Репрессированный ещё до зачатия

Анатолий Никифорович Санжаровский, 2023

Роман «Репрессированный еще до зачатия» рассказывает о трудной судьбе семьи автора. Его родители в тридцатые годы отказались вступать в колхоз. За это их объявили кулаками, раскулачили и, репрессировав, сослали на лесоработы на Север, под Кандалакшу. Незаконная репрессия продолжалась 62 года. Причём сам будущий писатель за компанию с родителями был репрессирован ещё за четыре года до рождения. Уже с семи лет зарабатывал на хлеб. Перенёс 62 года незаконной репрессии. Это, пожалуй, единственный в мире случай, когда человек был репрессирован за четыре года до рождения, и репрессия длилась 62 года. В советское время книги писателя А. Санжаровского не выходили.Несмотря на противозаконные преследования советской власти на протяжении долгих, почти всех её лет, герои не сломались, достойно вынесли все тяготы своей жизни по Правде.

Мои разыскания

Губарев и Гиммлер

Английский журналист Бернард Стэплтон писал в статье «Последние часы Гиммлера»:

«В тот день, в мае 1945 года, около пяти часов вечера английский патруль задержал троих людей, собиравшихся перейти мост к северо-востоку от Бремерфёрде. Один из задержанных — худой, небритый мужчина с чёрной повязкой на глазу — назвался Генрихом Хитзингером. Вскоре выяснилось, что этот человек — Генрих Гиммлер».

Мягко говоря, лондонский журнал «Уикэнд» выдал желаемое за действительное, утверждая, что Гиммлера, гестаповского палача, убийцу миллионов, первого помощника Гитлера, арестовали английские солдаты.

Архивы Великой Отечественной войны убеждают, что английский журналист написал неправду. Поимка Гиммлера — дело бывших русских военнопленных Василия Губарева и Ивана Сидорова, которых злой рок забросил фашистскими невольниками на Нижнюю Эльбу.

Был Губарев рядовым тружеником войны.

Утром, после «наряда», уезжал далеко в тыл за пушечными снарядами, подвозил их на нейтральную землю и, когда темнело и утихал бой, переправлял на передовую.

Предстоял жестокий бой.

К нему готовились как никогда.

Он произошёл у безымянного запорожского местечка, где ютилось всего с десяток хаток да проблёскивала рядом железная дорога.

Враг подтянул большие силы.

Девять жестоких часов выкосили ряды полка, и он, понеся большой урон, остался без боеприпасов.

Отступить?

Некуда.

Со всех сторон на горстку мужественных храбрецов урча полезли танки.

Вспыхнула последняя хатка-прикрытие.

Вражеское кольцо сжалось.

Нижняя Эльба.

Каменный карьер.

Тут не нянчились с пленниками из России. Твои обязанности: коли ломом камень до одури, спи на нарах и получай ровно столько похлебки, чтоб мог переставлять ноги.

Тех, кто заболел, увозили.

— Куда?

— В госпиталь, — слышал в ответ Василий.

Но из «госпиталя» уже не возвращались.

Парни из России продолжали сражаться за право на свободу, за право жить.

Их оружие — умная видимость покорности. И конвоир доволен. Посмей не так на него глянуть, как он штыком отталкивал тебя от ребят в сторону, пинал, говорил, что ты болен, и отправлял в «госпиталь».

Трудно Василию играть в покорность, если каждая клеточка, каждый нерв кричали о ненависти к садистам.

«Бежать, бежать», — стучало в висках.

Но так получалось, что Губарев помогал уходить только другим.

Трёхлетний бой, который был ничуть не легче ежедневных схваток на поле брани, выигран.

Говорили что-то об окончании войны.

В одно вешнее утро сорок пятого пленных построили и повели.

— Под откос, — гадали одни.

— Наши близко! — уверяли другие. — В глубь Германии гонят.

По дороге начало твориться странное.

Исчез один конвоир, через километр второй.

Исчез ещё один, ещё…

Потом фельдфебель достал пистолет и совсем без энтузиазма, коверкая русские слова, сказал:

— Вы дошли, и я дошёл. Мог я вас… Пах, пах!.. Ну… Идите, куда хотите, а я — куда знаю, — и ушёл, оставив кучку удивлённых пленников.

— Куда идти? — спросил Василий. — Вправо? Влево?

— Прямо! — фальцетом выкрикнул долговязый юноша, и парни побрели дальше по дороге.

Смотрят: двое с винтовками.

Хотели бежать в лес.

Те заметили. Зовут.

Ба! Да это английский патруль. Союзники!

— Военнопленные? Проводим вас к землякам.

— О! Нашего полку прибыло! — тискал в крепких объятиях каждого новичка старший лейтенант. — Теперь нам веселей будет!

— Веселей, — хмыкнул один из «старичков». — Вчера ушёл Сизов и — как в воду. Где он? Что с ним? Не сегодня-завтра домой, а человека нету.

— А кто виноват? — спросил лейтенант. — Сами. Дружнее надо быть, смотреть за своими людьми, охранять наш лагерь. Всё равно без дела сидим на этом сборном пункте. Кто пойдёт в комендантскую роту?

— Пиши, — бросил Губарев.

— Тоже, — сделал шаг вперёд Сидоров.

Наутро, 21 мая, Сидоров и Губарев вместе с четырьмя англичанами поехали патрулировать.

Добродушный английский капрал сыпал острогами и блаженствовал, когда его шутки вызывали смех. Почему-то казалось, что они не на службе, а на загородной прогулке. Так они были веселы и беззаботны.

Остановились у местечка Мейнштедт.

— Какой порядок несения службы? — спросил Василий.

— Какой больше по душе! — шутил капрал. — Выбирайте. Можете идти в обход по двое, если желаете, или всей компанией. Главное, не забудьте вовремя поесть.

Иван и Василий молча ходили по дорогам, пристально всматривались в прохожих.

— Знай их язык, я б им объяснил, что такое служба! — злился Василий.

Иван только вздохнул.

И снова молчат.

Обедали с тремя англичанами. Четвёртый охранял.

Потом трое вышли из дома, стали у крыльца весело болтать.

А тот, четвёртый, пошёл есть.

Иван и Василий к вечеру вернулись с патрулирования.

— Идём кофе тринкен, — предложили англичане.

— Нет! — в один голос ответили Губарев и Сидоров и отправились на дорогу.

— Видишь, — Василий показал рукой на трёх незнакомцев, которые, озираясь, выходили из лесу на дорогу. — Бежим!

Те совсем близко. Все в зелёных плащах.

— Стойте!

Идут.

Предупредительный выстрел Губарева заставил остановиться.

На выстрел подоспели и англичане.

Задержанные нервничали, особенно свирепствовал немец в фетровой шляпе. Он показывал пальцем на чёрную повязку на глазу и твердил:

— У меня болит глаз. И нога. — Он опирался на дубовую сучковатую палку. — Мы из госпиталя!..

— Пожалуй, надо отпустить, — страдальчески вздохнул капрал.

— Как же так просто! — не отступали Губарев и Сидоров.

— Не знает толком, кто перед нами и — отпустить. Нет!

Капрал пожевал губами. Посмотрел на часы, присвистнул.

— Время, время какое! — обратился он к Василию и Ивану.

— Восемь скоро! Часы нашего патрулирования кончаются. Пора ехать в лагерь отдыхать. A тут ещё с ними, — взгляд на задержанных, — хочется вам валандаться? Вези их в штаб, то да сё… Не один час пройдёт!

— На службе не время важней, господин капрал! — гневно бросил Василий.

Капрал бессильно развёл руками.

— Ну что ж, повезём в штаб. Пусть там разбираются.

Через два дня стало известно, что один из задержанных, тот, что был с повязкой на глазу, оказался Генрихом Гиммлером, первым помощником Гитлера, двое других — его личная охрана.

Вскоре Гиммлер отравился.

Что и говорить, непонятно было поведение английских солдат.

И зачем теперь английскому журналисту понадобилось замазывать правду, выдавая за героев своих соотечественников?

Встреча с подлинным героем перечеркнула эту выдумку.

Шахтёр Василий Ильич Губарев живёт на тихой Первомайской, 13. Это маленький городок Кимовск под Тулой.

В семье у Губаревых двое детей. Вовка и Таня.

Ребята учатся в четвёртом классе.

Сразу за домом — молодой яблоневый сад. Сам растил. Пчёлы. Это его болезнь.

Василию Ильичу говорят, он совершил тогда нечто из ряда вон выходящее.

— Ничего особого, — пожимает плечами. — Я просто нёс службу по нашему уставу.

Спокойно России за Губаревыми.

1964