Колокола весны

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Роман «Колокола весны, или Герой из книги рекордов Гиннесса» посвящён горькой судьбе талантливого деревенского парня. Этот роман «Литературная газета» от 26 июля 2017 года назвала «гимном русскому характеру».

3

Воскресенье. Предвечерье.

Ярая, ликующая жара не всё ли село согнала на воду. По закраинке Синих Двориков блёстко простёгивала всю лощину речушка Дéвица. Не шире девичьей ладошки. Не глубже пальца. Воробьи вброд переходили. И вот пруд! Всамделишний. Утонуть можно! Вот это — утонуть можно! — было самой высокой похвалой пруду, так что даже весть о первом утопленнике прошила вчера село не столько горем, сколько шальным изумлением, пожалуй, ещё и оттого, что утопленник был не из здешних, а проезжий.

Надо же! Эвона какой прудище сочинили — утоп живой человек! — сокрушались в Двориках и в прижавшейся к ним Гусёвке. Спьяну полез целую версту вплавь одолеть. Судорога посреди пруда прищемила и утопила.

Не одно лето всем миром ладили через лощину запруду. И старый и малый потел на воскресниках. Только Валерка с Гордеем и разу не высунулись. И когда их звали, друзьяки надвое усмехались, чистосердечно уверяли, что никак не могут.

Одному, Валерке, оказывается, срочно надо лететь на велосипеде то куда-то за какой-то землёй для музея, то в Воронеж — до Воронежа шесть десятков километров — за свежей, именно за воронежской колбасой для кошек, поскольку, видите, местная колбаса плоха и у кошек от той колбасы изжога и контрреволюционное волнение в животе. Но, случалось, и от воронежской докторской отпрядывали кошки, хотя поначалу, в тридцатых, докторская предназначалась исключительно для «больных, имеющих подорванное здоровье в результате гражданской войны и царского деспотизма».

Пускай с царизмом давно покончено, так деспотизма разве поубавилось?

И за этой докторской Валерка скакал по выходным в сам Воронеж.

Гордей же считал, что воскресенье на то в численнике и дано красным, чтоб отдыхать, и всякий раз он наискивал мешок причин не ходить на воскресник.

Без них построили дамбу.

Без них обиходили пруд. Обтыкали голыми ивовыми прутиками. Принялись прутики. Пустили из себя лист. И зажили вкруг пруда молодые деревца. Веселят глаз нарядными зелёными шапчонками.

С двух сторон пруд чёрно окаймлял раскисший от жары асфальт дорог. Одна дорога лилась к Курску. Другая отбегала от неё под прямым углом на Синие Дворики.

На плотине народ не задерживался.

Всё тёк дальше, на противоположный берег, что был покрыт жухлой игольчато-колкой травой и косо взбегал к молодой золотистой стерне сжатого поля.

Берег — народу там набилось тесно — был настолько крут, что лежать на нём невозможно. Люди съезжали со своих подстилок и большинство предпочитало загорать стоя.

Однако утомительно торчать вдолгую столбиками на крутизне, отчего, завидев свежее лицо, всё устремляло к нему взоры.

Валерку и Гордея облепили знакомые парни, подростки. С шумом здоровались за руку и с тем и с тем.

Правда, Валерка и Гордей не вдвое ли старше против них.

Да что из того, что старше?

Главное — свои, свои в доску. Раз неженатые.

Это женатики уже не водятся с холостой мелкоснёй.

Валерка снял один сапог и, не разгибаясь, потянул ногу из второго.

Подошла Раиса. Тронула за плечо.

— Вы что, собираетесь купаться?

— Само собой.

Валерка почему-то оконфуженно снова пихнул ногу назад в снятый наполовину сапог.

— Вы уж, пожалуйста, поосторожней. А то я слышала, вчера вечером утонул кто-то…

— Не кто-то, — в тесный кружок готовно вдавился верткий парнишка лет шестнадцати, Ростик, — а какой-то закопчённый. С юга. И с припёком… Вроде грузин по фамилии Вермутидзе… Вёз тупидзе свои «перви аромат яблок» в сам Курск. Выскочил из «Жигуля», распаренный, лохмогрудый. И к нам. К пацанве. Машет: «Айда, да! Пиливи на ту бэрэг!» Ему стелят, никто из нас ещё на тот берег не плавал и тебе не советуем. «А, кацо! Сто говоришь! Я Сёрни мор перепиливи давал! А сто мне, генацвалико, твой прудио!» Как ты, говорят ему, там своё Чёрное море переплывал, мы не видали. А раз на то дело побежало, ты переплыви нам наш прудишко. Первый будешь геройка!.. Досейчас герой ещё не всплыл. Весь пруд баграми с лодок истыкали. Не нашли. Капиталиш затонул!

— Вы слышали? — сказала Валерке Раиса. — Поосторожней… Не забывайте, — голос у неё улыбнулся. — Вы ещё нужны для интервью.

— Будет вам ваше это самое ин… — Валерка обидно помрачнел. — Думаете, я не переплыву?

— Вот и нет! — подкусил Ростик.

— Ёлы-палы! На спор!

Валерка выбросил парнишке руку.

Но перехватил её Гордей.

Выставил Гордей своё условие:

— На бутылку, недоскрёб твою мать, коньячелли грузинского!

— Расплёв со значением, — хмыкнул кто-то.

— Валерий! Послушайте! — всполошилась Раиса. — Да не ввязывайтесь вы в эту авантюру!

Валерка отшатнулся.

— А вы что? Не верите мне? — нервно зашептал он. — Вы меня, извините, оскорбляете… Да я! Со связанными ковырялками! Без передыху! Туда и обратно! Да!.. Мухой! Туда и обратно! Ту-у…

В бешенстве подставил Гордею сложенные вместе, запястье к запястью, руки.

— Вяжи!

— Пожалуйста.

Гордей лениво усмехнулся и с видимой неохотой принялся тонкой надёжной бечёвкой, услужливо поданной кем-то из парней, вязать Валерке руки. Гордеев вид при этом говорил: мне это ни к чему, я бы и не стал вязать, мне это надо как мёртвому припарка, но раз человек просит, чего же хорошего человека не уважить?

— Не связывайте ему руки! — вскрикнула Раиса. — Он может утонуть!

— Всяк может только своё, — вяло проговорил Гордей. — Что вы разоряетесь? Убивают кого? Топят? Отвечаю. А: никого не убивают. Бэ: никого не топят. А вы, между прочим-с, мешаете, — кивнул на Валерку, — товарищу взять ставку. А товарищ, что интересно, просто желает честно пить мой коньяк. Толечко и всего…

Тут же Гордей и спохватись:

— Да-а!.. Валер, проиграй я, естественно, я и покупаю. Но проиграй ты, кто мне купит? — спросил вкрадчиво, подтрунивающе. В его тоне были одновременно и ирония, и яд, и трудно скрываемое беспокойство за возможный проигрыш. — Проиграй ты — ты же будешь…

Гордей устало сложил руки на груди. Скорбно уставился на Валерку.

— Не переживай вчерняк, — корильно ответил Валерка. — На той неделе я привозил вам из Воронежа на пятнадцать рубчонков колбасы. Да и в прошлые разы привозил. Набежало полста долга. Но мать пока так и не отслюнила мне мой пятихатник. Обещала отдать потом. В твой аванс. Так что если что — та полташка твоя.

— Не возражаю, — уступчиво согласился Гордей. — В пятницу был аванец. Мой авансишко со мной. Всё забываю выложить из кармана свои шелестелки.

— И сколько ты грабанул аванса? — спросил Валерка.

Гордей поднёс палец к своим губам:

— Тс-с… Большие деньги любят тишину.

Гордей достал новенькую четвертную, с минуту игриво пообмахивался ею, как веером, и, вздохнув, холодно похрустел денежкой, прощально подал Ростику: — Ну-ка, карманной слободы тяглец,^[16] давай мухой в"Улыбаловку!

— За шампусиком? — спросил Ростик.

— За пятью грузинскими звёздочками! Ну!.. Чеши фокстротом. Живо же! Сотрись с экрана!

Не ставя ногу на педаль, Ростик с бегу напрыгнул на Валеркин велосипед и поехал.

— Куда вы его послали? — недоуменно спросила Раиса у Гордея, показала на Ростика, — удалялся по плотине.

— А-а… Это мы по-свойски навеличиваем так кафе наше"Улыбка".

Примечания

16

Карманной слободы тяглец — вор-карманник.