Синкопа

Анатолий Головков

Даже когда автор называл песни текстами, мастера Москвы и Питера называли их стихами. А автора – поэтом. Это такие разные поэты, как Евгений Евтушенко, Булат Окуджава, Евгений Рейн. И тем не менее в «Синкопе» собраны не песни под гитару, а именно стихи, написанные в разные годы. То есть в судьбе автора. Поэтому в строчках слышится музыка – Анатолий Головков бывший трубач. Или двигается картинка – он сценарист. А вольный воздух свободы – от детского желания летать. Хотя бы во сне.

Из цикла «Акварели»

Сигулда

Памяти Юриса Подниекса

Сигулда, почерневшие клены в измороси.

Дырявой байдаркой выберусь к твоим берегам.

Сигулда, пение иволги

коснется Гауи зеленоватых глаз.

Пройти сквозь туманы твоих хуторов,

и растаять в тебе, и исчезнуть;

и вновь прорасти зерном на поле,

бывшем ристалище,

где, так и не сдавшись,

умер последний лив.

Ночью

Ночью мне легко, ночью мне просторно.

И простить легко, и забыть легко, и умереть не больно,

только надо жить.

Ночью я свой, сам в себе, до рассвета, до первого вздоха дня.

Без подвоха:

ночь — жизнь для меня.

Филином всевидящим сижу, кочегаром у печки дремлющим.

Если мысль, как бормашина, сверлит мозг, скажи, она стоит записи?

Ночь молчит.

До чего она кротка этой зимой. Как точка.

Дом ночью тих, уставшее животное, урчит вода в артериях-трубах.

Он притаился, зажмурив глаза.

Лишь одним, недремлющим, озирает окрест.

Это мое око.

Это мое окно.

Сливаюсь с домом, его бессонный атом.

Гимн пою дому моему, всем сыновьям ночи,

всем тлеющим окнам,

за которыми — кто еще? Кто, кто, кто?

Слепые

Слепой идет через площадь.

Мир тростью обнимая, он выстукивает морзянку

в мир зрячих людей.

Новорожденный сын

протягивает руки к моему лицу,

он узнает меня подушечками пальцев.

Пускай не видит он дымы, а лучше зрит пустыню.

Но тем слепым, которые — всегда,

не кажется ли песок зеленым и голубой трава?

Воображение слепого, жизнь моя.

Князь Мещерский

Давно не топят в доме, тихо так,

что в колеях, где утром шла телега,

слышны движения воды и снега,

шаги кота, дыхание собак.

Что сделалось со мной, чему я рад?

К шинелям головой приник невинной?

Октябрьский на меня наслали ад,

где яблони с подгнившей сердцевиной.

И день-деньской из темноты углов

они выносят мебель деловито.

Я жив еще, и к отреченью не готов.

Но где же свита?