Мальчик с котомкой. Избранное

Анатолий Ехалов

В книгу вошли повести и рассказы, раскрывающие мир русской деревни в разные периоды двадцатого века, а так же века нынешнего. Открыв книгу, трудно оторваться от нее до последней страницы. В этой книге – сама жизнь и правда о нашей многострадальной северной деревне и ее удивительных людях с загадочным русским характером…

Глава 11. В лесах

— Колька, хватит дрыхнуть! — Лешка тряс за плечо своего братишку, спавшего на печи. — Вишь, сколько снегу намело. И солнышко светит — Айда, кататься с гор.

— Сначала за стол, Самовар вскипел. — Остановила их мать. — Я сейчас пироги доставать стану. Они хоть и ржаные, а все же пироги. Да позовите дядьку Катырю завтракать. Тошно, поди, ему одному.

За Катырей не нужно было бежать. Его квартирка начиналась сразу за житьевской печкой. Можно было через переборку заглянуть в жилище катырино.

А можно было попросту спрыгнуть в его комнатку.

Григорий Александрович — мастер на все руки. Человек добрый, старательный.

В Сосновом летами работает на запани, лес принимает да в плоты сбивает. Зимой ледяную дорогу содержит в порядке. Это он сработал Лешке и Кольке лыжи, которые хоть на охоту, хоть с гор кататься годятся. Легкие, прочные, широкие.

Не успела Платонида распоряжение дать, как Колька заборку перемахнул и уже у Катыри гармошку терзает.

— Нет, Платонида Ивановна, не приду чаевничать. — Отвечает Григорий. — Надо ледянку ехать чистить. Занесло. Уж вечером, ежели, почаевничаем,

…Сосновские мужики уходили на фронт лесной дорогой. Это был дремучий сосновый лес. Сосны лет под двести-триста: в два обхвата. Вершины небо подпирали.

Этот лес до пятидесятых нависал над речкой Дороманкой.

Белых грибов в нем росло — неоглядные плантации. Брусники, черники в нем — никогда не выбрать…

И этот лес кормил наш поселок и давал каждому работу, и давал стране древесину.

Мастер леса — человек в поселке уважаемый. Прежде, чем нарезать участок, мастер определял, как выгоднее подвести древесину к реке. Возили всё на лошадях.

Летом возили на специальных тележках, у них были маленькие колеса, похожие на ролики. А зимой было проще, лес везли просеками по ледяным дорогам. Эта ледянка, прямая, как стрела. Ночью ее подметали голиками. А если заносило снегом, то откапывали лопатами специальные рабочие. И еще ее все время поливали водой.

И так здорово было выйти зимой на ледянку. Красота невероятная. Над тобой кроны могучих сосен в снеговых шапках, на сугробах следы зверей, в ветвях птицы посвистывают…

Днем на ледянке движение, как на Невском проспекте. Идут лошади тяжеловозы. Некоторые везли сразу по 14 кубометров леса. Тут уж возница решал, сколько его лошадь может взять леса. В выходные ледянка пустовала, и на ней можно было кататься, хоть на коньках. Вот на эту ледянку и собирался дядька Грища Катыря.

Лешка и Колька, напившись чаю с пирогами, встали на лыжи и отправились обзирать владения, Реку, сосновые боры по обе стороны реки, монастырские огороды, заснеженные и безмолвные.

Еще немного и река упиралась в запань, устроенную в большой реке. Запань отделала бревенчатыми бонами несколько сот метров побережья. И в этом пространстве, куда по весне загоняли сплавленный лес, формировали плоты или ерши, которые таскали по рекам специальные буксиры.

Сейчас запань замерла, покрылась снегом, и только следы выдавали присутствие здесь человека.

Лешка поднял голову, на высоком речном берегу стоял домик Егора Лахова, смотрителя запани. Из трубы валил дымок.

Вот на крыльцо домика вышел хромоногий человек, пригляделся:

— Лешка? — Спросил человек — Ты, что ли будешь?

— Это мы с Колькой! Катаемся, — отвечал Лешка.

— Ну, коли так, вытряси там на Дороманке вершу да принеси рыбу. Мешок я тебе сейчас сброшу. А то у меня сегодня нога к непогоде разболелась.

Человек скрылся в домике и через минуту появился вновь со свернутым в рулончик мещком.

— Пешню найдешь там рядом. А мы пока со старухой буржуйку растопим.

— Кто это, — спросил Колька?

— Батькин друг, дядя Жора Лахов. Батька с ним рыбачил прежде часто.

Ребята подняли из заезка вершу. В ней было несколько востроносых стерлядок да две щуки, разевающие пасти, похожие на чемодан, а еще окуньки и сорожки..

Лешка окидал в мешок рыбу, они оставили свои великолепные лыжи под берегом, и полезли по тропке в кручу к домику.

У Лаховых было тепло и даже жарко. Гудела буржуйка, через все комнату тянулась раскрасневшаяся труба, волнами распространяя жар по избушке.

— Вот мы сейчас обедать станем. Давайте-ка щуки изжарим. Стерлядь снесете домой. — Говорил без остановки дядя Коля. — Стерляди нынче мало. Потому, как лесу в запани нет. Некому в лесу сосняк валить да сплавлять. Много ли бабы да девки навалят. Тут сила мужицкая нужна.

Веришь ли, этой стерляди под плотами набивалось столько, что плоты шевелились. Это она на бревнах собирает рачков. Эти рачки у нее любимый корм. И чем больше его, тем стерляди больше. Было до войны я эту стерлядь поросенку кормил. А нынче уж и поросенка нет. Нечем кормить.

— Вот батьке вашему на фронт рыбешки бы вяленой дибо мороженой послать, вот они бы порадовались, так не дойдет… — Сменил Лахов тему. — Скажите, пишет хоть чего? Скоро ли война эта проклятая кончится?

— Батька мне с фронта леску послал и крючков немецких, — сказал Лешка.

— Эва, как! Это, значит, они в разведку ходили по немецким окопам щарили. Батька у тебя отчаянный. Да все братья Житьевы — не промах.

— Про их артиллерийский расчет и в газетах пишут, мол, братья Житьевы все. Батька вырезку присылал. Пишут, что стреляют метко.

Жена Лахова разделала щуку и уже жарила на сковородке. Сам Лахов принес с коридора кусок соленого сала с розовыми прожилками, нарезал ломтями хлеб.

— Последнее, — сказал с он сожалением. — Надо как-то выживать.

У Лешки с Колькой, давно не видевших такого богатства, ноздри раздулись, и рот забило слюной.

— Садитесь, чем Бог послал, а остальную рыбу отнесите домой, пусть Платонида Ивановна пирогов печет.

— Она и сегодня пекла рыбники. С таком.

— Это как?

— Говорит, садитесь, ребята за рыбники. А сама тесто посолит луку положит, загнет и в печь. Мы спрашиваем: «Мамка, а рыба-то где?» А рыба, ребята, настяла и убежала… Лешка с Колькой принялись уписывать угощение за обе щеки.

— Не знаю, как это она с этакой оравой справляется. Ведь это надо каждый день накормить, напоить, одеть, обуть. — Лахов вздохнул тяжко.

Когда уходили, дядька Жора сказал Лешке.

— Ты следующий раз батькин адрес принеси. Номер полевой почты. Письмецо напишу, порадую. Хорошие, скажу, у тебя ребята растут.

Платонида Ивановна работала конюхом. С одной стороны дороги, сбегающнй к реке, была конюшня, а с другой — домик, в котором Житьевы жили в войну. С Житьева крылечка было до конюшни десять метров.

Платонида была очень жалостливой к скотине. Если кобыла жеребится, ей жалко кобылу на морозе держать. Так она заводила ее прямо в избу. Вправо у них дверь была, где жили Житьевы слева стояло точило, огромное колесо — топоры точили. Вот туда она и заводила кобылу. Мама сена ей постелет, жеребеночек родится, обсохнет, начинает по дому бродить. И к детям забредет в комнату. Дети проснутся утром, а им в лицо дышит новорожденный жеребенок.

А оклемаются от родов чуть-чуть, Платонида их на конюшню ведет.

…Лешка просыпался чуть свет и бежал на конюшню. Любил коней. Они знали его и всегда встречали радостным ржанием.

— Как жизнь, скоромные герои лесозаготовок? — Спрашивал Лешка, и лошади отвечали ему.

Лешке казалось, что он понимает лошадиный язык. А когда приходил я в лес, то, казалось, понимает птичий язык.

— Витьку видел? — Спрашивали его любопытные синицы.

— Сдался вам этот Витька, — отвечал Лешка. — Крошки-то хлебные у меня. Налетай!

А за стенкой у них жил плотник, печник, пчеловод Григорий Катыря. Лешка многому от него научился полезному. Это был замечательный, добрейший одинокий человек.

У него был один глаз, поэтому на войну его не брали. У него была гармошка, в которую он иград, кто ни попросит.

Житьевы жили с Катырей, как одна семья. Он уйдет на работу, дети к нему пробираются, чтобы потерзать гармошку. И как разведут меха, из нее сыплются монеты.

Это он, чтобы ребятишки не баловались с гармошкой, закладки делал. Нет монет, значит, надо меры принимать. Жалко гармошки, истреплют.

Или Муранов к нему придет. Двери-то в поселке и моды не было закрывать. Алексей Иванович тоже любитель на гармошке поиграть. Берет эту «мамку», Катыря звал гармошку «мамкой». Как разведет ее — посыпались деньги. Муранов захохочет:

«Хитер! Заметил, чтобы мы не играли».

А потом Григорий Александрович купил баян. Эту «мамку» — гармошку продал и стал учиться на баяне. А таланта музыкального нет никакого, у него ни слуха, ни чувства ритма. А все-равно играл. И девкам, и парням в клубе. А тем даром, какая игра. Лишь бы потискаться.

Вечерами все — в клуб. И мелюзга и подростки. Катыря играет, девки с парнями обжимаются. Кто в сенях, кто в коридоре, кто в клубе дроби бьет…

А за печкой идет неустанная борьба. Мальчишки между собой сражаются. Чего еще делать мальчишкам, пока не подросли? Бороться…

И вот пластаются они часами. Обессилеют, а русская печь огромная. Повалятся на печь, да и переночуют.

Интересно было в клубе.