Экстрасенс разбушевался

Анатолий Дроздов, 2022

После смерти пенсионер оказывается в теле молодого человека, который обладает необычным даром. Как все помнят, в девяностые годы был расцвет моды на экстрасенсов и нетрадиционные методы лечения. Разница в том, что герой не шарлатан и может исцелять реально, причём даже безнадёжно больных. Наличие таких способностей – золотая жила. Вот только герой не намерен монетизировать свой дар. Беда в том, что некоторые по-хорошему не понимают… Ну что же, кто хотел войны, тот её получит. Экстрасенс разбушевался.

3

Хоть и летели мы вслед за солнцем, но в аэропорт Франкфурта прибыли поздним вечером. Да еще посадка в Берлине… Получили багаж и отправились на стоянку такси. По пути я нашел работавший пункт обмена, где за сто долларов получил 145 марок. Грабительский курс^[9], конечно, но куда денешься? В аэропортах он всегда такой.

За поездку таксист затребовал 25 марок — ночной тариф. Жадина! Тут ехать-то десяток километров. Пришлось раскошелиться. Новое огорчение ждало нас в отеле. Гостиницу я выбрал ту, которую определила нам приглашающая сторона. Рассчитывал на халяву. А вот счас! Полистав наши советские паспорта и сверившись с бумагами, портье покачал головой:

— К сожалению, герр Мурашко, номер для вас с супругой заказан только с завтрашнего числа. Если будете селиться сейчас, придется заплатить 60 марок.

Вымогатели немецкие! Можно было поискать гостиницу подешевле, но, глянув на сонную Вику, я достал кошелек. Грабьте! Ничего, мы с вами сочтемся. В номере мы скоренько приняли душ, почистили зубы и повались спать, не разбирая чемоданов. Завтра…

Проснулся я от осторожного поглаживания: кто-то ласково касался моего лица. Открыл глаза: Вика. Склонилась надо мной и бережно трогает мою щеку пальчиком.

— Вставай, соня! — улыбнулась жена. — Уже девять.

— Это по московскому времени, — хмыкнул я. — Мы не переводили часы. Здесь восемь или семь, нужно уточнить.

— Все равно пора, — не согласилась супруга. — Завтракать пора. Есть хочу!

Пришлось вставать и тащиться в ванную — мыться, бриться, чистить зубы. В ресторан отеля мы отправились спустя полчаса. На входе предъявили официанту ключ от номера — завтрак входит в стоимость проживания, и прошли в зал. Кормили по принципу шведского стола — подходишь к раздаче и берешь, на что глаз лег. Выбор, правда, скромный. Сыр, нарезанный полупрозрачными ломтиками, несколько сортов ветчины, масло, булки, кофе, чай. Я не стал скромничать и навалил себе полную тарелку.

— Можно брать столько хочешь? — удивилась Вика.

— Сколько съешь, — успокоил я. — А вот выносить запрещено. Не стесняйся, милая! Объедим немцев! Они содрали с нас 60 марок. Мы съедим на сто!

Вика фыркнула, но примеру последовала. Мы отнесли тарелки к столику, я сходил за напитками. Вике принес чай, себе — черный кофе. Следует взбодриться — последствия вчерашнего загула в самолете давали о себе знать. За столом Вика пыталась соорудить из булочки бутерброд. Я отобрал, разрезал булку по высоте, намазал половинки маслом и навалил на одну сыра, на вторую — ветчины.

— Ешь! — придвинул любимой.

— В меня столько не влезет, — усомнилась она.

— Еще как! — успокоил я.

Влезло. Из ресторана мы выбрались сытые и довольные. Поднялись к себе, разобрали чемоданы, переоделись и отправились гулять. У портье я спросил адрес ближайшего банка — тот помялся, но назвал. Наверняка хотел, чтоб менял доллары у них. А вот счас! Знаем ваши курсы.

Во Франкфурте стояла весна. Пригревало солнце, дул легкий ветер. Вот такой у них февраль. Хорошо, что не взял шапку. А вот Вика парилась. Я предложил ей вернуться в отель и переодеться.

— Потерплю, — замотала она головой. — Ничего страшного.

Наши меховые наряды вызывали удивленные взгляды прохожих, женщины смотрели на супругу с завистью. Ну так, норковая шубка. В Германии это очень дорого. В газетном киоске я купил карту Франкфурта и нашел нужный адрес. Банк находился рядом. Там я поменял 300 долларов. Вышло около 480 марок — это вам не в аэропорту… У меня осталась еще тысяча долларов с небольшим. М-да, деньги утекают. Нужно срочно искать заработок.

Я нашел на карте ближайший универсальный магазин и предложил супруге посетить. Предложение было с благодарностью принято. Советскому человеку побывать за границей и не зайти в магазин — нонсенс. Посещение затянулось на пару часов. Вика рассматривала, щупала, примеряла. В результате купила кое-что из белья и парфюм, облегчив мой бумажник на пятьдесят марок.

— У нас пока мало денег, — объяснила. — Вот заработаем, тогда.

Золото у меня, а не жена! Другая стала бы капризничать, требовать наряды. И плевать ей, что считаешь каждый пфенниг.

На обратном пути мы заглянули в небольшое кафе, где недорого и вкусно пообедали. В номере разобрали покупки и завалились в кровать отдыхать.

— Только сейчас поверила, что мы за границей, — сказала супруга, пристроив голову на моем плече. — Другая архитектура, все вокруг говорят по-немецки. Хорошо, что язык знаешь. Я бы потерялась.

— Не так уж хорошо говорю — практики не было, — вздохнул я. — Читаю и пишу куда лучше.

— Освоишь, — ободрила жена. — Ты у меня умный — видишь далеко вперед. Аргентинские паспорта раздобыл, доллары достал, через границу нас протащил. Даже думать не могла, что такое можно.

— То ли еще будет! — усмехнулся я. — Мы еще заставим мир вздрогнуть.

— Я люблю тебя! — она чмокнула меня в щеку. — Очень, очень…

Мы не заметили, как уснули. Долгий перелет, да еще нагулялись. Разбудил меня телефонный звонок. Я сорвался с постели и схватил трубку. Это был портье.

— Вы просили сообщить о прибытии советской делегации, — сказал по-немецки. — Она здесь.

Ну да, просил, даже пару марок дал. Здесь ничего не делают бесплатно.

— В каком номере герр Воронов? — уточнил я.

— Сорок семь.

— Данке, — поблагодарил я и положил трубку.

— Что там? — сонно вымолвила Вика, оторвав голову от подушки. — Кто звонил?

— Портье. Наши прибыли.

— Ты пойдешь к ним?

— Загляну к Владимиру Сергеевичу. Нужно объясниться.

— Мне с тобой?

— Отдыхай. Мужской разговор.

— Что собираешься сказать?

— Правду. Кроме аргентинских паспортов. Ты о них тоже молчи. Мы просто прилетели днем раньше.

— Хорошо, — кивнула она. — Расскажешь, как вернешься.

Номер «47» был этажом ниже. Я спустился и постучал.

— Да! — раздалось из-за двери.

Я нажал на ручку и вошел. Воронов стоял с рубашкой в руках — разбирал чемодан. Опознав меня, едва не уронил ее на пол.

— Михаил Иванович!!!

— Здравствуйте, Владимир Сергеевич! — сказал я. — Прилетели?

— Да, — он бросил рубашку на кровать. — Вы откуда здесь? На вокзале в Минске нам сказали: передумал ехать. Я не знал, как поступить. Отменять поездку или нет? Опозоримся ведь без вас.

— Извините, — повинился я. — Была веская причина. Разрешите объяснить?

— Надо Терещенко позвать, — предложил министр. — Он больше всех переживал.

Семен Яковлевич жил в соседнем номере, прибежал тут же. Обнялись. Минутой спустя, примостившись на кровати, я рассказывал про наш анабазис^[10]. Слушали с хмурыми лицами.

— Ну, и что дальше? — спросил Воронов, когда я смолк. — Как понимаю, возвращаться в СССР вы не собираетесь?

— Сейчас — нет, — подтвердил я. — Как-то нет желания пребывать в застенках КГБ.

— Вот же, сволочи! — саданул кулаком по столу Терещенко. — И сюда влезли. Засвербело им! И вот кто теперь будет исцелять деток? Мразь кагэбэшная!

— Успокойтесь, Семен Яковлевич! — поспешил министр. — Не кричите так громко. Через дверь куратора поселили. Не хватало неприятностей по возвращении. Что вы собираетесь делать, Михаил Иванович? — посмотрел на меня.

— Отработаю предложенную немцами программу. Мы ведь для того сюда летели? А куратору скажу, что прилетел с женой днем раньше. Захотелось посмотреть на Франкфурт, побродить по городу. Он, кстати, мной интересовался?

— Удивительно, но нет, — ответил Воронов. — Когда раздавал билеты в аэропорту, ваших там не было.

— Значит, знал, — хмыкнул я. — Вот и подтверждение. Не собирались меня из страны выпускать.

— Как вам удалось улететь? — заинтересовался министр.

— Мы их опередили.

— Ясно, — кивнул Воронов. — Хорошо, программу отработаем, ну а дальше?

— Вы вернетесь в СССР, мы с женой останемся.

Министр сморщился.

— Никаких антисоветских заявлений, просьб о политическом убежище не последует, — успокоил я. — Мы останемся в Германии по просьбе немецкой стороны.

— А она будет? — усомнился Воронов.

— В одну клинику уже пригласили, — улыбнулся я. — Прямо в самолете. Немцу язву залечил, чтобы самолет не возвращали в Москву. Рядом случился профессор из клиники в Берлине. Дальше объяснять?

— Договорились! — сказал министр и глянул на часы. — Через час ужин в ресторане. Будет принимающая сторона — вроде, управляющий клиникой. Приходите с Викторией Петровной.

Мы пришли. Члены делегации толпились у накрытого стола. Не садились — ждали хозяев. Воронов познакомил нас с переводчиком Сергеем, которого так и тянуло звать Сережей и куратором с говорящей фамилией Слизень. Имя-отчество у кагэбиста было пафосным — Вилор Кимович^[11]. На нас с Викой он вытаращился, как на восставших из ада.

— Михаил Иванович и Виктория Петровна прилетели днем раньше, — объяснил министр. — Захотели Германию посмотреть.

Кагэбист сглотнул и вытащил из кармана пачку сигарет.

— За столом попрошу не курить, — цыкнул я. — У меня жена беременная.

Слизень наградил нас злобным взглядом и вышел. Почти тут же явилась принимающая сторона: управляющий клиникой Шредер и профессор Вольф. Познакомились, расселись и приступили к ужину. Нам подали запеченную рульку, гороховый суп с ветчиной, колбасную нарезку. Пиво, шнапс, вино по желанию гостей. Немцы налегли на пиво, мы отведали шнапса, Вика и Сережа попросили вина. Глотнув немецкого самогона, Воронов сморщился и поставил на стол извлеченную из портфеля «Столичную». Немцы оживились и придвинули свои рюмки ближе. Знакомая история.

Атмосфера за столом быстро потеплела. Завязалась беседа специалистов. Медики всегда поймут друг друга. Воротившийся с перекура кагэбист в разговор не вмешивался — мрачно пил и ел. Воронов согласовал со Шредером повестку завтрашнего дня, уточнив ряд деталей. До обеда — доклады министра и Терещенко, после — показательные выступления фигуристов. Пардон, целителя.

— Сколько детей вы готовы исцелить, герр Мурашко? — обратился ко мне Шредер.

— Сколько есть? — поинтересовался я.

— Мы приготовили десять пациентов с разной стадией ДЦП, — подключился Вольф. — Их родители дали согласие на участие в эксперименте.

— Среди пациентов есть больные олигофренией?

— Нет, — покачал головой профессор. — Мы наслышаны, что с такими вы не работаете.

— Значит, всех и исцелю.

Немцы вытаращились на меня.

— И еще, — подбросил я хворосту в огонь. — У вас есть слепые дети?

— Вы и слепоту лечите? — изумился Вольф.

— Если сохранилось хоть немного зрения. Два-три процента.

Профессор переглянулся с управляющим.

— Поищем, — кивнул Шредер. — Сколько будет — не скажу, предстоит согласовать с родителями, но найдем.

На том и порешили. Управляющий раздал членам делегации конверты с командировочными. В номере мы с Викой посчитали — 150 марок на нос. Небогато, но хоть что-то.

— Завтра у нас напряженный день, — объявил на прощание Шредер. — А вот следующий в вашем распоряжении. Можете осмотреть город, посетить магазины, приобрести сувениры для родных. Или побывать, скажем, в варьете, посмотреть стриптиз, — улыбнулся он, показав вставные зубы.

— Никакого стриптиза, товарищи! — поспешил куратор, едва немцы удались. — Мы же советские люди.

Я едва не расхохотался. В прошлой жизни слышал историю. Группа советских туристов посетила Будапешт. Среди них, естественно, был куратор. Строго наблюдал, чтоб никто из группы не позволил себе лишнего, обличал загнивающий Запад и подпавших под его влияние венгров. На прощание хозяева отвели советских туристов в варьете. Полуголые девочки танцевали канкан. Помешать им куратор не мог, потому мрачно пил. Алкоголь снес ему тормоза. Подбежав к сцене, куратор принялся целовать девочкам ноги и хватать их за всякие места. Еле оттащили. Всю обратную дорогу в СССР ревнитель морали просидел, не поднимая головы…

* * *

Медицинская конференция — это скучно. Калька с партийных собраний в СССР. За столом на сцене — члены советской делегации, представители принимающей стороны, в зале — персонал клиники. Ее лучшие врачи, как сказали нам. Поначалу немцы смотрели на нас с любопытством, но потом заскучали. Было отчего. Воронов вспомнил, что он министр, и посвятил свой доклад успехам советской медицины. Цифры, факты, проценты. Где столько наковырял? На фига это немцам? Эстафету перенял Терещенко. Рассказал о своей клинике, замечательном персонале, который, не жалея сил… Пациенты все, как мухи, выздоравливают. Об отделении для детей с ДЦП только упомянул. Дескать, есть такое, и добилось выдающихся успехов. А каких именно, расскажет заведующая отделением.

Вика вышла к трибуне третьей.

— Только не вздумай про космические корабли, которые бороздят просторы Большого театра, — шепнул я. — Не уподобляйся своим начальникам, не то все уснут. Только цифры и факты.

Любимая не подвела. Сообщив дату создания отделения и численность персонала, назвала количество излеченных детей.

— У меня все, — завершила доклад.

— Извините, фрау! — вскочил в зале какой-то растрепанный тип. — Я профессор Хофман. Правильно ли я расслышал число? Три тысячи семьсот сорок восемь исцеленных детей?

— Именно так, герр Хофман, — подтвердила Вика, выслушав перевод от Сережи.

— И все это за семь месяцев с небольшим? Силою четырех врачей и шести медсестер?

— С нами еще работает целитель, — улыбнулась любимая. — Ему и принадлежит главная заслуга. Я не включила его в число персонала, поскольку Михаил не состоит в штате клиники. Трудится как привлеченный специалист.

— Извините, фрау, но не верю! — заявил встрепанный. — Этого не может быть!

Он победным взором оглядел зал.

— Не спешите с выводами, герр Хофман, — встал я. — Во второй половине дня у вас будет возможность убедиться в правоте слов заведующей отделением. А теперь, дамен унд херрен, отпустите нас на обед. Есть очень хочется.

Я скорчил умильную рожу. Немцы засмеялись и зааплодировали. На обед нас отвезли в ресторан в центре города.

— Заказывайте, что хотите, — предложил сопровождавший нас Шредер. — Все оплатит клиника. Я же вас покидаю. Извините, дела.

Он мотнул головой и удалился. Мы расселись за свободным столиком. Воронов, Терещенко, я, Вика и переводчик Сережа. Куратора с нами в клинике не было — исчез куда-то после завтрака. Вот и хорошо — противно видеть эту кислую рожу. К нам подошел официант — парень лет двадцати с небольшим.

— Здравствуйте, товарищи, — произнес на ломаном русском. — Меня зовут Марко, я югослав и немножко говорю по-русски. Что будете заказывать?

— Какой-нибудь нормальной еды, — попросил я. — Никаких немецких специалитетов, вроде запеченной рульки или горохового супа.

— Понял, — улыбнулся он. — Есть вкусные сосиски с капустой. Натуральные, из свежего фарша. Крем-суп, ржаной хлеб, десерт выберете позже.

— Тащите! — велел я, рассмотрев одобрение в глазах членов делегации.

— Напитки?

— Для начала всем по кружке пива. Далее посмотрим.

Марко кивнул и умчался. Очень скоро вернулся с пивом. И вот тут все случилось. Мы едва омочили губы в пенном напитке, как приперся Слизень. И откуда принесло? Куратор быстро вошел в зал, покрутил головой, разглядел нас и подлетел к столу.

— Товарищ Мурашко! — почему-то обратился ко мне. — Я звонил в посольство. Сообщили, что вы с женой не покидали СССР.

— Но мы здесь, — улыбнулся я.

— Вы выехали нелегально.

— То есть как? — хмыкнул я. — Через колючую проволоку на границе перелезли? Не гоните пургу, Вилор Кимович. Лучше выпейте пива — здесь оно отменное.

— Покажите свой паспорт! — протянул он руку.

— На каком основании? — поинтересовался я. — Кто вы такой, чтоб его требовать? Вот сидит руководитель делегации, — я указал на Воронова. — Между прочим, министр и доктор медицинских наук. Если он попросит меня показать паспорт, я, возможно, соглашусь. Вы же для меня — никто.

— Не забывайтесь! — взвизгнул Слизень. — Вы прекрасно знаете, кого я представляю. Паспорт!

— А вот этого не хотел? — я сунул ему в нос кукиш. — Пошел на хрен, шестерка кагэбэшная! Не порти людям аппетит.

— Вы… Ты пожалеешь! — выплюнул он, повернулся и выбежал из зала.

— Суп! — раздалось сбоку.

Я повернул голову. Марко стоял с подносом, уставленным тарелками. Наверняка, все слышал.

— Раздавай! — кивнул я. Югослав расставил тарелки, подмигнул мне и скрылся.

— Приятного аппетита, товарищи! — пожелал я.

Обед прошел в полном молчании — Слизень все же испортил людям настроение. Когда все встали, я попытался дать Марко на чай.

— Не! — покачал он головой. — Все оплачено.

— Даже чаевые?

— Да, — кивнул. — А еще лепо было поглядать, ако вы гнали того педера^[12].

Микроавтобус отвез нас в клинику. К показательному выступлению целителя немцы подошли скрупулезно. Перед сценой конференц-зала стояли десять инвалидных колясок с детьми и подростками. Проходя мимо, я привычно просканировал их. Есть пара тяжелых, но с олигофренией не наблюдается. Справимся. Людей в зале заметно прибавилось, что не удивительно.

— Вы готовы, герр Мурашко? — спросил Шредер.

— Да, — кивнул я. — Пусть коляски развернут лицом к залу. Объявите пациентам, что они будут чувствовать холод в затылке. Чтобы не пугались. Это нормально.

Управляющий отдал распоряжение. Подбежавшие служители развернули коляски, и я начал. Рука на затылок пациента… В этом нет нужды, но зачем немцам знать? Жара больше нет, следующий… Я работал привычно, переходя от коляски к коляске. Детки вели себя смирно — ну, так немчики. Наши иногда начинают дергаться и спрашивать. Возле двух тяжелых задержался подольше: загасил сначала жар в коре головного мозга, после в позвоночном столбе.

— У меня все, — объявил, закончив с последним пациентом.

— То есть как? — вскочил в зале тот же встрепанный. Как его? Хофман? — Неужели дети здоровы? И часа не прошло!

— Можете проверить, — улыбнулся я. — Нервные связи восстановлены, рефлексы в норме. Ходить им пока трудно: мышц почти нет, да и связки не готовы к нагрузкам. Понадобится реабилитация. Проведите ее правильно, и через год дети будут бегать.

— Не верю! — замотал головой профессор.

Я пожал плечами и подошел к ближней коляске. В ней сидел мальчик лет двенадцати.

— Как тебя зовут? — спросил.

— Курт, — ответил он.

— Ты ходишь, Курт?

— Только с мамой, — покрутил он головой. — Она меня держит. Одному не получается.

Значит, мышцы есть, да и связки выдержат.

— А теперь сможешь сам. Встань!

Я протянул ему руки и помог выбраться из коляски.

— Иди! — сказал, отпустив его.

Он сделал осторожный шажок. Покачнулся — и второй. А затем — сразу несколько по направлению к залу. Чуть вихляя, подволакивая ноги, он шел — и довольно уверенно.

— Мама! — восторженно закричал Курт, остановившись и высматривая кого-то среди публики. — Посмотри! Я могу ходить сам!

Из зала к нему метнулась женщина. Подскочив, обняла и залилась слезами. Эта сцена будто взорвала собрание. Все вскочили с мест и загалдели. К пациентам побежали родители и врачи. Если первые пытались достать детей из колясок, то вторые им препятствовали, что-то объясняя. Воцарился бедлам. Шредер попытался звонить в колокольчик, но его не слышали. Мне это быстро надоело, и я вскочил на сцену.

— Тихо! — рявкнул изо всех сил.

В зале замолчали и уставились на меня.

— Дорогие родители пациентов, — я приложил руку к груди. — Не пытайтесь заставлять детей ходить. Они к этому еще не готовы. Пусть их обследуют доктора клиники и назначат курс реабилитации. Выполняйте указания врачей, и увидите результат. Он будет скоро. Данке.

— Благодарю, герр Мурашко, — подключился управляющий. — Надеюсь, все слышали нашего гостя? Попрошу увезти пациентов.

Указание выполнили, и в зале на короткое время установилась тишина.

— Дамен унд херрен! — обратился к присутствующим Шредер. — Герр Мурашко предложил нам показать еще один аспект своего дарования. Речь идет о слепоте.

По залу будто пробежал ветерок.

— Наш гость, — продолжил управляющий, — пообещал исцелить детей, у которых сохранилось хотя бы несколько процентов зрения. Мы нашли таких пациентов. Попрошу их ввести.

Отворилась задняя дверь, и в зал вкатили три коляски. Спрашивается, на фига? Можно ведь и за руку. Любят здесь эти агрегаты. Следом за пациентами ввалилось несколько человек с фотоаппаратами и вспышками.

— Это кто? — спросил я Шредера, указав на группу.

— Репортеры, — объяснил он. — Услыхали, что какой-то русский будет творить чудеса, и пожелали присутствовать. А что делать, герр Мурашко? Германия — свободная страна, я не в силах запретить.

Ой, темнит немец! А, с другой стороны, почему бы и нет?

— Попрошу репортеров с фотоаппаратами подойти к сцене, — объявил я.

Подчинились.

— После того, как исцелю детей, не бейте их вспышками в лица, — попросил я. — Можно обжечь ярким светом сетчатку глаз ребенка. Договорились?

Репортеры закивали. Надо же, какие послушные!

— Вас можно снимать? — спросил один, с седыми волосами.

— Сколько угодно. С детьми будьте осторожны.

Я спрыгнул со сцены и подошел к коляскам. Деткам завязали глаза — это хорошо. Заранее попросил. Что имеем? Два мальчика и одна девочка в возрасте от семи до четырнадцати лет. Нормально. Просканировал — атрофия зрительного нерва у всех. Причины разные, но работать будем.

Я положил руку на глазницу девочки.

— Будет немножко покалывать, но ты терпи, — попросил.

— Гут, — ответила она тихо.

Начали. Работал я не так быстро, как с пациентами с ДЦП — ну, так опыт совсем небольшой. Повозился. Да еще фотографы крутились вокруг, слепя вспышками. Но справился.

— Все, — сказал, обернувшись к залу. — Попрошу задернуть шторы — яркий свет детям сейчас противопоказан. Репортеров прошу снять вспышки с фотоаппаратов.

Удивительно, но все подчинились без звука. Немцы… Я по очереди стащил повязки с глаз детей. Они встали и закрутили головами. Люди в зале начали подниматься с мест.

— Как тебя зовут? — спросил я стоявшую рядом девочку.

— Лотта, — отозвалась она.

— Видишь того дядю? — я указал на надоевшего Хофмана.

— Да, — кивнула она. — У него волосы встрепанные. Ходить непричесанным неприлично, — добавила важно.

Зал взорвался хохотом. Хофман смутился. Воспользовавшись моментом, к детям подбежали родители. Пациенты стали им что-то говорить, тыча во все стороны пальчиками. Матери вытирали слезы. Ко мне подошел седовласый репортер.

— Герр Мурашко, — попросил. — Мы могли бы снять вас вместе с исцеленными детьми?

— Если только без вспышек, — напомнил я.

— Выйдем из здания, — предложил репортер. — Там света достаточно.

Так и поступили. Принять участие в фотосессии захотели многие. Репортеры привычно выстраивали сцены. Руководство клиники и советская делегация застыли на ступеньках перед входом в клинику. Вот Шредер пожимает руку русскому целителю. Персонал клиники окружил гостей из СССР, и они оживленно беседуют. Исцеленные дети с экстрасенсом из Советского Союза. Семилетняя Лотта у меня на руках, мальчики прижались с боков. Благодарные немецкие матери обнимают целителя…

Провозились почти до ужина. В этот раз Шредер отвез нас в шикарный ресторан в центре Франкфурта. Кроме него, принимающую сторону представляли уже знакомый нам Вольф и… Хофман.

— Наш ведущий специалист в области неврологии, — отрекомендовал его управляющий.

— Рад познакомиться, профессор, — сказал я, пожимая руку встрепанного. Он, к слову, так и не причесался.

— Можете обращаться ко мне запросто, — ответил Хофман. — Считайте, коллеги. Я обследовал исцеленных вами детей. Вы правы: рефлексы восстановились у всех. Пациентов ждет реабилитация, но это не вызывает опасений за их будущее. Как вы это делаете, герр Мурашко?

— Сам не знаю, — пожал плечами. — Господь Бог наградил меня даром, я его использую.

— Вы верите в Бога? — удивился он. — Будучи коммунистом?

— Я не состою и никогда не состоял в коммунистической партии. И не собираюсь в нее вступать.

— Господа! — прервал нашу беседу Шредер. — Прошу всех за стол.

Ужин прошел, что называется, в теплой и дружеской обстановке. Звучали тосты за советско-немецкую дружбу, были шутки и много смеха. Хофмана подкалывали за его вечно встрепанный вид, профессор смеялся вместе со всеми. Было видно, что к шуткам насчет своей внешности привык. Владимир Сергеевич поблагодарил немцев за теплый прием и пригласил в Минск. Те обещали подумать. Я веселился вместе со всеми и ждал. Не зря. Улучив момент, Шредер отвел меня в сторону.

— Как смотрите на то, чтобы поработать в нашей клинике? — задал ожидаемый вопрос.

— А разрешат? У меня нет медицинского диплома.

— Это не ваша забота, — улыбнулся он. — Формальности беру на себя. Как и разрешение для вас с супругой проживать в Германии.

— Данке, — кивнул я. — Осталось уточнить вопрос с оплатой.

— Десять тысяч марок в месяц! — победно объявил он. — Как профессору и доктору наук.

— Не пойдет, герр Шредер, — покачал я головой.

— Почему? — изумился он.

— Небольшой урок арифметики. Я в состоянии исцелить за день не менее двадцати детей. Предположим, работаю двадцать дней в месяц. Итого — четыреста пациентов. Делим десять тысяч на четыреста, получаем двадцать пять марок. Двадцать пять марок за исцеление от неизлечимой болезни! Извините, но я не работаю за миску супа.

— Сколько вы хотите? — буркнул он.

— В СССР мне платят пятьсот рублей за пациента. По курсу Государственного банка СССР это тысяча двести пятьдесят марок. А теперь ответьте: почему немец должен платить мне в пятьдесят раз меньше? И какой смысл мне соглашаться на такие условия?

Он закашлялся.

— Вы хотите получать больше звезд Бундеслиги, — произнес с осуждением.

— Ну, так в чем вопрос? — лучезарно улыбнулся я. — Пригласите футболистов исцелять детей. Вместе порадуемся. Извините, но пора за стол. Коллеги заждались.

— Погодите, герр Мурашко! — ухватил он меня за рукав. — Я подумаю над вашими условиями. Кое-что придется согласовать. Вы ведь не уезжаете завтра?

— Нет, — успокоил я. — Но через день планировал отправиться в Берлин. У меня приглашение из клиники «Шарите».

— Эти осси^[13] не заплатят больше, — замахал он руками. — У них нет денег. Не спешите уезжать, герр Мурашко — мы договоримся.

— Буду ждать, — кивнул я.

— Получили от немцев предложение? — спросил Воронов, когда мы вернулись за стол.

— Да, — ответил я. — Все, как обещал. Они берут на себя формальности по нашему пребыванию здесь. Осталось уточнить вопрос оплаты, но, думаю, договоримся. Все будет тихо.

— Хорошо бы так! — вздохнул он.

— Не волнуйтесь, Владимир Сергеевич! — улыбнулся я.

Рано радовался…

Примечания

9

В 1991 году доллар стоил 1,66 немецкой марки.

10

Анабазис — современное значение — длительный поход воинских частей по недружественной территории. ГГ использует этот термин в ироническом смысле.

11

ВИЛОР — Владимир Ильич Ленин — организатор революции. КИМ — Коммунистический интернационал молодежи. Нередкие в то время «революционные» имена.

12

Педер — нехороший человек по-сербски.

13

Осси — популярное в Германии название восточных немцев из бывшей ГДР.