Сеятель

Анастасия Ниточка

У Эмиля нет друзей, он окончил школу, но незнает, чем хочет заниматься в жизни. Он собирается плыть на необитаемый остров, чтобы подумать там над этим и помериться силой с природой, но ломает ногу оскалы и все меняется. Отец отправляет его учиться на учителя, и Эмилю дают класс, в котором он должен проводить занятия. В начале его раздражают ученики, но только после того как он решил эту проблему, Эмилю открывается другой мир, мало похожий на реальность, недоступный, но манящий.

© Анастасия Ниточка, 2023

ISBN 978-5-0060-8758-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Я родился в немного странной семье, полной удивительных историй, недомолвок и тайн. Мне кажется, что я никогда до конца не узнаю своих родителей и всегда будет нечто, что меня будет удивлять в них. Сейчас мне семнадцать, столько, сколько было моей матери, когда она встретила моего отца. Трудно поверить, но ему тогда было десять. Вся их история полна каких-то невероятных совпадений. Когда они встретились впервые, не прошло и полгода, как они расстались. Почти через восемь лет они встретились вновь. Их спас один и тот же человек. И он и она были в опасности, и он и она были спасены и встретились где-то в снегах, в богом забытом месте. Еще через восемь лет они поженились. Потом родился я, а через два года и моя сестра Вера. Мне кажется, мои родители достаточно постарались для того, чтобы сделать нас нелюдимыми дикарями. Моя сестра постоянно возиться с землей и растениями, как и моя мама. Я люблю путешествовать. За два года, с тех пор, как меня стали отпускать самого, я объездил много мест на Островах. До этого я днями просиживал, изучая разные карты. Это отец привил мне любовь к картам. Он рассказывал, что в моем возрасте тоже очень любил путешествовать. Верится с трудом. Целыми днями он заседает либо в своей библиотеке, либо в беседке во дворе. Он либо думает, либо читает, либо пишет. Я не могу представить его где-нибудь вне этих мест и вне этих занятий. Он тоже говорит, что никогда не думал, что будет заниматься тем, чем занимается.

Если бы в это время вы зашли к нам в дом или во двор, вы скорее всего встретили там отца, сидящего за книгой, маму, переставляющую горшки с цветами, Веру, занимающуюся приготовлением удобрений, и меня, прописывающего маршрут очередной поездки. Целый день может пройти без каких-либо разговоров вообще. Даже «подай ложку» никто не скажет. Но сегодня не такой день. Сегодня папе пришло письмо от его друга из Африки. Он внимательно его прочитал, а затем позвал нас, чтобы прочитать его нам и обсудить.

Махта, так зовут папиного друга, старше его и в чем-то заменяет папе его отца. Его родители умерли, когда ему было десять, его бабушки и дедушки не стало пять лет назад, а с Махтой он мог обсудить то, о чем не мог говорить с нами. Но сегодня было такое письмо, каким он хотел поделиться.

Солнце потихоньку уходило за горизонт, мы сели в беседку, мама разрезала вишневый пирог, а Вера разливала чай из роз, который делала сама.

«Здравствуйте, Айзек, Мария, Эмиль и Верочка», — начал мой отец.

Мой отец, Айзек Мали, сидел в глубоком кресле с мягкими подушками. Темноволосый мужчина среднего роста, не худой и не толстый, постоянно в одних и тех же шелковых штанах красновато-коричневого цвета и легкой шелковой бежевой рубашке без воротника. На его ногах коричневые кожаные потертые ботинки, которые он никогда не зашнуровывал и не расшнуровывал. Сколько я себя помню, столько помню и эти ботинки. Он сидел рядом с небольшой дополнительной лампой, которая освещала письмо и его лицо. У него всегда было спокойное, сосредоточенное лицо с немного удивительными глазами. В них нет ничего необычного внешне. Очень темные карие глаза. Но когда его взгляд концентрируется на ком-то, кажется, что он просвечивает его насквозь. Сейчас он смотрел на маму, которая подвала ему чай. На маму он всегда смотрит по особенному, будто на какое-то сокровище. Моя мама Мария всегда смотрит на него спокойно. Она в принципе редко смотрит в глаза. Такое ощущение, что она всегда где-то в своих мыслях, и с другими людьми она пересекается только по необходимости. Как-то я спросил у нее «как вы поженились с папой?», а она ответила «мы привыкли друг к другу настолько, что было бессмысленно расставаться». Как-то папа сказал, что мама очень ранимая и романтичная, я в этом сильно сомневаюсь. Не то чтобы я понимал, что он имеет ввиду, просто у меня совсем другое понимание романтики. Мама миловидная женщина, стройная, с длинными волосами, постоянно заплетенными в косу, серо-голубыми глазами и обаятельной улыбкой. Она села рядом с отцом в такое же кресло, в каком сидел он, вытянула ноги на подставку и взяла кусок пирога.

Вера уже выела всю вишню из своего кусочка и теперь медленно ковыряла тесто. Она сейчас была чем-то средним между ребенком и взрослым человеком. Внешне очень похожая на папу, с такими же темными глазами и пронзительным взглядом, любительница книг и долгих прогулок на природе. Мне же и глаза и внешность достались от мамы. Я «тощий», как выражается моя сестра, и «перекати поле», как говорит моя мама. Папа же говорит, что я нахожусь еще в «дремучем детстве», в котором находился он в моем возрасте, и что мне стоит научиться задавать вопросы. Возможно, таким образом он пытается делать вид, что замечает меня и старается заниматься моим воспитанием. Мама же говорит, что воспитывать детей бесполезно, они все равно будут похожи на свое окружение. А поскольку мое основное окружение это папа, мама и Вера, то видимо, я должен походить на них. И вероятно это так, если не учитывать тот факт, что девяносто процентов времени в году они не покидают территорию двора, а я только десять процентов своего времени нахожусь дома. Порой мне кажется, что я их единственная связь с внешним миром и возможность получать оттуда новости. Я сел за стол, взял свою чашку и кусок пирога и приготовился слушать, что пишет Махта.

«Я надеюсь, что у вас все хорошо и жизнь идет спокойно, — продолжал читать мой отец, — у нас же все по-разному. Как я писал прошлый раз, поскольку дети наши выросли, и Зура стала свободна от старых хлопот, она решила завести себе новые, не сильно отличающиеся от предыдущих. Поскольку дела на моей небольшой швейной фабрике идут хорошо, Зура решила посвятить себя людям и открыть класс для девочек из бедных семей. За время воспитания наших детей она накопила много опыта. Как вы знаете, Зура сама воспитывала и обучала наших детей. И я хочу похвалить мою жену, потому что сделала она это достойно. Я не могу сказать, что с ее классом дела обстоят легко. Люди не особо стремились отдавать своих детей ей в класс. Но поскольку в классе есть бесплатный завтрак и обед, то люди отдали своих детей, чтобы сэкономить деньги на еде. Сейчас в классе у Зуры 23 девочки и единственное, о чем думает моя супруга, это чтобы научить этих детей самостоятельно учиться. Она учит их читать, считать и писать, и часто водит в библиотеку, все больше и больше объясняя, какие знания они смогут получить, и что смогут сделать в жизни, обучаясь сами. Вы же знаете, что моя Зура не могла учиться в школе и все свои знания получила из книг. Теперь она учит этому детей. Но не только этому. Конечно, не только этому! Она учит их терпеливости и трудолюбию, организованности и самостоятельности. Каждый день она проводит уроки труда. Она забирает обрезки ткани из моей швейной фабрики и из мельчайших лоскутов они шьют игрушки, кукол, сумочки и костюмы. Я сам удивляюсь, когда она показывает мне работы своих учениц, насколько изобретателен человек. Даже если у него так мало ресурсов, но так много желания, он может сделать невообразимое. Девочки согласились, что я могу выставлять эти игрушки и куклы в своем магазине на продажу и теперь, на эти небольшие деньги, Зура покупает необходимое в класс. Вчера я впервые посетил ее класс. Айзек, Маша, дети, все, что я сейчас ни напишу, ни одно слово, которое сейчас я выберу, не передаст эту атмосферу, которая царит в классе. Энтузиазм? Этого слова мало. Страсть? Не опишет все, что происходит. Целеустремленность? Слишком бледно и неточно. Детей переполняют чувства и эмоции, детям хочется всего. Они как бурная река, текущая с гор, готовы снести все на своем пути. И Зура, своей терпеливостью и опытом, обуздывает этот стремительный поток, направляет его в русло созидания и вдохновения. Дикий необузданный поток крушит все на своем пути, но мягкое направление такой неимоверной силы дает возможность не расплескать энергию, не утратить силы, а наоборот, приумножить, усилить, создать из маленькой бурной речушки тихую, спокойную, огромную мощь. Расширить русло, углубить его, наполнить не только чистой водой, но и самой жизнью.

Сегодня я каялся перед Зурой и каюсь перед вами. Когда Зура только начинала все это, а я начинал давать деньги, мое жадное сердце скрипело и ныло. Мне было жаль тех крох, которые я отдавал этим детям. Я скряга до глубины души, ты, Айзек, хорошо это знаешь. Деньги я эти давал только потому, что очень люблю свою жену. Только из любви к своей супруге я был готов побороть мою алчность. Теперь, видя этих детей, понимая, насколько сильно они могут изменить мир вокруг себя, сделать его добрее и лучше, мое сердце стало спокойным. Оно отпустило груз жадности. Моя любовь, Зура, не единожды спасала меня в этой жизни. Благодаря ей мое сердце может летать. Какое же счастье, ребята, любить и быть любимым», — окончил свое письмо Махта.

Папа улыбался с того момента, когда Махта написал «я скряга до глубины души, ты, Айзек, хорошо это знаешь», и дочитал письмо с этой улыбкой.

— Похоже, мне придется просить Зуру писать мне отчеты, от Махты этого не дождешься, — сказал папа.

— Возьмешь ее к себе в штат? — скептически посмотрела на него мама.

— Почему бы и нет? — внимательно смотрел он на нее, — она женщина опытная, воспитала пятерых детей, а теперь у нее свой класс. Мне интересно знать все, что знает она. Что за дети к ней попали, из каких семей? Как происходит эта борьба между учителем, учениками и их родителями? Это хорошая тема для диссертации. Возможно, даже для книги. Надо же как-то делиться педагогически опытом.

— Угу, и опытом боевых искусств, судя по тому, как достался Зуре этот класс, — бормотала Вера, выковыривая вишни из моего кусочка пирога, который я не доел.

— Неужели Махта действительно справился со своим скряжничеством благодаря любви? — недоверчиво переспросил я отца. Он громко засмеялся.

— Махта? Да никогда. Человек вообще не способен справится с такими болезненными вещами. Ему действительно легче, потому что он любит Зуру и делает это для нее. Но от этого жадность точно никуда не девается и с деньгами он с легкостью не прощается. Я отчетливо представляю как он пыхтит, скрипит, охает и вздохает, когда считает каждую копеечку. Зато как он горд, когда может похвастаться, что он меценат. Тем более, что работа Зуры действительно дает результат. Детям из бедных семей придется нелегко без образования. Но если она действительно сможет научить их добывать знания самостоятельно, то Махта прав, они действительно смогут менять мир вокруг себя. Не страдать от давления этого мира, не подстраиваться под него, а менять.

Мы еще долго сидели за столом, обсуждая письмо Махты, пока не пошли спать. На следующее утро я уже сидел за картами. Я давно хотел поплыть к дальним скалам, но никак не мог настроиться. Это было безумно красивое и интересное место, но я не знал, выдержит ли моя байдарка, и справлюсь ли я с управлением.

Я собрал небольшой рюкзак и отправился к берегу, где меня ждала моя верная подруга. На этой байдарке, от острова к острову я плаваю уже два года. Это байдарка моего отца, она пылилась на чердаке больше двадцати лет, потом он отдал ее мне. Погода была прекрасная, было тепло и дул легкий ветерок. Я осмотрел, все ли хорошо с моим плавсредством, и отправился в путь. За несколько часов я обошел ближайший большой остров, на котором был один из крупнейших городов Островов и отправился к полосе из множества маленьких островов. За ними была моя цель. Остров со скалистыми горами. Где-то с другой его стороны была долина с озером. Я давно хотел посмотреть на это озеро. Когда-то этот остров был связан с другим большим островом перешейком, но поднялась вода и теперь он стоял особняком. Я отправился на один из небольших островов, перекусить и отдохнуть. Вдалеке виднелась моя цель, окруженная скалами. На скалах гнездились птицы. Шум уже доносился сюда, настолько они были громкими. За это время погода немного испортилась, стало ветренее, но было все так же солнечно. Где-то вдалеке пролетел поезд над водной гладью. С другой стороны было несколько небольших рыбацких судов, которые иногда вытаскивали сети с уловом. Я сел обратно в байдарку и поплыл в сторону острова. Когда я подплыл достаточно близко, я увидел с одной стороны песчаный берег, и решил плыть к нему. Далеко плыть не хотелось, потому я решил пройти мимо скал. Мне казалось, что течение здесь стало каким-то другим. Волны становились все сильнее и контролировать их было почти невозможно. Я постарался выплыть из течения и взять другой курс, но было слишком поздно. Я заметил как на меня смотрели рыбаки с ближайшего судна. Моя байдарка была слишком легкая. Ее, как игрушку, подбрасывало на волнах. Все мои попытки вырулить не давали никаких результатов. Я стремительно приближался к скалам. Хуже того, я понял, что скалы были и подо мной, когда почувствовал, как скрипит моя байдарка, черкаясь о них. Я обернулся на рыбацкое судно, чтобы кричать о помощи и увидел, как в мою строну плывет лодка. Это последнее, что я видел, потому что одна из волн высоко подняла мою байдарку, а потом резко опустила ее прямо на одну из скал. Я услышал треск и почувствовал дикую боль. С моей ногой произошло что-то ужасное. Я практически не мог терпеть боль. К этой боли прибавлялась боль оттого, что рану заливала соленая вода. Я погрузился с головой в воду и увидел, что все вода вокруг была красная. Затем все стало черным. Ни цвета, ни звука, ни ощущений.

Когда я очнулся, вокруг все было очень светлым. Откуда-то из окна доносился запах свежего воздуха. Рядом послышался женский голос.

— Доктор, он очнулся.

— Угу, угу, хорошо, — бормотал про себя доктор. — Ну, здравствуй, путешественник. Еле собрали твои кости. Начнешь ходить, побежишь благодарить рыбаков, что вообще жив остался, — стоял надо мной полный мужчина с густыми длинными седыми усами.

Рядом с ним была молоденькая медсестра. Я обернулся вокруг и увидел еще четыре бедолаги возле себя. Все были забинтованы и загипсованы как и я. Моя нога была подвешена на особом приспособлении и сильно ныла.

— А что с моей ногой? Так болит.

— Болит? Да ладно, очень странно при открытом переломе. Твоя кость разломилась и прорвала мягкие ткани. Теперь ты долго, очень долго будешь восстанавливаться. Хорошо, что ты молодой и просо счастливчик, что кроме ноги у тебя нет серьезных повреждений. Только, что головой ты совсем не думаешь проблема. Чего тебя туда понесло?

— Я просто, — замялся я, пытаясь припомнить, что вообще произошло, — хотел сократить путь.

— А, сократить путь длиною в жизнь? Ну, у тебя это почти получилось. Позови их, — обратился доктор к медсестре.

— Кого? — испуганно переспросил я, глядя на удаляющуюся медсестру.

— Родителей твоих, сестру. Они как раз пришли тебя проведать. Как по часам, уже неделю, ровно в два здесь.

— Неделю?! — встрепенулся я и попытался привстать, но почувствовал резкую боль везде, в теле, спине, животе, ребрах, руках, бедрах, ногах, и ужасную боль в голове.

— Голубчик, ты совсем дурак? — придавил меня к постели доктор. — Ты хоть понимаешь как тебя потрепали волны? Это все равно что пополоскаться в стиральной машине со щебенкой. Я же сказал, тебя ждет долгое восстановление. И не смей шевелиться, пока я тебе не разрешу.

Пока он говорил, у меня в глазах то темнело, то светлело, будто в моей голове кто-то играл выключателем. В этот момент в палату вошли родители и Вера. Родители держались спокойно, но Верины глаза… Видимо она плакала до этого.

Папа подошел и легонько взял меня за плече.

— Доктор говорит, тебе потребуется долгая реабилитация. Я прошу тебя его слушать и не делать глупостей. Мы хотим побыстрее забрать тебя домой. Там тебе будет лучше.

— Мы будем к тебе приходить каждый день, — сказала мама, погладив меня по щеке. — Сегодня с тобой побудет Вера. Тебе что-нибудь привезти из дома?

— Нет, ничего, — старался я сдерживаться, чтобы не заплакать.

— Мы тебя любим, Эмиль, все будет хорошо, — сказала мама и поцеловала меня в лоб.

— Держись, дружище, — улыбнулся папа грустной улыбкой.

— Мы тебя ждем к ужину, — сказала мама Вере и они ушли.

Вера взяла стул, придвинула его к моей кровати, взяла меня за руку, положила свою голову на мою кровать, отвернув от меня лицо. Так она просидела минут пять, а потом сказала:

— Что я буду делать, если не станет моего единственного брата и я останусь одна?

Я почувствовал, как на мою руку капают ее горячие слезы.

— Я так никогда не поступлю, Вера, я обещаю, — погладил я ее по голове, стараясь успокоить, хотя мне самому хотелось плакать.

— Ты не можешь так постоянно бродить где-то один. Тебе нельзя быть одному, — шептала она.

Так вышло, что я действительно был один. У меня не было друзей и я никогда не чувствовал в них какой-то особой потребности. Просто мне было хорошо одному. Если мне хотелось что-нибудь обсудить, я всегда мог обратиться к отцу. В принципе, он и был моим лучшим и единственным другом. С детьми, с которыми я пересекался в школе, я общался легко, но каких-то особых общих интересов у нас с ними не было. Я не встречал того, кот был бы увлечен путешествиями так как я.

— Эмиль, — опять тихо сказала Вера, — в тот день, когда нам позвонили из больницы… Я впервые видела, чтобы у мамы дрожали руки. Это так страшно, когда понимаешь, что может случиться непоправимое.

— Знаю, — гладил я по голове Веру.

Честно говоря, до этого случая я никогда не думал, что со мной может что-то случиться. Что я могу умереть где-то по пути, или умереть вообще. Я никогда не думал, что означает смерть. Я помню как были подавлены родители после похорон прабабушки и прадедушки. Но, наверное, я был слишком мал, чтобы по-настоящему задумываться о смерти. А теперь я только об этом и думал. Если я уйду, я оставлю о себе воспоминания, которые будут причинять боль моим родным. А если уйдет кто-то из них? Меня бросило в холодный пот, я прогнал эти мысли, стараясь думать о жизни.