Джин с Толиком

Анатолий Горбов, 2013

Собрались бросить курить в пятницу, тринадцатого? Не советую. Хлопот не оберётесь. Хотя, если вас не пугают неожиданные сложности на работе, проблемы с любимой девушкой и вражда с наркомафией, то – флаг вам в руки. Думаю, что в этом случае исключительная возможность послушать запах, пощупать изображение или увидеть звук вас уже не сильно шокирует. А ключи, которые не звенят, дедушки с неприличными предложениями и прочий кисло-сочный помпадур не остановят… Ну и правильно, в борьбе за собственное здоровье побеждает сильнейший! Или самый обезбашенный?..

Глава пятая. Кто, где, когда?

А может это страус злой,

а может и не злой.

А может это дворник был…

Он шел по сельской местности

к ближайшему орешнику

за новою метлой!

Э. Успенский, из м/ф «Пластилиновая ворона» (1981)

Поздоровавшись с серого вида Мишкой и его дымящейся чашкой (сегодня из отдела были только мы вдвоем), я принялся редактировать свои комментарии по программе, собирая их из разных файлов и самого программного кода. Никогда не получалось вести работу с самого начала систематизировано, и записывать всякие нужные вещи в одно место. За три часа непомерных мозговых усилий написал сопроводительное письмо-инструкцию, и собрался к шефине.

Непосредственным моим начальником была супруга шефа — Алина Сергеевна. Она, в отличие от самого Колосова, в программировании понимала, определенно, побольше меня. Это была высокая зеленоглазая брюнетка лет 30, хотя, почти наверняка, лет ей было больше — просто выглядела она очень хорошо. Алина обладала магическим грудным голосом и какой-то весьма необычной мелодикой речи — слушать ее можно было бесконечно.

Мужчины, почему-то, с недоверием относились к тому, чем она занимается. Считая, видимо, что настолько обаятельная женщина не может трудиться на такой специфической работе. Некоторые из заказчиков откровенно полагали ее должность номинальной, «мужниной синекурой», и отказывались воспринимать ее, как серьезного программиста и аналитика.

Убедившись в этом, она особо не афишировала свою профессию. Представлялась, при необходимости, на всяких официальных приемах и вечеринках, куратором проекта, или еще кем-нибудь. Главное, чтобы это соотносилось с ее внешним видом и, собственно, полом. Хотя сама профессию свою боготворила, и была великолепным профессионалом своего дела.

Все сотрудники ее любили — ну, возможно, за исключением пары-тройки девиц, лицемерно улыбающихся ей навстречу, и неприятно кривящихся за ее спиной. Имела место версия, что такая реакция обусловлена прошлой любвеобильностью ее мужа, Александра Ивановича — который, якобы, в молодости не пропускал мимо ни одной юбки, и до сих пор был весьма привлекательным сорокалетним мужчиной.

Алина Сергеевна сидела в своем кабинете, огромный офисный стол был завален бумагами и дисками, и из-за трех мониторов ее практически не было видно. Поприветствовав шефиню, я водрузил на крохотный свободный островок столешницы подготовленную документацию и диск с исходником. Она устало кивнула, спросив, что, по-моему мнению, представляет из себя Вадик Шлепковский.

Я пожал плечами — Вадик работал у нас всего месяца три, занимался web-интерфейсами. Сейчас как раз был в командировке. Какой он человек, никто из сотрудников с точностью сказать не мог — Вадик был малообщительным, и старался избегать всяких коллективных мероприятий. Лично мне он не очень нравился — взгляд у него был какой-то скользкий, да и общий вид не очень опрятный. Примерно такое же ощущение у меня бы вызывал червячок, если бы его, подобно Шарикову, удалось бы очеловечить. К Шлепковскому и погоняло прикрепилось не очень лестное — Шлямбур. Видимо, из-за худобы, высокого роста и кажущейся внутренней пустоты.

— Да вроде, справляется, — ответил я. — А там бог его знает. Он практически ни с кем не общается. Даже на обед не ходит — постоянно в офисе торчит, работает. Может, с собой бутерброды таскает, может, на гастрит копит, — я вымученно улыбнулся. Все, что касалось желудочно-кишечного тракта, до сих пор поднимало во мне тошноту.

Она кивнула, вернувшись к своим делам, а я отправился обратно в отдел. Мишка пил очередную чашку кофе, придерживая левой рукой голову, тоже явно потяжелевшую после вчерашнего вечера.

Я сделал слабенький кофе себе, и подъехал к нему на своем кресле. Начал нетривиально:

— А скажите, батенька, вы розовой перламутровой помадой не пользуетесь? — мимика моя была на больничном, поэтому я улыбнулся одними уголками губ. Глаза сохраняли страдальческое выражение.

Мишка поперхнулся кофе, и посмотрел на меня, будто на заезжего сумасшедшего коммивояжера:

— А чего, есть хорошая и недорого?

— Ты, сволочь, вчера сидел слева от меня, а я на левой стороне воротника рубашки сегодня утром обнаружил отчетливый, как отказ королевы, отпечаток розовых губок, — я осторожно покачал головой, и с сомнением добавил:

— Да нет, те губки явно попухлее твоих будут, — непомерным усилием вытянул собственные губы, целуя воздух, и как бы сравнивая размерчик. Любое движение лицевых мускулов вызывало неприятное ощущение, что я — почетный обладатель недорогой китайской физиономии из жесткого зеленоватого пластика, взятой на денек в пункте проката. Причем, размерчик был явно не мой.

Он махнул рукой, с облегчением вспоминая:

— Да это мы пошутили. Знали же, что Ирки нет дома, и ты следы успеешь убрать. Но ты вчера был такой пьяный, что устоять не смогли. Жора подговорил эту красотку за соседним столиком, помнишь, Настю? Она поцеловала салфетку, а приложить ее к твоему воротнику было уже делом техники. Да не обижайся, вспоминай, как сам пошутил 8 марта?

Я не знал, что девушку звали Настя — это они уже после моего ухода перезнакомились. А вот свою шутку накануне женского дня помнил хорошо…

Органическая неприязнь к Хомкиной супружнице, да и к нему самому, меня сподвигла. Праздновали женский день на работе, 7 марта. Все закончили свои дела пораньше, и собрались в холле на торжественную часть, которая обычно много времени не отнимала. После поздравлений и подарков любимым женщинам от лица мужской половины организации, должно было наступить безудержное веселье. Которого все и ждали с нетерпением — ибо что может быть интересного в стандартном подарке. Шампунь какой-нибудь, гель для душа, открытка с поздравлением, да бутылка шампанского. Ну, что-то в этом роде.

Праздник не был сугубо корпоративным — приглашались все супруги и супружницы работников фирмы. Так как коллектив, в основном, был довольно молодой, количество обремененных узами брака было небольшим, да еще и не все пришли. Но жена Хомки присутствовала — знойная женщина, мечта заикающегося поэта-декламатора. Крупная блондинка с выдающейся челюстью и неприятными духами, отчего-то напоминавшими мне испортившийся лимон, щедро политый «Тройным» одеколоном.

Давно не пользуюсь пословицей «снаряд дважды в одну воронку не попадает», и семейная пара Брутовых полностью подтверждала это мое мнение, ибо ей досталось по полной от обеих составляющих. Деструктивная энергетика вороватого и меркантильного до мелочности Хомки бледнела перед мощью этой гром-бабы, одна лишь манера общаться которой могла бы разрушить не одну семью. Короче говоря, Матильда Степановна Брутова была грубым, некультурным человеком с гипертрофированно высоким самомнением, абсолютно беспочвенным.

Недалекая любительница грязных сплетен — это, если не касаться ее оплывшей до состояния качественной рульки физиономии, было бы самым точным из самых коротких резюме. Однажды она пустила сплетню об Ирине — якобы та, на самом деле, никакая не сотрудница, а просто штатная шлюха — иначе за что можно получать деньги, если появляться на работе 1-2 раза в неделю? Видимо, не то что о фрилансе, а и о простом совместительстве Матильда не имела никакого понятия.

На Хомку я имел зуб давно, и не только из-за собственного разбитого кресла, вот и досталось обоим — ну и поделом, нечего других людей за глаза грязью поливать. Если уж быть до конца точным, коснулось это и еще одной женщины. И сильно коснулось — она потом дней десять в темных очках ходила, чтобы фингал видно не было. Человеком этим была сварливая уборщица Нона, внешне — родная сестра Матильды. Внутренне — диагноз тот же.

Именно она была разносчиком бредовой информации, которой всегда было в достатке у Брутовой — начиная от самых грязных интимных подробностей из жизни порядочных и уважаемых людей, и заканчивая идиотизмом по поводу того, что из продажи вот-вот исчезнут спички. Или последней «сенсации» о том, что Алина Сергеевна — сумасшедшая, которая мечтает построить себе памятник при жизни, причем выше и значительней пирамиды Хеопса!!!

А шутка, собственно, заключалась вот в чем. По моей просьбе Кешка (к слову, считавший что в празднике 8 марта очень символична сама цифра 8 — знак эрегированной бесконечности) проник в неопрятный кабинет Хомки, где хранились подарки для женщин, расфасованные в одинаковые пакеты. Минут пятнадцать у него ушло на то, чтобы найти нужный — в каждом уже находился собственно подарок, и поздравительная открытка, где был напечатан текст с одинаковым для всех праздничным стишком и разными именами адресатов.

Поскольку второй Матильды у нас не было, ошибка полностью исключалась. Кешка изъял открытку, вложив подготовленную мной. Вечерок в фотошопе позволил изобразить на лицевой стороне обнаженную Нону в объятиях обнаженного же Хомки с плотоядной улыбкой.

Не скрою, идентичных обнаженных фигур, соответствующих их параметрам, в интернете не оказалось (есть все-таки бог на свете, и оберегает нас от истинных кошмаров!), поэтому сгодились туловища в примерном приближении.

Стишок тоже несколько отличался от стандартного, и когда Матильда, фальшиво улыбаясь и одновременно кривясь по поводу ничтожности подарка, читала индивидуальное пожелание, лицо ее неуверенно меняло очертания, выбрав под конец изображение покрасневшей Медузы Горгоны. «Поздравление» начиналось позитивно:

Пусть льется Сплетня над Землею,

И в глазках ненависть горит!

Обгадишь всех своей брехнею —

Не помешает целлюлит!

Потом следовали рассуждения об ответственности человека за свои слова, а заканчивалось послание так:

Шестнадцать подбородков сальных

Чванливо дальше уноси!

Коллекцию речей охальных

Для ада лучше припаси…

К этому времени народ разбрелся, приобщаясь к фуршетному пиршеству, а Брутова и еще несколько человек стояли в отдалении, за колоннами.

Видимо, в поисках обратного адреса она перевернула открытку и впервые увидела свою подругу и благоверного в таком неожиданном ракурсе. Ее даже не смутило то, что на заднем фоне высилась Эйфелева башня, около которой Хомка, никогда не уезжавший далее дачи в Обуховке, оказаться никак не мог. В полном соответствии с тревожной окраской лица в цвет новенькой пожарной машины, она громко взревела, и принялась колотить пакетом с шампунем (какое счастье, что шампанское находилось в другом, иначе не избежать мне уголовного преследования за провокацию тяжких телесных повреждений) ничего не подозревавшую Нону, стоявшую неподалеку.

Досталось также и Хомке, но он, подозреваю, не раз битый дома, был ловок и умело прикрывался — его только шампунем залили. Остальной народ благоразумно переместился подальше от семейной сцены, отнеся ее к каким-то сугубо личным событиям из жизни фигурантов.

Никаких последствий для меня это происшествие не имело, так как открытка, основное доказательство, была скормлена жестко зафиксированному между мраморной колонной и разъяренной супругой Хомке. Больше Матильду на корпоративных праздниках я не видел, да и дружба ее с Ноной, несмотря на разрешившееся впоследствии недоразумение, благополучно дала дуба…