаты и только вглядевшись, Михаил заметил выступающее из его прямоугольной спинки лицо мужчины, обрамлённое седыми волосами. Само тело, одетое в чёрный костюм и такую же водолазку, терялось в его мягких глубинах. Рядом с креслом, подвешенный за ручку, притулился светлого дерева бадик.

— Вы следователь Исайчев?

— Так, точно. Я есть он.

Мужчина встал, протянул для приветствия руку. Пожатие было жёстким, железным:

— Владислав Мизгирёв — свёкор Сони. Отец её мужа Петра. Вы всё уже видели? Присаживайтесь… Она ещё там? Михаил присел в кресло напротив.

— Нет. Её увезли…

— Куда?! — всполошился хозяин.

— Владислав? — решил уточнить Исайчев.

— Иванович, — поспешил добавить Мизгирёв, — а похороны?

— Владислав Иванович, есть порядок. Это не совсем самоубийство…

Мизгирёв вскинул пучкастые брови, не дал Михаилу закончить фразу:

— Вы думаете это убийство?

Исайчеву показалось, что на губах собеседника сверкнула и тут же погасла улыбка. Михаил пояснил:

— Софья оставила записку, в которой обвинила пока неизвестного следствию человека в доведении её до крайности. Посему здесь просматривается уголовная статья. Мы обязаны случившееся расследовать и отдать злодея под суд…

Владислав Иванович вернулся в кресло, обмяк:

— Я всё же надеялся, что она не сама. Соню уже не вернёшь, но мне было бы легче, если она… Если её… — мужчина закрыл лицо ладонями, тяжко вздохнул. — Я говорю глупости… Но вы поймите…Это так страшно если она сама…

— Папа!

Окрик стеганул старика и тот, лихорадочно вытирая щёки и глаза, затряс головой:

— Простите я сейчас… Сейчас…

Михаил обернулся.

«Вот и Дарт Вейдер!» подумал он усмехнувшись.

Человек, стоящий на пороге гостиной, был одет так же, как и его отец в чёрное. Только на голове не было ни волосинки, а лицо казалось вытертым меловой тряпкой. Он протянул руку и так с протянутой рукой дошёл до кресла Михаила:

— Профессор Петр Мизгирёв. У вас есть ко мне вопросы? — он постоял рядом с креслом отца и, дождавшись, когда тот переместится на диван, сел на его место.

— Вы читали предсмертную записку жены?

Мизгирёв кивнул.

— Вы знаете кто такой Лель?

— Да, конечно. — профессор поморщился, — Это Игнат Островский. Наш с Соней общий друг, однокашник.

— У вас есть его адрес? Где его сейчас можно найти?

— На кладбище! — срываясь на петушиный крик, выплеснул Мизгирёв. — Он уже больше семнадцати лет лежит в могиле на Воскресенском кладбище…

Михаил снял очки, протёр платком стёкла и, помассировав указательным пальцем переносицу, водрузил их обратно:

— Давайте по порядку, — сказал он спокойным голосом.

— Давайте! — икнул профессор.

Глава 2. БЕРЕНДЕИ

За тридцать лет до описываемых событий. Районный городок Хвалынь

— Эй, берендеи, вы куда без меня! — кричала девчонка, нагоняя на велосипеде группу из четырёх ребят. Двух подростков шестнадцати — семнадцати лет и двух пацанчиков лет шести — семи.

— Так нечестно, остановитесь!

Девчонка энергично крутила педали, высоко поднимая костистые коленки, отчего её и так слишком коротенькое платьице сбилось, представляя на обозрение малиновые в мелкий цветочек трусики. Девчонка была худющей, но к своим пятнадцати годам уже оформилась по-женски, сосредоточив причитающийся ей природой вес на ягодицах и бёдрах, в то же время не обделив торчащих в виде фиг грудки. Они не запеленованные в бюстгальтер важно колыхались в такт прыгающих коленок. Только спина не участвовала в движении. Она была прямая, как стрела и демонстрировала миру через слишком откровенный вырез на платье каждый свой позвонок. Ребята оглянулись, ускорили шаг.

— Вот навязалась на нашу голову. Зачем она нам на острове? Где она спать будет? — скорчив кислую физиономию, пробубнил под нос парень в чёрной борцовской майке и красных с белой боковой полосой шортах. Его соломенного цвета волосы непослушно спадали прядями на лоб, и он сдувал их, выпячивая вперёд нижнюю губу.

— Лель, давай возьмём. Она нам уху сварит… — с мольбой в голосе прошептал рыжеватый, по всему телу обсиженный веснушками паренёк в старенькой тельняшке и вытянутых на коленках трениках.

Тот, кого назвали Лелем притормозил шаг и с любопытством посмотрел на спутника:

— Ох, Мезгирь, за что ты её так любишь? Она этого не стоит. Про уху хорошо вспомнил. Ладно, пусть едет…

Они остановились, дожидаясь девчонку, из последних сил вращающую педали кривоколёсного велосипеда. Достигнув цели, она звонко заголосила скороговоркой:

— Ты нормальный, Лель? Сам придумал Берендеево царство. Назвал меня Купавой, а теперь стараешься от меня отделаться? Нехорошо, Игнат! Не по-товарищески… У берендеев Лель и Купава любят друг друга, — и понизив голос, прошептала, — и я тебя люблю… Очень…

Парень в чёрной борцовке поднял руку, останавливая выплёскивающийся из девчонки поток слов:

— Не трынди! В ушах звенит… Если я Лель, то любить я должен не Купаву, а Снегурочку. До Снегурочки ты недотягиваешь. По большому счёту, тебе Сонька, надо с девчонками на поле венки из ромашек плести, а ты с парнями по речным заводям шляешься. Хочешь с нами на остров — веди себя, как Купава — невеста Мизгиря. Ты не против, Мизгирь?

Он подтолкнул друга ближе к девчонке, а та обеими руками, что было сил, отправила парня обратно. Тот, кого называли Мизгирём, едва удержался на ногах.

— Не ври, дурак! — девчонка в отчаянии топнула ногой. — Лель любил Купаву. Любил! Ему Снегурочка во взаимности отказала. Я тебе, Лель, никогда не откажу… Ты плохо знаешь пьесу, Игнат!

— Что будет потом, решу сам. Нашу пьесу сочиняю я! — паренёк намеренно усилил звук голоса, выделяя слово «нашу».

За перебранкой они подошли к реке, отыскали в камышах оставленную два дня назад лодку и, погрузившись, отплыли от берега, спрятав в тех же камышах велосипед.

— Слушай, Игнат, — прошептал Петр, энергично работая вёслами, — зачем ты так с ней? Сонька любит тебя с детского сада. Таскается за тобой всюду. Тебе что, для неё ласкового словечка жалко? Девчонка переживает…

Игнат приблизил злое лицо почти к самому уху друга, сказал, цедя сквозь зубы:

— Петька, ты голову потерял? Она ведь знает о твоих чувствах. Ты тоже таскаешься за ней всюду, но ласковых слов для тебя она не находит.

— То я. — Петр виновато опустил голову. — Я мужик, потерплю. Ты жениться на ней не собираешься? — он с мольбой взглянул в глаза друга.

В ответ Игнат хмыкнул:

— Ещё чего! Я её не люблю.

— Значит, дождусь! — выдохнул Мизгирь.

В это время девчонка улеглась животом на носу лодки и, блаженно улыбаясь, подставила солнцу, задрав юбку платья уже под грудь, шоколадную спину и ягодицы. Соня любовалась деревом на берегу острова. Его крона закрыла солнечный диск, но пучки света заселили каждую щёлочку в ветвях и листьях, превратили дерево в переливающийся новогодний шар. Слепыми от солнца глазами Соня иногда поглядывала на мальчишек. Они переговаривались между собой, бодро работали вёслами. Младшие, которых в компании берендеев звали Брусило и Малыш копались на дне лодки, разбирали в коробке снасти к удочкам. Брусило приходился братом Соне, а Слава — Малыш братом Игнату. Мальчишки тихие, послушные не были обузой. Утро субботы удалось и Соня, мечтая, задремала. Разбудил её резкий толчок, лодка причалила к берегу.

Всё время до обеда ребята строили второй шалаш. Решено было ночевать так: Игнат, Петр и Малыш в большом шалаше, а Соня и Брусило в свеже построенном поменьше. Соня хлопотала с обедом, варила в котелке на костре кашу из концентратов. Рыбы для ухи ребята ещё не наловили. Малышня таскала сучья, резала у берега камыш. К обеду всё сладилось: и шалаш, и еда. Компания разместилась рядом с огнём.

— Куда, Купава, собираешься поступать после школы? — спросил Игнат, облизывая кашу с ложки, — в кулинарный не хочешь? Каша у тебя отменная!

— С её золотой медалью она может поступать куда хочет, — вставил фразу Петр.

Соня суетливо выхватила у Игната плошку и выложила из котелка всю оставшуюся кашу.

— Доедай, если понравилась, — откликнулась раскрасневшаяся от жара костра и похвалы повариха. — Мизгирь, посуду мыть тебе. А вы куда собираетесь?

Игнат живо доел добавок, повалился на спину и, поглаживая сытый живот, позёвывая, ответил:

— Я с Мизгирём в университет на химико-технологический.

— Я с вами! — тут же воскликнула Соня.

— Ты хотела на иностранные языки, — удивился Петр.

— А теперь хочу с вами, — зыркнув злым взглядом на Петра, сказала Соня и вопрошающе посмотрела на Игната. Игнат спал.

— Замучился наш Лель. Простудится на траве, от реки мокротой тянет. Надо разбудить его, пусть идёт в шалаш. — Соня осторожно тронула парня за плечо, — Лель, переходи в шалаш. Игнат перевернулся и, встав на четвереньки, не открывая глаз, пополз в направлении шалаша. Через минуту из убежища донеслось его сопение.

— Мы что будем делать? — спросил Петр, собирая грязную посуду.

— За грибами пойдём, — весело ответила Соня. — Где моя корзинка? Если наберём, я вам вечером такую солянку на костре сварганю — пальчики оближите…

Грибов Соня с Петром набрали немного, хотя облазили все закоулки, овраги и лесистые пригорки острова. Но и то, что собрали было кстати. Мальчишки Брусило и Малыш наловили рыбы. Игнат пока берендеи ходили по грибы, прикрепил над костром котелок с водой, почистил рыбу и картошку. Соня сразу же принялась за дело.

Уха с грибами, по специальному Сониному рецепту получилась — пальчики оближешь. Весь вечер парни наперегонки распевали песни под гитару. Каждый старался выкинуть музыкальные коленца, удивить. Игнат больше похрипывал песни Высоцкого, а Пётр — Юрия Визбора:

— Не утешайте меня,

Мне слова не нужны.

Мне б отыскать тот ручей

У янтарной сосны.

Вдруг там меж сосен

Краснеет кусочек огня,

А у огня ожидают, Представьте, меня, — выводил он хорошим баритоном, поглядывал на Соню.

Ночь тихая и светлая укрыла реку, выбелила лунную дорожку. Прибрежные ивы опустили в воду косы, позволили волнушкам поиграть ими. Костёр потрескивал. Брусило и Малыш давно заснули. Пётр и Соня разморились, побрели по своим местам. Выспавшийся за день Игнат решил посидеть у костра.

Ночью Пётр проснулся, рядом беспокойно спал Малыш. Во сне он, вероятно, ловил рыбу. «Подсекай!», «Тяни!», «Подсекай!» — выкрикивал мальчишка, ворочаясь с бока на бок. Игната в шалаше не было. Пётр решил сходить по нужде и заодно посмотреть: не заснул ли друг у костра — чего доброго, обожжётся.

Костёр догорал, а из шалаша Сони доносились необычные хлюпающие звуки и страстный шёпот Сони:

— Лель, любимый… Ты ведь любишь меня, правда? Никакая я не Купава, я твоя Снегурочка…

И недовольный ворчащий голос Игната:

— Молчи… Молчи… Брата разбудишь…

Петр не помнит, как добрался до своего места в шалаше. Помнит, что обмочился и от ужаса, стыда и страха, закусил мякоть большого пальца до крови — лишь бы не закричать… Лишь бы не закричать…

Глава 3. ДЕЛО ЗАКРЫТО. ЗАБУДЬТЕ!

— С чего начнём? — профессор Мизгирёв встал, подошёл к портрету жены. В интерьере гостиной картина была самой яркой точкой. Только сейчас Михаил понял — всё вокруг сделано для того, чтобы выделить портрет. Написанный маслом, он отражал не только лицо, но и характер женщины. Она смотрела на мир голубыми с лёгкой грустинкой глазами. Тёмно-русые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Выражение лица казалось безмятежным и почти счастливым. Слово «почти» острым коготком карябало Исайчева.

«Терпеть не могу это убогое „почти“. Когда оно возникает, — подумал Михаил, — то всё, что было до него и после становится ущербным. Слово вгоняет в тоску, делает окружающее декорациями к постановке. Жизнь утекает из этого спектакля, превращаясь в ванну с тягучей тёмно-вишнёвой жидкостью!»

Исайчев взглянул на стоящего рядом Петра Мизгирёва. Хозяин тоже всматривался в портрет.

— И всё же она не Купава. — с застывшим на лице выражением безнадёжности выговорил Пётр, — Сонька — Снегурочка! Снегурочка! Никак не сговорчивая, плывущая по волнам обстоятельств Купава.

— Мне кажется, что и Снегурочка не обладала особо решительным характером, — откликнулся Исайчев, — какое-то мятущееся, сонное существо…

— Ну что вы? — решительно не согласился профессор, — Снегурочка предпочла растаять, но не приняла предложенные ей условия существования. Это поступок — прыгнуть в огонь! Так и Соня… — Пётр сглотнул комок в горле и уже спокойнее сказал, — давайте по порядку…

Мизгирёв взял с журнального столика медный колокольчик размером с куриное яйцо, позвонил. Дверь тотчас открылась, прислуга в этом доме была отлично вымуштрована. В проёме появилась заплаканная девушка в тёмно-синем платье и белом, отделанном кружевом переднике. Она вопросительно, не говоря ни слова, воззрилась на Мизгирёва. Лицо Петра Владиславовича исказила гримаса недовольства:

— Вера, к чему этот карнавальный наряд? Переоденься сама и переодень прислугу. В доме траур! Принеси два кофе, папе чай…

— Нет! — воскликнул старший Мизгирёв. — Мне тоже кофе…

— Папа, сердце… — попытался остановить отца Пётр.

— Я сказал кофе! — рявкнул Владислав Иванович, стукнув бадиком о пол.

Профессор поднял обе руки с развёрнутыми вовне ладонями и покивал:

— Как скажешь, папа. Как скажешь. Я всего лишь забочусь о твоём здоровье, — Пётр обиженно вскинул подбородок, обратился к прислуге, — Вера, всем кофе. Папа, я просил тебя не выражать свои эмоции при помощи клюшки. Ты портишь пол…

Девушка кивнула и юркнула за дверь. Мизгирёв жестом руки пригласил мужчин пересесть в другую мягкую зону гостиной, там вокруг журнального столика стояли три кресла. Исайчев и Владислав Иванович последовали приглашению. Разговор предстоял долгий, неприятный. Профессор приступил к нему не сразу, ждал кофе. Когда одетая во все чёрное Вера принесла напиток, он, сделав глоток, прервал молчание:

— Мы с Соней и Игнатом росли в Хвалыне — районном городке близ Сартова. Городок совсем крохотный, но красавец. Сейчас его называют Волжской Швейцарией. Настроили пансионатов, отелей. Раньше было тихо, скучно. Одна школа. Один клуб. Одна церковь. С приходом весны Хвалынь становилась похожей на Берендеев посад. Представьте: полночь, горки, покрытые снегом, кусты и березняк; дальше сплошной частый лес из сосен со снеговыми сучьями; в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обрамлённые ельником. Дома деревянные, с причудливой резьбой ставень, в окнах огни. Полная луна. Вдали кричат петухи. Чем не царство Берендея?

— Красиво! — согласился Михаил и подумал, удивляясь, — вероятно, на лекции к нему собирается много студентов и я бы тоже пришёл, если бы не труп его жены в ванной комнате.

Между тем профессор продолжал, всё больше и больше увлекаясь:

— Это наша Хвалынь. Учились я, Соня и Игнат в одном классе. Дружили. Наши с Игнатом фамилии толкали на то, чтобы назваться именами героев сказки о Снегурочке. Я — Мизгирёв. Игнат — Островский. Он главный, заводила. Он Лель. Игнат был похож на Леля. Высокий, хорошо сложённый, с волнистыми русыми волосами и голубыми глазами. Немного расхлябанный, разухабистый… Я Мизгирь. Вы не смотрите на мою голову, похожую на лысую коленку. В семнадцать лет я тоже был кучеряв и рыж. Тогда боялся, что веснушки на всю жизнь. Ан нет! Молодость прошла, а в зрелость они со мной идти не захотели… Соня в нашей компании — Купава. Она сама к нам встряла. Упорная была девчонка. Снегурочки менялись часто. Стоило им к Лелю прислониться, стать чуть ближе, они таяли и исчезали. Правда, перед самой гибелью появилась одна недотрога. Зацепила нашего Леля. Он свадьбу назначил, но не судьба…

— Что? Почему? — не понял Исайчев.

— Погиб! Неожиданно, трагически, глупо…

— Не погиб он! — взъерошился старший Мизгирёв. — Его убила нашенская расхлябанность и непрофессионализм инструкторского состава! Без человеческого фактора там не обошлось. Уверяю вас! А ты, дружок, — Владислав Иванович не по-доброму взглянул на сына, — учись смотреть правде в глаза. Тем более в связи с запиской Софьи господам, служителям закона, всё равно придётся косвенно коснуться катастрофы с Лелем. Пусть им сразу станет всё понятно, чтобы не лезть глубоко. Наша с тобой обязанность им помочь!

— Папа-а-а! — взвыл Пётр, — хватит выдумывать! У Игната не раскрылся парашют. Расследование не касалось нас лично. Мы Игнату, в общем-то, были никто, поэтому нас не привлекали. Но перед отъездом в Исландию я поинтересовался. Следователь довольно недружелюбно сообщил: «Дело закрыто. Забудьте!» по-моему, они списали всё на несчастный случай.

— Вот именно списали! — Владислав Иванович с силой ударил ладонью по колену, — статистику раскрываемости не хотели портить, вот и списали…

— Что случилось с парашютом? — Михаил привалился на спинку кресла. — Он что, занимался парашютным спортом в Хвалыне?

— Нет, здесь в Сартове. И не только он и я, и Соня. — Пётр залпом допил остывший кофе. — Мы втроём приехали поступать в сартовский университет на химико-технологический факультет. Я и Игнат по давней страстной любви к химии, а Соня заодно. Она золотая медалистка — ей везде были рады. После первой сессии решили съездить загород посмотреть авиационный праздник. Воздушная акробатика зацепила. Игнат загорелся, вскоре записался в клуб парашютистов. Меня это не грело, но Соня, которая тут же ухватилась за рискованную идею, так посмотрела, что я, конечно, пошёл тоже. Три года вместе с ними преодолевал страх и ужас, но Соня… — Мизгирёв замолк, опустил голову, а затем резко вскинул её и посмотрел на Исайчева горячечными влажными глазами, — могу вас попросить перенести наш разговор на завтра… Нет сил сегодня… Нет сил.

— Где и когда будет удобно завтра? — Михаил пытался скрыть своё разочарование. — У вас или в Комитете?

— Лучше здесь… — извиняющимся тоном попросил профессор, — и не завтра. Умоляю! Дайте мне немного прийти в себя. Я позвоню как буду готов. Это возможно?

Михаилу не понравилась резкая смена в настроении профессора от достаточно спокойного до полной истерики.

«Вероятно, придётся иметь дело с хроническим алкоголиком» — подумал Исайчев и с надеждой спросил:

— Хорошо. Но я думаю в ваших интересах не затягивать дело. Может быть, всё-таки завтра?

Профессор так яростно замотал головой, что Михаил понял — на завтрашнюю встречу рассчитывать не приходится, да и послезавтрашнюю тоже. Прежде чем пойти на выход, Исайчев положил на столик свою визитную карточку:

— На всякий случай, если вдруг вам захочется пораньше… Хотя ладно, звоните…

Уже выезжая из усадьбы, в кармане Михаила завибрировал телефон, номер был незнаком:

— Это Владислав Иванович Мизгирёв. Хочу поговорить с вами без сына. Это возможно? Завтра приду к вам часиков в одиннадцать, примите?

— Да. Жду! — торопливо ответил Исайчев.

* * *

Дома, после ужина, глядя, как жена рассматривает свои драгоценности, коими были старинные монеты из её нумизматической коллекции, Михаил вспоминал незаконченный разговор с мужем погибшей, анализировал детали. Ольга в это время неспешно вытирала специальной тряпочкой монеты, сверяла каждую с каталогом. Михаил долгое время не мог понять — зачем в течение стольких лет, каждый раз она с завидным терпением отыскивала в перечне свои монеты и каждый раз благостно улыбалась, увидев их там. Однажды он всё же спросил Ольгу: может ли что-то измениться в каталоге со временем и, получив отрицательный ответ, изумился настойчивости жены ещё больше. Позже понял — она каждый раз, увидев их там, испытывает счастье обладания. А счастье не бывает вчерашним, оно всегда сегодняшнее, иначе это не счастье, а послевкусие от него. «Какая удача, что я могу наблюдать её не только на портрете» — подумал Михаил, любуясь Ольгой.

Познакомился майор Исайчев со своей женой шесть лет назад в её кабинете. Ольга Ленина, именно эту фамилию она носила тогда, была в городе известным и успешным адвокатом², одним из участников сложного запутанного процесса.

— Оль, — Михаил решил прервать занятия жены, — тебе ничего не говорит имя — профессор Петр Владиславович Мизгирёв?

Ольга оторвала взгляд от монеты и задумалась:

— Слышала. У меня год назад было дело о некачественном бензине. Одному моему клиенту запороли двигатель на заправке. Она принадлежала жене профессора химии Мизгирёва, если мне не изменяет память Софье Мизгирёвой. Дело мы тогда выиграли, двигатель перебирали за счёт хозяйки, но она упиралась до последнего. Подозреваю, что бензин бадяжили по её приказу, а профессор ей подкидывал идейки — как, куда и сколько. Свалили инициативу на заправщиков. Хозяйка прошла боком. Хотя было понятно, что без её участия невозможно разбодяжить бензин на всех её заправках в одинаковых пропорциях. Один из управляющих до хрипоты выгораживал владелицу. Готов был взять всё на себя, но не срасталось. Он в это время уже месяц как отсутствовал, ездил к поставщикам продлять договора. Думаю «герой» был в хозяйку влюблён. Хотя не знаю, утверждать не буду. И всё же её непосредственное участие доказано не было. Письменных приказов не отдавалось, а всё остальное к протоколу не пришьёшь. А что?

— Вены она себе вскрыла…

— Да ты что-о-о! — Ольга резко развернулась к мужу. — Никогда не подумала бы, что такая особа, как Софья Мизгирёва может что-либо подобное выкинуть!

— Почему?

— На всю жизнь запомнила как она вошла в мой кабинет! Будто не я, а она в нём хозяйка, а я недоразумение, не более… И потом всё время нашего общения безостановочно хамила. У неё это здорово получалось. Пришлось осадить, но не вышло. Представляешь, первый раз в жизни верный способ дал осечку. Мои слова не произвели на госпожу Мизгирёву должного впечатления. Она продолжала разговаривать, переплёвывая через губу.

— Осадила? Верный способ? Ты что, плюнула в неё, что ли? — рассмеялся Михаил.

— Зачем плюнула? Я всегда говорю хамам: «Погодите, погодите я включу диктофон. И вот эту фразу повторите, пожалуйста». Обычно это приводит особо борзых в чувство. Никто не хочет оставлять после себя мусор в истории.

— Ты её записывала? — заинтересованно спросил Михаил, — может быть и запись сохранилась?

— А то! Я ничего не выбрасываю, — Ольга вскочила со стула и быстрым шагом пошла в кабинет. Минут через пять вышла и победно заявила, — вот, получай!

Она протянула мужу диск и компактный СД-проигрыватель. На диске значилась надпись: «Бадяжный бензин. Софья Мизгирёва и дата» Михаил нажал кнопку «воспроизведение»: Женский голос:

— Господи, испугали, да пожалуйста… (Голос низкий, с трещинкой. «Много курила». — решил Михаил). — У вас что, есть на примете такой осёл, который нассыт мне целую цистерну на разбадяжку всего объёма бензина? У меня в городе пять заправок!

Голос Ольги:

— У вас муж…

Голос Софьи:

— Да бросьте вы! Даже мой муж не может напрудить столько мочи… (пауза)… Хотя стоит попробовать, вероятно, сможет (смеётся)… Он у меня сыкло, наверное, сможет!

Окрик Ольги:

— Ну, хватит паясничать! Ваш муж химик?

Голос Софьи:

— Ну и что? Я тоже химик, правда, ни дня не работающий, но все же химик… Вы думаете, у химиков мочи больше?

Спокойный голос Ольги:

— Вы завтракали? Может быть, кофе?

Звук падающего предмета.

Голос Софьи:

— Не надо меня лечить! Я леченная!

Шаги. Стук двери.

— Она что-то бросила? — сделал брови домиком Михаил, — откуда звук падающего предмета?

— Смела со стола блокнот, — нехотя пояснила Ольга. — Хлопнула дверью и ушла.

— И что? Почему ты её не вернула?

— Миша, я была адвокатом потерпевшего, а не её. — Ольга опять раскрыла каталог старинных монет. — Всё, что могла тогда — сделала. Я ведь приглашала Софью заключить мировое соглашение… Получила то, что получила! Потом, правда, ободрала её по полной и даже за моральный ущерб по верхней границе отыграла. Она меня запомнила… Как видишь, я её тоже… Ты уверен, что она сама? — Ольга недоверчиво посмотрела на мужа, — такие особы редко причиняют вред себе любимой…

— Сама. Правда, из предсмертной записки следует, что её

к этому краю подвели…

— Понятно… — вздохнула Ольга, — чистая 110-я. Про злодея написала?

— Написала… Злодей семнадцатый год в могиле лежит…

Ольга присвистнула, отложила в сторону каталог и подсела ближе к мужу:

— Повествуй!

Закончив рассказ, Михаил ещё раз включил диктофон с записью разговора Ольги и Софьи, смешно шевельнул ухом, поднёс к нему проигрыватель и, прослушав запись, резюмировал:

— Уверенная. Строптивая. Вины не чувствует. Обычно с представителями Фемиды рядовые граждане, не «урки», так себя не ведут. А тут вон тебе, лезет на рожон… — Михаил оперся на спинку кресла, вытянул ноги. — Знаешь, закрываю глаза и вижу её лицо там, на кромке ванны. Глаза голубые и виноватые. Никак с тем, что сейчас услышал, не вяжется.

— Хочешь я тебе расскажу притчу из истории монет?

— С подтекстом? — открыл один глаз Михаил.

— Конечно, что зря языком молоть…

— Давай!

— На аудиенции у правителя Цейлона оказались купцы из Персии и Византии. На вопрос о том, чей государь сильнее и богаче перс долго славил своего царя. Византиец молчал. Когда же купцов попросили показать монеты, местный правитель сразу получил ответ на свой вопрос: у перса монета оказалась серебряная, мелкая, а у византийца — золотая, большая, чёткая, качественная.

— Ну? — Михаил открыл оба глаза и привстал.

— У Софьи Мизгирёвой тоже есть своя монета, которой она себя оценила. Её надо найти и тогда ты сможешь понять, чего она стоила и почему так закончила. И ещё… — Ольга на секунду запнулась, будто решила говорить или нет, — хочу поведать тебе, муж, о своём ещё одном давнем увлечении… Дай слово, что не будешь смеяться.

Теперь уже Исайчев не только привстал, а сел окончательно и встревоженно уставился на жену.

— Ой, да не бойся! — засмеялась Ольга, — ничего криминального! Я всего лишь стала коллекционировать запахи…

— Фух! — радостно выдохнул Михаил и опять улёгся на диван, принимая прежнюю расслабленную позу, — духи собираешь? Французские небось!

— Нет, Ваше Величество, я коллекционирую запахи эмоций.

Лицо Исайчева опять посуровело.

— Ну-у-у?!

— Ты помнишь Стефанию?³

— Неужели, — поморщился Михаил, — такую разве забудешь! И что?

— Она пахла бабушкиным сундуком. Вроде духи себе позволяла новомодные и вещи фирменные, а тянуло барахолкой. Старушечьим запахом тлена. Для меня так пахнет зависть.

Михаил опять привстал и уже с интересом спросил:

— Ну, и?! Ну, и?! Как пахнет злость?

— Злость пахнет болотом и металлической стружкой. Исайчев задумался, переваривая полученную информацию:

— Мне казалось злость пахнет сероводородом, как в преисподней!

Ольга легонько отмахнулась:

— Ну, уж сероводородом! Сероводородом пахнет мужской грех, а женский пахнет домашней фиалкой, такой вкрадчивый, фиолетово-розовый, игриво-глазастый…

Михаил удивлённо заметил:

— Точно! Я когда вошёл в спальню Софьи там пахло фиалкой. Все подоконники обыскал — не было ни одного цветочного горшка, а запах был. Поинтересовался у прислуги, может, это освежитель воздуха? Они аж руками засучили: «Что вы! Что вы! У Софьи Константиновны аллергия на запахи. Никаких цветов и освежителей!» Но пахло ведь… Пахло… Ты говоришь грехом?

Михаил снял очки и, как всегда, в минуты раздумий, помассировал указательным пальцем переносицу, посмотрел на Ольгу наивным детским взглядом:

— Наверное, женщина, ты права. Научи, как это делать?

— Что это?! — хихикнула Ольга.

— Как нюхать эмоции? Мне позарез нужно.

— Учись! Вдохни ноздрями как можно больше воздуха и задержи дыхание. — Ольга вдохнула и задержала дыхание.

Михаил повторил, ко всему ещё надул щёки, а когда выдохнул, разочарованно произнёс:

— Чую только пахнет котлетами. Это какая эмоция? А ты что почувствовала, когда вдохнула?

— Это не эмоция, это запах обеда, который ждёт тебя на плите. А я сейчас почувствовала, как пахнет любовь. Она пахнет тобой и маленьким ребёнком. Я учуяла этот запах на нашей первой встрече и поняла ещё тогда — так пахнет для меня любовь. Пойдём в кухню. Накормлю тебя или дождёмся дочь. Она скоро придёт.

— Откуда знаешь? Что тоже унюхала? Зоська не приходит так рано.

— Унюхала! — воскликнула Ольга и мечтательно, слегка прикрыв веки, произнесла, — Зоська пахнет тёплыми только что скошенными травами, сладковатыми с горьковатыми нотками…

В замке входной двери послышалось шевеление ключа.

— Зоська! — ахнул Михаил, — ну ты даёшь, жена…

Михаил удивлённо посмотрел на спешащую навстречу дочери Ольгу, подумал:

«Ох, не зря ты мне именно сейчас рассказала о своём давнем увлечении. Ох, не зря… Ты ведь ничего не делаешь просто так, умница моя…»

Глава 4. МИЗГИРЁВ СТАРШИЙ

Исайчев не дошёл двух шагов до двери своего кабинета, когда услышал требовательный звонок городского телефона.

«Полковник Корячок» — решил Михаил.

Теперь во времена всеобщей обеспеченности сотовыми аппаратами, по городскому телефону звонил только он.

Михаил ускорил вращения ключа в замочной скважине и буквально ворвался в кабинет:

— Да, Владимир Львович, слушаю, — торопливо проговорил он.

— Что там по самоубийству? — не здороваясь, спросил Корячок. — Причины поступка ясны?

— Пока нет. Вчера профессор Мизгирёв попросил паузу, — доложил Исайчев. — Но сейчас я жду его отца. Он сам изъявил желание встретиться без сына.

— Хо-о-рошо. Ты особо не затягивай и тихо-о-о нечко, тихо-о-онечко. Особо не нажимай. Они люди непростые, — видимо, размышляя, тянул слова полковник. — Попроси его после беседы, зайти ко мне.

— Есть! — сам не ожидая, сорвался на петушиный крик Михаил.

— Что ж ты так орёшь? — прошелестело в трубке.

В дверь постучали. Михаил посмотрел на часы, покашлял, добавил в голос металла:

— Входите, Владислав Иванович!

На пороге кабинета появился сухощавый человек в чёрном берете. Обнажая седую голову, Мизгирёв-старший осмотрелся. Его взгляд упёрся в разукрашенное оранжевыми плодами апельсиновое дерево. Зёрнышко этого растеньица вместе с горшочком земли притащил в кабинет сослуживец — капитан юстиции Роман Васенко. Роман давний друг Михаила. Когда появляются сложные «дела» они работают в паре.⁴

— Садитесь сюда, здесь будет удобно, — Михаил указал рукой на кресло у окна, как раз рядом с апельсиновым деревом. Исайчев специально приподнял жалюзи и обнажил яркое растение. Ему хотелось расположить к себе собеседника, сделать обстановку служебного кабинета более уютным.

Гость основательно устроился в кресле, тут же рядом повесил на подлокотник бадик, Михаил поставил рядом стул для себя.

— Я очень заинтересован в нашей беседе, — начал разговор Исайчев. — Слушаю, Владислав Иванович.

— Шёл к вам и думал с чего начать? — в голосе Мизгирёва слышалась неуверенность. — Вроде всё ясно — она сама распорядилась своей жизнью… Но… Она указала имя человека, которого нет. Давно нет. Что это? Помутнение рассудка? Я так не думаю!

— Вы уверены? — Исайчев сглотнул слюну, хотелось курить.

— Вы хотите курить? — угадал желание следователя Мизгирёв, — Давайте покурим. Здесь можно?

Михаил встал, взял со стола металлическую пепельницу-юлу, поставил её на подлокотник кресла гостя.

— Так, удобно?

Мизгирёв кивнул и сунул руку в карман пиджака, извлёк трубку из чёрного дерева и небольшой металлический коробок. Исайчев успел сделать уже несколько затяжек, а Владислав Иванович всё ещё медленно разминал пальцами табак. В воздухе кабинета появились нотки запаха ореховой скорлупы.

— Мне хочется помочь, — заговорил Мизгирёв, — вам придётся расспросить много людей, пока составите представление о Соне. Сколько людей выскажутся, столько разных образов получите. Она, как морская волна, всегда казалась новой… Вы вчера смотрели на её портрет и, вероятно, пытались что-то понять о ней живой. Пустая трата времени! Портрет ничего не отражает. Вернее, отражает только её облик, но не суть. На картине Соня — Снегурочка…

— А в жизни Купава? — не удержался от вопроса Исайчев.

— Купава? — Мизгирёв задумался, приминая в трубке табак и слегка постукивая по табачной камере. — Нет! Она больше Алекто.

— Кто? — удивился Михаил. — Простите моё невежество, но я не знаю кто такая Алекто.

— Ну, что вы, — смутился Мизгирёв, — знать всё невозможно… Я увлекаюсь греческой мифологией в ней есть три сестры, три богини мщения — Алекто — непрощающая, Мегера — завистница и Тисифона — мстящая за убийство. Так вот Соня — Алекто. Она никому ничего не прощала. Всегда последний удар за ней. Петр трудно жил. — Владислав Иванович большими пальцами принялся трамбовать табак от краёв чаши к центру. — Соня жаждала подчинения от всех.

— И от вас? — не удержался Исайчев

— От меня нет! Моя особа оказалась ей не по зубам. Я абсолютно самостоятельная единица. Однажды Софья упустила возможность поставить меня в зависимость от себя, — Мизгирёв пососал мундштук трубки, проверяя тягу. Михаил понял — ритуал подготовки к курению завершён. Владислав Иванович поднёс зажжённую спичку к чаше, удерживая огонь над поверхностью табака, начал водить его по кругу, делая короткие и лёгкие попыхивания. — Я живу с их семьёй, но в своей четверти дома. Выкупил её у них.

— Выкупили? За деньги? — Михаил изумлённо взглянул на собеседника.

— Петр после смерти моей жены, его матери, пригласил к себе. Хвалынь хороший городок, нам с Тасей в нём было уютно. Она ушла и стало плохо. Я принял приглашение с условием, что любая четвертина в их доме моя, кроме их спален, конечно. — Владислав Иванович медленно посасывал трубку и также медленно будто вспоминая, продолжил говорить. — Продал дом, хозяйство, сложил всё с прошлыми накоплениями, а их было немало, и всю сумму отдал невестке. Она думала недолго, согласилась. Деньги вложила в свой бензиновый бизнес. Пётр не возражал…

— Он у вас единственный наследник?

— Нет! — резко бросил Мизгирёв, — у меня есть ещё сын, но он носит не мою фамилию и теперь живёт не в этом городе, даже в другой стране. Видимся редко. Моей помощи не принимает. Пётр о нём не знает. Владик не хочет.

— Владик — так зовут вашего второго?

— Владик… — кивнул Мизгирёв. — Мы раньше всё вместе жили в Хвалыне, а потом разъехались… Мой грех…

— Владислав Иванович, вы деньги невестке просто так отдали или по письменному договору, — уточнил Михаил.

— По договору, конечно. К тому времени я уже выяснил с кем имею дело.

— Насколько мне известно, — поспешил внести ясность Исайчев, — супруги Мизгирёвы долгое время жили в Исландии. Приехали недавно.

— Да. — Подтвердил Владислав Иванович, — больше двух лет назад.

— Когда вы успели понять, что собой представляет ваша невестка? Разве вы жили с ней до их отъезда в Исландию?

Мизгирёв попыхтел трубкой, прикрыл большим пальцем трубочную камеру, и раскурив угасающий табак, продолжил:

— По письмам. Петя писал часто. Скучал. Вероятно, чувствовал себя одиноко. Видели бы вы эти письма! Тася после них дня два приходила в себя от ярости. Они подвергались жёсткой цензуре. Софья беззастенчиво вычёркивала всё, что ей не нравилось. Тася как-то позвонила, сделала невестке замечание. На что та без тени смущения ответила: «О себе он может писать всё. О том, что здесь происходит — выборочно. Обо мне — ничего. Без обид! Это моя жизнь!»

— Жёстко!

— Жёстко! И я, памятуя об этом, решил себя обезопасить, купил пространство в собственность. Она поняла, что промахнулась, когда однажды сделала мне замечание. Я тогда вошёл в общий зал без стука. Невестка возмутилась. Я в манере присущей ей разъяснил, что в свою четвёртую часть помещения могу входить без стука, когда хочу и как хочу. Она уважала принципы. Поняла, что нежных чувств я к ней не питаю, решила не связываться.

— У вас часто бывали конфликты?

— Их не было. Мы притирались друг к другу недолго. Сразу поняли, кто чего стоит и, поняв, дальше жили в параллельных вселенных, не пересекаясь.

— Как Софья относилась к мужу?

— К мужу? — Мизгирёв болезненно поморщился, — Пётр был женат на ней. Она замужем за Петром не была. Знаете, как она его звала? Мизирёв!

— Как? — переспросил Исайчев.

— Мизирёв, без буквы «г». Понимаете от какого слова производное? А любила Софья одного человека — Игната Островского, Леля.

— Может быть, причина её поступка в этом — все годы Соня страдала и, наконец, решила оборвать?

— Нет, нет! — резко взмахнул рукой Владислав Иванович, — Любовь к Игнату закончилась с его жизнью. Мне кажется, за несколько месяцев до гибели Леля, Софья ненавидела его. Он ведь прогнал её от себя. Жениться собирался на другой девушке… Не успел… Погиб!

— Вы вчера сказали, его убили. Что там за история?

— Пётр сказал вам, что перед отъездом в Исландию интересовался о «деле Игната» и его известили будто оно закрыто, как несчастный случай. Это не совсем так. Я тоже наводил справки через своих знакомых: Игнат не рассчитал затяжной прыжок, парашют не успел раскрыться полностью. Парень разбился. Такова официальная версия.

— Вы с ней не согласны?

— Те, кто был на поле, говорили, что над Игнатом появился белый язык. Купол наполнился воздухом и сразу обмяк, как проткнутый мяч. В этом деле много нечёткого, а где смутно, там затёрта цель, которая оправдывает средства…

Исайчев записал в блокноте: «Гибель Игната Островского???»

Подождав, когда Михаил закончит писать, Мизгирёв добавил:

— Только не думайте, что у меня есть версии. Просто мы с Петром об этом много говорили и чем больше говорили, тем больше сомнений возникало по поводу несчастного случая. Сын очень страдал… Но, знаете, в конечном счёте получил дурак то, о чём раньше и мечтать не мог.

— Владислав Иванович, почему решили рассказать ВСЁ это? Ваш сын близкий вам человек?

Мизгирёв привстал с кресла, попросил:

— Можно немного похожу? Спина затекла. Она у меня простужена в зимних рыбалках.

Михаил кивнул.

Получив молчаливое согласие, Мизгирёв пошёл мелкими шажками по кабинету, вглядываясь в название книг на полках, шевеля губами, раздумывая.

— Почему явился без сына? Тяжёлый вопрос. Близкие ли мы люди? Ещё тяжелее… На первый отвечу так: воспоминания Петра о жене могут исказить ваше восприятие произошедшего. Пётр Соню видит совсем по-иному, чем я. Она для него существо. Вы знаете определение существа — это объект, обладающий свойством восприятия окружающего мира. Может быть, реальным, то есть живым организмом, или вымышленным. Так вот для Петра Соня придуманный объект, наделённый иными отличными от действительности чертами. Мне в данный период важно, чтобы вы ответили: почему она это сделала? Для той Сони, что знаю я — это поступок более чем странный. Для него у неё должны быть архисерьёзные причины, безвыходные… А для Петиной Сони хватило бы лёгкого эмоционального толчка.

— Может быть, что-то с бизнесом? — предположил Исайчев.

— Да ну что вы? — воскликнул Мизгирёв. — Бизнес был игрушкой от скуки. Если бы требовали обстоятельства, она отказалась от него с лёгкостью. Вены резать? Нет!

— Может быть, любовь?

— Любовь? — Владислав Иванович слегка присвистнул, — Она даже из-за Игната вены не резала… Вся Хвалынь гудела о её неземной любви. Бабы на завалинках плакали. Игната осуждали: ай-я-яй, какая девчонка по нему сохнет, а он от неё шарахается… Ничего, пережила и после его гибели очень быстро замуж за моего олуха выскочила… В Исландию с ним укатила, успокоилась… В общем-то, я пришёл сказать вам вот что, принцип Сунь-цзы-китайского стратега и мыслителя автора трактата «Искусство войны» знаете? «Идти вперёд туда, где не ждут». Причина, толкнувшая Соню, лежит где-то в этой области…

— Там, где не ждут?! Я, Владислав Иванович, уверен, что это самое «там» находится здесь в Сартове, а не в прежних местах её проживания. Оно здесь, близко, рядом, но ускользает…

Мизгирёв потоптался у вешалки, на которой висела его куртка и попросил:

— Я, наверное, пойду? — и уже сняв куртку, добавил, — бабы в Хвалыне трепались вроде она от него забеременела… Но я думаю, врут…

— Погодите! Вы не ответили на второй вопрос: насколько вы близки с сыном?

Мизгирёв усмехнулся:

— На расстоянии револьверного выстрела. Он часто не слышит, что я говорю, но намерения мои понимает. То есть мы, друг друга имеем в виду, не более… А потом… — Мизгтрёв нерешительно потоптался на месте. — Вы, вероятно, поняли: Пётр хронический бытовой алкоголик. Горечь жизни запивает. И ещё… — Владислав Иванович осекся.

По его виду Исайчев понял, что он решается говорить или не говорить о чём-то для него сомнительном, решил подтолкнуть собеседника:

— Вовремя не сказанные слова, иногда решают судьбу. Давайте Владислав Иванович выкладывайте, что хотите сказать.

— Знаете, Михаил Юрьевич, сам я этого не видел, но Петька говорит, что последнее время у Сони появлялись какие-то знаки от погибшего Леля. Полгода назад у неё была форменная истерика, она уверяла, что Лель прошёл мимо неё и даже помахал рукой. Правда, она в это время возлегала у бассейна, я полагаю заспала. Любила, знаете ли, рюмочку другую пропустить, вот и привиделось.

— Вы думаете глюки?

— Я думаю водка в неумеренных количествах, — поморщился Мизгирёв. — вы не полагаете, что вены себе она тоже под этим делом…

— Нет! — прервал рассуждения собеседника Исайчев, — она была совершенно трезва в этот день и судя по состоянию организма вполне адекватна.

— А записка? — неуверенно спросил Мизгирёв.

— С запиской будем разбираться. Вероятно, наша встреча не последняя. Всё, что вы сказали очень важно. Спасибо. Зайдите к полковнику Корячку, он просил.

— Соскучился старый рыбак, — улыбнулся Владислав Иванович, — зайду, конечно. Мы в сентябре в Хвалынь на рыбалку собираемся.

— Куда же вы теперь поедете? — поинтересовался Михаил. — Вы же дом продали.

— Вашему начальнику и продал, — хмыкнул Мизгирёв, — то он ко мне ездил, теперь я к нему…

Когда дверь за гостем захлопнулась, Михаил вспомнил, что сказал его отец Ольге в одну из их первых встреч, когда она спросила насколько мы с ним близки, он ответил: «Мы всегда ели с Мишкой один кусок пирога, только с разных сторон».

Исайчев снял очки и привычным движением указательного пальца помассировал переносицу:

— Отца нет уже два года, а я до сих пор оставляю ему кусочек… Ольга тоже любила батю, а он её. Ольгу надо привлекать, — подумал Михаил, — без неё в этом «женском деле» не разберусь…

Глава 5. ЁШЬ ТВОЮ МЕДЬ!

«Копилка» — это прозвище приклеилось к Ольге, жене майора Исайчева, с лёгкой руки её одноклассников и не потому, что она скаредна и бережлива, а потому что страстный нумизмат-коллекционер, и в её карманах всегда позвякивали старинные и редкие монетки на случай подвернувшегося обмена. Про монетки Ольга знала всё или почти всё. Прозвание «Копилка» понравилось Михаилу и он взял его на вооружение, произносил с особенной нежностью. Ольга тоже не осталась в долгу, одарила мужа прозвищем «Мцыри» и опять не потому, что его имя и отчество созвучно с именем и отчеством автора поэмы, а потому что он сразу проявил себя, как непреклонный и принципиальный товарищ.

Шесть лет прошло с того дня, как они впервые увидели друг друга. Тогда их беседа не ограничилась одним днём. Михаил попросил Ольгу продолжить разговор. Предложил перенести его в другое место на более поздний час. Встречу Исайчев назначил у кафе «Горячий шоколад» ещё и потому, что хотелось посмотреть, как поведёт себя строгий и, на первый взгляд, излишне суровый адвокат в неформальной обстановке. Эту мысль Михаил, подъезжая к намеченному месту, в намеченное время, настойчиво прилаживал в голове. Потоптавшись у кафе он, увидев её, взглянул на часы, отметил — осталась одна минута.

«Молодец! — обрадовался Михаил, — идёт, как „литерный поезд“ тютелька в тютельку. Не заставляет себя ждать. Уважаю. Точность вежливость королев, а она и впрямь королева».

Ольга появилась из-за угла и лёгким шагом двигалась навстречу. Длинное шифоновое сиренево-жёлтое платье, короткая кожаная вишнёвого цвета курточка и искрящиеся на щеках ямочки делали её похожей на бабочку. Михаил залюбовался, стало хорошо и немного жутко от той мысли, что она идёт именно к нему. И только сейчас Исайчев признался себе, что вовсе не известный в городе адвокат Ольга Ленина интересовала его, а женщина Оля-Олюшка с ямочками на щеках и тёплой улыбкой на пухлых губах. Сейчас Михаилу показалось, что он ждал её не пятнадцать минут, а долго. Так долго, что начал вымерзать душой. Ждал именно её. Он не мог объяснить, что за тихие радостные чувства бродили в нём тогда, но был уверен: он, наконец, нашёл давным-давно ожидаемое, без чего жизнь кособочилась, и её надо было удерживать, как оползень.

Тогда Михаил больше не отпустил Ольгу. Она, к счастью, не противилась. Сейчас, по прошествии стольких лет, они об этом не жалеют. Ольга не лезет в дела мужа, но если он говорит ей о возникших в «деле» сложностях, её замечания не пролетают мимо, всегда бьют в цель.

Начальник Исайчева полковник Корячок знает о том, что Ольга иногда помогает мужу, и хотя это против правил, «шеф» разрешает Исайчеву привлекать к расследованию жену для пользы делу. И в этом случае посоветовал:

— Пусть Ольга Анатольевна поприсутствует при твоей беседе с Петром Мизгирёвым. Думаю, не будет лишним. Там дела бабские, как мне показалось из разговора с моим дружбаном Владиславом Ивановичем нервические. Нам мужикам трудно разобраться. Ольга у тебя, насколько я помню, по второму образованию психолог, вот и пусть поковыряется… Мизгирёва старшего волнует психическое состояние сына.

Ольга предложение Корячка приняла.

Сейчас, подъезжая к особняку профессора Мизгирёва, она читала на экране планшета то, что удалось обнаружить в интернете о семье Петра и Софьи. Оказалось, что Пётр Мизгирёв несколько лет назад получил возможность занять должность ведущего сотрудника в Институте наук о Земле в Исландии вместо погибшего друга Игната Островского. Его зачислили в группу профессора Сигурдура Тимресона. Проработав более пятнадцати лет, Пётр покинул страну спешным порядком, не закончив разрабатываемую им тему, хотя она в будущем могла принести ему не только материальные блага, но и значительную известность в научном мире. Покинул не по собственной воле, а по воле жены профессора Тимресона, уличившего мужа в связи с женой Петра — Софьей. Скандал, который устроила сдержанная по своей природе исландка, перекрыл по силе звука и мощи, а также реакции местного общества, извержение проснувшийся вулкан «Эйяфьятлайокудль». Он же забросал пеплом аэропорт и задержал вылет Мизгирёвых на неделю, превратив их вынужденное ожидание отъезда в заточение. Правда, заточение коснулось только Петра. Это он сидел в доме и не высовывал носа. Софья же ходила по малолюдному посёлку научного городка с гордо поднятой головой. Она обошла любимые ею бары. Со всеми попрощалась, выпивая напоследок с особо отмеченными ею знакомцами, рюмочку отвратительной исландской водки. Местные мужчины смотрели вслед на фру Костадоуттир⁵ не скрывая восхищения, а женщины украдкой пытались примерить победно-безмятежное выражение её лица на свои холодно-отрешённые физиономии. Местные газетки каждый день, до последней минуты, присылали репортёров к дверям дома Мизгирёвых. Софья с удовольствием беседовала с ними на темы любви и дружбы мужчины с женщиной, тем самым вконец вытаптывала авторитет мужа. Суровую северную землю и научный институт пришлось покинуть не только супругам Мизгирёвым, но и ранее приглашённым Петром паре молодых учёных Владимиру и Татьяне Соколовым. Они-то и выложили в интернет всю историю, сопровождая её откровенно грубыми комментариями и фотографиями, коими Софья в последние минуты перед отлётом порадовала местных фотокорреспондентов.

— Она или стерва первостатейная, в чём я убедилась на своей персоне, — вслух высказалась Ольга, — или это была истерика, которую Софья пыталась, таким образом, скрыть. Хотя в целом похоже и на то, и на другое вместе. Притормози у ворот усадьбы, Мцыри, — попросила Ольга, — хочу показать тебе кое-что. Прочти, прежде, чем начнёшь разговор с профессором.

Михаил читал материалы на дисплее планшета удивляясь и покряхтывая, иногда пришёптывая единственную ругательную фразу, которую позволял себе употреблять в обиходе «ешь твою медь!», иногда «нехороший человек, редиска!». Ольга откинулась на спинку кресла, повернула голову в сторону мужа, наблюдала его реакцию, тихо улыбаясь. Прочитав выделенные Ольгой абзацы в текстах и, взглянув на фотографии, Михаил вернул планшет хозяйке:

— О как! — вскинул брови Исайчев, — оказывается, старший Мизгирёв только частично пооткровенничал со мной. Он, хитрец, ничего не сказал об исландском приключении невестки. Даже не упомянул. Копилка, возьми на заметку чету Соколовых, надо с ними пообщаться.

* * *

Даже в этот утренний час в гостиной, где в кресле под портретом жены сидел Пётр, было сумрачно. Большие кусты цветущего белыми звёздочками чубушника почти полностью закрывали пространство открытых, защищённых москитными сетками окон. В воздухе витал запах пряной травы, жасмина⁶ и алкоголя. Перед Мизгирёвым на металлическом столике стояла открытая бутылка напитка, с надписью на этикетке «Бреннивинон». Косой луч солнца из верхней части цветной витражной рамы бросал на лысину профессора фиолетовый свет. Ольга едва подавила улыбку, так смешно выглядела голова Петра с трубкой во рту и чернильной лужицей на маковке. Однако лицо Мизгирёва было злым, одновременно несчастным и уж вовсе не располагало к шуткам.

— Адвокат Ольга Ленина, — представил жену Исайчев — по второй специальности психолог, мой консультант и супруга. Её участие в «деле» поможет нам разобраться, надеюсь…

— Присаживайтесь, господа, — профессор широким, плохо координированным жестом, указал на два стоящих рядом с ним кресла. — Эту дрянь не предлагаю, — Пётр кивнул на бутылку, — исландская водка — алкогольный напиток нечто вроде дистиллированного картофельного шнапса с добавлением тмина. Вкус мерзкий. Но я привык за пятнадцать лет. В Исландии сухой закон и весь алкоголь, который можно найти в Рейкьявике контрабандный. Я там был иностранцем, а иностранцам особенно тяжело достать спиртное. Приходилось пить эту гадость… Но я все же привык. Теперь былые друзья присылают его, чтобы я иногда вспоминал страну, в которой мне было хорошо. Там была жива Соня. Вчера прошло девять дней, как её нет. Больно, очень больно…

Мизгирёв резким жестом опрокинул в себя жидкость из недопитой рюмки:

— Извините, всё привык завершать…

— Может, нам на некоторое время ещё отсрочить разговор, — предложил Михаил.

Но Мизгирёв отрицательно покачал головой:

— Нет. Давайте сегодня. Криминалисты нашли что-нибудь, объясняющее это? Это? Это? — профессор указал взглядом на дверь.

— Если бы они что-то нашли, Петр Владиславович, я бы не дал вам передышки в девять дней, — вздохнул Исайчев. — Постороннего вмешательства с большей степенью вероятности не было. Соня сама оборвала свою жизнь. Хотелось бы услышать ваши соображения на этот счёт.

Петр закрыл глаза и потряс головой:

— Если бы я знал… Если бы я знал… Я не позволил бы этому случиться. Последние полгода в нашем доме и вне его происходили непонятные ни мне, ни ей вещи. Наваждение. Стал являться Лель или материализованное напоминания о нём…

— Материализованное? — удивилась Ольга

— Да! Да натуральное, — Мизгирёв открыл глаза и пристально посмотрел на Ольгу. — В том виде, в каком Игнат был перед своим последним прыжком. Тот же комбинезон; на голове та же красная с серебряным серпом и молотом бандана; в одной руке шлем в другой ивовая веточка — вечная спутница Игната.

— Вы сами все это видели? Расскажите, не упуская деталей. Это важно. — Исайчев глубже уселся в кресло, расслабился, готовый к долгой беседе.

— В начале июня Соня отдыхала у бассейна. После Исландии никак не могла напиться солнцем и теплом. Достаточно много времени проводила с книгой у воды. Неожиданно я услышал её крик. Даже не крик, а хрипловатое какое-то животное завывание. Выскочил из дома, Соня, вытаращив глаза, резко выбрасывала руки в сторону противоположного угла сада и хрипела. Я позвал отца. Мы едва смогли затащить её в дом. Она извивалась как змея, пыталась что-то сказать, но кроме всхлипов и мата ничего разобрать не смогли. Вызвали «скорую». Врачи сделали ей успокоительный укол и едва утихомирили. Три дня Соня приходила в себя и только потом рассказала. Оказывается, она услышала шорох, идущий из дальнего заросшего угла сада. Подняла глаза и увидела направляющегося к ней Леля. Он был совершенно живой. Молодой и одет в ту же форму, как и в последний день его жизни. Он прошёл по противоположной кромке бассейна и убрался в другой диагональный угол усадьбы. Удаляясь, помахал ей ивовой веточкой, а затем бросил её в воду бассейна.

Мизгирёв вновь наполнил рюмку и, выпив её одним большим глотком, расслабленно опустил плечи, выдохнул:

— Ужас!

— Вы, Петр Владиславович, уверены, что Игнат Островский погиб? — недоумённо спросил Михаил и взглянул на Ольгу. Ольга изучающе, и совершенно бесстрастно разглядывала профессора.

— Я его хоронил. Видел в гробу. При мне тело опустили в землю и закопали. Его мать носила траур целый год. У его брата Славки появился в волосах белый клок. Он был на аэродроме и видел гибель брата. Этого мало?

— Веточка, о которой говорила Соня плавала в бассейне? — спросила Ольга.

— Нет! — выкрикнул Пётр и привалился к спинке кресла, растекаясь в нём, как жидкое тесто, — веточки не было. Но было другое…

— Что? — более заинтересованно спросила Ольга, — Другое что?

— У нас в усадьбе много площади засеянной газонной травой. Для хорошего газона требуется постоянный полив и отец соорудил автоматический жидкостный распылитель. Как только земля высыхала, вода включалась. Так вот, она включилась когда ЭТО шло к Соне. ЭТО никак не среагировало, но намокло…

— Так рассказывала Софья? — поспешила уточнить Ольга.

— Будет вам! — взъярился Мизгирёв, — Соня не была шизофреничкой и психопаткой тоже не была. Не надо ставить диагнозы. У ТОГО, что видела Соня промокли ноги и остались на бортике бассейна ЕГО следы. Их я видел уже своими глазами.

— А веточка? — ещё раз уточнила Ольга.

— То-то и оно, веточки не было, а рябь на воде, куда она упала, была…

— Вы уточняли у обслуживающего персонала, может быть, кто-то из них вытащил веточку? — настаивала Ольга.

— Конечно, потом выяснял, — подавляя гримасу раздражения, ответил профессор. — Сначала было не до этого. Все занимались Софьей. И, главное, чтобы её достать нужно было прыгнуть в бассейн. Призрак Леля бросил её в самую середину. Мокрых я среди обслуги не видел.

— Когда это произошло, ещё раз уточните, — попросил Михаил, вынимая из кармана блокнот и ручку.

— В начале июня, а через неделю мы нашли в комнате Сони под её подушкой красную бандану с серпом и молотом, ровно такую, какую носил Игнат. Она не новая, ношенная. Я её даже понюхал, Игнатовым одеколоном пахла — «Фаренгейтом». Такой древесно-цветочно-мускусный запах. Накануне гибели в институте, где мы вместе работали, Островского назначили начальником тематического направления, а меня его замом. Представляете, ему было всего двадцать шесть лет, совсем молодой, подающий надежды и такая непруха. Сейчас бы выдающимся учёным был с мировым именем. У меня не вышло — характера не хватило… — Мизгирёв неожиданно засветился глазами и подпрыгнув в кресле, выкрикнул, — зато у меня была Соня. Она мой приз, а Лель её профукал. Гимнасточку цирковую предпочёл, идиот! Они с Софьей вместе горы бы свернули. Ан, нет! Соня остановила свой выбор на мне! — профессор так же быстро, как и загорелся, потух и уже едва шевеля увядшими губами, проговорил, — Я ведь тогда хотел только пометить красным цветом, а вон как вышло…

— Что вы хотели пометить красным цветом? — не понял и переспросил Исайчев.

— А?! — встрепенулся Мизгирёв, — каким красным цветом? Ах, это… Не обращайте внимания, мои слова не имеют к делу никакого отношения… Так мысли вслух…

— Я могу поговорить с вашей прислугой? — поинтересовался Михаил.

— Если с той, что работала в то время, то нет. Соня всех, кроме Анны и Верочки уволила сразу. Она была коротка на расправу и так же, как и вы сейчас, решила, что это штучки прислуги. Веру, молодую девчонку, Соня встретила у ворот нашего дома. Она не поступила в институт и очень боялась возвращаться назад в свой посёлок. Мать пила. Девчонка тоненькая, как тростиночка, слезами захлёбывалась, не знала куда идти. Соня бездомных собак и кошек очень жалела, подбирала… А здесь человек… Жалостливая была. Верочку Соня «внедрёнышем» звала, очень трепетно относилась…

— А Анна? Она у вас на особом счету? — Ольга обернулась и краем глаза заметила, как мимо закрытой с туманными стёклами двери прошмыгнул кто-то в белом переднике. — Вы не могли бы угостить нас кофе?

— Бога ради, простите! — всполошился профессор, — Не могу прийти в себя… — он протянул руку, взял со столика колокольчик, позвонил.

Когда девушка в белом переднике вошла, приказал:

— Вера, скажи на кухне, чтобы кофе приготовили, как любила хозяйка и пусть его принесёт Анна.

— Анна? — удивлённо переспросила девушка.

— Я что не на русском говорю? Пусть принесёт Анна! — цыкнул Мизгирёв, отчего девчонка спешно пошла на выход. Когда за Верой закрылась дверь, пояснил, — Анна не совсем прислуга, она больше компаньон Сони. Соня упросила её приехать сюда из Хвалыни, мы раньше дружили, учились в одном классе. После Исландии Соня остро чувствовала одиночество. Я на работе, отец не собеседник: пришлось вспомнить старые дружбы…

В дверь гостиной легонько постучали и, услышав разрешение войти, в проёме появилась женщина с подносом на вытянутых руках. На подносе в такт её шагов попискивали, касаясь друг друга чашки, чайник и цветастый фарфоровый кофейник. Выражение лица женщины было холодно и бесстрастно. Оно точно говорило о том, что на присутствующих, включая хозяина, ей наплевать.

— Анна! — укоризненно покачал головой профессор, — сделай лицо попроще. Ты же не сваи на стройке забиваешь…

Анна окинула тяжёлым взглядом присутствующих, отчего присутствующие поняли, что сваи на стройке ей забивать было бы приятнее.

— Открыточку сегодня принесли на ваше имя, — процедила она, едва расщепляя губы. Не глядя, сунула бумажный прямоугольник прямо в лицо профессора. Петр едва успел отслониться. На открытке была изображена Снегурочка. Запись на обороте гласила: «Пока удовлетворён! Ты живи дальше».

— Вот… Вот… А вы говорите! — Пётр протянул открытку Михаилу, Исайчев прочитал и передал её Ольге. — Разве можно вот так жить дальше. Это убивает.

Пётр вынул из кармана брюк белоснежный платок и, вытерев им сухие глаза, высморкался:

— Даже не стыдно сказать: я попросту боюсь…

Анна, недовольно передёрнула плечами, выпрямилась, слегка откинула голову назад, посмотрела на профессора сверху вниз, всем видом выказывая превосходство и, не дожидаясь разрешения хозяина, пошла на выход. Ольга едва успела крикнуть ей вслед:

— Спасибо за кофе, когда можно с вами побеседовать?

— Да хоть сейчас. Я всегда здесь, — буркнула она не оборачиваясь.

— Вы разрешите нам взять открытку с собой? — попросил Михаил.

Хозяин утвердительно кивнул и, ухватив бутылку исландского напитка, стал пить прямо из горла.

— Фу, мерзость! — бросил он, — давайте отведаем настоящий вкуснейший кофе, — Мизгирёв потянулся к подносу. — Попробуйте, он по Сониному рецепту. Она им гордилась…

Профессор налил из молочника каждому в чашку, что-то напоминающее густое какао с молоком и только затем влил туда горячий парящий кофе из кофейника.

— Попробуйте, — предложил он Ольге, переведя взгляд на Михаила, повторил, — попробуйте. Соня называла этот напиток «Кофе на подушке». В варёное на огне какао с молоком и сахаром, добавляем немного соли, доводим до кипения, а потом доливаем горячий кофе.

Ольга пригубила и восторженно произнесла:

— Класс! Действительно, яркий напиток.

— Соня, вообще, была яркой женщиной! — заметил Мизгирёв, с упоением чуть выпятив вперёд грудь, — самой яркой, какую я встречал. В нашей компании в Рейкьявике она многих обескураживала. Когда на праздники научное сообщество собиралось с жёнами, Соня затмевала всех. Её наряд интриговал, соблазнял и очаровывал. Она гнала прочь правила и запреты. Выбирала всё, что душе угодно: блёстки, пайетки, парчу, золото и меха самых неожиданных расцветок.

— Почему вы уехали из Исландии? — спросил Михаил.

Петр Владиславович поперхнулся, закашлялся, разбрызгивая во все стороны кофе, начал судорожно махать руками. Ольга резко встала, подскочив к креслу профессора, принялась короткими, но частыми ударами бить Мизгирёва по спине, осуждающе поглядывая на мужа.

— Ух ты! Ух ты — вскрикивал Петр, содрогаясь телом. Но кашель усиливался и, Мизгирёв кивком поблагодарив Ольгу за помощь, рванулся к двери, повторяя на ходу, — ух ты! Ух ты!

Вернулся он как раз к тому времени, как Ольга с Михаилом допили кофе.

— Извините, бога ради. Поперхнулся, — виновато произнёс профессор.

Сейчас на нём был элегантный тёмно-синий костюм, голубая рубашка и шлёпанцы на босу ногу.

— Скажите, Пётр Владиславович, это наваждение, которое случилось с Софьей единственное или было что-то ещё? — спросил Михаил, дождавшись, когда профессор усядется на своё место.

— Да что вы! — воскликнул Мизгирёв, — каждую неделю появлялось нечто. Правда, в разные дни и разные весточки: то венок из ромашек, то берёзовые серёжки, а уж ветки ивы постоянно, однажды на пороге прямо у входной двери стояли лапти из пеньковой верёвки, было ещё вытяжное кольцо от парашюта и обрывок купола. Соня плохо реагировала на сюрпризы. Плакала. Ночами не спала.

— Но вы то понимали, что эти дрянные шутки с вами проделывает недоброжелатель? Пытались искать кто? — невесело усмехнулась Ольга.

— Сначала пробовали: три комплекта прислуги сменили. Увольняли без выходного пособия. Избавились от двух водителей. Службу охраны Софья поменяла местами — тех кто был в доме перевела в офис, а офисных сюда и все равно весточки приходили…

— Видеонаблюдение? Оно у вас есть? — поинтересовался Михаил.

— А то! Везде камеры понатыканы. Мы их регулярно переставляли с места на место — ракурс меняли, но весточки появлялись ровно там, где камеры не могли их ухватить.

— Записи с них сохранились? — Михаил обратил внимание как задрожали пальцы у профессора.

— Конечно, сохранились. У меня в сейфе заперты. — Мизгирёв закрыл ладонями лицо. — Как я опоздал… Отец давно предлагал обратиться к его другу, вашему начальнику, но я всё думал слухи пойдут, сплетни, засмеют. И вот финал… — Пётр опустил руки и влажными пьяненькими глазами посмотрел на Ольгу, а затем на Михаила, — вы-то, надеюсь, никому, ни-и-икому? У нас беседа без протокола? Или как? Я ещё одного скандала не перенесу…

Михаил боковым зрением заметил, как дрогнули ресницы у Ольги и вспомнил про включённый в её сумочке диктофон.

— Она написала в предсмертной письме, что её убил Лель. Сами вы Леля не видели, поэтому будем считать, что это Сонины… — договорить Михаилу не дал истеричный крик Мизгирёва:

— В том то и дело, что видел. Целых два раза. Один раз его тень, а второй, за день до Сониной смерти, в кафе… Живого… Весёлого и молодого… Как тогда… — профессор в подробностях рассказал эпизоды, когда ему самому приходилось видеть живого Игната Островского.

Глава 6. ЕДЕМ В ХВАЛЫНЬ…

Михаил с Ольгой вышли за калитку усадьбы семьи Мизирёвых и, не сговариваясь, сделали глубокий вдох.

— Не надо ничего сейчас говорить, Мцыри, давай разъедемся по своим работам, а вечером, если будет чем, поделимся впечатлениями. Думаю, тебе надо привлекать Романа Васенко.

— Да. Придётся. — Подтвердил Исайчев, — не хотелось бы. У каждого из нас завал на работе по уже отписанным делам, но, думаю, без него за тот месяц, что дал на следствие Корячок, не успею даже с твоей помощью. Садись, подвезу к работе…

— Не надо, тебе совсем в другую сторону. Я вызвала машину. Пока жду, подышу, осмотрюсь, красиво здесь… И ещё… Позовёшь Васенко, предупреди об этом «шефа», все-же это его личная просьба и он просил не звенеть…

— Само-собой, предупрежу… Кстати, Копилка, — озорно подмигнул жене Исайчев, — а чем для тебя пахнут эмоции Романа Васенко?

Ольга на секундочку серьёзно задумалась:

— Иногда, когда расслаблен и добродушен, он пахнет яблочным вареньем. А когда зол — мокрой пылью, я даже пугаюсь…

Михаил чмокнул жену в щёку и быстрым шагом направился к машине. Надо было ухватить капитана Васенко и озадачить его новыми проблемами.

— Слушай, Копилка! — не доходя до машины крикнул Михаил, — я утром уже видел Романа, знаешь, чем он пах сегодня?

— Пыльными архивными делами он пах, — махнула на прощание рукой Ольга, — поезжай уже! Посылай его в архив поднять «дело Игната Островского», он рыться в старых делах очень не любит, поэтому управится быстро.

— Управиться, конечно? — ворчал, садясь в машину Михаил, — сначала весь мозг мне выпьет, а потом управится… Интересно какие же эмоции у него были, когда он пах яблочным вареньем? При каких обстоятельствах Копилка их унюхала? А? — Исайчев обернулся, увидел, как Ольга внимательно рассматривает усадьбу Мизгирёвых. — Сволочь ты, Мцыри! И думать так не смей о своей жене. — Михаил резко козырнул двумя пальцами, поднеся их к виску, — Есть, товарищ майор! Сволочь!

Исайчев иногда работал в паре с Васенко. Они по темпераменту, логике мышления и отношению к жизни были совсем разные и все же, именно это помогало сослуживцам успешно распутывать сложные заковыристые «дела». Михаил завидовал способности Романа переключаться от рабочих вопросов на бытовые. При этом Исайчев замечал, как ловко капитан успевает высказаться и там и там, не теряя первоначальной нити разговора. Сам Михаил старается не принимать опрометчивых, поспешных решений, в экстренных ситуациях «берёт паузу» и тщательно обдумывает предстоящие действия. Это происходит у него без каких-либо усилий: он такой от природы. Роман же не терпит медлительности. Васенко энергичный, работоспособный, с богатой мимикой болтун. Может разговорить любого даже совсем мутного собеседника и выудить из него то, что он не поведал бы никогда. Сейчас именно эта способность Васенко интересовала Исайчева более всего. Михаил, напротив, мог смотать добытую коллегой информацию в один клубок и сделать неожиданный и чаще всего правильный вывод.

Ольга проводила взглядом удаляющуюся машину мужа, обернулась и с удивлением заметила, как утреннее солнце причудливо высветило территорию усадьбы. Оно разделило пейзаж на две части. Одну, ту что была за домом, укутало мглистой дымкой, спрятав деревья, кустарники и мелкие хозяйственные постройки, оставила только намёки на них в виде тёмных выступающих кое-где фрагментов.

«Вероятно, там вода, — подумала Ольга, — туман густой и, кажется, в нём плывут горы»

Часть территории перед домом, наоборот, казалась высвеченной мощным прожектором. В его свете влажная листва деревьев и газонная трава посверкивали неестественно ярким изумрудным цветом. Растения на клумбах и вдоль идеально вымощенных природным камнем дорожек, выглядели только что нарисованными блестящей, пока ещё не высохшей краской.

Ольга оценила ухоженность усадьбы, сделала выводы: у профессора есть садовник. Не сам же он скачет по деревьям? Немаленький бассейн тоже требует заботы. Вслух произнесла:

— Бо-о-ольшое хозяйство у профессора, много подручных людей… И всех надо опросить О-ё-ёй!

— Большое! — подтвердил кто-то за её спиной.

Ольга обернулась. Её взгляд упёрся в улыбающееся лицо с большими серыми глазами.

«Это Верочка», — вспомнила Ольга, спросила:

— Вы по мою душу? Я что-то забыла в доме?

— Нет, нет! — поспешила ответить девушка, — я не к вам. На почту бегу, бандероль получать…

— Давно здесь обитаете, — поинтересовалась Ольга.

— Пять месяцев. Угол снимаю и работаю.

— Угол снимаете? Это как? — удивлённо округлив глаза, спросила Ольга.

— Как? — усмехнулась Вера, — в комнате четыре угла. Один из них я снимаю.

— За деньги?

Девушка кивнула.

— А остальные углы кто снимает?

Верочка рассмеялась переливчатым смехом:

— В одном большой дубовый шкаф для хозяйской посуды. В другом бельевой шкаф, в третьем углу шкаф с бытовой химией, ну а в четвёртом моя раскладушка. Извините, мне бежать нужно, хозяин сердиться будет.

— Беги, беги, — махнула рукой вслед девушке Ольга, подумала: « Ничего не скажешь, трепетно относилась Софья в своему «внедрёнышу». Как, однако, прав Мизгирёв-старший: Пётр видел Соню совсем иначе».

Неожиданно к калитке подошёл павлин. Постучал клювом по искусно выкованной решётке, распустил хвост.

— Ах, какой красавец! — Ольга погладила ладонью птицу по маленькой голове, — хвост волшебный, а голова малюсенькая, счастливый! В такой голове немного мыслей заведётся. А горе, как говорится, именно от ума…

В ожидании машины Ольга продолжила осматривать фасадную часть дома. Отметила, что окна второго этажа на уровне семи — восьми метров над землёй.

— «Мизгирёв утверждает: в тот день, когда в окне он с Соней заметил силуэт Игната и попытался приблизиться, тот прыгнул, и прыгнул так же, как если бы был в самолёте с парашютом: оттолкнувшись от подоконника, распластавшись и вытянув вперёд руки. В этом случае будь он из плоти и крови непременно шмякнулся о землю животом и наверняка разбился. Профессор говорит, что после шока они подбежали к окну: там не было никого. И шлепка тоже не слышали… Даже если предположить, что он успел сгруппироваться, какой-то звук от прыжка всё равно бы был…Надо посмотреть окно… Вернуться? Неудобно. Посмотрю фотографии. Эксперты нащёлкали их кучу-малу со всех ракурсов. И всё же, кто убрал ивовую веточку из воды? Профессор говорит, что мокрых людей в усадьбе не было, а вот были ли люди, ожидающие и уже подготовленные к данному мероприятию ему знать не дано, а нам нужно. Ой, как нужно!

В дороге на работу Михаил обдумывал план расследования «Дела призрака», так для себя он назвал дознание по самоубийству Софьи Мизгирёвой. Два месяца, стандартный срок для следствия, но в этом случае, по просьбе полковника Корячка, его сократили до одного. Торопит старик, хочет угодить закадычному другу. Впрочем, «торопить» обычная практика любого начальника следственного отдела. Михаил не припомнил ни одного дела, которое ему дали закончить спокойно. Всегда срочно, всегда бегом…

«Так, хватит себя жалеть, — решил Исайчев, — Давай работать, милок… Что лежит на поверхности? Первое: почему её кошмарили именно образом Игната? Была у девчонки в юности любовь без границ. Ну и что? Она у всех в юности без границ… Парень погиб! Горе, да! Почему кто-то настойчиво ей это припоминал? Что она такое натворила, что этот некто ей простить до сих пор не смог? Думаю, что этот шлейф тянется из юности. Значит, нужна поездка в Хвалынь. Завтра пятница, городок маленький — возьму с собой Копилку. По дороге, а это часа четыре, обмозгуем „весточки призрака“. Второе: персона самого Леля и странности его гибели. К этому вопросу прикреплю Романа. Копилка права, он не любит тухнуть в архивах, посмотрит быстро. Третье: чета Соколовых. Эти недовольны изгнанием из Исландии и обвиняют Софью. Пусть Ольга разбирается. Социальные сети её территория. Четвёртое: Анна. Странно себя ведёт женщина, вызывающи, будто вулкан внутри бурлит. Разговор с ней надо поручить Оле, она её заинтересовала, с недругами в бизнесе разрулю сам. Так, что ещё… Что ещё… Надо позвонить отцу Мизгирёва, взять адреса и фамилии людей, с кем следует пообщаться в Хвалыне…»

Исайчев вынул из кармана телефон и, полистав контакты, нажал кнопку вызова Мизгирёва-старшего.

— Не ждал так скоро вашего звонка, — вместо приветствия произнёс Владислав Иванович, — есть что сказать?

— Пока ничего… Есть желание посетить вашу малую родину. Я имею в виду Хвалынь. Не дадите адресочки старых друзей берендеев…

— Нет не дам! — сухо, даже с нотками вызова ответил Мизгирёв. — Вы что, намеренно занимаетесь ерундой и тянете время? При чём здесь Хвалынь? Софья из Хвылыни лет двадцать назад уехала. Не желаете заниматься этим делом, скажите. Я попрошу Володю, Владимира Львовича, дать другого следователя…

Исайчев от тона Мизгирёва опешил, сбился с автоматического ритма движения на дороге. Припарковал машину на обочине, ответил, желая сразу определить тон дальнейшего общения с абонентом:

— Я, Владислав Иванович, провожу расследование по собственному плану. У меня есть отведённые для этого «дела» сроки и я попытаюсь в них уложиться. Командовать мной не рекомендую. Если вы всё же пожелаете сменить следователя и обратитесь к полковнику Корячку, я потребую от него объяснений… Я понятно объяснил?

Трубка хранила молчание.

— Хорошо. Тогда всего доброго! — Исайчев повернул ключ зажигания.

— Погодите! — выкрикнул Мизгирёв, — поймите, в Хвалыни остались люди, коих я считаю друзьями. Естественно, не хочу, чтобы они знали… Слухи, пересуды, зачем это мне на старости лет?

Михаил переключил трубку на громкую связь, положил её на соседнее сиденье, тронул машину:

— Вас не смущает, что в интернете социальные сети активно муссируют подробности гибели вашей невестки. Вы, Владислав Иванович, не на космической станции живёте, только там фильтруют каждое сообщение. Извините, я за рулём, будут новости — сообщу…

Исайчев нажал на трубке кнопку «отбой» и тут же набрал ещё один номер, обозначенный в его телефоне, как «Копилка», услышал голос Ольги: « Мцыри, я здесь!», спросил:

— Оля, тебя забрали от дома Мизгирёва? Хорошо. Прошу, не назначай на пятницу никаких дел. Едем в Хвалынь.

Глава 7. ЧТОБЫ ЧТО?

Большую часть дороги в Хвалынь. Михаил молчал. Ольга его не тревожила, ей было о чём подумать. Когда по обеим сторонам трассы показались меловые горы, она не сдержалась:

— Миш, посмотри какая красота. Три часа едем и всё поля, поля, мелкие островки леса, сейчас картинка поменялась. Сказочная картинка: белые горы, сосны, ели… Швейцария, да и только… Миш, чего мы так срочно сорвались в Хвалынь?

— Там родился Петров-Водкин⁷… — буркнул Исайчев.

— Понятно… Тогда нужно было ехать на велосипеде, любимом транспорте живописца.

— Копилка, не обижайся, я прокручиваю наш последний разговор с Мизгирёвым-старшим и не могу понять: откуда такая агрессия. Он почему-то не хотел, чтобы мы ехали в Хвалынь. Почему? Не назвал ни одной фамилии с кем можно поговорить о Софье. Почему?

— Ну, мы же едем в Хвалынь. Там и выясним. — Ольга улыбнулась, глядя на сведённые к переносице брови мужа, и поёжилась, в салоне становилось холодновато. — Думаю оттого, что Хвалынь его и его детей колыбель, а в колыбели дети не только гукают и улыбаются, они там ещё… Может быть, он не хочет, чтобы мы так глубоко ныряли?

Михаил, заметив зябкое движение супруги, дотронулся до тумблера, включил печку.

— Спасибо, дорогой! — Ольга погладила лежащую на руле руку мужа. — Предлагаю начать с директора школы.

— Какой школы? Все будем обходить.

— В Хвалыни чуть больше десяти тысяч жителей и две школы. Одна начальная, другая средняя. Не потеряемся!

— Ишь ты! — удивился Михаил, — людей немного, а колоритных личностей косой коси…

— Миш, что ты думаешь по поводу тех эпизодов, в которых Петр Мизгирёв видел «призрак Игната». Меня они смущают… Давай поговорим.

— Давай поговорим, — охотно согласился Исайчев. — Всё, что нам при последнем разговоре описал вдовец бесспорно постановочные эпизоды… Вспоминай! Например, последний: у Софьи неожиданно ломается машина и Мизгирёву пришлось подвозить жену до работы, то есть из усадьбы они выезжают вместе. На перекрёстке женщина с коляской зажигает светофор «по требованию». Профессор тормозит, пропускает прохожую. Естественно, они смотрят по сторонам. 7:30 утра. Сумерки. И вдруг, именно вдруг, Софья видит, как в кафе рядом загорается свет в обзорной витрине. Внезапная вспышка привлекает внимание. За стеклом Лель в костюме парашютиста. Он машет им красной банданой, из его головы течёт кровь…. Ну чем тебе не театральная мизансцена?!В ней заняты минимум трое — четверо актёров.

— Ну?

— Что ну? Давай разберём эпизодик по косточкам. Первое: женщина с коляской в 7:30 утра, в сумерках, странно? Куда она в такую рань с ребёнком?

— В молочную кухню, например, — Ольга игриво потрепала Михаилу волосы, — вы, майор, ещё не были молодым папашей, а когда станете, поймёте — молочные кухни как раз в это время начинают работать.

— Тогда вы, молодая мамочка, на её месте должны знать, что рядом со светофором, в который она тыкала пальцем, имеется автобусная остановка. Ближайшая молочная кухня на пятом километре от того места, где она собиралась переходить дорогу и в этом случае ей пересекать её не нужно, нужно просто сесть в автобус. Можно предположить, что она хочет прогулять ребёнка и совместить приятное с полезным. Ты хочешь возразить именно так? Принимаю и это. Опять спрашиваю: зачем она переходит дорогу? Объект, к которому она стремится, на той же стороне.

Ольга сложила ладошки лодочкой и восхищённо воскликнула:

— Класс! Когда успел проверить?

— Вчера и успел.

— Не предполагаешь, что у этой женщины могла быть любая другая причина вывезти ребёнка в 7=30 утра?

Михаил картинно, добавляя в речь одесского акцента, воскликнул:

— Будет вам, дамочка, не расчёсывайте мне нервы. Шобы так всё сошлось, надо слишком стараться! Тут тебе и младенец, и кафе, и призрак с разбитой башкой! — и сделав серьёзное лицо, продолжил, — давай дальше косточки ворошить. Человек, который придумал эту сценку, точно знал — Мизгирёвы сегодня поедут не каждый в своей машине, а вместе. И время выезда он тоже знал. Очевидно? Очевидно! Когда ты за рулём видишь на переходе женщину с коляской, что делаешь?

— Притормаживаю загодя.

— Правильно! Определяющим в твоём предложении слово «загодя». Человек в кафе, исполняющий роль Леля, увидев знак, а знак — это движение коляски по переходу, начал готовиться к своей сцене. Он заметил остановившуюся машину и дал отмашку «включить свет». Так!

— Ну?

— Не ну, а так! Дальше они видят в витрине то, что видят. Цель достигнута, сцена сыграна. Что было потом ты знаешь: Софья уходит в истерику, Пётр напуган. У актёров появляется время убрать декорации. Проходит около получаса, Мизгирёв опомнившись, бежит в кафе. Оно закрыто! Он стучится в витрину — там никого! Тогда Пётр соображает и бежит к чёрному ходу. Там открыто, кухня работает. Но повар говорит, что в зал пройти невозможно, так как все двери на охране и открыть их может только администратор. Он будет к 9:00.

— Ну?

— Опять, ну! Иго — го! — засмеялся Михаил и шутливо щёлкнул жену по носу, — Первое: почему не завелась машина Софьи. Кто постарался? Второе: кто предупредил женщину с коляской, о том что машина выехала? Кто эта женщина с коляской? И, главное: кто человек в витрине стопроцентно похожий на Леля?

— Совершенно уверены мы можем быть только в одном — Ольга в ответ на щелчок по носу дёрнула мужа за мочку уха, — один из них обретается в усадьбе Мизгирёвых. Кто?

— Пока не знаю, но желающих испортить Софье жизнь там предостаточно, наследила она много, считаю на пальцах: отец Петра Мизгирёва — раз. Он не любит невестку… Анна — компаньонка — два. Эта не любит всё человечество и нелюбовь тянется из юности… Водитель Софьи — три? Водители чаще всего не только не испытывают нежных чувств к своим работодателям, но и не уважают их по причине большой осведомлённости нюансами их жизни. Прислуга: домработница, повар, садовник и две девушки на побегушках тоже особой любви к своей хозяйке не питали. Каково бегать по звону колокольчика? Особое внимание нужно уделить Верочке «внедрёнышу». Она в усадьбе специалист по пыли, а следовательно, допущена до каждого уголка. Далее, охрана три человека. Итого двенадцать! Это только ближайший круг. Продолжаем анализировать… Как исполнитель оказался в зале кафе? Помещение охраняется, там везде на дверях датчики. Я специально позвонил во вневедомственную охрану и узнал — в тот день помещение сняли один раз в 9:00, то есть ровно за час до открытия, как и говорил повар.

— Значит, человек оставался в кафе и его там закрывали. — Ольга достала из корзинки с провизией термос, отвинтила крышку, спросила, — Когда уборщица приходит на работу утром или вечером?

— Ой! Молодец! Кофе хочу, как говорит капитан Васенко, аж скулы сводит. — Исайчев изобразил на лице сведённые скулы, получилось смешно. — Уборка производится вечерами. Администратор ждёт и по окончании запирает всё сам. Ключи только у него.

— Подумай, если уборка делается тщательно, может женщина не заметить присутствия постороннего в зале?

Михаил согласно кивнул:

— Может сделать вид, что не заметила, но в этом случае она участвует в спектакле. Причём не заметила она ни одного, а двух человек: кто-то по отмашке главного героя, чтобы высветить витрину, включил свет в зале.

— Паркуйся, кофе огненное, обваришься. — Ольга развернула бутерброды, и в салоне вкусно запахло котлетами. — В этом случае, как они вышли?

Михаил, погасил скорость машины, осторожно вывел её на обочину, нажал тормоз. Принимая из рук Ольги чашку с напитком, продолжил размышлять:

— Заведение на людном месте. Они дождались, когда в зал придут посетители и по одному просочились… Свободно лицедеи могли выйти только в случае участия в их спектакле не уборщицы, а администратора. Хотя при разговоре со мной он так конкретно пил сердечные капли, и так боялся потерять работу, что наиболее вероятно всё же уборщица. Она как раз уволилась через три дня после спектакля…

— Хорошо, — задумалась Ольга, — а если предположить, что Пётр дождался прихода администратора и вошёл в кафе вместе с ним. Если бы он начал обыскивать зал?

— На это имеется бендешка⁸ уборщицы, где она хранит мётлы, швабры и прочую бытовую химию. Причём отвечает за это материально. Следовательно?

— Следовательно? — повторила Ольга.

— Бендешка запирается на ключ как извне, так и изнутри. Во! Теперь понятно?

— Теперь понятно! Давай дальше…

Михаил дожёвывал второй бутерброд, протянул жене пустую чашку:

— Ещё, пожалуйста! Спасибо. Итак… Пётр утверждает, что из головы Леля лилась кровь, но когда он вошёл в зал там было чисто.

Ольга выполнила просьбу мужа, налила кофе, протянула чашку, усмехнулась:

— Небольшая премудрость и я так сумею… Пол не запачкали? Пищевой целлофан расстелили. Если его свернуть, получится небольшой комочек, в ладошке поместится… — Ольга, причмокнула, отхлебнув маленькими глоточками кофе.

— Пётр утверждает, — в задумчивости продолжал Михаил, — Лель был абсолютно похож на Игната, те же русые волнистые волосы.

— Может быть, парик. — предположила Ольга.

–… те же голубые глаза… Хотя здесь стоп! От машины до витрины кафе метров десять. Откуда цвет глаз?

–… от верблюда! Забыл? Профессор сказал «они блеснули голубизной». Может, отблеск от стен, портьер…

— Невозможно! — парировал Исайчев, — стены кафе желтовато-коричневые, портьеры вишнёвые…

— Линзы! Они как раз могут блеснуть. — уверенно заявила Ольга.

— Точно! Линзы! — обрадовался догадке жены Михаил, — линзы ярко-синего цвета. Им нужно было, чтобы супруги Мизгирёвы заметили цвет глаз. Отсюда их неестественный, отчаянный цвет. Молодец. Копилка!

— Служу России и майору Исайчеву! — вскинула ладонь к виску Ольга. — И с прыжком призрака Игната из окна дома тоже много вопросов.

— Трюки, трюки, — уверенно заявил Михаил и тронул машину с места. — Хотя нам совершенно неважно, как они их устраивают. Нам важно узнать, кто он такой и почему это делал. Зачем — понятно.

— Мцыри, ты загнул, — усмехнулась Ольга. — Зачем и почему равнозначные вопросы. Он вёл её к последней черте.

— На первый взгляд, равнозначные, но вопрос «почему?» обращён в прошлое, а «зачем?» в будущее. У Софьи была точка отсчёта — минута, когда она полоснула лезвием по руке. Всё, что было до неё прошлое, а после короткое, но будущее. К будущему призрак подвёл её, а «почему?» нам нужно заглянуть в берендеево минувшее. Именно там имеются факты, среди которых один определял причину её действий. В нашем расследовании есть три версии: первая — Софью намеренно толкнул на самоубийство человек, играющий роль Леля. Слишком долго и хорошо он ставил пьесу под названием «Призрак Леля». Он хотел напугать её до смерти и добился своего. Страх, как причина самоубийства. Возможно, то что я видел в ванной комнате, завершающая сцена спектакля. Исполнитель главной роли мог не бывать в Хвалыне, но быть хорошо осведомлён о нюансах её биографии. Версия вторая: сам спектакль, как действие, не производил на Софью должного впечатления. С её характером плевать она хотела на все спектакли. Тогда допустимо предположить, что сами воспоминания о неком Леле, ваша женская неизбывная тоска по нему породили в ней желание покончить с собой. И третья, самая фантастическая — её физически убил человек, играющий роль Леля. Причём в основе его поступка лежат отнюдь не эмоции, а чисто материальный интерес. Софья была далеко не бедной женщиной.

— То есть ты хочешь сказать, что по третьему варианту предложенной тобой версии версии, это не самоубийство? — Ольга всем корпусом развернулась к мужу, — Улики? Где улики Мцыри? Насколько я знаю, их нет. Не загоняй себя и следствие в тупик… Что ты творишь?

— Всё бы вам, дамочка, ручками потрогать? Я, как сказал один знакомый еврей, личность творческая: «Хочу, творю, хочу, вытворяю» Слушай внимательно. В тот роковой вечер Софья вернулась с работы поздно. Пётр привык к её вольному графику и возвращения супруги в полночь или позже были для него обычным делом. Он её не ждал, лёг спать, тем более, что уже в Исландии они спали в разных комнатах. Остальные домочадцы тоже почивали. Все кроме охраны. Они-то и сообщили мне время прибытия хозяйки. Она подъехала к воротам без тормозного визга и бибикнула не как всегда, несмотря на время суток, победным сигналом «Спартак чемпион!», а жалким одиночным бибком. Уже не похоже на Софью… Даже охрана была удивлена тем, что хозяйка в этот вечер не обозначила себя «пупом» Земли.

— Почему ты решил, что мадам была на работе? — уточнила Ольга. — Может…

— Не может! — оборвал жену Исайчев. — Я видел запись с камер наблюдения у здания, где её фирма арендовала офис. Софья села в машину и через тридцать минут была дома. В этом гнезде, помимо её компании ещё около десятка организаций. Охрана здания утверждает, что хозяйка фирмы «Нас не догонят!» вышла в этот день последней и позже всех. За час до её отъезда строение покинули двое посетителей: мужчина и женщина. Стражник говорит, что это были именно посетители, потому как ранее он их не видел. Но куда и зачем они ходили, он точно не знает. Почему и где задержались тоже. На записи наблюдения высокий плечистый мужчина в сером комбинезоне и бейсболке. Женщина небольшого роста тоже в комбинезоне и бейсболке. Камеры висят высоко, лиц за козырьками кепок не видно. Такое ощущение, что они в рабочей одежде. По записи в журнале посещений это мать и сын Татищевы. Входили, по их версии в косметический бутик за очередной порцией товара.

— Откуда информация, что это мать и сын?

— В графе записано: Пелагея Татищева с сыном в «Мирра люкс». Уточняю: записи о посетителях делаются со слов самих посетителей. Зачем пишут? Для меня загадка. Поэтому фамилия может быть взята с потолка.

— Мишка! — закричала Ольга, — поворот на Хвалынь пропустил!

— А ты куда смотришь? — гаркнул в ответ Исайчев.

— Я, как всегда, влюблённо смотрю на тебя, — скуксила виноватое лицо Ольга. — Останавливайся. Пока ты будешь разворачиваться, я сбегаю в лесок. И не ори, чуть не описалась…

Ольга резвыми скачками скрылась в придорожном лесу. Обратно шла медленно, вальяжно, набрала целую горсть переспевшей малины. Машина была пуста. Через дорогу в сосновом бору мелькала белая рубашка мужа и слышался его радостный крик: «Эх ты! Эх ты!»

— Мишка! Я тут! — крикнула Ольга,

Перебегая дорогу, Исайчев с воодушевлением потрясал огромными белыми грибами:

— Видишь, Копилка, какие поросята здесь водятся! Надо место заметить. На обратном пути грибов наберём.

— Уже! — хмыкнула Ольга

— Что уже? — не понял Михаил.

— Пометила…

Михаил отбросил в разные стороны грибы, ринулся обнять жену, но увидел в её руках горсть темно-вишнёвых ягод, притормозил:

— Это что?

— Тебе малинка, дорогой! — елейным голосом проворковала Ольга.

— Та-а-ак! — подбоченился Михаил, — отравить хочешь? Кто ест ягоды у дороги? Ты что, никогда в деревне у бабушки не жила? Брось сейчас же!

— Ой! — пискнула Ольга, бросила ягоды в кювет, виновато проронила, — Забыла…

— Дурочка ты у меня всё-таки…

Усаживаясь в машину и, пристегнув ремень, Ольга припомнила:

— Татищевы? Знакомая фамилия.

— Знакомая. — согласился Михаил, — у нас по маршруту был поворот на Татищево, внимательная ты моя… Это районный центр нашей области. Там воинская часть стоит.

Исайчев взглянул на Ольгу, заметил, как на её лицо опустилась тень и ясный до этой минуты взгляд стал непроницаемый. Обычно так бывает, когда она пытается о чём-то вспомнить, но не может.

— Копилка, ты что? — Михаил легонько толкнул жену в бок. — Ещё были какие-то графья или князья Татищевы. Я не силён в российской истории.

— Татищев Василий Никитич — историк, географ, экономист и государственный деятель. Он основал Ставрополь, Пермь и Екатеринбург, — отрешённо, будто на автомате проговорила Ольга. — Словосочетание Пелагея Татищева мне знакомо в другом контексте, правда, не могу вспомнить в каком. И, что интересно, с ней у меня связано какое-то яркое, весёлое событие… Не убийство, точно! Нет, не помню… Ладно! Вспомню, скажу… Мишка, подумай, этими своими изысканиями ты смазываешь довольно простую картину произошедшего, усложняешь её. Не допускаешь, что причина смерти может не иметь отношения к Игнату Островскому.

Исайчев решительно покачал головой:

— Нет! Она написала «Меня убил Лель». Кто у нас Лель? Куда ни кинь Островский всё равно при делах. Хотя и другие причины надо отработать, согласен.

— Погоди! — Ольга резко повернулась к Михаилу, — У нас из поля зрения совсем выпала предсмертная записка. Она точно написана ею?

— У тебя выпала, у меня нет. Записка написана ею, Долженко установила подлинность подчерка, но не смогла точно определить время написания. В этом-то и закавыка. Половинка листа бумаги для принтера лежала в умывальной раковине, намокла. Ручку эксперты не нашли, но предположили, что она провалилась в канализацию.

— Стояки в доме Мизгирёвых это допускают? — уточнила Ольга.

Михаил кивнул:

— В том-то и дело…

— Тогда я подарю тебе вопрос гораздо сильнее вопросов «почему?» и «зачем?». Вопрос этот «Чтобы что?»

Михаил на мгновение застыл, прекратил подруливать машиной:

— Браво Копилка! «Чтобы что?» — это совершенно другая тропа.

* * *

Дорога пошла на спуск и Михаил с Ольгой увидели у подножья городок. Он тонул в зелёных кронах лиственных деревьев и стремящихся взлететь хвойников. За строениями голубело с алыми проблесками полотно Волги. Оно было так безбрежно, что казалось здесь не река, а море раскинуло свой перламутровый плащ. Домишки в большинстве стояли одноэтажные, охорошеные палисадниками, буйно забитыми кустами сирени с отцвётшими, торчащими в разные стороны плотными пирамидками семенных коробочек.

Ольга приметила трёхэтажное строение и рукой показала Михаилу куда следует повернуть.

— Туда! Там или школа, или администрация.

Михаил молча подчинился. Здание оказалось школой. Предъявив охраннику удостоверение, Исайчев попросил позвать директора. Охранник засуетился трясущимися руками извлёк из кармана телефон, набрал номер, заикаясь, отбил азбукой Морзе:

— Ту-ту-т за-а кем-то-то при-и-иехали…, — и неожиданно чётко добавил, — Спуститесь Евдокия Александровна.

Выслушав ответ, мужчина вытянулся по стойке смирно и, гаркнув в трубку «Е-есть». Открыл калитку:

— Ва-а-ам на-а, — охранник показал на пальцах цифру «2», вытянул руку, указывая направление, — по-о-оследняя дверь. Бе-еги-те, пере-ме-е-на, сметут!

Михаил с Ольгой, поспешая, двинулись по указанному стражником маршруту, заставленному кадками с экзотическими растениями.

— Ух ты! — изумилась Ольга, увидев цветущий рододендрон, — впервые лицезрю не на картинке.

Михаил ухватил Ольгу за руку и легонько подтолкнул вперёд:

— Скоро урок закончится, можем директора потерять, поторапливайся…

Дверь директорского кабинета была ровно такая же, как и все двери на этаже. Только без таблички. Посетители постучали, и, услышав бархатистое «да», вошли в кабинет. Кабинет вдоль стен так же, как и коридор был уставлен горшками и кадками с растениями. В самом центре помещения за письменным столом сидела кругленькая, вероятно, небольшого роста, с сосредоточенно-тревожным лицом женщина. Она развела руки, жестом пригласила гостей сесть по обе стороны переговорного стола:

— Какими судьбами, мои дорогие, вас в наши края из самого Сартова занесло? Я, конечно, догадываюсь… Но всё же, всё же.

— Догадываетесь?! — удивился Михаил, — Ну ка, ну ка… интересно услышать ваши соображения на этот счёт.

Директор поёрзала в кресле и нерешительно, тщательно подбирая слова, пытаясь угадать, произнесла:

— Степан Петрович сообщил, что вы следователь из Следственного комитета… Так? — она немигающими глазами смотрела на Исайчева.

— Так. — Как можно дружелюбнее подтвердил Михаил.

— У меня в школе давно никаких чрезвычайных ситуаций не было. Так?

— Наверное. — Кивнул Исайчев

— Значит… Вы по поводу Сони… Так?

— Степан Петрович? Это кто? — поинтересовалась Ольга.

Директор резко обернулась в её сторону и также немигающими глазами принялась изучать собеседницу.

— Наш охранник. Пока вы со спутником шли по коридору и любовались моим садом, он озвучил следующую информацию: мужчина — майор юстиции из Сартова, а вы, моя дорогая, кто?

— Я в данный момент психолог. Вы правильно поняли, мы приехали по поводу Софьи Мизгирёвой. Ищем истоки её поступка.

Прозвенел звонок. Директор резко поднялась и на коротких пухлых ножках покатилась к двери на ходу суровея лицом:

— Минуточку, мои дорогие, подождите, сейчас вернусь. Деткам до каникул осталось всего ничего поэтому могут немного пошуметь. Кстати, зовут меня Евдокия Александровна.

Евдокия Александровна вышла, плотно затворила за собой дверь. Возникший в коридоре после звонка на перемену шум, резко оборвался.

— Вот это эффект! — хмыкнул Исайчев. — Интересно, каким таким образом стражник за столь короткое время выдал ей информацию о нас. Мы у него минут десять получали ответ.

— Опыт общения… — Ольга крутилась на стуле, изучая растительный мир кабинета, — понимают друг друга с полуслова в буквальном смысле.

Не усидев, она встала и пошла вдоль стен, остановилась у окна, там в полной тишине бегала, прыгала ребятня, с опаской поглядывая на директорские окна.

Исайчева заинтересовал стол хозяйки кабинета. С виду он был очень старый, но ухоженный и хорошо сохранившийся. Его рабочая поверхность была закрыта гобеленовым ковром советских времён с ревущим в снеговых горах Кавказа оленем, сверху лежало стекло зеленоватого цвета в палец толщиной. На его поверхности справа от стула директора, переплелись в объятии нарукавники из чёрной байки, а по левую стопка газет. Михаил взял одну, прочёл, присвистнул:

— Газета «За СССР» №5 Орган непокоренных граждан СССР, главред Л. Бабиенко.

В дверь легонько поскреблись и, не дожидаясь разрешения, в проём вплыла женщина обширных размеров в высоком белом колпаке и таком же белом поварском халате. Она несла перед собой поднос с чашками, чайником и вкусно пахнущей свежей сдобой. Тихонько ступая в мягких домашних тапочках по деревянному крашеному полу, женщина поставила приборы перед Михаилом, одарила его лучезарной светящейся золотыми зубами улыбкой и шёпотом произнесла:

— Отведайте наших печенюшек. Только испекла.

— Чего шепчем? — спросил Исайчев.

Женщина смущённо улыбнулась:

— Евдокия Александровна приказала тихонько говорить…

— А-а-а… — кивнул Михаил и принялся с интересом рассматривать на подносе сдобных зайчиков, лисят и прочих лесных зверюшек. Он потянул ноздрями ванильный дух и, сглотнув слюну, нацелился отведать приглянувшегося ему медвежонка. Разбил иллюзию резкий звук решительно отворённой двери. Евдокия Александровна едва заметным движением головы указала поварихе на дверь и та поспешными мелкими шажками удалилась.

— Так что вас, дорогие мои, интересует, — приступила к беседе директор, разливая по чашкам болотного цвета напиток, — пью только зелёный и вам настоятельно советую.

Кроме чашек, она поставила перед Михаилом и Ольгой блюдечки, на которые положила по одному печенью. Михаилу достался зайчик.

— Расскажите нам о своих выпускниках. В данном случае нас интересуют берендеи, — попросил Исайчев, разочарованно поглядывая на сдобного медвежонка.

— Берендеи окончили школу давно. Были лучшими не только в нашем тихом городишке, но и в области. Сонечка получила золотую медаль. Не золочёную, как некоторые в городах, а именно золотую без натяжек и оговорок. Её мама поваром в столовой работает, вы её сейчас видели. Замечательная женщина и специалист толковый. Отец алкоголик-левша. Не оттого, что леворукий, а потому что всё умел. Его в нашем городе так и звали «алколев». Видели кованый забор у школы? Загляденье! Кружева. Его работа! В районном отделе обра…

— Почему вы о нём в прошедшем времени говорите, умер? — вклинилась в монолог Ольга.

Евдокия Александровна с серьёзным выражением лица погрозила Ольге указательным пальцем и строгим учительским голосом предупредила:

— Нехорошо перебивать взрослых! И детей учите не делать такого никогда. Это азы педагогики. Не воспринимайте мои слова, как обидное замечание, воспринимайте как необходимый жизненный опыт.

«Ох, — подумала Ольга, — Не были вы, Евдокия Александровна, вероятно, никогда в суде. А, может, и хорошо, что не были. Там бы вам слово не дали сказать. Хотя всё правильно! Надо подавлять нехорошие адвокатские привычки. Дочку ращу».

И вслух виновато попросила:

— Извините…

Директор удовлетворённо кивнув, продолжила:

— Так, о чём мы? Ах да! Об отце Софьи. Сгорел, как и мать Игната Островского за два месяца. В обоих семья дети остались сиротами. У Сони есть единоутробный брат, берендеи его звали Брусило, мать Борькой, а у Островских тоже двое. Помимо Игната, ещё Славка.

— Евдокия Александровна, о братьях Софьи и Игната подробнее, пожалуйста. — попросил Михаил, наслаждаясь ванильным запахом сдобы.

Директор вздохнула так тяжко, будто её любимая школа заняла последнее место в областных соревнованиях:

— Дорогой мой, про Славку ничего сказать не могу, где-то затерялся парень. А Борька весь в отца пошёл — тоже «алколев». У Островских другое… Как только Мария померла, Игнат Славку к себе в Сартов взял. Он к тому времени университет закончил, кандидатскую работу по химии защитил. Квартиру ему от НИИ дали, должность.

— Слава когда в последний раз в Хвалынь заезжал? — решила уточнить Ольга. — Мы хотим его поискать, как у него имя-отчество?

Директор поёрзала на стуле, покряхтела и нехотя выдавила:

— Внебрачный он… У нас в ведомости записан как Владислав Степанович Островский. Мария Ивановна, их мама, в нашей школе геометрию преподавала. Муж её сразу после рождения первенца в Астрахань на большую рыбалку уехал, там и остался. Маша фамилию менять не стала. Так Островской и прижилась. Отчество тоже, как и Игнату мужнино дала. Мужа-то она семь лет ждала, а потом вдруг округлилась и Славку родила. Вся Хвалынь целый год одним вопросом задавалась — кто? Потом решили — залётные хлопцы. Бригаду Маша нанимала пристройку к дому делать. На том народ и успокоился. И второму сыну ту же фамилию дала, негоже детишек разными фамилиями делить. Вот так-то, дорогие мои… Жизнь кренделя выписывает… Отчего печенюшки не едите, давайте… Давайте… Хрумкайте. Ещё подложу…

— Спасибо! Мы только перед тем, как к вам зайти в машине кофе пили. Евдокия Александровна, — решила задать главный вопрос Ольга, — Софья оставила предсмертное письмо «Меня убил Лель». Есть соображения на этот счёт?

Ольга ещё договаривала слова, а Евдокия Александровна взмахнула руками, закрыла лицо ладонями и застонала:

— Господи, боже мой, всё же ушла к нему, настырная…

Михаил выстроил брови домиком и, порывшись в кармане, вынул пачку сигарет, но увидев вопрошающий взгляд Ольги, не вскрыл пачку, а положил рядом на стол.

— Расскажите нам о Соне, вы могли допустить такой её поступок? — осторожно спросила Ольга.

Директор извлекла из кармана жакета цветной платок и, утирая мокрые щёки, тяжело вздохнула:

— Она до пятого класса с двойки на тройку перебивалась. Уроки плохо посещала, всё больше с мальчишками на рыбалке пропадала.…

Евдокия Александровна резко встала и вышла из-за стола, пошла тяжёлым шагом к двери, на ходу обронила:

— Извините, не могу, схоронюсь, поплачу… — обращаясь к Михаилу, добавила, — а вы курите. Хотите же? Покурите, у меня в кабинете можно, цветы любят… Извините…

Вернулась она скоро, в руках несла толстую зелёную с тесёмочками папку:

— Посмотрите… Их класс.

Директор разложила перед Ольгой несколько фотографий, на них сразу в глаза бросался высокий мальчишка со льняными волнистыми волосами и голубыми глазами.

— Это Лель, вы правильно угадали, — выдохнула Евдокия Александровна, — а эта, мартышка, на всех без исключенья фотографиях рядом с Игнатом — Соня. Она ему с детского сада прохода не давала. Я однажды сделала ей замечание и, не подумав, просто чтобы отвадить, сказала: «Игнат один из лучших учеников в классе не обратит внимания на двоечницу», — Евдокия Александровна села на своё место, — Соня стала отличницей. Найдите на фото Петю Мизгирёва, его легко найти, он всегда подле Сони. Да, да это он!

— А это кто? — вопросила Ольга, показывая на девочку, рядом с Мизгирёвым. Она везде, как приклеенная…

— Аня Долгова. Несчастная девчонка. Знаете, дорогие мои, я учительствую уже более сорока лет и в пору своей педагогической молодости яростно отвергала проявление любви в школьные годы. Считала несерьёзным и, более того, ненужным, вредным. Много-много позже поняла, что самые сильные чувства, созидающие и одновременно разрушающие появляются именно в возрасте Ромео и Джульетты. Не учитывать это нельзя, дорогие мои, иначе вон из профессии. На примере берендеев можно целую «Санта-Барбару» написать. Возьмите хотя бы Аню Долгову. — Евдокия Александровна, привстав, указательным пальцем пододвинула к себе общую фотография класса, всмотрелась, — да, да, приклеенная…Несчастная девчонка. Петю Мизгирёва всю жизнь любит. Берендеи её в свою компанию не брали. Соня возражала. Сама Петю отвергала, но и не отпускала. Вроде собаки на сене. После школы уехали Берендеи поступать в Сартов, Анна в Самару. Окончила что-то связанное с госслужбой, вернулась. Местный олигарх «Пельменный король», помните на всех каналах шла реклама про пельмени, которых можно съесть штучек тридцать-сорок, в Хвалыни гору приглядел, построил лыжную базу с отелем. Его «высокогорка» в России успехом пользуется. Взял он Анну главным администратором. Больше десяти лет проработала. Олигарх её ценил. Мужички к ней сватались: она ни в какую. Год назад резко уволилась и пропала. Куда подевалась, никто не знает. Говорят, какая-то «фифа» разукрашенная к ней приезжала и вроде Анну с собой увезла.

Исайчев докурил сигарету, прижал в пепельнице окурок, взглянул через Ольгино плечо на выложенные фотографии.

— «Фифа» — бывшая ваша ученица Софь — в замужестве Мизгирёва. Анна в её доме что-то вроде компаньонки.

Директор откинулась на спинку стула и растерянно посмотрела на Ольгу произнесла, делая после каждого слова секундную задержку:

— Выходит… Софья здесь была… И к матери не зашла? Ай-я-яй, как скверно! Мать здесь с шести утра…До вечера… Если бы…То бы… О-ё-ёй… Какое несчастье… Как же так? Это Софья её Петькой сманила, передала его ей за ненадобностью…

— Вы так думаете? — Ольга с интересом ещё раз всмотрелась в лицо девочки на фотографии. — Школьная подружка посулила ей то, отчего она не смогла отказаться?

— Евдокия Александровна, — обратился Исайчев к директору, — подскажите где мы можем найти Бориса, брата Сони?

Директор подняла указательный палец, погрозила кому-то ей ведомому.

— Чу, чу, чу дайте прийти в себя…, — и сделав несколько резких выдохов, сказала, — идите по школьному забору. Метров через двести увидите такой же кованый, витиеватый забор… Там местный алколев и обитает…

Исайчев с Ольгой поднялись и, поблагодарив Евдокию Александровну, направились к выходу.

— Да! Забыл, — почти у двери обернулся Михаил, — может быть, скажите что-нибудь о втором сыне Владислава Ивановича Мизгирёва, отца Пети? Он судя по возрасту, должен был учиться в вашей школе…

Реакция Евдокии Александровны удивила:

— Никогда у Мизгирёва не было второго сына…

Глава 8. АЛКОЛЕВ

Выйдя из здания школы, Ольга упрекнула мужа:

— Мцыри, зачем ты сказал ей про второго сына? Мизгирёв поделился с тобой по секрету. Пётр не в курсе…

— Поделился? Я что с ним на завалинке семечки грызу? Пётр не младенец! — рубанул воздух ладонью Исайчев. — Надоело: здесь не говори, там не упоминай, этого не тревожь! Результат нужен, и я его добьюсь. Он, как ты говоришь, поделился со мной ещё и тем, что второй его сын раньше проживал с матерью в Хвалыне, но в данный момент там не живёт. Вот что он сказал! Ты лицо директора видела, когда она услышала вопрос? Опять враньё… Между прочим, всей недвижимостью Мизгирёвых, за исключением доли отца, владела госпожа Софья. Пётр гол, как сокол, а то, что позволяла себе его супруга, могло и ему, и им порядком надоесть. Бензиновый бизнес тоже только её. А это ох какие приличные деньжата! Посему интересно знать, где эти дети по свету бродят и хотели ли они чтобы их родственница долго жила?

Ольга остановилась, перевела дыхание после быстрого шага.

— Кому им?

— Отцу, Петру, а ещё сыну-невидимке…

— Сыну-невидимке?! Каким образом? Наследники после Сони только Пётр и её мать, все остальные ни при чём…

— Копилка, — Михаил ускорил шаг, — смерть не придерживается очерёдности.

— Ты думаешь нужно искать недостающих детей? — Ольга уцепила Исайчева за рукав рубашки, — куда ты бежишь? Я не успеваю! Кстати, вот похожий забор. Мы, вероятно, пришли…

Михаил остановился, его взгляд был направлен куда-то поверх головы жены и выражал крайнюю степень тревожного удивления:

— Смотри, дерево горит! Пожар!

Исайчев метнулся вдоль забора. Добежал до калитки, мощно толкнул её обеими руками. Калитка оказалась незапертой и Михаил, не сумев преодолеть силу инерции, полетел, вперёд разгоняя гуляющих во дворе пыльных кур. До его вторжения, они равнодушно клевали разбросанные на земле семечки, а теперь кудахтая, разбегались волнами в разные стороны.

— Копилка, помоги! — Михаил, вытянувшись в полный рост, скользил по влажной глинистой хорошо утоптанной почве двора, прямо к корыту с дождевой водой. Уткнувшись в него ладонями, Исайчев вскочил и в три прыжка оказался рядом с человеком, возлегающим в позе Христа в двух метрах от горящего дерева.

Ольга, зацепив каблуками комки грязи, перепрыгивая грядки, бежала на подмогу. Позади загремело что-то железное, будто разматывалась цепь и нагоняя непрошенную гостью, из будки, хрипя, захлёбываясь слюной, выскочила плешивая собака с оскаленной пастью. Не ожидая нападения, Ольга оступилась, приподнялась и опять оступилась. Так подскоками она продвигалась вперёд, уходя от погони. Собака всхрапывала, захлёбывалась лаем, рвалась с цепи. Преодолев ужас, Ольга оглянулась: животина в ярости крутилась, пыталась сбросить ограничивающую её цепь.

Дерево, охваченное пламенем, накренилось и Михаил, не дожидаясь помощи жены, схватил распластанного мужика за ноги, поволок в сторону от опасного места. Через секунду чёрный с красными всполохами ствол с треском упал как раз туда, где только что лежал человек. Упал и рассыпался на мелкие злобствующие друг на друга угольки.

— Тьфу, дурак! — в сердцах выругался Исайчев, и бросил ноги мужика. Сел рядом на землю, устало поглядывая на приближающуюся жену. Она подбежала, обессилив от страха и бега, плюхнулась рядом с Михаилом. Исайчев обнял, прижал её к себе, повалился на спину, увлекая Ольгу за собой. Рядом мирно посапывал спасённый им мужчина. Михаил повернул голову в его сторону и с интересом рассматривал улыбающееся во сне лицо.

— Живой?! — восстанавливая дыхание и, глядя на плывущие в небе облака, спросила Ольга.

— Не слышишь? Живой! По всему видно, мы с тобой, Копилка, влипли в грязь прямом смысле слова. Ты б себя видела! Рваные колготки! А белый плащ?

Ольга тоже повернула голову, но рассматривала не спящего мужика, а затылок мужа:

— Достаточно, что я вижу тебя, мой дорогой! Рубашечка и штаники, как будто ты по сырой глине на пузе до самого свиного корыта ехал, господин майор. — рассмеялась Ольга и завертела головой, принюхиваясь к воздуху, напоённому запахами горелого дерева, воскликнула:

— Шашлыком пахнет… есть хочу…

— Не шашлыком, а головешками. Наш шашлык вон лежит, в две ноздри сопит, — Исайчев, опять взглянул на спящего мужика. Мужик зашевелился, почмокал губами, отчего в воздухе появился запах вчерашнего спиртного.

— Фу! — фыркнула Ольга, поднялась и пошла в направлении деревянного корыта с дождевой водой. — Иди умойся, брюки пусть сохнут, а рубашку снимай. У меня в сумке смена есть. Взяла, чтобы ты не ходил в дорожной в присутственные места.

— Запасливая ты моя, — плескаясь в корыте, радовался Михаил. — Не жена — золото!

Вытирая лицо носовым платком, Михаил заметил, как по кромке забора, отделяющего участок спящего мужика от соседского, побежала чья-то макушка. По всей видимости, мужская, так как среди седых взъерошенных волос поблескивало озерцо проплешины. Ольга увидела макушку раньше и теперь шла именно к ней.

— Стой! — резко приказала Ольга, — Поговорить надо…

— Чё-ё? — уныло послышалось по ту сторону забора и через секунду над его кромкой показалось не менее унылое лицо старика. — Чё-ё?

— Вы почему дерево не тушили? — строго спросила Ольга, — Человек мог сгореть!

— Ну, уж! — обиженно засопел мужик, — Борька живучий, отполз бы…

— А если бы не отполз? — этот вопрос задал Михаил, который поодаль очищал от грязи чуть подсохшие брюки, — Зачем он дерево поджёг? Белая горячка?

— Чёй-то белая горячка? Вы, вообще, кто? Чё делаете на Борькином участке?

Михаил подошёл к забору, развернул удостоверение, приблизил его к лицу старика:

— Идите сюда. Поговорить надо.

Старик, шевеля губами, прочитал удостоверение и, поняв, кто перед ним, исчез. Михаил с Олей в ожидании собеседника присели на лавочку. Ольга по дороге подняла щепку, и теперь принялась чистить каблуки. Михаил осматривал участок. Собаке, видимо, надоело попусту брехать, достать непрошеных гостей ей мешала цепь и она прилегла наблюдать из будки. Михаил уже несколько раз осмотрел все уголки сада, Ольга успела припрятанной в сумке иголкой с ниткой зашить рваные дыры на колготках, а старик так и не появлялся. Михаил решил поторопить соседа, крикнул:

— Эй, уважаемый! Мы вас ждём…

Но с той стороны никто не откликнулся. Исайчев ухватился за край забора, подтянулся. Старик сидел под яблоней, ел из алюминиевой миски что-то жидкое и, видимо, горячее, потому что поднося ко рту ложку дул на неё.

— Вы что, уважаемый, не слышали приглашения? — возмутился Михаил. — Может, наряд вызвать?

Старик не среагировал, продолжал есть, что-то бурча под нос. Михаил прислушался.

— Напугал, еть! Вызывай! Тебе надо ты и иди…

Исайчев спрыгнул с забора, отряхнул ладони и миролюбиво сказал:

— Хорошо. Мы не гордыне, сами придём. Калитку открой.

Старик недовольно покряхтел:

— Лаз потайной рядом с тобой, глаза разуй, может, увидишь…

Исайчев пригляделся и действительно обнаружил маленькую дверцу. Михаил с Ольгой согнулись в три погибели и почти на корячках, кое-как проникли на участок соседа. Старик молча наблюдал за действиями непрошенных гостей. А когда они подошли к столу, предложил:

— Щей похлебаете? Тока сварил с мясцом. На базаре по три сотни за кг отдал.

Михаил хотел отказаться, но подступившая к горлу голодная слюна сделала своё дело:

— Давай, отец, по тарелочке хлебанём. Мы тебе за обед заплатим…

— Ещё чё, — возмутился хозяин, — щей и так налью, а обеда у меня нет. Щи да картоха с огурцом, пойдёт? Барышне яблочного сока набуравлю. В этом году яблок видимо-невидимо уродилось. Так, чё вы сюда приехали граждане преследователи?

Щи у старика оказались знатными, на мясном бульоне со свежей капустой и морковкой, с порезанными большими кусками крутыми яйцами. Сметаны хозяин не пожалел. Ольга ела жадно и душа её добрела. Старик, казавшейся раньше угрюмым и дурным, на сытый желудок выглядел вполне симпатичным и далеко себе на уме. Михаил тоже ел с удовольствием, улыбался, похрустывал огурцом.

«Что человеку нужно? — подумала Ольга, — чтобы собака не тявкала, желудок не урчал, муж рядом был сытый и улыбчивый, — взглянув на старика, додумала, — и хозяин приветливый… Вот и счастье… Вот и покой, однако, дело надо делать…

— Как вас величать? — спросила Ольга, — Меня Оля, а этот с виду суровый преследователь Михаил Юрьевич…

— Меня уже лет семьдесят Серёжкой зовут по отчеству Сергеевич… Вот так…

Хозяин сгрёб грязную посуду и метнул её в прилаженный к яблоне умывальник. Посуда шмякнулась, позвенела и успокоилась.

— Метко вы… — улыбнулся Михаил. — Вы Сергей Сергеевич давно здесь живёте?

На лице старика расплылась блаженная улыбка:

— Сер-р-ргей Сер-р-ргееви… Как звучит, а? Песня… Да и только. С детства Сергуней был, потом Серый, после дед Серёга, а живу-то давно… С портянок…

— С чего? — удивилась Ольга. — Вы здесь в армии служили?

— В армии не служил, пальцы в детстве отморозил. Пальцы отрезали. Зато обувь на два размера меньше ношу. В нашем магазине большие размеры вмиг уходят. Мужики стонут. Обувь, особливо в летнюю пору, как солома горит. А у меня стопка маленькая, на неё всегда обувка есть. А в батьковы портянки меня матушка в сиськину пору заворачивала, мягонькие, тёпленькие… Так что живу в Хвалыни с самых портянок…

— Вы семью соседа хорошо знали?

— Я и сейчас её знаю. Повариху Ирку и алколева Бориску… Хороший рукастый парень, девчонка ещё у них была, Сонька. Ту по малолетству знал, а сейчас вроде сгинула за границами, отсюда не видать. Так что Соньку не знаю, совсем забыл.

Ольга глянула в глаза хозяина, они чёрным омутом всколыхнулись, смешинкой подёрнулись.

«Э, нет, мил человек, и Соньку ты не забыл, только говорить чужакам с вишнёвыми удостоверениями не хочешь» — подумала Ольга и выпалила:

— Убила она себя, девять дней как…

— Убила?! Мать твою! — крякнул дед, — она вроде на прошлой неделе здесь была… С Борькой скандалила… Выходит, прощаться приезжала… Ну, дела-а-а…

— Когда была? — всполошилась Ольга. — Вы Сергей Сергеевич ничего не путаете? Точно вспомните, когда здесь была Соня.

Дед опустил голову, помотал ею, как маятником, замычал:

— У-у-у фильм старый по телевизору показывали… Там ещё Олег Стриженов лётчика играл… Ну как его…

— На каком канале, дед, вспоминай, — с мольбой в голосе попросил Исайчев.

Ольга вытащила из кармана плаща телефон и, поглаживая дисплей, уверенно сказала:

— На пятом канале 11 числа в 14:30 фильм «Неподсуден» в главной роли Олег Стриженов. Значит, она была здесь за день до смерти… Сергей Сергеевич, вспомните хоть словечко из того, что она с братом говорила…

— Чё словечко?! Она ему кричала: «Я этой мрази ноги вырву… И ты, алкаш, скажешь где его найти…

— Конкретно какой мрази не уточняла? — полюбопытствовала Ольга. — Может, имя какое проскользнуло?

— Имя не называла. Но визжала сильно, аж захлёбывалась и Борьке досталась. Она его водой из ведра окатила, а он её пинками за калитку выпроводил.

— Та-ак! — задумался Исайчев, скрестил на груди руки, привалился на спинку лавочки, вытянул ноги, — скажите-ка словечко, Сергей Сергеевич, ещё об одном персонаже… Меня интересует старший Мизгирёв, каков он человек?

Старик удивлённо вскинул пучкастые брови:

— Вот о ком ничего сказать не могу, так это о Удиле. Его в Хвалыне так прозвали. Он как из армии комиссовался и здесь с семьёй определился, так всё время на реке. У него бизнес был: рыбаков к себе заманивать со всей области. Сараюшку для них построил почище моих хором будет. Мы местные к нему допущены не были. Когда Удило усадьбу продал, я сбегал, подглядел чего у него в сараюшке. О-о-о! Обоины цветастые, говноприёмники белые, корыто тоже белое, а занавески парчовые, в общем, всё как у барчуков, не меньше. Я в таком жилище не живал… А общаться? Не-а! Ни с кем из наших не общался. Жена его дружбу водила с матерью Игната Островского. У той муж, как только она живот показала, в Астрахань на рыбалку уехал, там и остался. Семью новую завёл… Машутка Островская поначалу бедствовала, кака-така зарплата у сельской училки, а потом ничего, приспособилась… Даже хозяйством обзавелась… Ну там куры… Утки… Жена Удилы ей помогала. Машутку девчонкой Стёпка Островский из города привёз. Привёз, свадьбу сыграл, полгода прожил и утёк… Думаю она ему как баба не по нраву пришлась. Не вышло у них друг к другу приноровиться. Машутка вроде ладная, учёная, на лицо красава, а вот не склеилось. Уехал, даже на сына глянуть не являлся… Так-то. Девки с почты говорят, деньжат он ей подкидывал, пока Игнатка паспорт не получил.

— Извините, Сергей Сергеевич, меня больше интересует Мизгирёв… — тихим голосом, боясь спугнуть старика, сказал Михаил и неожиданно получил от жены торчок пальцем вбок.

— Не перебивай… Пусть говорит… — прошептала Ольга.

— Чё? — глянув на Михаила, спросил старик.

Михаил покивал:

— Ничего-ничего, продолжайте…

— А чё продолжать?! Я больше ничего не знаю… — Сергей Сергеевич всей пятернёй почесал шею, оставляя на коже красные полосы, — Удила хорошо зарабатывал. Говорят, он в Сартове дворец себе прикупил на нашей рыбке-то… Я было попробовал так же, как он деньжат подсобрать… Так кто ж в мой сарай поедет?

— Может, вы что-то знаете про его второго сы… — договорить Исайчеву не дал более сильный, чем первый торчок вбок.

— Никто не уполномочивал… — прошипела сквозь зубы Ольга.

— Не-а, — живо откликнулся старик, — Удила только одного сынка завёл… Хотя… Может, где и второй есть… Мужику бросить семя — два раза охнуть…

В ворота постучали требовательно и нетерпеливо. Над кромкой забора колыхались полицейские фуражки. Увидев их, дед мелкими торопливыми шажками побежал открывать. Открыл и попятился, раскланиваясь и причитая виноватым голосом:

— Батый донёс… Врёт татарин… Не ловил я сетями, что я нехристь, что ли?

— Погоди, Сергуня каяться, — по-хозяйски вошёл и загудел басом полицейский с одной большой звездой на погонах. За ним подтянулся второй со звёздочками помельче. Исайчеву первый показался знакомым.

— У тебя говорят, чин из Следственного Комитета гостит. — спросил тот, что с большой звездой. — Дай взглянуть, какой ветер его сюда занёс…

— Погляди… Погляди… — усмехнулся Исайчев, — тебе, Тимоха, ещё на юрфаке за любопытство доставалась…

Майор остановился, сощурился, вгляделся в Исайчева, воскликнул:

— Мишка Исайчев. Ты, что ли?

Исайчев с радостью рассматривал старого знакомца и, обернувшись к жене, представил:

— Знакомься, Копилка, мой однокашник — Тимоха Конопушкин!

Полицейский приосанился, поддёрнул форменный пиджак, протёр обшлагом рукава звезду на погоне, протянул руку гостье:

— Тимофей Степанович Конопаткин. Начальник местного ГОВД⁹! — строго поправил Михаила майор. — Мне тут доложили будто начальство из областного центра по моей земле шарит и всем удостоверение в лицо тычет? — улыбнулся майор, добавил, — чего мимо проскакал? Дело какое?

Михаил крепко пожал протянутую ему Конопаткиным руку, и с нотками виноватости в голосе пояснил:

— Извини, Тимофей, зашёл бы обязательно позже. Дело у меня по самоубийству Софьи Мизгирёвой, поэтому сразу к родственникам и в школу. А ты-то как здесь оказался? Ты вроде Сартовский, какой ветер тебя в Хвалынь занёс?

— Ты, майор, мне имя твоей спутницы так и не назвал. Она тоже по оному делу или как? — спросил Конопаткин, с интересом разглядывая Ольгу, её зашитые на коленях белыми нитками колготки, испачканный в земле подол светлого плаща.

— В данный момент она консультант-психолог, а по жизни адвокат и моя жена Ольга. — Исайчев с гордостью взглянул на Ольгу, но оценив её вид, рассмеялся, — ты Конопушкин не думай, она у меня не всегда так ходит. Её собака чуть не покусала, она от погони уходила…

Теперь уже Ольга решительно протянула начальнику ГОВД руку и также решительно её встряхнула:

— Ольга Ленина, адвокат, жена…

Хозяин дома выглянул из-за плеча второго сопровождающего майора Конопаткина полицейского, суетливо, хрипато запричитал:

— Что же вы посередь двора стоите? Идите к столу… Я вас молоком от моей козы попотчую… Идите, идите Тимофей Степанович, знаю вы козье молочко уважаете…

Майор растерянно глянул на Михаила, и отводя рукой подскочившего к нему старика, предложил:

— Действительно, чего стоим, может, ко мне в кабинеты пожалуем? Там нам любую справку вмиг дадут. А тут чего?

— Тимофей, — с досадой в голосе произнёс Исайчев, — нам ещё в Сартов возвращаться, а за забором, — Михаил взглядом показал на соседский забор, — неопрошенный брат Софьи Мизгирёвой отдыхает… Так что вот так… Давай уж лучше здесь разговор козьим молочком запьём. Не возражай, пожалуйста! И справки мне твои не нужны, ты здесь с какого года служишь?

Майор обернулся на сопровождавшего его офицера полиции, приказал:

— Капитан, свободен. Машину за мной, как доедешь до отдела, сразу шли обратно. Вникай! А ты, дед, иди дои козу. Нам с майором тет-а-тет поговорить нужно.

— Как, как? — засуетился дед.

— Иди в задницу, Сергеич, — прикрикнул майор. Дождался, когда старик скроется за дверью хлева, заговорил. — Здешний я, Мишка, только на учёбу в институт отлучался. Потом по собственному желанию вернулся. Пять лет как начальствую. Что ты про Софью хотел узнать? Давай! О её самоубийстве я в курсе. Что там не так? Почему ты этим делом занялся? Вроде дело для салаг. Там что, закавыка есть?

— Есть, есть, — покивал Исайчев, — полковник Корячок лично просил разобраться… С чего она вдруг. Софья записку странную оставила: меня убил Лель…

— Кто? — охнул Конопаткин, — он же погиб?!

— Вот то-то и оно, — Исайчев кратко рассказал бывшему однокурснику о событиях, предшествующих самоубийству Мизгирёвой.

— Да-а… — задумчиво, растягивая слово, произнёс майор, — девка-то она Соня Полушкина с вывертом, непростая девка была. Если что не по ней выкрутит шкуру наизнанку, а своего добьётся. Мы вместе росли, я на класс постарше был… Леля она себе в собственность, ещё с детского сада наметила. По пятам за ним ходила. Он какую-нибудь девчонку к берёзкам ведёт целоваться, а она за ними по кустам на брюхе ползёт. На следующий день девчонка битая в школу приходит: за каждый поцелуй по синяку! Так, всех в Хвалыне от него и отвадила. В Сартов погналась, там упустила… Говорят, последняя его пассия, на которой он жениться собирался таких ей тумаков отвесила, что Сонька три дня из комнаты в общежитии не выходила, раны зализывала. Но умница была, школу с медалью закончила.

— Тимофей, что можешь сказать о брате Игната Островского? Кажется, он в этом деле засветился…

— После смерти матери Игнат забрал Славку. Жил мальчишка с ним до самой гибели, а потом, обретался у несостоявшейся невесты Леля. Она его не отпустила, пока он в школу ходил. Невеста Леля цирковая гимнастка, а Славка после школы в юридический институт поступил. Год проучился и бросил, ушёл на озеро Байкал к бурятам, потом говорят в Монголию перебрался, а уж потом в Тибет. Там прибился к монастырю. Толкуют вроде веру поменял. Приехал первый раз в Хвалынь полгода назад, погостил недельку, могилки матери и брата поправил и опять сгинул. Куда? Никому не сказал. Планами на жизнь не делился. Бабки на лавочках говорят, что вроде недели две назад опять заезжал, но мои хлопцы данную информацию не подтверждают. У Островских здесь дом. Сонькин брат за ним приглядывает. Борька хороший парень, но пьющий. Мать ничего поделать не может, говорит, он как бездомная собака из любой плошки лакает. Кто тебе ещё интересен?

— Пётр Мизгирёв, — не дав мужу сказать, выпалила Ольга. Михаил согласно кивнул.

— Пё-ё-ётр?! — майор прикрыл глаза, постарался представить человека, о котором его спрашивали, — Пётр?! Знаешь, у детей сейчас в моде интересная игрушка «лизун». Она похожа на аморфную липкую массу, в любую щель вольётся, любую форму примет, и везде ему хорошо… Безвреден, но и помощи не жди… Так, Пётр «лизун» и есть.

— Он убить мог? — резко спросила Ольга.

— Убить любой может, надо только поставить человека в соответствующие условия. Иногда убийство единственный выход. Но Соньку Лизун убить не мог, — майор на секунду замер, обдумывая и, всполошившись, добавил, — не-а, не мог! За неё кого-нибудь, пожалуй, пришил бы, хотя тоже проблематично.

Исайчев встал, отошёл в сторону от стола, закурил. Сделал несколько затяжек, резко побежал и, с разбега повис на заборе, подтянулся. Мужик всё так же лежал на земле в позе Христа, только сейчас повернул голову и косил безумным глазом на половинку туловища Исайчева, торчавшую над кромкой забора.

— Ты как! — громко спросил Михаил, — очухался? Поговорить с тобой можно?

Собака услышала чужой голос, вылетела из будки и опять, как и тогда, оглушительно залаяла, скаля зубы.

— Чуча, брысь! — зашипел мужик, ошалело посмотрел по сторонам, повернул голову к Михаилу, предложил, — Перелезай раз подпрыгнул, чё висишь?

— Вставай! Сейчас придём, — сообщил Михаил, оттолкнулся от забора, спрыгнул, отряхнул ладонь о ладонь, пошёл обратно к Ольге и Конопаткину.

— Тимофей, последний вопрос: ты что-нибудь странного об отце Петра Мизгирёва знаешь? У него вторая семья была или мать Петра его первая и последняя жена?

— Владислав Мизгирёв местный и жена его тоже. Когда в армию призвали, пошёл служить на подлодку. После службы вернулся на родину. Женился. Занялся бизнес-рыбалкой. Деньги качал насосом. Жена на побегушках, он ублажал «бугров». К нему такие шишки приезжали, мы все прятались, не дай бог им дорогу перебежать. Потом заболел, нашли ревматоидный артрит, рыбалку пришлось забыть. Мизгирь немного ещё поскрёбся, а когда жена скоропостижно умерла от саркомы, всё продал и уехал к сыну в Сартов. Больше ничего сказать о нём не могу. Одна деталька в этой истории вызывает интерес: свадьбы два друга Степан Островский и Владислав Мизгирёв играли в один день и в одном месте. Такой вот коллективный праздник получился. Хвалынь гудела дня три.

— Эй! — раздалось из-за забора, — вы где? Чё я тут разлёгся-то?

— Надо идти, — дёрнула мужа за рукав Ольга, — На земле лежит, простудится…

— Не простудится! — усмехнулся Исайчев, — Там земля от костра так прогрелась, что не задымился бы, но идти надо… Тимоха, ты с нами или как?

Майор отрицательно покачал головой и Михаил протянул Конопаткину руку:

— Тогда пока, даст бог свидимся при лучших обстоятельствах.

— Извини, друг, мне пора в кресло, народ волнуется, — майор крепко пожал протянутую руку, обернулся к Ольге, добавил, — замечательная у тебя жена. Приезжайте, Оля, к нам летом. Здесь красота! В наших местах Волга, как море разливается ни конца, ни края не видно.

Конопаткин уже подошёл к калитке, как из сарая выскочил дед Сергей Сергеевич и, расплёскивая на бегу молоко из двухлитровой банки, припадая на одну ногу, помчался вдогонку:

— А молочко-то… Молочко…

Конопаткин жестом остановил деда:

— Гостей потчуй, они такого молока отродясь не пили, городские…

* * *

— Ты деду за обед денежку оставил? — тихонько спросила Ольга, и пролезла в соседский огород сквозь знакомый лаз.

— Под банку положил…

Мужик лежал на прежнем месте, только согнул ноги в коленях и руки скрестил на груди.

— Вставай! — предложил Михаил, — побеседуем…

— Мне и так удобно, говори чё пришёл? — мужик стрельнул глазами на Ольгу, замер осматривая её с ног до головы, спросил добавив в голос елея, — она тоже беседовать будет, или как?

— Буду, буду, — кивнула Ольга, — тебя как зовут?

— Мамка Борькой, а для вас Борис Константинович Полушкин. Вы, небось, из Сартова пожаловали?

Исайчев вынул из кармана удостоверение, поднёс его к лицу Бориса, тот шевеля губами, прочёл:

— Ну, ну, стало быть, по поводу этой дурынды приехали…

— Вы что, сестру не жаловали, дурындой называете? — спросила Ольга, изучая лицо брата Софьи.

Слеза выкатилась из одного глаза Бориса:

— Я её любил… Она за мамку была. Наша-то с пяти утра на работе: тесто для пирогов ставить, за молоком к дояркам сбегать. Повар она в школе… Я в младенчестве гонялся по улице, за Сонькин подол держался.

— Почему тогда дурында? — переспросила Ольга.

— Умная разве себе вены порежет? Дурында и есть дурында…

— Вы знаете, что она в предсмертном письме оставила?

— Пётр сказал, когда мы её из морга забирали…

— Что думаете? — спросила Ольга, не особенно рассчитывая на вразумительный ответ. Откуда мог знать ранний алкоголик о мотивах самоубийства сестры? Все его мысли наверняка направлены на одно — где достать похмелиться.

— Они квиты. — Произнёс Борис и закрыл глаза, — Квиты. Больше ничего не скажу, даже не пытайте…

— Что? — удивился Исайчев, — почему не скажете? Секрет?

— Она умерла, и секрет ушёл вместе с ней. Точка!

— Нет, погодите… Вы не имеете права скрывать то, что вам известно.

Борис из положения лёжа резко встал, чем поверг Ольгу и Михаила в изумление. Сел на скамейку рядом с Исайчевым, глянул, не отрываясь, и не мигая ему в лицо, произнёс:

— Имею право не свидетельствовать против себя и своих родственников статья 51 Конституции РФ. О ком другом расскажу, о Соне нет…

Исайчев в негодовании сжал кулаки до белых костяшек, но вопрос задал, не повышая голоса:

— И всё же вы должны рассказать нам о последнем посещении Софьей Хвалыни. Ваш сосед утверждает, она здесь была. И ещё он сказал, она сильно кричала, что-то требовала и облила вас водой из ведра. По какому поводу ссорились?

— Она искала Малыша. Ей показалось, что он её кошмарит. Хотела с ним поговорить. Но не сошлось. Когда призрак Леля первый раз появился перед ней, Малыш как раз был здесь в Хвалыне.

— Почему запомнили день? Он чем-то выделялся из всех остальных?

Борис неожиданно встал со скамейки, попросил:

— Разрешите отлучиться минут на десять, сам себе противен. Пойду умоюсь… И кое-что вам покажу.

Борис вернулся чуть раньше чем обещал. Он был тщательно причёсан, побрит, переодет в чистую льняную голубого цвета рубашку и серые тоже льняные широкие штаны. В руках он держал фотографию. На фотографии был запечатлён памятник юноше в полный рост.

— Это Лель. Я ковал его сам. Посмотрите дату гибели Игната. Именно в этот день Малыш появился в Хвалыне и именно в этот день, как говорил Пётр, призрак прошёл по кромке бассейна в усадьбе Мизгиря.

Ольга приняла из рук Михаила фотографию, всмотрелась, удивилась: «Надо же, как он похож на того сказочного Леля, которого я себе представляла, когда мама читала мне сказку о Снегурочке».

— Когда брат Игната Островского был в Хвалыни последний раз?

— Крайний раз, — поправил Борис, — он приезжал неделю назад.

— Зачем?

— Могилы поправить, дом проветрить, друзей повидать… Мне тогда показалось, Славка приезжал прощаться.

— Вы входите в круг его друзей?

— Смею надеяться… — усмехнулся Борис. — Вас, вероятно, интересуют наши разговоры?

— Нет! — отрывисто бросил Исайчев, — меня интересует, не заметили ли вы, что-нибудь странное в поведении друга?

— Заметил, — усмехнулся Полушкин, — Он ничего не спросил о Софье и её муже, как будто их не было вовсе. Даже тогда, когда я вскользь упомянул имя сестры, он резко перевёл разговор на другую тему. Мне стало неприятно. Софья погибла, а его это известие совсем не тронуло. А ведь мы детство в одном Берендеевом царстве прожили…

— Как вы считаете, почему? — спросила Ольга

— Я думаю, за то время пока Малыш, извините Славка, жил после смерти их матери у Игната, они с Соней стали врагами. Соня умела восстанавливать людей против себя. Она была очень настойчива, а это не всем нравилось. Хотя могли быть и другие причины, но я их не знаю…

— Я так понял, Петр рассказывал вам об их с Соней призраках. Но вы уверены, что брат Игната к этому не имеет отношения. Не участвовал сам, но мог их организовывать, оплачивать, наконец.

— Славка долгое время жил в монастыре на Тибете, он человек верующий и я думаю, на такое неспособен. Хотя со времени нашего плотного общения прошло достаточно много событий в его и моей жизни, может быть, я смотрю не с того угла. — Борис задумался, взял из рук Ольги фотографию, вгляделся, — и все же нет! Не могу представить Славку в роли мистификатора. Он всегда был прямой, как рельс. Всё, что возмущало его, тут же выплёскивалось наружу. Я не смею вам советовать, но отмечу, более всего из рассказов Петра мне не понравилась история с его лаборантами. Мизгирь сам пригласил их в Исландию. Сорвал с места. Я бы обратил на это более пристальное внимание. Им есть, за что мстить Соне.

— А почему Пётр рассказывал вам о своих лаборантах? Вы что, знали их раньше? — вскинул бровь Михаил.

— Татьяну Кречетову в замужестве Соколову знал ещё до замужества. Во-первых, она училась в одной группе с ребятами и они общались достаточно тесно. Во-вторых, я часто бывал и бываю в Сартове по делам. Мне в моей работе нужна помощь химиков. Софья помогала, потом ей стало не до того и она передала мои проблемы своей подруге как раз Татьяне. Кстати сказать, Сонька была классным химиком, пожалуй, лучшим из них. Только голова у этой дурынды была забита не тем…

— Тихо-тихо-тихо! — Исайчев снял очки и на его лице появились признаки озабоченности, — вопросики, уважаемый, возникли, требуются уточнения. Чем таким вы занимаетесь, отчего требуется частое посещение Сартова — это, во-первых? Как часто, во-вторых? И последнее, почему Софья передала вас Татьяне? Уточните.

Ольга заметила, как по лицу Бориса проскочила ироническая усмешка.

— Я кузнец! И не просто кузнец, а классный кузнец.

— Да! — согласилась Ольга. — Директор школы хвалил вас. Мы видели забор у школы и у дома тоже хорош.

Борис развернулся и теперь с усмешкой рассматривал лицо Ольги:

— Я не делаю заборов. Я делаю кованные ограждения для парков, дворцов, музеев.

— Например? — с неожиданным интересом спросила Ольга и вдруг почувствовала, как от Бориса потянуло запахом влажной степи. « Так пахнет сила и воля» — подумала она.

— Например, для музея Льва Толстого в Ясной поляне, для нашего драматического театра, ещё для четырёх театров в России и много-много для разных парков на побережье Средиземного моря. Заказы есть, не бедствую…

— Какую роль в вашем деле играют химики? — спросила Ольга, всё больше заинтересовываясь собеседником.

Полушкин снисходительно усмехнулся:

— Свою работу делаю хорошо. За качество отвечаю! Металл, прежде чем пустить в дело проверяю. Он не всегда соответствует желаемому. Отсюда и нужда в химиках. Теперь понятно?!

— Теперь понятно, — Ольга вопрошающе посмотрела на мужа, — вы не ответили почему она передала вас Татьяне, чем таким она была занята?

— Мух гоняла!

— Я серьёзно! — рассердилась Ольга.

— И я серьёзно. Мух, которые облепляли нашего Игнатку. Они на него как на мёд слетались. Особенно мухи-первокурсницы. Ну, в общем, всё, как и в Хвалыни, только в больших размерах. Даже к колдунье ходила, отвороты на соперниц заказывала. Всё что зарабатывала, на это дело спускала…

Михаил в раздумье что-то чертил веткой на земле, и Ольга была вынуждена его окликнуть:

— Мцыри, ау!

— Да, да. — Встрепенулся Исайчев, — давайте вернёмся к нашим баранам, то бишь к супругам Соколовым. Почему для мести они решили, если решили, воспользоваться историей отношений Сони и Игната? Откуда им о ней известно?

— По-моему, это очевидно. — в голосе Бориса проскользнула нотка разочарования, — Соня могла с Татьяной делиться воспоминаниями. Белые ночи в Исландии яркие и длинные. Питерские им в подмётки не годятся. Мне приходилось гостить у сестрёнки в сезон белых ночей. С ума начинаешь сходить от бесконечного дня. Сбежал через две недели.

— Вы, Борис, не считаете, что отъезд этой пары из Исландии не слишком большая причина мстить вашей сестре, — Ольга, до этого наматывающая круги вокруг лавки, присела рядом с Полушкиным. — Мстить так, чтобы довести её до смерти?

Борис рассмеялся раскатисто, звонко. Озорно глянул на гостью:

— Когда они вернулись, я по старой памяти позвонил Татьяне Соколовой, хотел попросить помощи. Химики, с которыми после их отъезда работал, не совсем устраивали. Такого мата, каким одарила меня Танька, в жизни не слышал. Она минут пятнадцать говорила и, что интересно, ни разу не повторилась. Тогда оказалось, Софка и к её мужу, извините, в штаны залезла… Отсюда вопрос — как бы вы отнеслись к тому, что ближайшая подруга переспала с вашим мужем?

Ольга от неожиданности крякнула:

— Это, конечно, крутой вираж!

— Такие виражи сестрёнка делала мастерски… Ну, да ладно, о покойниках плохо не говорят…

— Да-а, — задумчиво произнёс Михаил, — мы часто употребляем это выражение неверно: «о покойных или хорошо или ничего», автор сказал по-другому: «De mortuis aut bene, aut male» — «о мёртвых или хорошо или ничего, кроме правды».

Борис насмешливо подмигнул Ольге и мотнул головой в сторону Исайчева:

— Видала, как изъясняется хлопчик?! А я вот так! Теткоракс сказал: «Ubi culpa est, ibi poena subesse debet». — «Где есть вина, там должна быть и кара».

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

УК РФ, Статья 110. Доведение до самоубийства. Наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет

2

Историю их знакомства можно прочесть в книге Алёны Бессоновой « Пат Королеве!» (детектив)

3

Стефания — героиня детективного романа Алёны Бессоновой « Пат Королеве!»

4

О их работе вы можете прочесть в детективных повестях Алёны Бессоновой: «Пат Королеве!», « Не прикрывай открытых окон» и всех остальных детективных повестях.

5

Костадоуттир — принятая в Исландии форма обращения к женщине. Имя отца + доуттир (дочь) Софья Константиновна — Костадоуттир.

6

Цветы чубушника пахнут жасмином, поэтому часто чубушник называют жасмином, хотя это неверно. Жасмин — тропическая лиана и в России она является комнатным растением.

7

Кузьма́ Серге́евич Петро́в-Во́дкин — русский и советский живописец, график, теоретик искусства, писатель и педагог, заслуженный деятель искусств РСФСР

8

бендешка — укромное местечко.

9

ГОВД — Городской отдел внутренних дел.