Цион

Анастасия Евлахова, 2023

Тесса – добропорядочная гражданка Циона. Она не интересуется, почему город изолирован, а власти следят за каждым жителем. Тесса лишь украдкой любуется его позолоченными высотками – наследием старой империи, о которой все молчат. Тесса мечтает работать на Цион. А Цион вознаграждает преданность. За свои семнадцать лет Тесса накопила столько поощрительных баллов, что скоро весь город будет заклеен плакатами с ее изображением. Но все ломается, когда ее мать умирает при странных обстоятельствах. Тесса начинает терять баллы, а в ее жизни появляется незнакомец, живущий вне законов Циона. Вспыхнувшее чувство ведет Тессу за пределы города. Быть может, Цион – это тюрьма, за стенами которой скрываются настоящие жизнь и любовь?

Глава 1. Церемония исключения

НА ПЛОЩАДИ ПЕРЕД ВОРОТАМИ уже собралась толпа, и мне пришлось встать на цыпочки, чтобы разглядеть осужденного. Это был совсем еще молодой парень. Может, моего возраста, может, чуть младше. Я как-то видела его у киоска на раздаче дневных рационов: бледноголовый, долговязый, по-птичьему угловатый, с землистым лицом и сальными прядями, закрывающими лицо, он невольно вызывал жалость. А представить теперь, как за стенами Циона его тело за считаные сутки сожрет тетра, было вообще жутко.

Я знала, что так думать нельзя, и ущипнула себя за руку. Если бы я призналась в том, что сочувствую преступнику, или в том, что церемонии исключения мне не нравятся, меня бы оштрафовали. И даже не на сотню баллов, как за бранное слово или короткую юбку, а на всю тысячу. Последнюю тысячу баллов я копила целый год.

От щипка у меня в голове не прояснилось, и я принялась крутить на запястье браслет с коммуникатором. На коже от непрерывной носки комма отпечатывался след, но снимать его было запрещено: в браслете были зашиты и система личной идентификации, и система связи, и кошелек баллов. Подать бы в уличный терминал предложение, чтобы в коммы добавили и электрошокер… Легкий, конечно. Так, чтобы можно было напоминать себе, какие мысли допустимы, а какие нет. А если предложение примут, мне перечислят сто баллов вознаграждения. Только вот если у меня же потом начнут снимать баллы каждый раз, когда я решу, что заслуживаю удар током… Нет, спасибо. Боль — это ладно, но баллы — это совсем другая история.

В последние семьдесят два месяца я не заработала ни одного штрафа. Шесть лет без единого минуса. Даже за мятый воротничок, зевок на уроке или невзначай задравшуюся юбку. Не стоит портить такую статистику.

— Вот ты где! — Из толпы вынырнула Овия. — А я думала, ты будешь в первом ряду.

Она приобняла меня, обдав сладким ароматом духов, коснулась своим коммом моего и тут же отвернулась. От ее прикосновения экран моего браслета мигнул. За час каждой дружеской встречи нам обеим полагалось по баллу. Счет пошел.

— Такая толпа, а смотреть не на кого…

Огненные кудри Овии уже привлекли внимание двух парней справа, но она все оглядывалась, выискивая кого получше. Выбора у нее сегодня было предостаточно: площадь была забита до отказа. Церемонии исключения проводили нечасто. Мало кто решался на преступление, за которое могли бы присудить высшую меру, и, когда объявляли о новом исключении, собирался весь Цион. За посещение давали целую сотню баллов, и квартал на краю города когда-то снесли специально для того, чтобы вместить всех желающих.

Под ногами можно было рассмотреть линии старых улиц, где бетон замурованных подвалов сменялся брусчаткой, а брусчатка — новым грязным бетоном, а еще можно было представить себе дома, которые возвышались здесь раньше. Снесенные здания, скорее всего, ничем не отличались от тех имперских высоток, которые подступали к площади с другой стороны: длинные, как колонны, они подпирали облака, сверкали арками окон и золотой геометрией декора. Цион, конечно, подобного украшательства не поддерживал, но вся эта роскошь осталась ему в наследство от империи, и по решению Сената на переделку фасадов тратиться не стали. Мне, если признаться, эти золотые линии нравились, но рассказывать об этом я, конечно, никому не собиралась. Не дура.

— Как думаешь, за что его?..

Риина появилась незаметно. Я протянула ей комм и улыбнулась. Хорошо, что Риина отвлекла меня от разглядывания высоток. Если бы кто-то заметил, как я пожираю их глазами, у меня были бы проблемы. Мне вдруг захотелось обнять Риину, но она в отличие от Овии прикосновений не любила. Да и я, честно говоря, не всегда знала, как вести себя с ней. Фразы, которыми мы друг с другом перекинулись за три года нашей дружбы, можно было перечесть по пальцам.

К тому же эти ее перчатки… Я бросила взгляд на руки Риины: да, и сегодня она тоже их надела, эти плотные темные перчатки, которые следовало бы носить зимой или осенью, но никак не летом. Они меня настораживали и, пожалуй, даже пугали. Как-то я попыталась выведать, почему Риина носит их не снимая, но она только спрятала руки в карманах и отвернулась.

С ее платьем — тщательно отглаженным школьным платьем из легкой летней синтетики, на котором, как обычно, не было ни пушинки, ни волоска, ни зацепки, — перчатки смотрелись странно. За неизменно безукоризненный внешний вид Риина могла бы получать регулярную надбавку баллов. Но перчатки летом, конечно, не положены, а за нелогичный подбор элементов одежды баллов, разумеется, не давали.

Обменявшись прикосновениями браслетов и с Овией, Риина взглянула поверх толпы на осужденного:

— Так за что его изгоняют?

Мне показалось, что и голос ее, и плечи дрогнули. Дело в церемонии или в том, что Риина в принципе говорила нечасто?

— Не объявляют же, — напомнила я.

Возможно, волнение Риины мне и правда почудилось: стояла она ровно и лицо ее теперь казалось, как обычно, непроницаемым.

— Разве?

— Ты же не первый раз на исключении?

Риина не ответила. А я тут же вспомнила: три года назад, когда мы с ней только познакомились, исключали какую-то женщину. Я ходила на эту площадь вдвоем с Овией, а Риина написала мне, что нездорова. Правда, она тогда болела или нет, я уже не помнила. Представить, что за сотней баллов можно не пойти намеренно, я не могла.

— Но почему ты…

Риина меня будто не слышала.

— Как думаешь, что все-таки там снаружи?

Она смотрела на ворота. Отделенные от людей шеренгой солдат, гигантские, в высоту всей стены, они приоткрывались на считаные секунды только на церемонию исключения, и рассмотреть за ними обычно ничего не удавалось. Тонкая щель и без того нарушала изоляцию, которую берег Цион. Ветра за его пределами носили тетру, и стены, пусть и не защищая от нее на сто процентов, все же ее сдерживали. В Ционе многие болтали о том, как хорошо бы просто взять и построить купол, но город был огромен, и никаких технологий бы не хватило, чтобы возвести над ним такую махину, да еще и наладить фильтрацию воздуха. К тому же в Ционе была сыворотка, и в периоды ежегодных эпидемий она справлялась прекрасно. Чаще всего.

Разглядывая грубые бетонные глыбы ворот, которые готовились вот-вот распахнуться, я сглотнула. Маме и эпидемия никакая не понадобилась: она слегла с тетрой внезапно. Случилось это уже месяц назад, а сыворотка все никак не справлялась с болезнью.

— Да что там снаружи, — махнула рукой Овия. — Одна тетра.

И почему в Ционе никак не удавалось забыть про тетру?..

Я поглубже вдохнула, задержала дыхание и досчитала до десяти. Потом выдохнула и повторила. В Ционе считалось, что для душевного здоровья о крупных жизненных проблемах стоит думать не чаще раза в день, и я решила, что о тетре и о маме пока больше волноваться не буду.

Вообще-то я каждую церемонию — а эта была для меня девятой — задавалась вопросом: что там, за пределами Циона? Что там, в мире, захваченном тетрой? Простирается ли город за пределы стен или там пустоши, по которым смертоносный ветер гоняет сухие листья? Есть ли там вообще листья, деревья, цветы или все давным-давно не только высохло, но и перегнило, превратившись в новый слой почвы? А может, природа цветет, как и прежде, — да и что ей сделается, если тетра поражает только человеческий организм?

— И ни воды, ни электричества, ни теплых постелей, — продолжала, загибая пальцы, Овия.

Риина, не глядя на нее, буркнула:

— А тебе бы только постель потеплее.

Овия обернулась:

— Ну чего ты ледышка такая? Влюбись — хоть оттаешь немного.

Риина хмыкнула:

— Ага. Ты-то так и таешь. Скоро испаришься.

Я видела, как дрогнули у Овии ресницы и как изменилось что-то в ее лице, будто улыбаться ей стало труднее.

— Слушай, вот. — Овия запустила руку в карман платья. — Возьми. Носи с собой. Или положи под подушку. Очищенный, заряженный, все как положено. Парни перед тобой будут штабелями падать.

— Опять ты… Дура совсем? Не надо мне этих штучек.

Риина оттолкнула руку Овии. Блеснул гранью розовато-белый камешек. Я вздрогнула. Наблюдать за перепалкой подруг было забавно, но только до этого самого момента.

— Овия, — зашипела я, — убери сейчас же! Нашла место… Хочешь, чтобы нас всех троих?..

— А что? — Овия пожала плечами, неохотно сунув камешек обратно в карман. — Это же безделушки.

Для Овии это были безделушки, но не для Циона. К счастью, сами по себе камни в реестре запрещенных атрибутов не значились, но если начать разбираться — а если уж полиция начнет, то докопается и не до такого, — то касались они материи тонкой и очень для Циона неприятной.

Верить в Ционе полагалось только в Цион. А Овия верила в камешки. Какой штраф грозил за подвеску с «магической» силой, можно было только догадываться. Я до сих пор не понимала, откуда она их берет. Драгоценные камни больше не носили, а если и могла она где-то раздобыть старые имперские украшения, то… где? Да нигде. Но Овия все равно их откуда-то регулярно таскала.

— Это ты им будешь рассказывать. — Я указала взглядом на солдат. — Еще и с собой носишь!

Овия широко улыбнулась и выудила из-под воротника школьного платья цепочку:

— Еще и на себе ношу, ага.

На конце цепочки красовался такой же камешек, как и тот, что Овия предложила Риине, — маленький продолговатый осколок розового кварца. Я бы и названия этого не знала, если бы не Овия.

Я прикрыла камень ладонью, пока никто не увидел:

— Спрячь.

Терминал раздери, и как она не понимает?

— Просто безделушки, — подмигнула мне Овия.

Я сжала зубы. Овия не боялась: может, она верила в защиту своих «волшебных» камней, а может, ей недоставало мозгов. За такие мысли я тоже себя ругала, ведь Овия моя подруга, за встречи с ней мне идут баллы. Но ее увлечение могло стоить ей немало. И не только ей. А если уж дело дойдет до полиции… Неужели я не скажу им правду?

Овия все же спрятала подвеску под платье. Чтобы не думать о том, успел кто-то увидеть камни или нет, я отвернулась и стала следить за тем, как приговоренному вручают рюкзак «выживания».

Осужденных всегда снабжали набором вещей, призванных помочь за стенами Циона. Но никто не сомневался в том, что все эти спички, веревки, ножи и спальные принадлежности не спасут, а только оттянут неминуемую гибель. Можно ли вообще найти за пределами Циона дичь, топливо и убежище, никто не знал. Если и снаряжали в прошлом за стены экспедиции, то не возвращался никто. Рюкзак был просто символом, ритуальным атрибутом, и от одного его вида бежали по спине мурашки.

На мешковине рюкзака горел желтый ярлык — знак работы Второго швейного кружка. Эти девчонки, словно доказывая, что они вовсе не вторые, вечно лезли во все, что в Ционе касалось тряпок, — шили костюмы для театра, одежду на праздники, платья для выпускных вечеров, а теперь, выходит, сшили и рюкзак осужденного. Этого парня могли бы пристрелить тут же, на площади, а рюкзак положить ему в гроб — все было только подношением мертвому.

Я сглотнула. Иногда мне казалось, что церемонии исключения придуманы не только для того, чтобы воспитывать любовь к закону. Они отвлекали. Маскировали праздником смерть.

…Смерть от тетры.

Я зажмурилась. Мысли опять затягивало не туда.

…А что, если мама не выживет? Но она болела тетрой не впервые. Как и большинство, она успела перенести ее трижды еще до совершеннолетия. А потом еще раз до моего рождения. Это было естественно. Жить в Ционе и не подхватить тетру ни разу было странно — об этом она в последний месяц напоминала мне снова и снова. И все же ее пребывание в лазарете затянулось. Овия не раз совала мне простые кварцевые кристаллы («Для здоровья», — шептала она мне), но я, как и Риина, от камней отказывалась.

Даже работай они на самом деле — а это все, конечно, чушь, — я бы тоже их не взяла. Против тетры есть сыворотка с доказанной эффективностью. Но что, если в этот раз она не поможет?.. Я сжала руку в кулак так, чтобы ногти посильнее впились в ладонь. Нельзя больше об этом думать. Все, о чем мне полагалось сейчас думать, — это изгнание осужденного.

— Смотри.

Овия толкнула меня в бок. Но указывала она не на ворота.

— На что смотреть?

Овия машинально поглаживала воротничок платья, под которым пряталась цепочка. «Розовый кварц — для любви», — как-то объяснила она мне. О том, что и без кварца все парни вокруг сворачивали на нее головы, Овия и слышать не хотела.

— Не на что, а на кого. Да тихо ты! Не пялься так.

Я наконец его увидела — офицера, который смотрел на Овию. Высокий, статный и правда довольно красивый. Но взгляд у него был непонятный. Чего-то в нем не хватало — какой-то теплоты, что ли… Я поежилась:

— Ну… Не знаю, Овия.

Но глаза у нее уже затуманились. Она не сводила взгляда со своего офицера, он — с нее, и я отвернулась.

Овии исполнилось восемнадцать уже три месяца назад, и теперь она имела полное право заводить романы с кем угодно. Конечно, поощрялись романы долгие. Но надбавки за отношения с одним и тем же человеком были не такими уж большими, а Овии нравилось очаровывать. Вернее, так она обычно говорила. На самом деле она просто не умела удерживать рядом с собой парней дольше недели, так мне казалось.

— Начинается.

Риина сжала мою руку. Ткань ее перчаток была грубой, но я тут же пожала ее ладонь в ответ. Наверное, церемония и вправду взволновала Риину — жаль, что за дополнительную поддержку вроде такой не дают баллов сверху. Но на сердце вдруг стало тепло. Как странно. Я привыкла, что самое лучшее, что я получала от общения нас троих, — это баллы.

Ворота на том конце площади дрогнули и с грохотом пришли в движение. Осужденный прижимал свой рюкзак к груди, так и не закинув его за плечи. На его запястье не виднелось знакомой полоски комма: браслет у него конфисковали, когда удаляли из базы данных Циона его личное дело. Теперь этого парня не существовало даже в документах.

Что осужденный испытывал? Ужас? Облегчение? Если он преступник, то ненавидит Цион. Значит, выбирая между Ционом и смертью, он выбирает лучшее для себя… А может, за стеной Циона он все же не погибнет? За очередную бестолковую мысль я прикусила себе побольнее язык. Пусть этот парень надеется сам за себя. Мое дело — мои баллы. И я уж свою жизнь под откос не пущу.

По площади прокатились первые ноты гимна Циона. Усиленные динамиками и искаженные эхом звуки казались чужими. Потом мелодию оборвало, и зазвучал бесплотный голос диктора «М»:

— Граждане Циона! Поприветствуем друг друга на событии сколь печальном, столь и торжественном. Сегодня мы теряем названого брата и сына, который, к нашей печали, выбрал путь, несовместимый с идеалами нашей с вами общины…

Я слушала вполуха. Голоса этих дикторов синтезировали машины, и для разных событий выбирали разных. «М» звучал торжественно и угрожающе, еще был «Н» — его голос был выше и жизнерадостнее, и «О» — это был скорее женский голос, и использовали его для событий, которые касались женщин. Вероятно, в архиве Циона хранились и другие, но я знала только этих троих. «М» из них мне нравился меньше всех: от его темного, низкого тембра леденели пальцы. А может, так и было задумано? Нет, конечно, нет. Ционом управляет Сенат — он же, по сути, народ, а пугать самих себя нам незачем. Просто церемониям вроде сегодняшней требуется придать веса.

— Да давайте уже, — пробормотала Овия, пощипывая себя за рукав.

Она не сводила глаз с офицера, он — с нее, а толпа, которая их разделяла, для них двоих, кажется, вообще не существовала. Как быстро он на нее запал… С таким-то холодным взглядом, кажется, никто не может заинтересовать. Но Овия ведь такая красавица…

— Чего вы тянете? — заныла она. — Гоните его к черту, и все…

Я наступила Овии на ногу, и она охнула:

— Тесса!

Я сжала Овию за локоть и зашептала ей прямо в ухо:

— Смотри, с офицером своим такого не скажи. Он тебе не то что минус сто баллов выпишет… Может, даже под надзор поставит.

— Я опять сказала?.. Черт. В смысле не черт… Ох!

Овия прижала ладони к губам, оглядываясь, но людям в толпе до нее дела не было.

— Вот именно, — поморщилась я.

Если кристаллы были увлечением осознанным, то запрещенные словечки у Овии проскальзывали сами собой. Все из-за ее прабабки — та к концу жизни из дома не выходила и за языком следить перестала. Оштрафовать ее дома, конечно, не могли, да и на «излишества» она никакие баллы не копила. Сладкие фрукты поверх дневного рациона, платья из мягких тканей или развлечения — все это, как она говорила, «для молодых и безмозглых».

Овия утверждала, что ее прабабка и сама не особо понимала смысл религиозных терминов и крепких словечек: когда-то она слышала их от своей бабки, жившей еще во времена империи, и эти слова въелись в ее память крепко. Но, как ни странно, только слова и въелись. Как я ни расспрашивала Овию, что еще рассказывала об империи ее прабабка, она только пожимала плечами.

Теперь вместо прабабки ругалась сама Овия, но вовсе не в пику Циону и, уж конечно, не из-за пренебрежения к баллам. Овия просто впитала эти слова, сама того не заметив, а теперь они сыпались из нее, как зерно из дырявого мешка.

— Ломаный терминал… — пробормотала Овия неуверенно, как будто пытаясь запомнить новую фразу. — Ломаный терминал…

Ругательство из «ломаного терминала» было не самое емкое, но «черта» Овии точно следовало забыть. Риина тем временем придвинулась ко мне поближе, как будто искала у меня поддержки. Она смотрела на преступника перед воротами не отрываясь, и я чувствовала: чтобы и Риина не сболтнула какой-то опасной ерунды, нужно что-то сказать первой.

— Он выбрал свой путь, — сказала я. — Он сам виноват.

Риина не ответила. Конечно, он виноват. Не Цион же?

Динамики стихли, и мгновение тишины тут же сменилось грохотом бетонных ворот. От мысли, сколько они могут весить, если от движения механизма сотрясалась земля и дрожали сами высотки, у меня сдавило голову. Один из солдат толкнул осужденного в спину прикладом, и тот, споткнувшись, полетел к воротам. Слава Циону, он удержался на ногах, иначе выглядел бы совсем несчастным, но времени у него было мало. Он должен был уйти, или его расстреляют на месте: ворота держать открытыми могли не дольше нескольких секунд.

— Сейчас, — пробормотала Риина.

Осужденный сделал шаг, другой — он все еще прижимал рюкзак с желтой эмблемкой швейного кружка к груди — и оглянулся. Сквозь патлы обвел взглядом площадь, потом распрямился, отвернулся — и шагнул меж створок вон.

Мгновение, и ворота стали сползаться, а я снова ощутила вибрацию через подошвы туфель. Ничто за стенами Циона проглотило осужденного, и теперь на площади воцарилась тишина. Ни шепотка, ни шелеста, ни кашля, ни даже всхлипа ребенка. Все стояли, отбывая единогласную минуту молчания по ушедшему «названому брату и сыну». Потом толпа зашевелилась.

— Наконец-то! — Овия встряхнулась. — Разделались. Ну что, разбегаемся?

Она прикоснулась своим коммом к моему, чтобы отметить конец встречи, и счетчики баллов на наших экранах обновились. Встреча вышла короткой, но в учет шла каждая минута.

— Послушай, может, все же возьмешь?

Овия быстро наклонилась к Риине и попыталась всунуть Риине розовый камешек, но та спрятала руки за спиной.

— Иди уже. Смотри, еще соскочит твой воздыхатель.

— Куда он денется! — расцвела Овия.

Она мягко шлепнула своим коммом по комму Риины, чтобы отметить встречу, спрятала камень себе в карман и убежала. Риина только скривилась.

— Еще увидимся? — спросила она, повернувшись ко мне с какой-то надеждой.

Неужели церемония настолько ее взволновала?

— Наверное, — неопределенно отозвалась я. — Сейчас я в лазарет, а потом буду готовиться к экзаменам…

— А, точно. Экзамены… Да, нужно что-нибудь полистать.

Я осторожно улыбнулась. Риина колебалась, как будто хотела сказать еще что-то, но я переступила с ноги на ногу.

— Тебе же нужно в лазарет, — опомнилась Риина. — Иди скорее.

Я кивнула и протянула Риине комм. Она тихонько коснулась своим браслетом моего, и мы распрощались. Меня не отпускало ощущение, что Риина хотела от меня что-то еще, но встречу мы по счетчикам баллов отметили, а мне и правда нужно было идти.

Толпа на выходах с площади рассасывалась медленно. Нужно было еще приложить свой браслет к сканеру уличного терминала и получить баллы за посещение церемонии, и я покорно встроилась в очередь, которая змеилась в один из боковых переулков. Стены здесь были словно по чьему-то умыслу обклеены одними и теми же плакатами. Черные, согнутые силуэты бредут друг за другом, а на фоне — красно-бордовое, будто омытое кровью небо.

«Обнуление — последний рубеж перед исключением. Не стремитесь к нулю. Избегайте штрафов».

Меня передернуло. В жизни я ни одного обнуленного не видела: у всех, кого я знала, были хоть какие-то баллы. Законопослушный гражданин Циона со стабильной работой и крепкими социальными связями просто не может оказаться без баллов. Что вообще нужно сделать, чтобы слететь до нуля? Да и что с ними происходит, с этими обнуленными? В очередях за рационом рассказывали байки про непосильные исправительные работы, на которых ломают шеи вовсе не случайно, но я в эти россказни не верила. Если обнуленных и отправляли на исправительные работы, то какое же исправление в сломанной шее?

* * *

Я никому бы не призналась (меня бы за такую трусость оштрафовали), но лазарет меня пугал. Высокое массивное здание из темно-серого камня подавляло и само по себе, а если знать, что внутри содержится целое отделение больных тетрой, то хотелось обходить его за несколько кварталов.

За свои семнадцать с половиной лет я не подхватила тетру ни разу, и, хотя само по себе это было странным и почти чудесным, было это так ровно до поры до времени. Я знала: так не бывает. Тетра меня тоже когда-нибудь накроет. И теперь, вынужденная ходить в лазарет каждую неделю, я сглатывала ком в горле и боялась лишний раз вдохнуть, даже одетая в защитный костюм с ног до головы. Первый раз, говорят, болеют тяжелее всего. Хотя вот мама подхватила тетру уже вовсе не в первый…

Лазарет был одним из зданий, которые строили уже во времена Циона на месте домов, разрушенных бомбежками. Свинцово-серый, тяжелый, он так и бросался в глаза на фоне затейливо украшенных, стройных имперских высоток. Он казался куском бетона в шкатулке драгоценных камней — лишний, чужой, уродливый. Наверное, и в нем можно было рассмотреть свою суровую красоту. Мне присматриваться, правда, не хотелось, но если большинство граждан Циона проголосовали за такую архитектуру, то спорить было нечего. В конце концов, такие здания, скорее всего, строить было дешевле.

Внутри лазарет был бесцветный, скользкий от антисептика, и в нем даже воздух, казалось, скрипел от чистоты. У меня сразу запершило в горле — то ли от запаха стерильности, то ли от нехорошего предчувствия. Хотя с чего бы, ну правда?..

Я кивнула медсестре за стойкой и пронесла запястье с браслетом над сканером, чтобы системы меня идентифицировали.

— Здравствуйте. Я к маме.

Медсестра наклонилась над своим визором:

— Подождите минутку, пожалуйста… Идентификация никак не проходит. Вчера вы уже навещали пациентку?

— Вчера? Нет, вчера меня тут не было.

— Не было? Как странно. — Водя пальцем по экрану, медсестра нахмурилась. — Вчера отмечен визит члена семьи.

— Нет, это точно не я и не к моей маме. — Я сжала край стойки. — К ней никто, кроме меня, приходить не мог.

Конечно. Ведь наша семья — только я и мама… Тетра уже забрала отца, причем так давно, что я его даже не помнила. А после того как наша семья стала «неполной», нас с мамой мотали по тесным комнатушкам без ванных для тех, кто мог перебиться без излишеств. Мы жили бок о бок с разведенными женщинами (минус пять тысяч баллов за развод), одинокими мужчинами (взгляды у них были странные, и мама уводила меня в комнату побыстрее) и стариками (а вот их взгляды были совсем потухшие, и смотреть мне на них не хотелось). Конечно, после совершеннолетия я и сама должна была получить комнату в одном из подобных домов-общежитий, но одно дело — съехать от родителей и зажить самостоятельно лишь бы в каких условиях, и совсем другое — тесниться в таких конурах всю жизнь. А теперь болезнь, и без того сожравшая половину моей семьи, угрожала еще и маме.

Не подавится эта тетра, нет?

— Какой-то сбой. — Медсестра подняла взгляд от экрана и улыбнулась. — Прошу прощения. Что-то не так сегодня у меня с визором… Я вас отметила вручную. Больной получше. Проходите скорее.

Она протянула мне серебристый защитный костюм, аккуратно сложенный в стопку, и улыбнулась еще раз, как будто извинялась. Сердце у меня колотилось как бешеное. Сбой? Как странно. Но разве важно? Маме лучше…

Путаясь в штанинах, я принялась натягивать костюм в пустой раздевалке. Школьная юбка комкалась, никак не хотела укладываться в штанины ровно, и я запихала ее как попало… Все хорошо. Я зря тревожилась. Все обошлось. Маме лучше.

Дышать было сложно. Молния заела, зажевав защитный клапан, и я провозилась еще неизвестно сколько, пытаясь вытащить этот несчастный клапан, не порвав… Если маме лучше, я смогу сосредоточиться на экзаменах с чистой совестью. Они ждали меня на следующей неделе, все пять основных дисциплин: язык, математика, естествознание, история и этика. После них останутся только медицинский осмотр и собеседование, а потом финальный аккорд: Распределение. Мамина болезнь сильно отвлекла меня, и на последних занятиях я едва слушала. Но теперь я смогу взять себя в руки. Сосредоточусь и сдам свои экзамены блестяще. Ведь за каждую высшую отметку дают больше баллов, чем средний ционец зарабатывает за месяц. Путевка во взрослую жизнь — вот что это такое.

Под потолком в углу раздевалки мигала одна из ламп, а в раковине за ширмой капал кран. Я сделала себе мысленную пометку кинуть жалобу на эти неисправности в уличный терминал. Посетители в отделение для больных тетрой приходили редко, и поэтому, наверное, непорядок с лампой и краном заметить было некому. Даже члены семей появлялись здесь нечасто, ведь можно было связаться с пациентом через браслеты-коммы, а чтобы снизить риски распространения тетры, за каждый личный визит снимали по сто баллов. Такую сумму, да еще и несколько раз за болезнь родственника, позволить себе могли немногие.

Честно говоря, когда мама заболела, я надеялась, что ее выпишут быстро. Тогда я могла бы к ней вообще не ходить. Шутка ли — трястись от страха подхватить тетру и платить за это по сотне баллов! Но болезнь затянулась, а когда я приходила, мама так расцветала, что у меня ныло сердце. Ну кто придумал эти дурацкие правила выбирать между баллами и семьей?

— Нечего тебе тут делать, — отрезала мама, когда я пришла к ней в первый раз. — Раз в неделю — и хватит.

Тогда она еще могла сидеть на постели. Еще не слишком бледная, глаза не запавшие, выглядела она тогда неплохо, но сил у нее было уже мало. Дома она по утрам вставала раньше, чтобы привести себя в порядок — уложить светлые вьющиеся волосы в прическу, легко накраситься и починить одежду, если вдруг с кофты отрывалась пуговица или на воротничке платья обнаруживалась зацепка. В волосах у мамы уже пробивалась седина, но ей нравилось выглядеть хорошо. По мере сил. Но с тетрой у нее сил больше не было — я поняла это, когда увидела ее волосы, заплетенные в косу. «Усталая прическа» — вот как называла косу мама. Прическа для дней, когда не хочется вставать с постели… К счастью, таких дней выпадало мало. Но в лазарете вид этой косы у мамы на плече меня поразил.

— Давай я и завтра приду? — спросила я тогда осторожно.

Даже сама тетра меня не пугала так, как эта мамина «усталая» коса здесь, в лазарете.

— Ну вот еще. — Мама улыбнулась. — Мы же с тобой договорились. Жду тебя не раньше чем через неделю.

И я кивнула. Ну конечно, зачем паниковать. Все будет хорошо. Маме же тоже важно мое будущее. Если я не наберу десять тысяч баллов до Распределения, я упущу свой шанс. А десять тысяч до Распределения — это не просто почетная цифра, это рубеж, за которым возможность выбора. Не покорно согласиться на то место, куда меня распределят по результатам экзаменов, собеседования и медицинского осмотра, а выбрать. Всего из двух-трех вариантов — не терминал весть что, но по сравнению с единственным и это много. Ну а дальше я могла потратить свои накопленные тысячи как хочу. И вот здесь я мечтала совсем осторожно. Строго про себя, и никому ни словечка, даже шепотом.

«Неполной» семье полагалась комнатка без ванной — и только. Получить что-то получше могла только женатая пара или семья из троих. Но можно было и доплатить. Тысяча баллов в месяц — и можно было притвориться, что моя семья совсем не неполноценная. Конечно, такая сумма при обычных условиях была неподъемной. Но я же скопила…

Десять месяцев — почти год — в комнате с собственной ванной. В жилье, которое полагалось бы семье из трех человек без всяких доплат. Или…

…Или всего один месяц, но в квартире, о которой даже мечтать больно. Изображения небесных апартаментов я видела на уличных плакатах — просторные комнаты, ковры, шелковые подушки и окна во всю стену. Такое жилье могли позволить себе члены Сената, и плакаты так и кричали: работай на благо Циона — и сможешь жить как они. Представить себе, что я тоже могу поселиться в такой роскоши, пусть и всего на месяц за грабительские десять тысяч баллов доплаты, было и жутко, и головокружительно.

Конечно, маме я о своих планах не рассказывала. Она думала, что я потрачу баллы на платья или туфли на каблуке, на кино или шоколад. Про комнаты она бы мне и думать не позволила. Она считала, что это мать должна беспокоиться о таких «глобальных» и «неразвлекательных» вещах. Но мама со своей средней зарплатой откладывать ничего не могла, а кожаные туфли развлекли бы меня куда меньше, чем ванная без очереди и хоть на три часа кряду — с пеной или солью, да еще и без осуждающих взглядов раздраженных соседок. Потому я и согласилась приходить всего раз в неделю. В конце концов, я копила не только ради себя, но и для всей нашей семьи, а для нее я хотела лучшего.

Шурша защитным костюмом, я шла по коридору тетра-отделения и отсчитывала двери палат. В круглые окошки видны были букеты на тумбочках больных — от простеньких махровых гвоздичек до прихотливых орхидей, которые заказывали из дальних оранжерей, и то только по хорошему знакомству — так мне рассказывала мама. А мне казалось странным выбрасывать такие баллы на то, что так быстро завянет. Но теперь, к счастью, цветы больше носить будет не нужно.

Я миновала восьмую дверь (в окошке показались белые розы), седьмую (охапка ноготков), шестую (лилии) и остановилась у пятой. Тюльпаны, которые я принесла в прошлый раз, я на тумбочке почему-то не увидела — и очень странно, потому что бутоны я тогда взяла свежие, тугие, как кулачки.

Я перевела дух. Надо будет не забыть спросить, когда маму выпишут. Скорее бы. Надоело сюда ходить и потеть в этих защитных костюмах. Я взялась за ручку, повернула и толкнула дверь. Плексигласовая маска покрылась испариной: фильтр не справлялся. Дышала я быстро.

Воздух в палате был даже не прохладный, а ледяной. Я ощутила это даже сквозь защитный костюм: пластик прилепился к спине мокрой тряпкой, и меня забила дрожь. Палата была пуста.

— Мама?

Грудь сдавило. Я обернулась — держатель с историей болезни, прикрепленный у двери, был пуст. Я взглянула обратно на койку. Она была не застелена: матрас смотрел в потолок слепыми глазами-пуговицами. Тумбочка тоже стояла чистая: ни тюльпанов, которые я принесла три дня назад, ни пузатой вазы.

Я отступила и выглянула в коридор. На двери висела табличка с номером «5». Значит, не перепутала. И тут я выдохнула. Ну конечно! Маму перевели. Ей стало лучше, и ее перевели. Сердце колотилось так, что я еле дышала. Ну перепугалась…

Маму перевели, потому что тетра в ее организме уже, наверное, не обнаруживается. Мама теперь незаразная. Значит, она в отделении общей терапии. Я вышла, притворила за собой дверь пятой палаты, а потом остановилась. Разве переводят незаразных в другое отделение? К тому же оно в другом корпусе. Да и зачем бы мне тогда выдали защитный костюм? Сердце тяжко ухало в груди.

Чтобы возвратиться к стойке регистрации, мне пришлось пройти через другую раздевалку, для выходящих. Здесь лампа горела без перебоев и кран в углу не капал. Но когда я выбрасывала защитный костюм в отверстие приемника, эта комната показалась мне самым жутким местом во всем Ционе.

Когда я вернулась к стойке, медсестра взглянула на меня с недоумением.

— Где моя мама? Пятая палата. Линна ла’Дор.

— Ла’Дор? — переспросила медсестра, моргнув. — Ла’Дор, ла’Дор…

Я уже хотела выпалить, что совершенно ни к чему повторять мамино имя — от этого она точно быстрее в списках не появится, — но медсестра привстала мне навстречу, не отрывая взгляда от экрана своего визора:

— Прошу прощения. Боюсь, с этим сбоем произошла ошибка…

Ошибка?

–…Ваш браслет почему-то не читался, и я отметила вас вручную. Вернее, похоже, не вас. Вы же…

— Тесса ла’Дор.

— Ла’Дор, — снова повторила медсестра.

Я смотрела, как подрагивают ее пальцы, занесенные над экраном визора за стойкой, пухлые и мягкие. Кольцо, единственное украшение, которое, видно, разрешали на службе в лазарете, сидело на ее безымянном пальце, туго врезаясь в плоть.

— Понимаете… — пробормотала медсестра, двигая туда-сюда строки таблицы на экране.

Кажется, у нее было мучительно мало опыта в таких ситуациях.

–…В тетра-отделении у нас были всего две женщины-больные. Ваше имя не высветилось, сканер не сработал… А поскольку вы сказали, что вчера к пациентке не приходили, я решила, что вам нужна Тара ла’Шин из шестнадцатой палаты…

Защитный костюм я сняла, а липкое ощущение пластика на коже так и осталось. Мое тело как будто не могло дышать.

–…Очень жаль, что я вынуждена вам сообщить это вот так, — доносился до меня голос медсестры. — Вы совсем немного опоздали. Сегодня днем… Оповещение на коммы членам семьи приходит сразу. Но этот сбой… Вы же ничего не получали, верно?

Я машинально вскинула запястье с коммом. Строка уведомлений на его экране была пуста.

–…Хотела бы вас обнадежить, но увы… Все этот сбой…

На курсе техники и технологии нам объясняли, что коммы и сканеры для браслетов настолько просты, что работают безошибочно. Что сбоев в их работе быть не может, потому что от них зависит вся балльная система, а это основа Циона. Сложно представить себе, что случилось бы с Ционом, начнись в нем технические неполадки. А здесь раз — и ошибка?

Правда, курс техники и технологий был короткий и экзаменов по нему не сдавали. Разбираться я в коммах и визорах после его прохождения не стала и теперь вполне могла чего-то недопонимать. И все же… Сбой?

Слова медсестры долетали до меня обрывками. Значит, сегодня моей маме стало хуже, а потом… потом ее палату освободили и от нее самой, и от ее постельного белья, и от карты с историей болезни, и от моих тюльпанов, свежих и полных жизни. А я в это время смотрела церемонию исключения и мечтала о том, как наберу десять тысяч баллов и мы с мамой заживем в новой просторной комнате, как полноценная семья.

— Мне жаль.

Я смотрела на медсестру и понимала: единственное, о чем она жалеет, так это о том, как трудно ей сейчас все это разъяснять. Как просто было бы, не перепутай она все еще полчаса назад. Спроси она сразу фамилию и не строй догадки по данным из журнала посещений.

Не помню точно, что я делала дальше. Кажется, бросилась обратно в отделение, чтобы убедиться, что мамина палата и вправду пуста, но меня схватили под локти и долго держали — наверное, это были санитары, их светло-синяя форма плясала у меня перед глазами пятнами. В тетра-отделение нельзя без защитного костюма. И комм, нужно приложить комм, чтобы сняли сто баллов! Но я не хотела прикладывать комм. Не хотела надевать костюм. Я просто хотела еще раз взглянуть на пятую палату.

Медсестра все подсовывала мне какие-то бумаги, и я никак не могла понять зачем. Потом только я увидела листок с печатью лазарета — подтверждение смерти пациента, слышала, как билась в ушах кровь, а медсестра спрашивала про моих родных.

Я мотала головой.