Четыре дня

Анастасия Кодоева

Столкнувшись со страхом рождения детей, семейная пара скатывается в череду конфликтов и обращается за помощью к семейному психологу. Мы видим жизнь клиентов и самого психолога без прикрас.Нина хочет вернуть любовь, которая давно умерла. Валера хочет оставаться на волне успеха, но любые трудности его сбивают с толку. Костя хочет закрыться в своей «раковине» от всех тревог и ненависти к людям. А Инна мечтает пробить дыру в «панцире» своего мужа. Смогут ли герои найти то, что хотят?

© Анастасия Кодоева, 2022

ISBN 978-5-0051-1033-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Нина

Глава 1. Травма отвержения

За дверью послышались шаги. Последние шаги за сегодняшний день, в которых я уловила нотки борьбы и отчаяния, становились все ближе и ближе. «Цок! Цок!» — борьба. «Топ, топ…» — отчаяние.

Вдох. Стук.

— Добрый вечер! — поприветствовала я посетителей. — Меня зовут Нина. Я семейный психолог. Присаживайтесь.

Они ответили негромко. Расположились напротив друг друга на расстоянии в два стула. Мне стало немного не по себе: когда пары садятся вот так, обычно стадия их отношений зависает где-то между «мне безразлично» и «еще верю». Это самый тяжелый момент — выпускать наружу свои эмоции они ещё не готовы, но и нет сил идти до конца.

В кабинете всегда много «посадочных мест», намного больше, чем присутствующих в нем людей. Каждый клиент выбирает себе такое место, где ему комфортно, и это даёт мне бесценную информацию с первых же секунд нашей встречи.

Консультация ещё не началась, а я как специалист начинаю собирать информацию без единого звука и без единого вопроса, и кажется, эта привычка настолько прочно вошла в мою жизнь, что я уже не могу контролировать себя за пределами кабинета, и продолжаю делать то же самое дома, в кафе, с друзьями и вообще где угодно.

Место относительно психолога — желание власти. Место относительно друг друга — степень близости.

Супруги Инна и Константин вместе уже шесть с половиной лет. Они очень разные, так мне кажется на первый взгляд.

Женщина среднего возраста, тонкий нос, прямая спина. В темно-красном пиджаке, волосы собраны в пучок на самом верху и закручены в узел. Высокая, худая, немного печальная. Мужчина — чуть старше на вид, с невыразительным брюшком, выглядывающим из-под серого свитера, слегка отвисшие полные щеки, уголки губ смотрят вниз.

— Расскажите, что вас привело ко мне?

Холодный, совершенно безжизненный женский голос, струящийся откуда-то из самых недр человеческой души, из глубины гортани… Голос отчаяния. От него становилось тяжело: окутывала какая-то безысходность. Точнее, так: здесь говорила боль, в нем чувствовались металлические ноты.

А каково мужу с ней жить? Да, точно. Он забился в угол. Поза как будто показывает, что он снова хочет захлопнуть двери в свой внутренний мир, как двустворчатый моллюск свою раковину…

— Наверно, это мужу надо к вам. Я вот привела его. Он, понимаете… Он всё время избегает разговоров на любые темы, вот мы и пришли.

— Константин, а вы как думаете? Для чего вы здесь?

Голос из раковины. Он такой, как и должен быть у отшельника, рокочущий, бархатный, с перекатами, только подрагивание нижней губы и опущенные плечи выдают истинные эмоции…

— Да, я не умею разговаривать, вот так, как она хочет. Не умею и не могу.

Я молча слушаю, киваю.

— И вообще нет смысла говорить. Надо делать, — продолжил супруг.

— А кто в вашем детстве больше молчал, можете вспомнить? — спросила я.

— Мы выросли с мамой, папы не было. А мама постоянно ничего не говорила. Так что, да. У меня так всегда в детстве было, — вспомнил Константин.

— Расскажите ещё немного об этом, пожалуйста, — добавила я.

— Если где-то ошибался, то не разговаривала, потому что наказывала нас молчанием. Но так, если в общем… Не приучен обсуждать, скажем так. Наверно, оттуда моя такая… неприязнь к разговорам.

Он поднял глаза на меня и улыбнулся уголком рта, как будто сочувствовал мне. «Идти в терапию сразу с порога? Ради Бога, ну что я так растерялась?», — подумала я.

— Инна, что вы чувствуете, когда ваш супруг говорит это?

— Да я понимаю всё…

Обреченность на лице и грустные впадинки на щеках делали её старше, ирония Творца: чем человек несчастнее, тем отчетливее проступает его возраст.

— А когда вы все понимаете… Какое это чувство?

— Жалось, сострадание.

— Жалость к кому?

— К нему… И к себе — если честно.

— Давайте честно. Мы же здесь собрались именно для этого. Каждый может позволить себе говорить открыто — настолько, насколько он готов.

Слезы на глазах женщины выступили незаметно, тихо. Как будто она не привыкла, чтобы их кто-то видел. Тихо плакать так, как будто ничего не происходит, и никто не замечает её слез, а раз никто не видит — значит, как будто этого и нет.

— Константин, сейчас ваша жена плачет, вы можете что-то для неё сделать?

Этот потухший, беспомощный взгляд. «Боже… Вот это да», — подумала я.

— Может, как — то обнять… — предлагает Константин. На лице — палитра эмоций, от растерянности с примесью стыда до легкой паники.

Нерешительно пододвигается к ней и обнимает за плечи.

— Ну, ну. Не надо плакать…

— Отойди от меня, — отталкивает его жена.

В воздухе повисло напряжение, которое с каждой минутой достигает такого накала, что его можно резать ножом. Я обращаюсь к ним обоим:

— А на что это похоже в вашей жизни? — они не понимают вопроса. — Инна, вы плачете так, как будто не хотите, чтобы муж это видел…

— Да, плакать бесполезно, это же не решает ничего. Нет, он не понимает.

Плечи… Снова плечи. «Спросить? Прямо сейчас? Нет», — подумала я.

— Константин, а как вы думаете, что чувствовала ваша жена, когда оттолкнула вас?

— Наверно, что и всегда. Я не даю ей то, что ей надо. Со мной она несчастна.

— Позвольте, я спрошу вас про ваши плечи. Когда вы говорите так, то сидите, опустив их. И от этого вам как будто хочется спрятаться… Внутрь, вглубь себя?…

— Да. Наверно, да! Чтобы не видеть.

— Инна, а как вы думаете? Что чувствовал ваш муж, когда сказал, что вы несчастливы с ним? И ему хочется спрятать все это?

— Наверно, такое же разочарование, как и я.

— И в этом разочаровании вы чем-то похожи…

— Точно.

Молчание, как тягучий, приторный сироп из аптеки, разливается по комнате. Целебное молчание ярко-зеленого цвета, которое тянется нитью, стоит обмакнуть в него палец, течет и пахнет полынью и ромашкой…

Скоро оно заполнит собой всё… И вот, стулья тонут в липкой зеленой жидкости, и ноги в мужских ботинках, и красные замшевые сапожки моей клиентки.

Тонут мои черные туфли-лодочки, и вот, теперь плавает стол, его перекосило и качает на волнах молчания. А вот — поплыл синий увесистый ежедневник, а в нем — все тайны моих клиентов, а вот — шариковая ручка с логотипом банка дрейфует на поверхности… А когда молчание исчезнет — оно унесет прочь остатки напряжения.

— Вы рассказали о детстве, и это ценно, — произнесла я. — Действительно, в детстве можно найти ответы на многие вопросы. Спасибо, что вы поделились этими воспоминаниями, Константин… Но не всё сразу. Будем постепенно и осторожно двигаться дальше. Я хочу предложить вам кое-что… Давайте сделаем упражнение?

Они соглашаются, Инна с радостью, а Константин обречённо, как будто отбывает наказание.

— Возьмите друг друга за руки, вот так… И закройте глаза. Сейчас мы обратимся к телу: постарайтесь почувствовать, что происходит в вашем теле сейчас… Выключим свет, вот так. Обратите внимание, как вы дышите…

Инна первая закрывает глаза. Константин в замешательстве: он как-то странно смотрит на меня, как будто молча спрашивает: «Ну зачем?» Он закрывает глаза следом за ней.

— Постарайтесь почувствовать прикосновения друг друга… Есть ли где-то напряжение?.. И что хочется сделать?… Вот так. Хорошо.

Молчание и прикосновение — это ничто, если вы погружены в пучину психологических защит. Молчание и прикосновение — это волшебство, если вы готовы открыть свое сердце. Это таинство, это то, что не видно никому, это то, что могут почувствовать двое.

У Сальвадора Дали есть одна картина — она называется «Постоянство памяти». На ней гибкая и текучая субстанция, похожая на часы, зависла где-то между двумя измерениями. Между двух осей координат. Когда двое молчат, время может меняться, литься, преодолевать пространство и делать что-то особенное. Глядя на Инну и Константина, я невольно вспомнила это полотно Дали: одно из моих любимых произведений. «Интересно, получится ли?» — подумала я и произнесла:

— Можно медленно открывать глаза и поделиться друг с другом своими переживаниями.

— Мне было… как-то спокойно, — говорит Инна. — Я никогда так не делала. Точнее, мы. — И вот тут, когда мы взялись за руки, я поняла… Что мои руки так бережно обнимают, и здесь какая-то нежность. Которой не было раньше. Раньше был холод.

— Руки были у тебя очень сжаты, — негромко сообщает Константин, — как будто… ты боишься. Не меня, наверно, а того, что будет завтра.

— Мне кажется, что сейчас вы говорили о том, что у вас на душе, и это было очень искренне. Вы это можете. У вас уже это получается, вот прямо сейчас, — добавила я.

Они смущенно смотрели то вниз, то на меня, то друг на друга. Впервые за много лет произошло то, чего не было раньше: одна израненная душа увидела другую. Это ценное открытие, но с ним можно сделать все, что угодно: и сохранить в сердце, и забыть. «Интересно, что они с этим сделают?…»

— До встречи через неделю, в то же время, — попрощалась я.

— Спасибо.

— До свидания.

Они расплатились и вышли. В их шагах уже не было тех переживаний, что вначале: не было борьбы и отчаяния, напротив, в них появилось что-то другое, но пока трудно сказать, что… Под конец дня голова гудела, в ушах появился легкий звон.

Я замкнула дверь ключом и дернула ручку вниз — проверка. Коридор встретил меня пустотой, ярким светом и тишиной. В последнее время я часто уходила из здания последней.

Объявления на дверях пестрили предложениями на любой вкус — салон красоты, юрист, швея, быстрое питание, флорист. Прямо напротив моего офиса висела бирюзовая табличка с надписью: «Аквариумный рай».

Очень хотелось есть, чашку горячего латте с молочной пеной, взбитой в теплый пар, выкурить одну сигарету, глядя на звезды, и лечь. Проcто лечь… А буду ли я спать сегодня?

…Папа всегда молчал.

Его рот, сжатый в тонкую линию, выражал презрение ко всему, что происходило вокруг. Чаще всего это были дети: я и моя забавная маленькая сестра Катька. По крайней мере, так казалось мне, и я не понимала, почему он молчал.

Ведь он мог говорить! У него была работа, куда он ходил каждый день: уходил рано утром, а приходил поздно ночью, когда за окном уже сгущались сумерки, и пели сверчки в огороде. Я все думала, как он может не есть весь день? Ведь в четыре года тебе не приходит в голову, что люди могут где-то обедать и ужинать, кроме как дома.

Он для меня был чем-то вроде безмолвно-презрительного сверхчеловека, который много работает и не ест. Это было забавно до какого-то времени, пока не появилась в поле зрения моя двоюродная сестра Маня.

Я очень сильно и по-детски (а это значит, еще острее) завидовала ей: у нее нос прямой, а у меня — курносый, у неё волосы прямые, а у меня — кучерявые, она не носит очки, а я — да…

И самое главное, папа! Её папа, дядя Витя, брал её на руки, подбрасывал, целовал и называл котенком. Я мучилась вопросом, почему её папа такой ласковый, а мой — молчит. «Может, потому что она младше? Точно — всё! Теперь всё сходится», — удовлетворенно вздыхала я. Маня вырастет, и никто никогда её больше не обнимет, не подбросит в воздух под радостные всплески и умилительные вздохи бабушек-тетушек, и никакого «котенка» больше не будет.

Как же горько я ошибалась. Мне исполнилось пять. Ничего не менялось. Тогда я подумала, что наверно, я просто очень некрасивая, раз я родилась с такими ужасными волосами и ношу очки, может, поэтому я и не заслуживаю тепла?

Затем мне исполнилось шесть, семь, затем восемь, девять… Росла и Катька. Выводы про очки теперь казались мне неубедительными. Я просто понимала, что кому-то это достается даром, а кому-то не достается вообще.

Двоюродная сестра Маня по-прежнему была для своего папы котенком, которого он нежно обнимал, брал на руки, целовал в щёчку. Нас с Катькой такое отношение обошло стороной.

Спустя годы я поняла, наконец, как пробить стену презрения и как достучаться до того человека, который спрятался за каменной стеной, за ухмылкой, выражающей отвращение ко всему происходящему. Нужно просто было быть лучше всех. Честно признаться, это было очень тяжело. Но тогда я все же могла хоть изредка услышать хорошее слово.

За годы обучения в школе я привыкла к тому, что я — недоразвитая и тупая, по крайней мере, по папиной версии, что даже дегенерат поймет то, что написано в учебнике по физике. Я не понимала. Чистый гуманитарий, я мучилась над всеми точными науками, и со временем я смирилась с тем, что я действительно хуже других. Папа умнее, ему лучше знать.

Добрых слов со стороны папы было мало, а недостатков он видел много. Справедливости ради скажу, что он презирал не только нас с Катькой, но и всех людей вокруг. Я не понимала, откуда в нем столько желчи и ненависти к этому миру. Он всегда испытывал острое отвращение ко всем, кого видит: к детям, взрослым, соседям, учителям, родственникам…

Но те теплые слова, которые я заслужила, я помнила до сих пор. В моей памяти отложилось всего один-два эпизода, да и то, сказано вслух это было не передо мной, а перед другими. Я подслушала.

Это был гром среди ясного неба! Он признал тот факт, что во мне есть что-то хорошее? Нет, не красота, конечно, ради Бога. Не внешность, не обаяние. Знания, ум. Я заслуживала любовь через отличную учебу. Вот, что он оценил, назвав меня «подарком Судьбы».

После стольких лет унижений я так до конца и не поняла, как к этому относиться? То ли это был момент озарения, который быстро забылся, как редкий луч освещает грозовое небо, а потом тучи вновь затягивают его. То ли это было его истинное отношение ко мне, которое он скрывал, всячески стараясь не испортить ребенка похвалой.

Глава 2. Гениальное открытие

После ухода моих клиентов осталось двоякое ощущение. «Черта с два это им поможет», если коротко. Есть «непробиваемая» категория людей, с которыми мне сложнее всего работать, потому что помочь можно тогда, когда есть хоть капля доверия.

У «непробиваемых» доверия — ноль. Причем, не только к психологам, но и вообще, по жизни. На душе было тяжко.

Что поделать, это моя работа, и в целом она мне нравится. Нравится распутывать сложные клубки эмоциональных связей и решать интеллектуальные задачи. Таков мой мир.

На выходе с работы бабушка-вахтерша проводила меня ласковыми словами:

— Пока, солнышко.

Пожелав доброй ночи, я сдала ключи, расписалась в журнале и вышла из здания. Темная улица осматривала пешеходов глазами фонарей, направляя на них желтые лучи. Рынок по пути на остановку редел, продавцы расходились по домам.

Возле овощного ларька на табурете сидела женщина, торгующая цветами прямо с земли. Перед ней стояли в пластиковых бутылках несколько букетов из крошечных роз.

— Девушка, стойте!

Я оглянулась. Меня окликнул мужчина низкого роста в темной шапке: серая куртка, спортивные синие брюки, кроссовки. На вид лет тридцать, кавказской национальности.

— Это вам! — с этими словами он вручил мне букет.

Кто это? Незнакомый парень улыбался мне лучезарной улыбкой. Растерянно поблагодарив его, я смешалась с толпой и направилась к автобусу. Кремовые розы пахли весной, хотя на дворе стоял декабрь. Незаметно парень последовал за мной и, когда я наслаждением закрыла глаза, усевшись в угол, он плюхнулся на соседнее сидение.

— Можно с вами познакомиться?

«О, да. Букеты нынче не достаются даром», — разочарованно подумала я. Как будто теперь за этот букет я ему что-то должна. «На самом деле, ничего не должна, но раз уж сидит рядом, можно поболтать», — решила я и представилась.

Мы ехали полдороги вместе, за это время я узнала, что парень — мастер спорта по боксу, и он недавно расстался с девушкой, вот как раз сейчас ему ужасно плохо.

— А вы с такими работаете?

— Конечно.

— Наверно, мне нужна ваша помощь! Дайте телефончик? — он улыбнулся.

— Я замужем, — ответила я. — Вот там, где вы мне цветы подарили, в синем здании, моя работа. На пятом этаже. А телефон — это очень личное. Надеюсь, вы не обидитесь.

Парень явно расстроился, затем сделал еще несколько попыток взять телефон, но окончательно убедившись, что ему ничего не светит, вышел на следующей остановке. Видеть людей насквозь — мое наказание за то, что выбрала себе труд по душе.

*

Наутро меня разбудил телефон. Звонила приятельница, ответить я не успела, но и уснуть уже не смогла. Разозлившись, плюхнулась обратно: за окном валил снег крупными бесформенными хлопьями. Ведь скоро Новый Год.

Как это вообще возможно? Я закрыла глаза и вспомнила отпуск, который закончился как будто вчера. Или мне это показалось? Мы с дочкой растянулись на мокрых полотенцах на берегу, спокойные и счастливые.

Лето хочется ухватить за хвост, поймать, как легкий солнечный зайчик, потрогать, как облако. Когда я была маленькой, то очень ждала волшебства, скрипучего снега, новогоднего запаха хвои и света от зажженных ёлочных огней. Потом мы с сестрой Катькой ждали лета. Ждали моря, прозрачного, опьяняющего теплом, которое кружит голову и солью посыпает горячие камни.

Моя первая встреча с морем была незабываемой. Мне было двенадцать, у меня был махровый розовый купальник (да-да, именно махровый, из-за чего он всегда оставался мокрым, стоило мне лишь раз окунуться, и я покрывалась гусиной кожей от холодного ветра).

Мама, я и Катька. Дядя с тетей и их двое детишек. Семеро счастливчиков. Мы жили в четырехместном домике в глухом селе на берегу, по утрам мама с тетей жарили ароматные янтарные гренки с хрустящей корочкой. Во взбитое яйцо с солью обмакивали кусочек белого хлеба и отправляли его на сковородку. Вкуснее в жизни ничего не пробовала, это чистая правда.

Мой двоюродный брат Миша ел их с вареньем, и я не могла понять, как можно сочетать солёное со сладким?

По вечерам мы, дети, вчетвером отправлялись на пляж, искали дохлых рапанов, источающих омерзительный запах, в надежде, что назавтра высушим их на солнце и вонь исчезнет. Вонь не исчезала.

Помню, что с упоением играли в пиратов на воображаемом бревне, плавающем в море отшельником. Это поистине была волшебная встреча с морем. После, к моему удивлению, такие моменты стали радовать всё реже и реже, и иногда я ловила себя на мысли: «Что я тут делаю? И где восторг?»

На море становилось с каждым годом все скучнее и жарче. Камешки в волнах шипучей пены больше не обладали той магической силой.

Отчаянно хочется продлить этот момент удовольствия, растянуть его до бесконечности, как жвачку, которую дети наматывают на палец. Но есть одна небольшая поправка: чтобы жвачка растянулась, она должна превратиться безвкусную…

Вскоре, спустя несколько месяцев, в преддверии Нового Года я впервые почувствовала, что происходит что-то не то. Куда-то исчезла тайна, предвкушение волшебства больше не будоражило, как прежде. Подготовка подарков, блюд, нарядов и развлечений вдруг превратилась в обычную рутинную обязанность.

И тогда двенадцатилетняя Нина в кудряшках и в синем новогоднем платьице сделала свое первое «гениальное открытие». В мире есть то, что нам неподвластно. И это — почти всё. Эта мысль поразило меня, как молния!

Само собой, не каждый день ребёнку приходится сталкиваться с такими выводами. Куда уходит волнение, новизна? Я не знала ответа на этот вопрос.

Глава 3. Телефонный звонок

Захватив ежедневник, кошелёк и список всего необходимого, я вышла из дома. В офисе закончились чай и сахар, ещё нужны были пакеты и салфетки.

Салфетки расходуются быстрее, чем сахар и чай, потому что в кабинете семейного психолога люди плачут. Часто плачут, много плачут… Охотно и не очень, громко и тихо. Некоторые плачут с истерикой и катанием по полу, а некоторые — беззвучно, как тень.

По слезам всё можно сказать о человеке! Кто-то сказал, что глаза — это зеркало души, но я думаю, это не совсем так: слёзы — вот зеркало души.

Моя корзина наполнилась почти до самого верха, пока я не обнаружила, что в ней слишком много лишнего. Где-то я читала, что шопоголики заполняют товарами свою внутреннюю пустоту. Зазвонил телефон.

— Привет! Зай, знаешь, такое дело, — начал рассказывать муж очень возбужденно, а это на него очень не похоже.

«Тут что-то не так», — решила я.

— Привет, Зай.

— Ты знаешь, наверно, я не приеду сегодня…

— Что случилось?

— Надо ехать вечером… Будем по ресторану общаться, срочно — кипяток.

Мне нечего было ответить, и пауза затянулась. Валера пытался заполнить тишину в трубке, а я замерла и слушала.

— Да, я помню… Ты хотела, чтобы мы вместе провели этот вечер. Да, билеты. Да. Помню, помню… Ну, сходи с подружкой, ну Элю возьми, а? Ну Зай… Ну, ты же понимаешь, как важно это всё! Уже и так застряли по самое… Я откажусь, вот позвоню и откажусь. Хочешь?.. Ну, что ты молчишь?.. Новые инвесторы обещают хорошие деньги! Ты не обижаешься? Нет? Ну, ладно.

Я не удержалась и съязвила:

— А ресторан? Мне тоже с Элей идти?

— Хочешь, не поеду туда, к черту заказ, ну вдвоем пойдем, посидим, и пошли они…

У меня появилось чувство вины за то, что я хочу пойти со своим мужем в театр и в ресторан, поэтому я молчала.

— Давай так: я поработаю, а мы на следующей неделе сходим, куда хочешь, Зай…

В корзину упала ещё пара зеленых и оранжевых салфеток — уже не для клиентов, а для меня. Слёзы подступали очень подло, исподтишка. Вот так всегда! Если слёзы — это зеркало души, то мои слёзы всегда возникают непредсказуемо, я не знаю, когда их ждать, в какой момент они преподнесут мне сюрприз.

Плачу ли я с клиентами? Нет, но иногда хочется. Плачу ли я над фильмами? О, да. И ещё над мультиками, когда смотрю их вместе с Илоной. Плачу ли я о себе? Получается, что да.

Всё ничего, просто романтический вечер, которого мы ждали полгода, только что отменился. Мы очень старались достать билеты на премьеру. Мы или я?

Всё ничего, просто между мной и работой муж выбирает работу, а ещё пытается переложить на меня ответственность за свой отказ от встречи. Мне стало не по себе, и я пошла к выходу.

Внутри, в районе грудной клетки, всё колотилось, сильные эмоции вызвали сильный телесный отклик. Злость и вина — признак манипуляции. Ненавижу, когда мной манипулируют.

Когда мои клиенты плачут, я спрашиваю, о чём их слезы?.. Я задала себе этот же вопрос, и поняла, что сейчас, в эту минуту, я плачу о том, что наша душевная близость уже давно осталась в прошлом, а вместо нее я получаю букеты от чужих людей.

Начало отношений с Валерой врезалось в память как что-то сказочное, нереальное, как будто так бывает только в книгах. Любовный роман, который кто-то сначала увлеченно читал, а потом небрежно оставил на полуслове и выбежал в летний сад, утопающий в зелени.

Книга так и осталась брошенной на столе, лишь весенний ветер покачивает шторы и шелестит страницами. И вот, комната опустела, лишь солнечные блики играют на столе. Там чувствуется запах сирени, тягучая сладость мёда, и там до сих пор живы мои фантазии.

Мы познакомились на отдыхе. Обычный день в череде лета. Компания ребят гуляла по пирсу, один парень попросил проходившую мимо девушку сделать общее фото. В тот момент я не придала значения этому знакомству, мало ли кто с кем знакомится на море?

На улице было душно и влажно, солнце нещадно пекло, воздух обволакивал солеными парами моря и с пряным оттенком эвкалипта.

Через пару недель после знакомства мы отправились в короткое путешествие — вдвоем. Четыре дня, в течение которых мы только и делали, что купались в волнах, гуляли по берегу и занимались любовью. Четыре дня безудержного счастья.

Однажды ночью мы пошли на море, смотреть на шторм. Полная луна освещала берег огромным желтым глазом, а мимо неё с бешеной скоростью неслись грозовые облака. На пляже не было ни души.

Валера открыл бутылку шампанского и протянул мне бокал. Голова кружилась, но не от алкоголя, а от переполнявших меня эмоций. Я стояла у самого берега босиком, и вдруг огромная волна ростом с меня внезапно подлетела и чуть не сбила меня с ног. Смесь страха, восторга и сумасшедшей влюбленности — вот, каким было начало наших отношений.

Но потом мы всё больше узнавали друг друга. Те качества, которые меня раздражали в других мужчинах, и теперь встречались у Валеры, вызывали у меня один сплошной восторг. Наверно, это и есть счастье?

После возвращения я сразу переехала жить к Валере, потому что он так решил. Правда, перед этим мы расписались. Бракосочетание прошло тихо, скромно, как в пословице: счастье любит тишину.

Откровенно говоря, нам и не нужны были эти церемонии и пафос. Мы просто влюбились как сумасшедшие, и единственное, чего мы хотели — так это прожить всю жизнь вместе, до самого последнего дня… У нас даже не было возможности купить кольца, мы приобрели их спустя год.

Вечер.

Мы сидим в уютном маленьком кафе на берегу. Внутри прохладно, в помещении темно-зеленые стены и деревянные столики, от этого цветового сочетания — ощущение единства с чем-то первобытным, манящим. Несмотря на интимную обстановку, ароматы кофе и мускуса, восточных благовоний, на шаманские ритмы, разносящиеся из колонок, людей здесь невероятно много.

Посетители медленно едят, неспешно пережевывая свой ужин, тянут через трубочку пряный воздух.

Где-то у горла разливается жар — приятное тепло, которое переходит на плечи, сползает вниз, к самому животу и переходит на бедра. Мы пьяны друг другом, нам хочется трогать друг друга: касаться рук, нежно теряться носом о щеку.

Нам все равно, кто как на нас посмотрит. Это ощущение, наверное, сильнее любых наркотиков. Дикий гормональный коктейль: сератонин, дофамин, окситоцин…

Валера шепчет мне на ушко:

— Ты выйдешь за меня?

Он нежно провел по шее, а я улыбнулась и ответила: «Да».

Всё ничего… Просто пора посмотреть правде в глаза. Мы — два чужих человека, каждый из которых увлечен только своей работой, а вместе нас держат лишь воспоминания. Это можно пережить, но «развидеть обратно» уже нет.

Я вышла из магазина и выбросила в мусорную корзину два билета. Дарить их кому-то? Оправдываться? Объяснять, почему мы не идем? Да ради бога… Унижения, расспросы, чувство стыда и неловкости, изворотливая едкая ложь, не хочу этого.

Глава 4. Корзина без ручек

Сегодня утром моя любимая бабушка-вахтерша встретила меня в хмуром настроении. Её брови были сдвинуты на переносице, серый жакет украшал её строгое чёрное платье. Почему-то вместо «Доброе утро, солнышко» и «Приятного дня» она заявила:

— Я смотрю, вот у вас там психологический центр… — насупилась и пробормотала она, — что вы там с ними делаете? У вас там что, паломничество? Идут и идут туда…

Бабуля просунула голову немного вперед, так, чтобы через толстые стекла очков могла посмотреть мне в глаза, и шепотом добавила:

— Вот я, например, сама могу так себя растерзать! — сказала она, сжав кулак, — а могу так собрать! Что и никто мне не нужен!

Она забралась обратно в свою стеклянную комнатушку и продолжила бубнить что-то под нос.

Пожелав удачного дня, я отправилась пешком наверх. Пока я поднималась по лестнице, думала о том, каково живется её семье? Если она может так «растерзать» себя, наверняка периодически «терзает» детей, мужа и внуков? Облик милой бабушки-вахтерши раскрылся для меня с неожиданной стороны — бабушка-тиран.

Десять ступенек. Один лестничный пролет. А как произошла метаморфоза у нас? Почему мы стали такими… Чужими?

В коридоре возле моего кабинета стояло три человека: двое взрослых и один ребенок.

— Здравствуйте! Вы сегодня полным составом? — удивилась я.

Не люблю. Ох, как не люблю, когда так делают. Не люблю, когда так подло поступают мои клиенты. Терапевтический контракт — это такая вещь, которая описывает правила посещения психолога. Время, дни, оплату, длительность… И, конечно же, оговаривается состав участников. Нарушение контракта тоже о чем-то говорит. Сейчас узнаем…

— Сегодня я проснулась и поняла, что в этом доме никто меня не слышит! — рассерженно и с надрывом сообщает клиентка.

Её зовут Оксана, она ходит ко мне уже три месяца. Светлые кучерявые волосы, растрёпанные на лбу, — остатки бывшей челки. Муж, Денис, одет с иголочки, на нем идеально выглаженная оливковая рубашка, на запястье часы дорогой марки. Сын, Миша, забился в угол, скрестил локти и на всякий случай надвинул шапку на самый лоб. Хорошее начало.

— Расскажите, что произошло?

— Нина, меня никто не слышит, — повторяет Оксана. — Никто, вы можете себе это представить?

— Расскажите подробнее, что случилось, — пододвигаюсь я чуть ближе и смотрю в глаза, чтобы показать, что моё внимание направлено на неё.

— Может, хоть вы меня поймёте! На вас вся надежда, — она махнула рукой, вздохнула и отвела взгляд наверх.

Когда Оксана произносит эту мольбу о помощи, я замечаю, что белая футболка на ней помята. И вид её… Такой же помятый. Человек без сил так и выглядит. Образ жены с мужем никак не вяжется. Как будто они не из одного дома приехали, а встретились тут, в холле. Нелепица какая-то…

— Продолжайте, — прошу я.

— Вот сегодня! Прямо с утра! Я сто раз сказала Мише, убери свое «Лего» наконец!

Её грудь вздымалась, она тяжело дышала, возмущение вместе со слезами подкатывало к горлу. Оксана продолжала:

— И кота покорми, он скоро сдохнет! Твой кот, ты и заботься! Нет, никак! Пошла сама, убрала и покормила, а он уперся в этот свой «Майнкрафт», хоть кол на голове теши!¹

«Какое чудесное выражение! Точнее и не скажешь про нас с Валерием», — подумала я.

— А этот? — презрительно покосившись на мужа, продолжила жена, — этот что мне в ответ? «Отстань от ребенка, у него выходной!» Все, не могу больше! Достали!

— Денис, расскажите, а вы сами в чем видите проблему? — обращаюсь я к мужу.

— Я? — Денис поднимает надбровные дуги, и его глаза почти выкатывается из орбит, он сжимает и разжимает крылья носа несколько раз: такое ощущение, что он все эти минуты был погружен куда-то под воду, и вот, с удивлением вынырнул в кабинете семейного психолога.

— Знаете, я зарабатываю бабки, и хочу, — постукивая пальцами по столу, продолжил он, — чтобы два дня в неделю, вот в субботу и в воскресенье, например, меня не трогали! Хочу отдыхать у себя дома, хочу тишины.

Денис молчал.

— Нет, все время разборки, — и потом добавил, скептически глядя на меня только что вынырнувшими глазами, — ну, это непорядок, как я вижу проблему.

— Миша, что происходит у вас дома, на твой взгляд? Расскажи.

— Мама кричит. Папа сидит у себя… Запирается в кабинете.

— А что чувствует ваш ребенок, когда вы в кабинете, а жена кричит? — спрашиваю Дениса.

— А ему пофиг. Пофиг все вообще! В телефон поиграет и забудет все через пять минут! — саркастическим тоном отвечает он, и мне кажется, что всё это ему не так уж нравится.

— Оксана, а что чувствует ваш ребенок, когда вы кричите? — спрашиваю я жену.

— Он хочет, чтоб всё само собой делалось, и ещё уроки сами делались, и чтоб отстали!

— Миша, а что чувствует мама, когда ты не слушаешь ее, и папа закрылся? Как ты думаешь?

— Наверно, она… хочет, чтоб все слушались.

Мне очень трудно вытаскивать из них чувства, как соленые помидоры со дна банки голыми руками. Вместо эмоций они называют какие-то действия. Руки скользят, но не вмещаются в эту банку. А если приглядеться… То в ней почти пусто. И чувств этих как будто и нет. Довольно распространенное явление для нашего общества.

Поколение травматиков, чьи семьи сами из родом Советского Союза, не могут и двух слов связать, когда их спрашиваешь о чувствах. Они воспитывались через «надо», «не надо», «стыдно» и «пошел вон отсюда». Сотни невротиков рождают сотни здоровых детей, чтобы превратить их невротиков.

— Вы очень хорошо описываете то, что вы делаете. Но я почти ничего не услышала про ваши эмоции.

Пауза.

— Давайте вместе поиграем?.. Все согласны?

Молча кивают.

Как донести до людей, которые истощены и озлоблены, где «сломан» семейный механизм? Мама, папа и ребенок лепят из пластилина своих любимых героев и сочиняют историю. Одну на троих.

Включается в основном одна мама, папа отмалчивается, сын оживляется и фантазирует, правда, уже к концу сказки.

— На что это похоже в вашей жизни?

— Да на всё. Вечно мне одной только надо. И порядок навести. И все делать, — грустно сообщает Оксана.

— Может, попробуете написать продолжение вместе?

Денис не очень охотно включается и даёт два-три совета. Миша в восторге. Оксана становится немного спокойнее.

— Чего бы вам хотелось изменить или добавить?

— Больше участия моего мужа, — говорит Оксана.

— Денис, очевидно, ваша жена хочет совместности в каких-то общих делах. Что бы вы могли начать делать уже сегодня, например?

— Я всё могу. Мне просто надо сказать, я намеков не понимаю. Что ты хочешь? — он спрашивает это спокойно, и в голосе слышатся нотки теплоты. Той теплоты, на которую только способен сильный, уверенный в себе мужчина, лидер, напрочь лишенный сантиментов.

— Я хочу, чтобы ты не делал так, как с этой уборкой… И ещё — нужна твоя помощь по пятницам и вторникам. Чтобы сына ты возил на занятия, а не я… Я со своей работой зашиваюсь.

— Ну, ладно. В пятницу я, во вторник водителя пришлю, — отвечает супруг.

— Отлично. Денис, расскажите, а что вы хотите от Оксаны? — спрашиваю я у него.

— Чтобы как раньше, я пришел, еда готова… Мы сели, поели. Чтобы вот эти вот слёзы… Не надо больше слез.

— Ага, — отвечает жена.

— Миша, расскажи… Расскажи нам, пожалуйста, как Человек-паук подружился с Эльзой и Бэтменом?

Семья находит «точки пересечения». Идея уборки как квест приходит в голову креативному папе: мама робко соглашается, а сын, кажется, впервые в жизни согласен помогать. Муж взял жену за руку.

Оксана ушла с выражением облегчения и радости на лице. Денис был невозмутим, а Миша уже не был похож на того ребенка, который забился в угол в самом начале встречи.

Вышла из офиса я уже затемно. Настроение после работы, как всегда, изменилось: было грустное — стало радостное. По дороге домой я думала о том, что если мне суждено умереть сегодня — прямо сейчас, вот в эту самую секунду! — то я умру счастливой…

Автобус ехал очень плавно и осторожно даже по пустынным улицам, ведь домой хотела только я, а у водителя был просто рабочий день: меня это раздражало. Через час мы прибыли к конечной остановке.

Вечером я зашла в тот же супермаркет, в котором состоялся наш неприятный телефонный разговор с Валерой. Но почему-то вместо поиска своих психологических защит я думала о том, что, наверное, мы оба упустили какой-то важный момент.

После этого момента жизнь разделилась на «до» и «после», и, попросту говоря, мы друг друга потеряли. Он потерял меня, ту, которая умела смеяться, а я потеряла его, человека с весёлым блеском в глазах. И от этого каждый чувствует себя ненужным. Как вот эта корзина передо мной.

В одном крупном супермаркете нашего города есть корзина без ручек. То есть как — без ручек? С ручками, конечно. Она имеет черную пластмассовую ручку справа и ручку слева, которые частично закреплены сбоку, но стоит лишь невнимательному покупателю схватить её второпях, так она сразу упадет вниз и покажет свою истинную сущность. Сломана.

Однажды таким покупателем оказалась и я: вокруг суетились уставшие, измотанные тяжелой рабочей неделей люди, каждый смотрел исключительно в свою сторону, и кажется, не заметил бы самого господа бога, президента или родного отца, пройди он рядом.

Мы встретились: я и она. Корпус у корзины был красный, как и у десятка корзин под ней, как и у десятка корзин в соседнем ряду, так что внешне все они были очень похожи.

Корзина без ручки и семейный психолог. Две души, два одиночества. Сначала я схватила её и осторожно поставила обратно с досадным возгласом. Но затем мой взгляд возвращался к ней снова и снова. Я смотрела, как мускулистый парень в пуховике выбирал корзину из соседнего ряда. Смотрела ей вслед, когда сама сделала то же самое, схватила обычную, не сломанную тару, и зашагала к полке с едой.

Вы не поверите, но в какой-то момент мне показалось, что я предала её. Я не разглядела в ней то, что половина заклепок еще целы. И ведь она совсем ещё ничего, стоит лишь немного поработать мастеру. А будет ли мастер? Кому это надо?

Может, её просто вышвырнут на свалку, туда, куда выбрасывают просроченные продукты, сгнившие фрукты, мясо, которое перележало свой срок годности и невыносимо воняет, а сверху заботливая бабушка-уборщица посыплет её мелкой крошкой стоптанной земли и фантиков из торгового зала. Мне стало так жаль…

В какой-то момент, я уверена, корзина вздрагивала он прикосновения чьих-то уставших рук. Она ждала чуда: она ждала, что её тоже выберут! Она знала, что она не такая, как все, но ведь когда-то она была ого-ого! Так что же, нет ручек, и всё, мимо неё надо проходить, не замечая?

Левая стопка корзин расходилась значительно быстрее, чем правая. Ведь правую возглавляла она, корзина без ручек.

Корзина без ручек как бы всем своим видом указывала уставшим покупателям на вопиющее несовершенство мира. «Подо мной десятки корзин, все они нормальные, но наверху стою именно я! Да, и поэтому они все не пригодятся ни сегодня, ни завтра.

Мое тело будет дрожать всякий раз, когда вы ко мне притронетесь, в надежде, что вы сможете меня выбрать. Всё-таки сможете? Когда-нибудь… Ведь правда?» — наверное, так она думала — если могла.

Глава 5. Внутренний навигатор

Каждый раз, когда я стою в очереди в магазине, мне звонит мама. Вот и в этот раз раздался звонок, когда я отбывала свое наказание длиной в десять минут с полной корзиной в руке.

Под вечер в ушах звенело, безумно хотелось есть, сорвать обертку с первой попавшейся шоколадки и проглотить её в один миг.

— А что ты готовила на этой неделе? — поинтересовалась мама.

— Ничего. Нет желания… Я устаю, и мне не хочется «извращаться».

— А надо «извращаться»! Всегда дома должно быть что-то вкусное: котлеты, отбивные!..

— А я думаю, что моей семье важнее жена и мама, чем котлеты, — устало пробормотала я.

Обычно наш разговор заканчивается тем, что каждый остается при своем мнении. Мама выросла в то время, когда еда была на вес золота. И так уж вышло, что в ее собственном мире еда была мерой любви. Хорошо кормишь — значит, любишь. Сварила макароны — значит, не любишь.

Выходит, я никого и не люблю? Я взяла пакеты и вышла на улицу.

Лучше поговорить, посмотреть фильм или полепить с ребенком из пластилина, чем печь пироги и жарить котлеты, обливаясь потом после тяжелого дня, заламывая спину и жалобно охая, просто потому что «хорошая хозяйка должна готовить разнообразно и много»… Никому я ничего не должна.

Мне вспомнилось детство, вечно пахнущее хлоркой, гудящее моторчиком стиральной машины и кричащее от бедности. Самой вкусной едой для нас, толпы дворовых детишек, были незрелые абрикосы, которые мы срывали еще кислыми. У нас не было поноса, и мы были счастливы.

Конечно, дети тогда развлекались, как могли. С подругами, Аней и Олей, собирали на улице всякую дрянь: например, окурки, бутылочные осколки, фантики, монеты, веточки и пуговицы, и называли все это «секретики». Потом, в отдельном месте, спрятанном от посторонних глаз, мы показывали друг другу свои находки и обменивались ими. Что-то шло в фонд кукол «Барби», что-то шло в копилку.

Мы проводили все дни напролет, лазая по деревьям и гаражам, и даже перелом руки во втором классе не смог меня остановить. Как только через три месяца мне сняли гипс, я вновь рассекала по тем же крышам.

Круче всего было играть в «апанаса» по гаражам. Одному участнику завязывают глаза, а остальные хлопают в ладоши, убегая.

Если бы я узнала, что моя двенадцатилетняя Илона играет в такие опасные игры, я бы, наверное, брякнулась в обморок. К счастью, мои подруги не заложили меня родителям. Аня и Оля побежали за мамой и сочинили на ходу, что мы на гараже играли в кукол, а я не удержала равновесие.

Несмотря на пустоту в желудке и в холодильнике, во дворе я чувствовала себя абсолютно счастливой. Нехватка еды уходила на второй план по сравнению с моими переживаниями и страхами, самым большим из которых был страх отвержения.

Папа молчал, а мама старалась нам с Катькой угодить, как могла. Ей было очень трудно разорваться на части, и если любовь нельзя измерить, то еду хотя бы можно взвесить или положить на стол. Её любовь была измерима.

А ещё я усвоила со временем, что есть вещи, которые категорически делать нельзя. Нельзя ныть и плакать, нельзя показывать, что мне больно, нельзя жаловаться, нельзя впадать в истерику и злиться. Если к самопровозглашенной немоте своего папы я кое-как начала привыкать, то потерять ещё и маму было слишком страшно.

Однажды мы слушали сказку о Крошечке-Хаврошечке. Мама брала в руки черную и блестящую, как смола, пластинку и вставляла её в проигрыватель, потом бережно прикасалась к нему волшебной иголочкой — и случалось настоящее чудо! Мы с Катькой прыгали от счастья, когда на наших глазах из безжизненной круглой штуковины рождался неведомый сказочный голос.

Нарядившись большую, взрослую кофту, завязав на талии платок и надев бусы, я играла в злую мачеху.

— А ты помалкивай! — скомандовала я маме, которая у меня выполняла роль падчерицы. Мой тон не терпел возражений: так уж я вошла в роль.

Катька тоже была важной персоной. Водрузив вязаную крючком салфетку себе на голову и обмотав ее ниткой жемчуга — чтоб не упала, она сказала, что будет моей подружкой.

Я помню, что мама ответила, что так нельзя разговаривать — и ушла. Мне было очень обидно, ведь это понарошку, ведь это для игры! С тех пор я запомнила, что проявлять неуважение запрещено. Этот урок надолго и прочно укрепился в моей памяти.

Возможно, местами я перегибаю палку, когда даю своей дочери то, чего не хватало мне самой. Звучит хорошо: любовь, понимание, принятие. Однажды Илона вырастет и спросит меня, почему я варила одни макароны? Неужели я не могла приготовить для нее что-то особенное?

Каждый лелеет свой детский невроз так, как умеет. Совершает свои собственные нелепые ошибки. Едет по своему нелегкому витиеватому пути, и в итоге попадает совсем не туда, куда хотел.

Мне вспомнился огород в станице, куда мы с подругами случайно попали в прошлом году. С Олей и Аней мы дружим с детского сада: выросли в одном дворе, вместе бегали по крышам, да, иногда ссорились по пустякам, не без того. Иногда не общались по нескольку лет. Спустя годы судьба нас свела снова, и мы стали вновь близки, как будто разлука только укрепила нашу дружбу.

Аня — умная и нестандартно мыслящая женщина. В свои годы достигла многого, она педагог с музыкальным образованием, лауреат международных конкурсов. В свои тридцать три она уже побывала с концертами в Италии. В свободное от преподавания время она гастролирует, у нее завораживающий голос, услышав который, нельзя остаться равнодушным. Аня — стройная блондинка, у нее длинные и гладкие, как струны, волосы, она большая любительница стильной и модной одежды.

Оля — невероятный человек, излучающий фонтан энергии. У нее есть одно редкое качество: она умеет воплощать в жизнь любые замыслы, самые смелые идеи в её руках обретают реальность. Сначала она преподавала живопись, а теперь сама директор творческой студии. Оля носит стрижку-каре с челкой и любит изысканные украшения из натуральных камней. В свободное время лепит скульптуры из глины и пишет пейзажи. У Оли есть дочь, ровесница моей Илоны, с которой они неплохо ладят.

Однажды мы отправились в небольшое путешествие по Ростовской области к собору, стоящему на берегу реки Дон. На дворе стоял самый обычный летний день: было безветренно, поля были затянуты ярко-желтым полотном пестрой ткани.

Цвели подсолнухи. Их медовые лепестки светились в теплых лучах солнца. Они поднимали свои тяжелые головки на рассвете, трогательно поворачиваясь вслед за солнечным шаром, который катился по знойному небу, обжигая всё вокруг и посмеиваясь, и грустно опускали их на закате, понимая, что день подошел к концу.

Навигатор вел нас к набережной, к собору, но впоследствии оказалось, что мы приехали… в огород! Сначала мы долго, но безрезультатно кружили по полю. Нежный голос убеждал, что мы едем правильно: «Направляйтесь на север. Через сто метров — резкий поворот налево».

Вот и всё путешествие: сухая грунтовка, заросшая выжженным сорняком. Острые, крючковатые ветки. Сказать, что нам как-то слабо верилось этому навигатору, так это ничего не сказать. «Вы прибыли, ваше место назначения находится справа».

Мы вышли из машины под лучи раскаленного солнца: я в розовом платье и босоножках на каблуке, Аня в бордовых брюках и обтягивающем топе, и Оля в синей юбке-клеш и белой хлопковой футболке.

Упрямо двигаясь к цели, мы пытались пройти сквозь заросли помидоров и огурцов, но куда там, безуспешно! Ноги были в пыли, и нам пришлось нести свою обувь в руках, чтобы не упасть в каблуках здесь, на грядке. Это было очень смешно: навигатор привел нас к задней стене собора. Через заросли попадаешь в чей-то частный дом — а через него лежит путь дальше. Но только в частный дом не попасть!

Иногда мы выражаем свою любовь так же нелепо, потому что наш «внутренний навигатор» барахлит. Хотим приехать в собор, а оказываемся на пыльной овощной грядке.

Как правило, те, кто живут рядом тобой, растут, болеют, учат тебя, как устроен мир, и те, кто близки тебе по духу — это совершенно разные люди. Мы часто боимся ранить своих родственников, сказать лишнее своим слово. Почему? Потому что они знают, как лучше, они слишком волнуются, им нельзя перечить.

Мы скрываем свою боль, чтобы вдоволь поплакать ночью. Наши глаза окутывает близорукость, потому что мы боимся такого будущего, где нас никто не понимает. Наше горло раздирает ангина, потому что в нем застревают, как ножи, вбитые в лед, невысказанные обиды. Мы жертвуем позвоночником и мучаемся от адской боли, потому что не умеем доверять, и нам надо все контролировать.

И в конечном итоге мы запрещаем себе быть собой. Потому что надо быть хорошими. Потому что то чудовище, которое живет внутри нас: настоящее, испытывающее гнев, страх, боль, разочарование, испугает интеллигентных родственников. Доведет до обморока. И не исключено, что по возвращении из царства Морфея они и вовсе от тебя отвернутся, по крайней мере, до того момента, пока ты снова не начнешь им подыгрывать.

Может, поэтому я так ценила то, что у меня были Аня и Оля. Духовная семья — это те люди, которые очень редко встречаются в жизни. И если тебе выпал такой шанс — хватай его, держи, цени. Даже если ты упадешь, расшибешься, наворотишь кучу ошибок, они скажут, что всегда на твоей стороне.

Глава 6. Бессонная ночь

Мысли о собственном бессилии часто посещают меня по ночам и добавляют в мою разумную, размеренную жизнь семейного психолога нотки идиотизма. Вообще я люблю ночь: только не такую. Эта ночь безжалостна, все тяжёлые мысли обнажаются и высвечиваются, как прожектором.

Час назад я завернулась в одеяло рядом со спящим Валерой и рухнула в тяжелый сон. Но сейчас мне не хотелось спать. Впрочем, так случается в последнее время.

Я поднялась с кровати и выключила беззвучно мелькавший телевизор. Заглянула в детскую. Дочка сладко посапывала в своей комнате, слегка приоткрыв рот во сне. Задержавшись на минуту, я погладила её по голове.

Пшеничные локоны пахли молоком, травяным шампунем и золотыми лучами солнца. Я поцеловала дочь и вдруг увидела, как теплая щечка приподнимается, а губы изгибаются в улыбке. Что она видит во сне? Может, ей снится красивый мальчик из её класса? А может, куклы, в которые она до сих пор играет?

Ночью так тихо… Я прошла на кухню. Здесь звуки живут своей жизнью, перемешиваясь с шумом улицы, подъезда и дополняя друг друга. Можно уловить еле слышное движение чьих-то шагов. Можно услышать, как кто-то заводит двигатель автомобиля, как горячее дыхание смешивается с дымом и летит куда-то вдаль.

Выйдя на балкон, я застегнула «молнию» на куртке и щелкнула зажигалкой. Снежинки медленно парили и садились на подоконник.

На улице было очень пусто. Покрытые сугробами машины напоминали спящих животных. Редкий свет из окошек мелькал то тут, то там, а огоньки новогодних гирлянд напоминали о том, что скоро праздник.

Праздника не чувствовалось, город стал совсем чужим, холодным, как ледяная пустыня. Мне не хватало воздуха: я вдыхала блестящие снежинки вместе с дымом и не могла надышаться. Вместе с морозным воздухом мои лёгкие наполняло чувство беспомощности: так бывает, когда кого-то теряешь.

Я вспомнила, как мы прощаемся с Валерой: сухие объятия, он чмокает меня на прощание в щеку, как будто он так и делал всегда, и я почти привыкла. Как соседи… Раньше это были страстные, жгучие поцелуи.

Страшно терять человека, оставаясь рядом с ним. Жить в одном доме, встречать праздники, ложиться в одну постель… И не знать, где он сейчас в своих мыслях, чей образ у него перед глазами, и кто стал для него вдохновением? Получается, что я так и не стала. Это страшно.

Я знала, что рано или поздно всему придет конец, мы закроем эту главу и разойдемся в разные стороны. Так должно случиться. Это неизбежно.

Мне вспомнилось детское ощущение страха и бессилия… Когда мне было восемь лет, я лежала в больнице с переломом руки. Это были самые тяжелые сутки ожидания в моей жизни. Я ждала операции, которая случится завтра, и каждая минута казалась мне вечностью.

Конечно, родители навещали меня после работы, они приходили каждый день. Однажды, когда я была в палате одна, медсестра распахнула дверь и быстро произнесла:

— Авдеева, завтра на операцию.

Я остолбенела от ужаса. Но дверь уже захлопнулась, и всё, мне было не у кого спросить, что это значит, как так, почему? Вскоре пришли родители.

— А это правда? — испуганно спросила я. — Я слышала, медсестра сказала, Авдееву повезут завтра на операцию.

Они наотрез отказывались от этих слов:

— Нет, нет! Тебя не будут оперировать! Они ошиблись, это однофамильцы.

Но я чувствовала нарастающее беспокойство: так не могло быть… Это все какая-то неправда… Родители мне врут.

Катька рисовала смешные картинки и передавала их с мамой или папой, но в больницу не ходила. Мама протянула мне стопку альбомных листов — Катькины художества. Видимо, таким образом она хотела меня хоть как-то отвлечь, и я начала вяло перебирать свободной рукой шуршащие рисунки.

Под вечер заглянули мои школьные подруги: Оля и Аня. Они пришли навестить меня всего один раз, но этот раз я запомнила на всю жизнь.

— Смотри, что у нас! — воскликнула Оля и протянула мне большую коробку.

Я чуть не подпрыгнула от радости. С нетерпением разворачивая её одной рукой, я пыталась угадать, что там… Невероятно! Они подарили мне куклу-русалку с красными волосами и изумрудными глазами.

Я назвала её Ариэль. У неё не сгибались ноги и руки, но это была самая прекрасная кукла на всей земле. Втайне я всегда о ней мечтала, правда, родители не знали о моем желании. У нас порой не хватало денег на еду и одежду, поэтому просить куклу было бессмысленно! И вот, мечта сбылась…

Позже подруги ушли, а я осталась в палате с какими-то чужими людьми. Я положила Ариэль на подушку рядом с собой, укрыла её одеялом и стала смотреть в окно. В свете фонаря медленно спускались на землю снежинки. Прямо как сейчас.

Ожидание того, чего ты боишься до смерти, чего-то неизбежного, снова застало меня врасплох. И ты ничего не можешь поделать — как тогда, в больнице, просто лежишь и ждешь следующего дня, так и сейчас, куришь ночью на балконе и думаешь: «Когда наступит конец?»

Возможно, этой ночью я смирилась и приняла страшную правду.

Глава 8. Экстренная помощь

Когда прозвенел будильник, за окном было ещё темно. Шторы покачивались на ветру. Уходить из дома, оставив открытой форточку — это жестоко! Я хотела написать Валере гневное сообщение, но не решилась.

Мы оба с ним давно перешли на тот режим общения, когда проще молчать, чем высказывать что-то друг другу. Да и кому это надо? Просто он сторонник чистого воздуха и, в отличие от меня, не курит по ночам… Сама, в общем-то, виновата.

Валера часто повторял: «Сама придумала, и сама обиделась». Выходит, я уже начинаю рассуждать о себе подобным образом. Я фыркнула и закрыла форточку.

Укутавшись в теплый махровый халат, я отправилась в детскую. Оказалось, что дочка уже проснулась и одевается в школу, сонно натягивая через голову свитер поверх белой блузки.

— Во сколько у вас начинается нулевой урок? — спросила я.

— В 7—15.

Что за безжалостный человек придумал нулевые уроки? Подъем в первую смену — и так не простое дело. Илона «сова», как и я, и мы встаем мучительно, с ненавистью ко всему миру — по крайней мере, пока не проснёмся.

Обычно надо просто умыться ледяной водой несколько раз и включить яркий свет. Затем съесть конфету или кусочек шоколадки. Это помогает максимально ускорить процесс пробуждения, потом настроение налаживается.

Минут через пятнадцать мне стало легче, «ненависть к миру» прошла, и я отправилась расчёсывать Илону. Мы щебетали, как утренние птички, делились событиями вчерашнего дня, пока я заплетала её золотистые длинные локоны.

— А знаешь, что? — сказала неожиданно дочка, — а вчера меня Казанский на перемене так подставил! Я бежала, а он выскочил, и я из-за него упала и ударилась. А это еще не все. Я разбила вот здесь, — Илона протянула ногу носком вперед, и там была кровавая ссадина, — а потом я еще упала на мальчишек, ты представляешь, мама!

— А что за мальчишки?

— Ну, я не знаю.

— Они младше? Или старше?

— Постарше, — оживилась дочь, — а так я сильно очень упала, и мальчик один большой как начал плакать! Я им сказала: «Извините! Я не хотела!» А он начал так рыдать! Казанский стоит и смеется!

Она сделала удивленное личико, как у маленькой мартышки.

— Он нормальный вообще? — спросила я.

— Нет, мама! Он вообще ненормальный!

Близость с дочкой восполняет мне недостающее тепло в отношениях с мужем. Но через пару лет ей исполнится четырнадцать… Потом шестнадцать… Не вечно же ей сидеть у моей юбки…

Потом у Илоны появятся женихи. Что тогда? Мне стало страшно от одной мысли, что мне предстоит её потерять. То есть, как — потерять? Сепарация² — это нормально. Меня пугало, что будет потом со мной.

Наши с Валерой трудности длились уже не первый год, и чудесного избавления было ждать просто глупо. Неужели Илона выйдет замуж, а я буду проводить остаток дней в одиночестве, смотреть сериалы, скучать и щёлкать семечки?

Илона застегнула длинный фиолетовый пуховик, натянула на голову шапку с единорогом, схватила рюкзак, сменку и умчалась вниз.

Вскоре я почувствовала, что начала согреваться. Побродила по комнатам ещё какое-то время, не находя себе места. Вспомнилась книга Пауло Коэльо «Заир», в которой жена исчезла из жизни мужа на целый год. Пройдя через долгие скитания, главный герой, наконец, вновь обрел её в прямом и переносном смысле. «Жаль, что я не Эстер», — подумала я с грустью.

Я вернулась на кухню и взяла в руку чашку с остывшим кофе, но потом передумала и поставила на место. Пить холодный кофе — это невкусно. Почему-то пришло на ум: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Эти слова сначала всплыли как ассоциативный ряд при взгляде на чашку. Он же в равной степени относились к нам с Валерой, мы вообще перестали ценить друг друга.

Раздался телефонный звонок. Обычно я беру трубку, когда звонят незнакомые номера, ведь это могут быть клиенты.

— Хочешь прикол? Я развожусь! — проговорил мрачный голос.

— Простите, кто это? — поинтересовалась я.

— Как кто? Синявский, Сашка Синявский! — с удивлением ответил мой однокурсник.

«Ни приветствия, ни уважения — что за человек? Хоть бы ради приличия спросил, как дела», — пронеслось у меня в голове. Ну, да ладно…

Мы не общались с Сашкой Синявским лет пять. Он перестал приходить на встречи выпускников после того, как стал себя «отождествлять с функцией». «Кто они, а кто я?» — откровенничал мой старый товарищ, с грустью жалуясь на свою судьбу.

Я растолковывала ему, что неоконченный психфак — это не показатель того, что ты плохой человек, и теперь тебе на нашей встрече нет места. Тогда в ход шел аргумент номер два — и против него у меня уже не было ничего. «Вы все — вот, какие крутые, вон, чего добились в жизни, а я — ничего! Просто работаю в школе».

Раньше мы с Сашкой близко дружили. Ностальгия об этих институтских годах отдавала щемящей болью в сердце, когда каждый год он не приходил и не приходил на наши встречи. Я ждала Сашку, а потом смирилась, это был его выбор, в конце концов!

Всё началось на первом курсе. Я была отличницей, а Сашка — кандидатом на «вылет». Однажды он обратился ко мне с просьбой помочь подготовиться к экзаменам. С высшей математикой у него были большие проблемы, и я согласилась помочь. Почему бы и не сделать доброе дело?…

По ночам мы решали задачи и уравнения, будь они прокляты! Благодаря этим занятиям мы сблизились. Может, именно так Сашка и продержался в институте не один год, а целых четыре. Все же, в конце концов, его выгнали, когда я уже не могла больше с ним заниматься. У меня не осталось ни сил, ни времени. «Достаточно. И так, сколько лет я его тянула!» — решила я. К тому же, мне самой нужно было зарабатывать деньги… Сашку отчислили, а я устроилась на работу.

Мне было не трудно помогать Сашке, ведь я хорошо знала все предметы. Наоборот, у этой математической дружбы было много бонусов. Сашка познакомил меня со своей тусовкой, и теперь все вечера, не посвященные математике, мы проводили на вечеринках и концертах рок-групп.

Одно время Сашка был тайно влюблен в меня. Он все никак не мог решиться и объясниться мне в своих чувствах. Иногда мне казалось, что он что-то недоговаривает… Или вот-вот что-то скажет… Но ничего. Часто Сашка провожал меня домой, и мы стояли у подъезда дотемна, болтая битый час о том о сём.

Мы могли купить бутылку вина и запросто выпить её прямо в подъезде, сидя на ступеньках и заедая шоколадкой, потому что денег «на заведения» у нас обычно не водилось, а на улице гулять было холодно.

Сашка был ударником в рок-группе, и я часто сидела у них на репетициях. Они проходили в гараже вокалиста Димки, точнее — его папы. На самом деле, автомобиля у Димы не было, а папа продал свой «Мерседес» еще очень давно. Вот папа и отдал на растерзание студентам свой гараж, который и так без малого не превратился в свалку.

Мне нравилось в гараже. Это было очень атмосферное место: там было пыльно, пахло сыростью и дымом сигарет. На стенах были наклеены плакаты с изображением разных групп: «Ария», «Iron Maiden», «Король и Шут», «ДДТ», и тогда еще мало известного великобританского дуэта «Muse», от которого мне потом снесло башню.

В гараже у меня было любимое оранжевое кресло: в нем было очень уютно, хоть оно и выглядело старым и продавленным. Я забиралась в него с ногами и буквально тонула, а из моих рваных джинсов торчали голые коленки. Обычно в руках я держала бокал вина или чего покрепче — и тихонько подпевала их песням.

Эти веселые и беззаботные годы впечатались в мою память как штамп вместе с песней «Plug in baby» и другими хитами «Muse» — ребята исполняли их в перерывах между своими песнями. А еще это время запомнилось мне ароматом вишневого табака «Captain Black». На вкус — гадость несусветная, но зато какой волшебный запах! На репетициях Сашка курил их, а я сидела рядом, нюхала и балдела.

Однажды Сашка сказал:

— Ты неплохо поешь. Хочешь попробовать? — и протянул мне микрофон.

Я засмущалась, но бас-гитарист Леша вместе с Сашкой начали меня подбадривать, и я спела что-то из репертуара Земфиры. Ощущения были странные: смесь восторга и ужаса… Так в группе появилось два вокалиста: Димка и я.

Стоит ли говорить, что у нас был очень большой круг общения? Мы выступали с концертами в пивных барах и разных небольших кафе. Мне нравилась эта атмосфера грубоватых людей в кожаных куртках, которые разговаривают матом и курят крепкий табак. Мне было хорошо с ними, я чувствовала себя, как рыба в воде.

Я получала много комплиментов от наших музыкантов. Иногда мне казалось, что я — Белоснежка, которая купается в мужском внимании, ребята как будто старались выиграть друг у друга в соревновании, кто больше мне угодит.

Сашка опекал меня и заботился обо мне больше всех. Однажды на наш концерт пришла пьяная девица и начала критиковать мои вокальные данные. Сашка очень грамотно поставил её на место, рассказав, кто она такая, и выставил за дверь. Завистница покинула заведение. В этот момент я очень сильно влюбилась в Сашку, но он так ничего и не понял.

Мы с Сашкой никогда не были в отношениях, — просто не совпало, и всё. После эпизода с моим спасением все мои догадки подтвердились, и теперь я надеялась, что всё же он решится, наконец, и предложит мне встречаться. Но время шло, и ничего не происходило. Через несколько месяцев я увлеклась новым парнем, и моя влюбленность к Сашке бесследно прошла.

Найти родственную душу очень тяжело. Сашка был единственным человеком на свете, с которым мы были «на одной волне», мне казалось, что только он меня по-настоящему понимает…

Вообще удивительно, с раннего детства меня не покидало такое ощущение, что мне нигде нет места. У нас было много девочек в классе, но все они не слишком горели желанием со мной дружить. Если они и принимали меня в свои игры, то отдельно ходили домой: так, чтобы я не могла увязаться с ними. Если же мне хватало настойчивости пойти рядом, то они не разговаривали со мной, отворачивались — как будто я не подхожу им.

Мне не было места рядом с Катькой, с мамой и папой, потому что я не понимала их, а они — меня. Когда я выросла и поступила в институт, мне не было места среди моих однокурсников, потому что я чувствовала, что мы «из разного теста». Я улыбалась, делала вид, что все нормально, но это было далеко не так.

На самом деле, в этом нет ничего удивительного, позже поняла я: пока человек ищет себя, ему будет постоянно неуютно, где бы он ни находился. Это никак не связано с тем, «плохие» или «хорошие» люди вокруг. Это просто указывает на его внутреннюю пустоту, и не более того.

Когда я определилась, кто я и зачем живу, приняла в себе эту непохожесть на других, мне стало, конечно, намного легче. В какой-то момент я позволила другим людям быть такими, какие они есть, но при этом разрешила себе оставаться собой и ни под кого не подстраиваться.

К этому открытию мне пришлось идти долгие годы. Именно поэтому потеря Сашки (вследствие его шальной женитьбы, преследования жены, которая изменила ему, затем второй провальной женитьбы, а потом розыска его второй жены при помощи частного детектива) далась мне так болезненно. Я долго принимала тот факт, что люди меняются, и затем они уходят.

А его фраза «Хочешь прикол?», которой даже не предшествовало банальное «Привет, как дела?», вывела меня из равновесия.

Я думала: «Может, высказать ему всё это?.. Или не надо?»

— Давай встретимся, — монотонно бормотал Сашка.

— Сегодня работаю.

— Приезжай ко мне после работы.

— Куда? — не поняла я.

— Домой.

— Нет, так не пойдет. Лучше в кафе.

— А я хочу попить чай с тортом на кухне с близким человеком, — заплетающимся языком пробубнил Сашка.

У меня внутри всё вскипело: «Похоже, он с утра пьян?»

— Знаешь что? Я замужем, дорогой мой Саша! И к тебе домой не поеду! — закричала я. — Кстати, при встрече надо здороваться!

Я швырнула трубку и залилась горькими слезами. Люди так тонко чувствуют этот мир в момент несчастья. Остро нуждаются в нас. И очень быстро остывают.

Я живу на свете немало лет, и так и не перестала удивляться, что люди очень нуждаются в эпизодической дружбе в момент беды, и резко пропадают после исчезновения этой самой беды.

Что ты чувствуешь, когда тобой попользовались и исчезли? Смесь горькой досады, ледяного разочарования и ветерок дежавю. Каждому жить с тем, что он натворил. И возможно, среди множества человеческих бед — это ничтожная малость. Но всё равно, в глубине души хранится надежда на что-то человеческое. Что потребность в тебе — не от острой боли, а от чего-то другого, например, тебя ценят за то, что ты есть…

Каждому так отчаянно хочется чувствовать себя нужным, что он цепляется за эту возможность, не отвергая вновь пришедшего скитальца, а протягивая руку помощи.

Что такое доброта вообще, если ты даже не можешь помочь тому, кому плохо? Наверно, она возникает тогда, когда ты делаешь что-то без надежды на взаимность и без иллюзии близости. Ты просто позволяешь этому случиться, как ручей позволяет путнику напиться воды.

Но почему же исчезают люди? Испуганно, встрепенувшись, несутся со всех ног, как ошпаренные, куда подальше, лишь бы не увидеть тебя снова… Они боятся самих себя! Ты уходишь из их жизни, унося с собой частичку старой истории, забираешь боль, страх, прячешь их за деревянными дверцами купе, за остывшей клавиатурой ноутбука.

Каждый хочет навсегда от этого избавиться: от воспоминания, что когда-то ты был жалок и одинок, а от этого — сам себе противен. От послевкусия ночных откровений, оставшихся в чайной чашке и пахнущих ароматом ментоловых сигарет. От очевидных и жестоких фактов: что тебя бросили, предали.

Лучше сделать вид, что этого не было. А тот, кто это знает — тоже пусть проходит мимо. Пройди и ты мимо, друг.

Глава 9. История знакомства

Я накрасилась и достала утюжок для укладки, слегка завила волосы перед выходом на работу. Затем натянула темно-синий свитер под горло, застегнула пуговицу на юбке и достала из комода украшения.

Примерила кулон из перламутра, отливающего светло-серым, и мне понравилось это сочетание синего с серебром. Затем к кулону добавились лаконичные серьги из комплекта: четкие геометрические линии, ничего лишнего.

Перед работой мне надо было заехать в магазин, купить подарки детям своих коллег. До пятнадцатого числа обещали акции, а детишек у моих сотрудников много, хорошие скидки не помешают. В нашем центре работает пять человек, и у нас хорошие отношения — мы не то, чтобы дружим, скорее, всегда помогаем друг другу.

Это рабочие моменты. Каждый психолог посещает группы, где мы разбираем сложные случаи и свои эмоции. Конечно, такая профессиональная помощь очень сильно сближает, пусть даже наша взаимная поддержка связана с необходимостью. Всё переплетается, как и в жизни, если честно.

Я вдруг подумала, а что было вначале? Сашка Синявский подружился со мной, чтобы сдать высшую математику, а потом влюбился, или наоборот? Я не знала ответа на этот вопрос. Просто в жизни всё так: ниточки соединяются, а выходит полотно.

Точно так же сплелось темно-рубиновое полотно наших чувственных, ярких и от того слишком болезненных отношений с Валерой. И пойди, разберись ещё, кто кого выбрал? Кто кому достался наградой, а кто кому наказанием…

Я помнила момент нашей первой встречи. Закат падал мне на плечи каштановыми локонами, нашептывая грустные слова. Мне было очень одиноко: отпуск, подруги все с парнями, а я — одна. Оля и Аня веселились в кафе с новыми поклонниками, пили сангрию, а мне внезапно захотелось пойти к морю.

— Нин, ты куда?

— Девочки, я сейчас, подышу немного, — ответила я и встала из-за стола, захватив зажигалку, темные очки и пачку сигарет.

Темнело. Я надела очки, только не знаю, зачем? Наверное, хотелось спрятать свой взгляд: очень жаль, что невозможно скрыть за стеклами свою душу.

Я шла медленно по пирсу, на мне был шифоновый белый сарафан. Доски скрипели под ногами, откликаясь в такт. В какой-то момент я сняла свои белые кеды и дальше шла босиком, держа их в руках.

Шумный город Сочи — это не для меня. Ночные клубы, искусственный дым кальянов на открытых площадках, мимолетные встречи с теми, кто завтра даже не вспомнит твоего имени… Всё это казалось пустым. Мне бы почитать книжку и поговорить по душам.

— Девушка, а вы не могли бы нас сфотографировать? — спросил мужской голос. Я обернулась.

Ко мне подошел стройный парень. Он выглядел вполне обычно, но не в моем вкусе, хотя по меркам моих подруг — «красавчик». Чем-то похожий на Робби Уильямса, со смазливым личиком.

Парень улыбался мне, протягивая фотоаппарат:

— Конечно, давайте, — улыбнулась я и принялась складывать свое барахло на доски. Кеды, зажигалка, сигареты.

Я сняла очки и подняла глаза на него. Ярко-синие, с зеленоватым отливом, глаза цвета морской волны. В них плясали чертики. «Веселые глаза у него, простые», — пронеслось в голове. Парень улыбнулся и поманил меня рукой:

— Вот здесь! — он подошел к компании парней и девушек, они стали у края, облокотившись на бортик, а прямо за спиной оранжевое солнце беспомощно барахталось в бездонной пучине моря, будто умоляя из последних сил: «Остановите! Прекратите это! Я же сейчас исчезну, вы что, не видите?»

Я сделала несколько кадров. Ребята поблагодарили меня и, весело помахав на прощание, двинулись дальше. Но парень с чёртиками в глазах почему-то задержался.

— Меня зовут Валерий, мы с друзьями приехали из Ростова на пару дней. А вас как зовут?

— Нина. Мы тоже на выходные, точнее на три дня… — Я растерялась.

— Один рабочий день захватим, в понедельник, — добавила я, вытряхивая песок и натягивая кеды. Я почти была уверена, что это всё. Знакомство наше на том и закончится.

— А вы не хотите мне составить компанию, немного прогуляться? — спросил Валерий.

— С ними? То есть, с вашими друзьями?

— Нет, только с вами, Нина. Понимаете, я не очень люблю эти шумные компании.

— О, здорово, — предложение покинуть компанию пришлось мне по душе. — Ну что ж, надо только предупредить моих друзей, — ответила я.

Мне было наплевать, что скажут наши новые знакомые за столиком — а Аня и Оля и так всё поймут. Мы подошли к ресторанчику под открытым небом. Я забрала сумку, надела белую шляпу с большими полями, попрощалась и, подпрыгивая, спустилась вниз.

— Вот это да! Какая ты… шикарная! — выпалил Валера.

— Мы уже на «ты»? — уточнила я.

— А ты не возражаешь?

— Нет, конечно!

Мы взялись за руки и пошли вдоль берега по камням. Справа — шум волн. Слева — город. Все дальше и дальше оставался позади гул ресторанов, смех публики, запах кальяна и жареной рыбы.

— Ты часто тут отдыхаешь? — спросил Валера.

— Нет, вот решили приехать с подругами. Посмотреть, как тут, в Сочи. А ты?

— Вообще в первый раз. Весь Ростов отдыхает в Лазаревской, а мы вот сменили маршрут. Откуда ты?

— Оттуда же, откуда и ты.

— Серьезно?

— Ну, да!

— Вот это встреча! По этому поводу надо выпить кофе. — Валера смотрел на меня, широко улыбаясь. Ему невозможно было отказать.

— Только вот один вопрос…. А ты знаешь, где здесь делают хороший кофе?.. — решила немного покапризничать я, а заодно и проверить, что он предложит.

Валера ответил, что, кажется, здесь рядом есть одно неплохое местечко, и мы отправились прямо туда.

Нам было весело. Мне — наверное, потому, что всегда легко с тем человеком, который тебе не нравится, и можно нести чушь, а потом смеяться, сгибаясь в три погибели. А ему? Наверно, ему было просто хорошо со мной.

Не знаю, как это произошло… Сидя за маленьким круглым столиком, покрытым хлопковой скатертью, болтая за чашкой капучино, у меня внутри что-то щелкнуло.

Метаморфоза. Я с удивлением обнаружила, что трогаю свои волосы, заправляя их за ухо маленькими прядями, и улыбаюсь совсем я не так, как полчаса тому назад. Я с ним флиртую? Валера излучал какую-то удивительную нежность. Помню, как его глаза блестели теплым, приглушенным светом.

Мне было легко и хорошо с ним, но за этим легким весельем скрывалась волнующая нота, которая сольно играет где-то в самой глубине души, там, где темно. В том самом месте, которое отчаянно болело, и которое я хотела скрыть от чужих людей, заслонив его тёмными стёклами. Нота звучала очень тихо, но она была живая, пела и танцевала во мне, и я это чувствовала каждой клеточкой своего тела.

Возможно, сыграла свою роль атмосфера морского берега. Две одинокие души нашли друг друга в огромном курортном городе, где мы могли встретиться с сотнями тысяч других отдыхающих и забыть об этом на следующее утро. Но встретились именно мы. Так было нужно: предрешено.

Мы осторожно заглядывали друг другу в глаза, задерживаясь в них чуть подольше, чем обычно. Искра пронеслась в воздухе.

Глава 10. Чувство ничтожности

Сегодняшняя запись состояла из четырех клиентов, первые три из которых находились в длительной терапии и мучились внутренними конфликтами. Четвертый был из числа «пропавших без вести» — поэтому я поставила его последним. Вдруг он передумает и не придет?

Иногда сопротивление клиента столь велико, что он вдруг забывает о записи, попадает в больницу, или хуже того, блокирует номер своего психолога, в надежде, что тот сам все поймет.

Сопротивление — это страх перемен и одновременно нежелание что-то делать. Это страх будущего самого клиента, когда вот-вот — и он получит то, о чем заявлял на первой встрече, а его это очень пугает.

Сопротивление — это злость. Часто в голове клиента меняются местами, как шахматные фигуры при рокировке, мама и психолог. Или психолог и папа. Это как раз и понятно — личность специалиста настолько важна, что на неё возлагают самые большие надежды. И если психолог их не оправдывает, возникает сильнейшая агрессия.

Клиент ждёт от родителей, что они смогут полюбить его так искренне, как он в этом нуждается. Но если этого не происходит, и тогда он идет к психологу, надеясь, что хоть он-то уж точно поможет разобраться с его жизнью, решит все проблемы, распутает клубок.

Этот процесс занимает много времени, и обычно возникает чувство неудовлетворения. «Неужели и здесь всё будет так же, как с мамой и папой? Неужели эта равнодушная, безучастная личность хоть как-то заинтересована в том, чтобы мне помочь?» — думает клиент. Но на психолога он ничего не выплескивает, проще просто не прийти.

Идеальный клиент, на мой взгляд, это тот, кто выскажет, чем он не доволен. После этого мы сближаемся, и процесс идет намного быстрее, у клиента возрастает ко мне доверие. Ведь человека приняли с его злостью: подводных камней нет.

Парадокс в том, что, как правило, «идеальный клиент» не обращается за помощью. Люди, которые высказывают то, что им не нравится перед мамой, папой, начальником, другом или психологом, не нуждаются в психотерапии. Случаи их обращения крайне редкие.

Четвертый клиент был мужчиной. Спортивного телосложения, одет с иголочки, увесистая цепь на шее. Бездонные голубые глаза как блюдца на пол-лица, римский профиль. Аполлон страдал от приступов ревности к супруге и периодически «выпадал» из терапии.

Андрей сел на соседний стул, рядом со мной. Действительно, ему хотелось быть «важным» здесь, в этом пространстве, и поэтому он приблизился ко мне максимально близко.

Мне стало некомфортно от того, что чужой человек нарушил личное пространство, сев так близко, что можно было даже прочитать мои записи в блокноте. Я почувствовала раздражение и подумала о том, что изо дня в день Андрей так же бесцеремонно вторгается в личное пространство своей жены, изводя её ревностью… «Каково живется супруге?»

Андрей был одет в белую хлопковую майку и брюки. Мышцы под майкой ходили волнами, выдавая тщательно скрываемое беспокойство.

Для Андрея было важно выглядеть великолепно, вызывать восхищенные взгляды окружающих. Ради своей рельефной внешности он часами тренировался в спортзале, и туда же заставлял ходить жену. Жена ненавидела эти занятия и всячески им сопротивлялась: вот, пожалуй, и все, что я вспомнила из наших предыдущих встреч.

— Добрый день, Андрей.

— Добрый день.

— Как прошел этот месяц, что мы с вами не виделись? — спросила я.

— Так же, наверно, — он почесал затылок.

— Что нового произошло?

— Моя жена, представляете, — он с ужасом распахнул глаза, — устроилась на работу! Я ей сказал, вот тебе деньги, сиди дома! А она — нет, все по-своему!

— Как вы думаете, зачем ей это надо?

— Она говорит, хватит меня доставать!

— Расскажите поподробнее…

— Я ей сказал! Хочешь работать — я тебя устрою к себе в офис. А она нет, говорит, ты будешь меня доставать там!

— А вы сами что думаете?

— Я все время её подозреваю! Это правда! Мало того, что она всё это провоцирует. Она мне даже пароль от телефона мне не дает. — Андрей обиженно посмотрел на меня.

— Помните, мы говорили о вашей тревоге. То есть… Если жена будет рядом, это как-то снизит вашу тревогу?

— Как бы да, — согласился Андрей. — Она так одевается, ходит в коротких юбках. Сидит «ВКонтакте», и я знаете, что заметил? Она там сидит, а вместе с ней там ещё сидит её бывший, из института! А потом она выходит с сайта, и он тоже выходит. Я ей говорю, что это значит?

— И что же? — удивилась я.

— Она сказала, что у меня «привет». Мозги, — он молча выдвинул челюсть, — того уже.

— Расскажите о ваших родителях, все-таки мы работаем с вами давно. Но эту тему вы не позволяли мне трогать. И каждый раз, как только я задавала вам этот вопрос, вы пропадали. Может, пора уже начать работать нормально, а не бегать от меня?

Люди, подобные Андрею, способны понять и начать уважать тебя лишь тогда, когда ты покажешь свою силу. Покажешь зубы — останется в терапии. Будешь утешать — уйдет.

Атлет, спортсмен, вечно стремящийся к совершенству и остро нуждающийся в подтверждении того, что он неотразим, глубоко внутри страдающий от осознания собственной ничтожности и малозначимости. Плюс травма на анальной стадии психосексуального развития³, связанная с доверием и контролем: по крайней мере, так виделось мне.

— Зачем вам это надо? — он вроде был и готов коснуться семьи, но все равно препирался.

Я тяжело вздохнула.

— Понимаете, отношения в родительской семье формируют поведение взрослого человека. Нам надо найти корни возникновения тревоги.

Андрей чуть откинулся назад, подарив мне еще несколько сантиметров личного пространства, и я выдохнула. Затем начал — негромко:

— Мама с папой жили хорошо. Потом развелись. Я жил с мамой и с сестрой.

— А что значит, «жили хорошо и потом развелись»? Я не понимаю. Ведь они же жили хорошо!

— Ну… Они не конфликтовали при детях.

— Сколько лет вам было, когда они развелись?

— Девять.

— И как вы пережили развод?

— Да никак.

— Вы переживали, думали об этом.. Может, плакали?

— Нет вообще! Просто жил, как жил!

Мне становилось всё тяжелее. Достучаться до Андрея невозможно. Вытащить из него живые эмоции — тоже. Всё «одинаково спокойно», значит, там травма.

— А как складывались ваши отношения с мамой и папой?

— Какое это имеет значение? Я не понимаю.

— Тот из детей, кто больше привязан к родителям, тот, как правило, остается в эмоциональной зависимости и не проходит стадию отделения. Зависимые от родителей люди вырастают и строят зависимые отношения в браке, в том числе, могут испытывать приступы ревности. Это понятно?

— Пока да…

— Так расскажите мне о маме и папе, о сестре…

— Мы жили, как все, — Андрей монотонно начал повествование о своем детстве. — Родители не слишком церемонились с нами. Мама всегда говорила: «Здесь тебе не курорт, кусок пирога надо заслужить!» Могли запросто оставить без обеда, если что-то не доделал. А что с сестрой? Ну, она была меньше меня на четыре года.

— Что вы чувствовали, Андрей?

— Наверно, что-то такое. Неприятное.

— Хорошо. Продолжайте, — поддержала его я.

Вот, вот… Ещё немного, и неприступная скала сдвинется с места. Пока ещё скала не поддается. Но чтобы выйти на новый уровень, нужно приложить усилия. Это усилия двоих людей. Всё добровольно: да-да, нет-нет. Клиент может встать и уйти. А может остаться.

Но что-то меняется, и я вижу в Андрее уже не того лощёного, пафосного мужчину, который зашел ко мне в кабинет и уселся практически на мое место — вижу ребенка, который не получал достаточно любви. Которому было очень одиноко.

— Девочку надо воспитывать как девочку. А мужика как мужика. Однажды я не выучил уроки, наврал, а сам сбежал, примерно класс третий. Отлупили ремнем, зато потом учил как следует!

Он смеётся.

— Скажите это ещё раз без смеха.

— Что?

— Вот последнее, что вы сказали, повторите без смеха.

Он повторяет, потом морщится. Его взгляд тускнеет.

Все начинается с грохота. Вдруг оглушительную тишину пронзает взрыв, как будто две грозовые тучи столкнулись в небе. Затем трескается земля. Вслед за этим начинают скатываться с гор и лететь на бешеной скорости валуны, грохочут раскаты грома. Тучи крутит, вертит и снова сталкивает неистовый ураган, несет их в неизвестном направлении… И вот, не в силах сопротивляться стихии, сдвигается с места неприступная скала.

— А кто чаще вас наказывал?

— Мама. Папе было, в общем-то, не до нас всех, он все время работал, — ответил Андрей.

— И его внимание заслуживать было бесполезно, — предположила я.

— Да, точно.

— А вы пытались?

— Не помню… — ответил Андрей. — Осталась мама, но с ней все сложнее, она была не мягкой. Мне кажется, что этот концлагерь она создала сама, потому что внутри она была такая же «не живая», не знаю… Как сказать… «Не живая», как и всё, к чему она прикасалась.

— Концлагерь — это очень хорошая метафора. Расскажите про него. Какой он? Кто в нем главный? Кто в нем заключен?

— Мы с сестрой и с папой — заключенные. Мама — главная, это сто процентов!

— В какие моменты заключенные испытывают тревогу?

— Когда что-то делаем не так. Она может прийти и начать разборку, кричать и бить, и всё без толку, потому что угодить нельзя. Это невозможно. Я не помню ни одного случая, чтобы она была нами хоть сколько-нибудь довольна. Всегда критика и требования. Бесполезно даже пытаться.

— Похоже на то, что у вас с женой?

Андрей молчит. Трет подбородок.

— Наверное, да.

Мы говорили о том, что привело Андрея к таким стратегиям. Он озвучивал варианты, искал выходы, рассуждал. Широко раскрывая свои огромные синие глаза, он теперь в упор глядел на своё прошлое, то, которое он настойчиво запрещал себе видеть и вспоминать.

То, что мы не осознаем, то нами и управляет. И если Андрей уже распахнул тяжёлые, ржавые двери своего концлагеря, чтобы встретиться с тем, что внутри, то он теперь вправе и попрощаться с этим дурно пахнущим местечком. Не сразу, конечно, а через какое-то время, подготовив базу для ухода.

Мы попрощались. Закрывая кабинет в полной тишине, я услышала, как в углу потрескивает лампа. Вспомнился фильм ужасов «Заклятие», мигающие лампочки в подвале дома многодетной семьи. Последнее время мне не нравился мой тревожный фон и те ассоциации, которые всплывали сами собой, помимо моей воли.

Глава 11. Концлагерь возвращается

Я замоталась шарфом, сдала ключи и вышла на улицу. Дул сильный ветер.

«Выход из концлагеря не означает развод… Не обязательно. Либо отношения выйдут на новый уровень… Либо супруги станут уже не интересны друг другу», — думала я, спускаясь по тёмному переулку вниз.

«Ужас в голове, проклятый дом — а у меня разве иначе?» Я снова шла обратно, в семью, как на каторгу, и вдруг подумала, что вовсе не обязательно ехать туда прямо сейчас.

Кукол, наборы для творчества, машинки я надежно спрятала в дальнем шкафчике, так что до самого праздника их никто не найдет. Теперь мои руки были освобождены от необходимости носить тяжелые пакеты. «Осталось освободить мозги», — сказала я себе с усмешкой.

То, что ждет меня дома, не может продолжаться вечно — это ненормально, в конце концов! Мне тоже нужен был выход из концлагеря, только я не могла понять, какой.

Я позвонила дочке: Илона делала уроки вместе с одноклассницей у нас дома, так что за неё я была спокойна. Валера… Я не знала, где он, мы не переписывались и не созванивались уже несколько дней.

Я вышла на перекресток возле рынка и отправилась вдоль заснеженных переулков. Выпавший час назад снег приятно хрустел, и я вспомнила, как мы с моей сестрой Катькой маленькими детьми катались на санках.

Наша школа была построена буквой «Щ», и в декабре заливали каток во внутреннем дворике. У нас с Катькой не было коньков, но это было совсем не важно: мы катались на льду в сапогах, упоительно ловя ощущение полета, пища от радости и страха.

Рядом с катком располагалась горка. Пока мы учились в начальной школе, часто наведывались туда с сестрой, а домой возвращались раскрасневшиеся, голодные, уставшие, но абсолютно счастливые.

Обычно я тащила и её, и свои санки наверх. Катька росла самым настоящим нытиком, поэтому мне «дешевле» было уступить. Сделать так, как она хочет, чтоб она своими рыданиями не испортила нам прогулку. Хотя её санки не были тяжелыми, и она вполне могла с ними справиться.

Похоже, что я делала то же самое и сейчас, в своей взрослой жизни. Пыталась всячески подстроиться под текущую ситуацию, хотела угодить мужу, чтобы нам всем не стало ещё хуже. Образ ревущей Катьки растаял, как облачко зимнего пара, а вместо него всплыла рассерженная физиономия Валеры с укоризненным взглядом.

Под светом сонных фонарей я дошла до огромного светящегося шара на Большой Садовой и сделала пару фотографий. Затем повернула на Соборный и купила капучино в картонном стаканчике.

Я никогда не гуляла в одиночестве и вдруг обнаружила, что это приятно. Если хочешь добиться в жизни чего-то нового, то надо действовать по-новому. Физиология тела напрямую связана с сознанием.

Вот, почему у травматиков так сильно нарушены ощущения тела. Когда их просишь обратить внимание на свое состояние во время сеанса, то чаще всего они говорят: «Я ничего не чувствую».

При воздействии на наше физическое тело мы меняем что-то в своем сознании. Вот, почему если вы заставите себя двигаться, прыгать, высоко над головой хлопая руками и широко улыбаясь, через пару минут у вас поднимется настроение.

Когда мы делаем что-то новое — учимся каратэ, ходить задом наперед, вышивать крестиком или просто начинаем делать то, что никогда не делали раньше — формируются новые нейронные связи.

Сегодня, кажется, я создала новую нейронную связь… Мой кофе остыл. Пришло сообщение от Ани:

«Что делаешь? Давай прогуляемся».

«Я уже нагулялась пешком, здесь, возле работы, пойдем в кафе?» — ответила я.

«Давай, может, только на западном?» — предложила Аня.

Не раздумывая, я поехала к ней. Мы встретились в местечке кафе на окраине города, которое располагалось недалеко от моего дома, так что добираться обратно было очень удобно. Зал оказался пустым, из динамиков разносилась какая-то рождественская мелодия, которая мне не понравилась.

Навязанное извне ощущение всеобщего торжества совсем не вписывалось в мою картину мира — по крайней мере, сейчас. Когда все вокруг предвкушают праздник, а у тебя на душе кошки скребут, ты можешь делать вид, что тебе тоже весело, но внутри ощущать себя скованно и нелепо… А можно оставаться собой, правда, не все это поймут. К счастью, мои друзья понимали.

Аня уже ждала меня за столиком в нише, на диване, укутавшись пледом.

— Привет! Чудесно выглядишь! — поприветствовала меня она.

— Привет, красотка. Ты — тоже, — ответила я. — Чего это ты укуталась так?

— Да замерзла, пока шла… Ну, как ты?

— Устала совсем, расклеилась. Расскажи, как дела?

Нам принесли меню. Мы заказали две порции салата и два бокала глинтвейна: хорошее начало вечера. «Цезарь» с нежнейшим чесночно-сливочным соусом оказался очень удачным. Подруга рассказывала мне про свои отношения.

— Он позвонил и потом пропал на дня два, — Аня говорила слегка взволнованным голосом, — а потом пишет, давай встретимся у меня дома!

— А ты, — спросила я, потягивая горячий напиток, — ты ему что?

— Ничего такого… Вечером написала, что забыла ответить, блин. Тут родственники приезжают на два дня, замоталась и всё такое.

— А потом?

— Он написал мне еще во вторник. Что, как ты думаешь? — Аня выразительно подняла брови и хитро улыбнулась.

— Ну, не тяни!

— Приходи ко мне домой! Типа, там приготовим десерт…

— Да уж… — проговорила я.

— Это просто предлог, сама знаешь, для чего. И он не зовет меня ни куда-то на прогулку, в кафе, в театр, а сразу напрямую домой… А домой? Как-то слишком рано. Я не пойду.

— Ну и правильно! — поддержала я. — А у меня полный трешняк.

— В смысле? Валера?

— Ну, да. Что-то я уже ничего не понимаю, и злюсь все время, стала как бешеная. Злюсь и плачу.

— Эй, подруга… Ну вы же такая хорошая пара. Я помню, как вы друг на друга смотрели там, на юбилее! У вас ещё всё наладится! Я уверена! — сказала Аня.

— Спасибо, солнце. Не знаю… Посмотрим…

Мы просидели часа полтора, а потом спустились по скользкой лестнице вниз, держась за перила и причитая, как старушки.

— Ой, у меня песок из задницы сыпется! Ох, спина!

— Слышь, ты! Бабка! Кхе-кхе…

Смеялись до слез, кряхтели и охали, хватались за позвоночник. Немного идиотизма здорово поднимает настроение: вот, за что я люблю своих подруг. За то, что можно дурачиться, веселиться, и в это время грустные мысли вылетают из головы.

Попрощавшись, каждая из нас направилась в свою сторону. Аню ждала жаркая переписка с новым поклонником, а меня — концлагерь. Всё, как всегда. «Это просто мой выбор», — подумала я.

Глава 12. Страх близости

После чудесного сближения мой клиент Андрей пропал, чего и следовало ожидать. Такие люди живут по принципу: «Иди ко мне — пошел вон», раскачиваясь на этих безумных качелях, доводя себя и всех вокруг до изнеможения.

Психолог — точно такой же человек из жизни клиента, как и другие люди, с которыми он видится и общается… И отношение к нему — не исключение, ведь психотерапия — это маленькая часть жизни. Во время последнего сеанса Андрей раскрылся, стал более искренним и вновь отдалился.

Страх близости заставляет людей контролировать, доводить опеку над членами семьи до маразма и избегать искренности. Доверия нет, вместо него приходит ревность.

Андрей боялся доверять другим людям потому, что в глубине души считал себя недостойным любви. Поэтому так тщательно и следил за внешностью, обвешивал себя золотыми цепями — чтобы хоть как-то доказать этому миру, что он хорош.

Я уже почти доехала до дома, всю дорогу рассуждая об Андрее и его патологической ревности. Он перенес нашу консультацию на неделю вперед, потом ещё на неделю, потом ещё… И больше не приходил. Мне было немного грустно, но я ничего не могла с этим поделать. Чтобы работать с сопротивлением клиента, как минимум, нужно, чтобы клиент пришел на прием.

Когда я подошла к подъезду, услышала смех. Перед закрытой дверью собралась толпа «собачников»: хозяева разной живности стояли небольшой группой, человек пять. У каждого имелся питомец на поводке или в руках. «Скорее всего, кого-то ждут», — подумала я.

Они весело болтали: проходя мимо, я прислушалась. Девушка с длинными волосами, держащая тойтерьера в зимнем костюмчике, громко рассказывала:

— Он колотил в дверь так, что весь дом слышал! Если что, я живу на противоположном краю! Так вот, я выхожу с квартиры и говорю: «А вы можете перестать стучать?», а он отвечает: «Извините, я буду потише!», и продолжает тарабанить.

Все покатились со смеху.

— Да он, наверно, гашеный был! — добавил парень с таксой.

Такса посмотрела на меня снизу вверх. Тёмные глазки-оливки, полные щемящей грусти и мольбы. Только не понятно, о чём?

В этот момент распахнулась дверь, и на улицу вышла супружеская пара в спортивных костюмах. Муж и жена вели на поводках двух мопсов. Муж шел со своей собакой чуть впереди, и жирный мопс вальяжно плыл, как груженая баржа. Когда мопс переставлял свои маленькие ножки, его тело качалось, наклоняясь то вправо, то влево, а изо рта текла слюна.

Я зашла в лифт и меня передернуло: невыносимо воняло собачьим кормом, шерстью и чем-то еще… Каждому хозяину достается такой питомец, который чем-то на него похож. Ирония заключалась в том, что у меня нет животных, потому что я не переношу чьи-то шерсть и слюни (если это не «шерсть» моего мужчины и не «слюни» моего ребенка). Всех остальных живых существ я не могу даже трогать. Я всё думала, что у меня: то ли кинофобия⁴, то ли какая-то её разновидность.

Невозможно заниматься самолечением, но можно понять причину. На самом деле я боялась не укусов и не бешенства: страх и отвращение у меня вызывают близкие отношения. Омерзительно сталкиваться с внутренним миром человека, с которым живешь, и страшно остаться без отношений вообще.

А что касалось собак… Мне было просто непереносимо тяжело их видеть, прикасаться к ним. Ещё хуже, когда они сами нюхали меня, высовывали язык, и я не могла остановить этот кошмар. Трепетное сердце хозяев переполняется любовью и нежностью, когда подходит питомец и трется боком об ноги, кладет морду на колени. А у меня это вызывает ужас и тошноту.

Все было хорошо, пока мы встречались с Валерой, но стоило нам лишь начать жить вместе и познать все несовершенства друг друга, так я начала испытывать сильнейший дискомфорт. Этот дискомфорт со временем перерос в отвращение.

Однако мысль о том, чтобы остаться одной, приводила меня в ужас: мне казалось, что я больше не встречу ни одного человека, к которому смогу испытывать такие же чувства, такую сильную любовь и привязанность.

Больше всего на свете я ценила моменты просветления: те редкие дни (один-два в месяц, не больше), когда мы не ссорились и жили как обычные люди. Мы смеялись, ходили по магазинам, решали какие-то вопросы, занимались любовью, говорили друг другу нежные слова.

«Всё вместе дает картину матёрого невроза… Пора идти на личную терапию», — подумала я.

Морщась от неприятного запаха в лифте, я поднялась наверх и открыла ключом дверь. Илона ещё не легла спать, из-под закрытых дверей детской комнаты растекались жёлтые лучи. Валера играл в карточную игру онлайн.

— Привет всем, — крикнула я.

Муж и дочь выкрикнули «привет» — каждый из своих баррикад. Я повесила одежду в шкаф, убрала обувь и помыла руки. В зале горел свет, на полу были разбросаны атласы, учебники, цветная бумага и канцелярские принадлежности. «Наверное, Илона делала географию», — решила я.

Валера сидел за компьютером, видимо, уже давно. На столе стояло несколько пустых чашек, в которых нефтью чернела кофейная гуща. Стол был засыпан крошками, чуть поодаль стояла тарелка с засохшим бутербродом.

На экране я увидела игровую заставку.

— Как день прошел? — спросила я Валеру почти «на автомате». Я положила ему руку на плечо, но дернулся от моего прикосновения. Потом вполголоса ответил:

— Нормально.

Я молчала, и он тоже молчал. Постояв несколько секунд, я отправилась в детскую комнату.

Развалившись на кресле, Илона уткнулась в экран телефона. Когда она увидела меня, то помахала мне рукой:

— Привет, мам!

Я наклонилась и поцеловала её в щечку.

— Привет, котенок.

— Что делаешь?

— Домик строю.

— Покажешь потом?

— Ага. Вот, смотри. Тут будет бассейн, — ткнула Илона пальцем в экран. Я увидела какое-то расплывчатое голубое пятно и догадалась, что это и есть тот самый бассейн.

— Здорово. Как закончишь, убери в зале.

— Конечно, мамочка! — она глянула на меня своими «милыми глазками». Когда она так делала, то была похожа на котенка из «Шрека».

Я отправилась на кухню: там тоже было неубрано. Я решила не нагнетать обстановку, хотя горы мусора и грязной посуды меня раздражали. «Ничего за ними убирать не буду. В доме есть правила, каждый сам за собой уберет», — успокоила сама себя я и тут же взялась за тряпку…

Приходить в такой бардак было мерзко. Но очевидно, в моей семье были такие вещи, к которым все относятся совершенно по-разному: я ненавидела приходить в грязный дом, а муж с ребенком вполне терпимо относились к беспорядку, и, похоже, даже не слишком его замечали.

Закатив рукава, я принялась вытирать засыпанные крошками поверхности. Пока я безжалостно сгребала в мусорное ведро всё, что попадалось под руку: печенье, куски хлеба, огрызки, пустые упаковки от сладостей, я чувствовала, что мне становится легче. Раздражение снижалось.

Я начисто вытерла стол целых три раза и сложила в раковину всю посуду. В раковине образовалась Эйфелева башня, но почему-то, глядя на неё, я испытала облегчение. Сделав глубокий вдох и выдох, я раскрыла ноутбук и включила аудиокнигу Бернара Вербера «Мы, Боги». Голос из динамиков медленно, с выражением проговаривал каждое слово:

«Пора перейти к следующему упражнению. То, что было сделано от нашего имени, будет от нашего имени уничтожено, — заключает бог времени, поглаживая бороду. — Пора обрушить на эту планету — «черновик» наш божественный гнев.

На всех часах и будильниках 19 часов вечера, сумерки снаружи начинают проникать в зал.

— Хорошо. Отрегулируйте ваши кресты, повернув колесико «D» на максимум.

— Но это будет геноцид! — восклицает Люсьен Дюпре…»

Я включила чайник и насыпала в большую трехсотграммовую кружку огромную порцию молотого кофе и одну ложку сахара. Потом передумала, и поставила чашку обратно в шкаф, накрыв блюдцем — незачем на ночь пить столько кофе. Я достала новую упаковку красного чая, вскрыла пачку и засыпала заварку в чайник.

Похоже, Валера вполне неплохо жил в полном бардаке, причем это касалось как его внутренней жизни, так и внешних её проявлений. Какая разница, что вокруг: бедность и бардак, напряжение и усталость от семейных отношений. Главное — перед выходом из дома надушиться посильней и выгладить костюм.

Такое поверхностное отношение ко всему происходящему меня сильно раздражало. Я привыкла доводить всё до конца, иногда даже слишком стараясь. Может, поэтому у меня развилась такая фанатичная любовь к чистоте и порядку.

Я не понимала, как можно почти год сидеть дома и ничего не делать — такое халатное отношение к своей жизни казалось мне дикостью. Мне не нравилась пассивность Валеры, но я ничего не могла с этим поделать, как с клиентом по имени Андрей, который сопротивляется терапии.

Самое страшное, что я чувствовала со стороны Валеры точно такое же поверхностное отношение к себе. «И так сойдет!», — наверно, думает он. Я всё вытерплю. Куда я денусь? Волны гнева подкатывали к горлу и накрывали меня с головой, как цунами подминает под себя тонущий корабль.

«А кто из нас не тонущий? Ему, что ли, легче…» — подумала я.

Похоже, что Валера тоже нуждался в помощи, но в какой? Если это депрессия, то надо начать с принятия всех своих «тошнотворных и больных» эмоций. Ну и как я могу ему в этом помочь? Не прикрутить же свои мозги, в конце концов? Я с грустью отправилась на балкон, прихватив чашку чая.

Звезды мерцали на небе, было зябко. Может, как в книге Вербера, пора метать гром и молнии?

Валера неслышно прошел на кухню и принялся мыть посуду. Потом включил на ноутбуке кино и позвал меня смотреть, и я согласилась. Мы отправились в зал и забрались на диван, это напомнило мне старые добрые времена. От этого стало очень грустно: я чуть не расплакалась.

Похоже, это был мистический триллер или фильм ужасов — то, что любит Валера. На экране стройная молодая девушка обнаружила себя проснувшейся в темном подвале.

— Эй! Здесь есть кто-нибудь? — испуганно спрашивала она. — Где я?

Девушка ощупывала стены, пытаясь понять, где она. Испуганно брела в темноте, пытаясь найти хоть одну живую душу, но безрезультатно. Кругом не было никого.

«А я здесь что делаю?» — вдруг подумала я.

Я сидела на диване рядом с чужим человеком и смотрела фильм, который мне не интересен. И, похоже, вокруг меня никого нет, как в темнице на экране.

Мы молчали, не обсуждали свои впечатления, как раньше. Стоит лишь начать диалог, и мы точно разругаемся вдрызг, и из детской прибежит заплаканная Илона… А я вновь побегу её утешать, объяснять, что она тут ни при чем.

А самое ужасное, я снова буду чувствовать себя виноватой за слезы ребенка, а ещё — беспомощной, потому что Валера меня не понимает.

«Это мой концлагерь», — с грустью подумала я. Взяв в руки телефон, я написала сообщение психотерапевту.

Глава 13. Встреча с медведем

«Ми-ан-ма… Ма-лун-ма… Ма-лан-ма».

Я открыла глаза, рассеялись следы только что увиденного, яркого сна, тень же ещё осталась на подушке и теплилась там, а в голове крутилось имя странного, удивительного животного.

То была лань, внешне напоминающая дикое, пугливое создание, притом внутри себя очень уверенное, грациозное. Самым необыкновенным в её образе были картонные витиеватые рога, расположенные на верхней части её головы и переходящие на спину…

Определенно, Ми-ан-ма была женского пола (скорее всего, её звали так, но всё же — не точно).

Воздушные, невесомые, картонные рога. Рога-крылья, рога-полумесяцы, рога-ветви затейливого кустарника…

Сумасшедший мир моего сна выплеснулся наружу и, хотя я обещала себе записывать самые необычные сны, в этот раз снова забыла. Я понеслась в ванную, чистить зубы и умываться, а затем на кухню, заваривать кофе. Сон не был записан. Ми-ан-ма осталась.

До её появления я спасалась бегством от бурого медведя, в ужасе забравшись на дерево. Дерево оказалось раскидистым, возможно, это был дуб, но я не могу сказать точно — сон рассеялся, оставив мне место для фантазий. В моем сне пахло морем и хвоей.

Море было где-то рядом, а хвойный аромат источал тот смешанный лес, в котором я взобралась на ветку дерева. Разъяренный медведь прополз мимо, куда-то вверх, так и не найдя меня. В голове пронеслось: «Еще есть дочь».

Моя дочь, по предположению, тоже была где-то неподалеку от меня в тот момент. Чувствовалось её присутствие, и, пока я провожала взглядом уползающего вверх медведя, поймала себя на мысли, что дочери придется спасаться самостоятельно.

Эти мысли не были тревожными, они не вызвали у меня приступ паники, это была спокойная констатация факта. В моем сне я была уверена, что дочь вполне способна обхитрить бурого медведя, рычащего и ползущего наверх в поисках добычи, роняющего слюну из острозубой пасти. Обхитрить так же ловко, как смогла и я.

Эти мысли об уверенности в своей дочери сопровождали меня все утро. Ведь мы обе обхитрили зверя. Значит, есть силы жить дальше, и есть способность постоять за себя. Я открыла литературу и обнаружила, что:

«Медведь — двоякий символ, а потому одновременно является олицетворением силы и зла, жестокости, грубости. Образ медведя, возникший в сновидении, может быть вызван отложившимися в Вашем подсознании следующих народных выражений: «Медведь всю зиму лапу сосет» или «И медведя плясать учат».

Первое выражение всегда приходит на ум, когда в реальной жизни мы встречаемся с запасливым до жадности человеком, второе выражение мы вспоминаем в том случае, когда стараемся научить чему-то нерадивого человека. (…)

Если Вам удалось победить медведя, то, благодаря своей сноровке и сообразительности, Вам удастся одержать победу над Вашим врагом. Если же медведь одержал над Вами верх, то в реальной жизни Вы еще долго не сможете помешать козням Вашего врага, а потому Вам следует быть осторожнее».

«Сонник Миллера». Г. Миллер.

Медведь — Мать или Великая Мать. «Медвежьи» дети и медвежья семья ассоциированы с обычной семьей. Стремление к смерти и бегство от неё. Собственническая, уничтожающая мать. Человек-медведь (Локис), возможно, отец.

«Психоаналитический словарь и работа с символами сновидений и фантазий». В. П. Самохвалов.

Мне всегда следовало быть осторожнее с моими медведями. Так или иначе, позаботься должен каждый о себе сам. Сначала нужно вынуть кислородную маску и надеть на себя. Затем на ребенка. Только так.

Я училась этому много лет назад и, хотя мне порой приходилось оправдываться, надевать кислородные маски всем подряд, а хуже того — тем, кто об этом не просит (об этом даже вспоминать стыдно — но было и такое в моей жизни), я все же научилась надевать кислородную маску себе.

Очень странное ощущение, скажу вам. Это сначала выглядит как махровый эгоизм и вызывает чувство вины: «Непозволительно! Ужасно! Как посмела? Где это видано?» Но со временем ты понимаешь, что надо учиться постоять за себя, и никто за тебя этого не сделает. Тем более, если ты живешь в одной клетке с медведем.

Вообще нет более бесполезного занятия, чем жить в клетке с медведем. Продолжать верить, что он станет добрым, полюбит тебя так же искренне, как ты его.

Бесполезно кормить медведя сладостями и ждать, что он станет ручным, а ещё — перестанет кусать тебя. Ведь отдав ему всё последнее, вывернув душу наизнанку, ты просто будешь ждать, что он успокоится, но он все равно будет жаждать твоей крови. В тот момент, когда ты будешь готова его пристрелить или почти свихнешься, ты поймешь, что это — дикий зверь. Он — не хороший и не плохой, просто он:

1) Дикий.

2) Не умеет любить.

Ты никогда не узнаешь, любил ли тебя он: по-своему, по-звериному, или по-другому, по-человечьи? Он не мог сказать об этом, потому что не было возможности, звери не разговаривают. Но все-таки…

Ты иногда ложишься спать и, отгоняя мысли о медведе, он приходит к тебе во сне. И тогда вот, о чем ты думаешь, просыпаясь:

«… Если бы он умел любить, то делал бы это как-то так, как умеют любить звери. Например, создавал бы тебе в клетке столь невыносимые условия, чтобы ты начала сама становиться таким же диким и озлобленным зверем. А всё для чего? Чтобы ты выжила в лесу».

Примерно такой была моя история. Грустная, нездоровая и местами безутешная история, которая вышла мне, все-таки, боком: у меня есть фобии и проблемы в отношениях. Надеюсь, что моя дочь вырастет более счастливой.

Я положила в сумочку перчатки, застегнула пальто на все пуговицы и отправилась на работу. Шквальный ветер срывал и разматывал шарфы, по-хозяйски залетал в шуршащие пакеты прохожих, нагло овладевал всем имеющимся там пространством — так, на пару минут, ради забавы, а потом стихал. Ненадолго.

Глава 14. Социальный призыв о помощи

По четвергам Илона отправлялась с ночёвкой к подруге из старой школы. Она ездила на автобусе сама, а когда добиралась — звонила или присылала мне сообщение.

Я вышла замуж за Валеру, когда Илоне исполнилось восемь лет. Мы переехали в благоустроенный современный район и перевели дочку в новую школу. В старой школе у неё осталось несколько друзей, и все эти годы она поддерживала с ними хорошие отношения.

Сам переезд я вспоминаю с содроганием, ибо это хуже трех пожаров, но всё же я была ему очень рада. Здесь, в отличие от старого района, чувствовалось дыхание свободы и новизны. Улицы и дома тут и правда были лучше, а школа — в десять раз вместительнее и оснащена бассейном. Напротив нашего дома располагались несколько больших магазинов.

Радовалась я ещё и потому, что, наконец, сбылась моя детская мечта: жить в доме своего мужа. «А что я знаю про детские мечты Валеры?» — спросила себя я. «Какие из них сбылись, а какие — нет?»

Мой психотерапевт, Марина Сергеевна, утром прислала сообщение, что записала меня на прием и ждет встречи. Эта новость меня обрадовала: я устала так жить. Потому что погрязла в этом унылом, зловонном, булькающем болоте по самое горло, и самостоятельно оттуда выбраться я была не в силах.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«Хоть кол на голове теши!» — Это выражение подразумевает, что человек столь туп/невозмутим, что даже если его голову использовать вместо пенька и тесать на ней кол, ему будет всё равно/не дойдёт. Что ни говори, как ни старайся что-либо сделать, предпринять, всё бесполезно. О чьём-либо упрямстве, непонимании, лени…

«Фразеологический словарь русского литературного языка». Фёдоров А. И.

2

Сепарация, отделение (separation) — термин, обозначающий уход от объекта или прекращение с ним каких-либо отношений. «Психологическая энциклопедия». Крылов А. А.

3

На анальной стадии психосексуального развития ребенок учится контролировать свои позывы, ходить в туалет на горшок. Травма, полученная в этот период, накладывает на личность клиента мощный отпечаток. Такие люди склонны к дотошному исполнению своих обязанностей, фанатичному следованию правилам, к контролю сверх меры — как над собой, так и над другими. — прим. авт.

4

Кинофобия — психическое расстройство, фобия (иррациональный страх), объектом которой являются собаки. Также в практике психиатрии принято относить к кинофобии отдельные, строго говоря, фобии: страх укусов (адактофобия) и страх заражения бешенством (рабиефобия). Фобические тревожные расстройства (F40) — группа расстройств, при которых единственным или преобладающим симптомом является боязнь определенных ситуаций, не представляющих текущей опасности. Справочник МКБ 10 (Международная классификация болезней 10-го пересмотра).