Веревка из песка

Анатолий Степанов, 2009

В романе признанного мастера остросюжетной прозы Анатолия Яковлевича Степанова (1931–2012) «Веревка из песка», ставшем основой одноименного фильма (снят в 2005 году режиссером Михаилом Туманишвили, в главных ролях: Александр Волков, Борис Невзоров, Александр Тютин), приезжие молодые люди, еще не знающие, что такое настоящая московская жизнь, попадают в опасные ситуации, из которых их выручает странный человек в длинном кожаном пальто, требующий за это определенные услуги и появляющийся в самые критические для героев моменты…

© Степанов А.Я., наследники, 2017

© ООО «Издательство „Вече“», 2017

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2017

Глава I

Неумело, а потому с ненужными усилиями, он втиснул себя в эластичный конькобежный комбинезон, от паха до подбородка протянул застежку засекреченной тонюсенькой молнии и предстал перед зеркалом. Рассмотрел себя без удовольствия, оттого скривившись личиком, и вдруг насмешливо приказал:

— На старт!

Как там у них, у конькобежцев, видел же по телевизору? Левая нога на линии носком вперед, правая ступней в развороте на девяносто градусов для первого толчка сзади, полуприсед, как в гопаке…

— Внимание! — И тут должен последовать выстрел.

Он не дождался выстрела, потому что выстрела не могло быть. Но старт все-таки будет. Скоро звякнет звонок вызова — вместо положенного выстрела — и он сделает рывок. Куда? Для чего? Нет, не к такому старту он готовил себя все эти лихорадочные ученические годы.

Звякнул звонок. На выход…

…С необозреваемой высоты по пятнисто-каменным в ядовитой зелени противоестественного мха ступеням к яростно освещенной площадке, на которой трехметрово торчало белое продолговатое нечто, спускаются двое — он и она. В неких старческих одеждах.

ОНА. Это наконец то?

ОН. Не знаю. Посмотри сама.

ОНА. Мне страшно.

ОН. Мне еще страшнее. (Приказно.) Ну!

Она делает шаг, поднимает с яркой земли хвост веревки и дергает за него. Хламида беспорядочно сползает, открывая беломраморную фигуру юного атлета. Скульптурный юноша застыл перед неотвратимым рывком в битву, в смерть, в бессмертие, в никуда.

ОНА. Ты сделал это?

ОН. Это сделало меня.

ОНА (потрогав скульптуру за колено). Холодный.

ОН. Как моя могила, которую я наконец заслужил.

ОНА. Ты заслужил бессмертие, а не могилу.

ОН. Я — гений?

ОНА. Ты — гений. Но гений устал и хочет чаю. Пойдем, милый.

Медленно, как и спускались, они поднимаются по ступеням. Исчезают. Дождавшаяся их ухода девица в лифчике и шортах спускается по той же лестнице в отчетливом ритме степа.

ДЕВИЦА. Ну-с, посмотрим, что наваял мой дед, в дальнейшем именуемый старым хреном. (Идет вокруг скульптуры.) Как поживаешь, каменный гость? Молчишь? Гордый, да? (Поднимается на приступочек пьедестала и трогает мраморного атлета за причинное место.) Э, да ты не каменный?!

Скульптурный юноша подхватывает ее под мышки и возносит к себе на пьедестал. Девица обеими руками обнимает его за шею.

ДЕВИЦА. А я его старым хреном обозвала. Ужель он прав, и он — гений?

Скульптура деловито расстегивает на ней лифчик.

Пошел занавес. За ним глухо, но обвально аплодировали. Мраморный юноша длинно, от горла до промежности, развалил молнию на разрисованном под мрамор конькобежном комбинезоне и злобно сказал прятавшей титьки в бюстгальтер девице:

— Ты что, идиотка? Не понимаешь, по чему бьешь?

— Премьера же! Знаешь, как я волнуюсь?! Ну, прости, прости, Димочка. — Она прислушалась: за занавесом некоторые ретивые любители андеграунда кричали «браво». — Застегнись, сейчас на вызов пойдем.

— Без меня, — решил Дима и двинулся навстречу боевой толпе, которая уже высыпалась из кулис в страстном ожидании премьерных почестей.

— Дима, ты куда? — не столько спросил, сколько начальственно возмутился кругломордый от плешивости режиссер, он же его, Димы, учитель, он же мастер.

— Что-то плохо себя чувствую, Захар Захарыч, — соврал Дима, но соврал правдоподобно — после пятнадцати минут полной неподвижности в неудобной позе можно себя неважно почувствовать, — соврал так, что мастер поверил.

— Ладно, можешь отдохнуть перед банкетом.

–…Хрен тебе, а не банкет, — бормотал Дима в гримерной, стягивая с себя комбинезон.

–…Хрен тебе, а не банкет, — пробормотал он уже на выходе, услышав новый рев зрительного зала.

— Хрен тебе, а не банкет, — сказал охраннику у служебного входа.

Охранник, естественно, обиделся.

* * *

Он сам себе устроил мини-банкет. В круглосуточном магазинчике, что в устье Петровского бульвара, на последние взял две жестянки джин-тоника, одну вмиг опорожнил, а вторую — про запас — сунул в карман суконной куртки. И — на прогулку по ночной Москве.

Капал на удивление теплый майский дождь, от которого не было желания прятаться. Под дождем он поднялся к Петровке. Каретным Рядом к Садовому, через Садовое к Тверским-Ямским.

…Темные и большие дома с редкими освещенными окнами, в которые так интересно заглядывать и рассматривать люстры. Люстры были разные, чаще всего нынешние имитации под старину, но попадались и истинно старинные — в дореволюционных доходных домах.

Запрокидывал голову, чтобы полюбоваться истинно старинными, и теплые дождевые капли осторожно падали на его лицо.

Миновав огромный новостроенный комплекс «офисы-кондоминиум», Дима вырулил к пятачку меж продырявленным в земле входом в метро и церковью. Здесь, у реечно-пластиковых палаток и магазинчиков, еще колбасился редкий народец. Какая-никакая, а компания. Он опростал — за компанию — вторую жестянку и спустился в метро. В метро было еще совсем не поздно.

Прошагав светлый зал, Дима эскалатором вознесся и вышел на волю — под непрекращающийся веселый дождь. Магазин был в полусотне метров, за углом.

— К нам приехал, к нам приехал Дмитрий Дмитрич дорогой! — фальшиво, но громко спела продавщица и изобразила плечами цыганскую дрожь.

А продавец метнул от прилавка к дверям банку с пивом, которую пришлось ловить.

Дима с отвращением рассмотрел этикетку отечественной «Баварии» и швырнул банку обратно. Продавец с трудом поймал ее.

— Чего-нибудь полегче, — потребовал Дима и невинно добавил: — В долг.

— Как премьера, Димон? — осторожно поинтересовалась продавщица.

— Дай съездить в Бухару, Наталья.

Дима уже отвинчивал головку «Смирновской», которую без слов вручил ему продавец. Но Наталья не могла терпеть, повторила:

— Как премьера?

— Козлы! — сказал Дима и отхлебнул из горла. Наташа дождалась момента, когда он перестал нюхать пахучий суконный рукав, и вежливо задала вопрос:

— Кто, Дима?

— Все. Сраный новатор — автор под аристократической фамилией Растопчин, Захар, который старается бежать впереди прогресса, наши маразматические знаменитости, играющие эту графоманскую шелуху на полном серьезе. — Дима хлебнул еще разок, чтобы завершить тираду. — И я в белых подштанниках на пьедестале.

— Дай хлебнуть, — попросил продавец.

— Ты на работе, — строго напомнил Дима, но бутылку отдал. Продавец сделал глоток, вогнал его поглубже и сказал:

— Чего ты возбухаешь? Третьекурсник, и уже роль на настоящей сцене.

— Роль у Ксюшки, — возразил Дима. — А я — часть декорации.

— И у тебя роль, за которую платят бабки. Ты на сцене, а мы с Натальей, через ночь, вот тут. Нас-то мастер не взял.

— Утешаешь, Лexa? А не ты ли вчера, меня благословляя, стишок прочитал? «Стоит статуя под ветра свист, а вместо… лавровый лист». Я мускулант, Арнольд, бивень, который благодаря черному поясу в карате только и может, что в пантомиме корячиться. А я настоящим актером быть хочу.

Наташа отобрала бутылку у Алексея и тоже хлебнула из горла. От ее неумения водочка погуляла в ней сверху вниз, вызывая неподдельные, не актерские, слезы. Но Наталья героически преодолела трудности и произнесла:

— Ты будешь настоящим актером, Дима. Все только начинается.

Не по правилам, конечно, — тост после того, как выпито, — но трогательно, и Дима растрогался. В умиленной расслабухе вернул себе бутылку и причастился в третий раз. За его спиной спросили:

— Можно бутылочку «Балтики»?

Сильно отвлеклись и увлеклись «Смирновской», потому и не заметили, что у прилавка уже стоял славный парень в кожаной куртке на многих молниях.

— А почему нет? Можно, и еще как! — виновато засуетилась Наташа.

Она вынула из холодильного шкафа пивную бутылку и прошла к кассе. Парень проследовал за ней с купюрой в руке. Наташа пробила чек и открыла ящик, чтобы дать мелочь на сдачу.

Парень резко толкнул Наталью в плечо — ее бросило к стене — и со знанием дела протянул руку к отделению ящика, в котором хранились крупные.

Именно этого и не хватало Диме для полной разрядки. Объявилась точка приложения для выплеска скопившейся в нем тихой ярости. Два беззвучных молниеносных шага и подсечка. Кожаный уже лежал на кафельном полу, а сотенные, которые порхнули из его руки при падении, еще парили в воздухе.

Навалившись на парня, Дима положил его на живот и синхронно обеими руками завел его руки вверх за спину. От резкой боли парень вскрикнул, потерся щекой о кафель и отрешился. Шок. На мгновение. И тут же воскрес. Прикрыв глаза, он попросил бешеным шепотом:

— Милицию вызывай! Милицию скорей зови!

Дима моргал в тупом недоумении. Потом заорал:

— Лexa, Наталья, к метро! Там мент!

Дуя на ходу в переливчатый свисток, Алексей выскочил из магазина.

Наталья, по-куриному кудахтая, замешкалась.

— Димка, а ты как тут один?

— Мы вдвоем! — взревел Дима. — А ну, быстро! Лexa к метро, а ты к менту у сберкассы!

Заполошная Наталья в дверях столкнулась с приличным господином, который интеллигентно осведомился:

— Чем я могу вам помочь?

Неизвестный доброхот был франтом: верблюжье пальто, касторовая шляпа, дымчатые драгоценные очки. Такому можно доверять.

— Не мне — Димке! — прокричала она и умчалась.

Доброхот присел рядом с Димой. Поверженный грабитель, вывернув глаз, увидел франта и вдруг завопил:

— Нет! Нет!

Франт успокоительно положил ладонь на шею парня и вдруг воскликнул:

— Смотрите, смотрите! Там второй!

Дима резко обернулся к двери, но за стеклянной стеной никого не было.

— Нету никого, — сказал он растерянно.

Франт уже поднялся с колен.

— Был, был! Ну, я его сейчас догоню!

Франт пробежал через зал, вырвался на улицу и запрыгнул на пассажирское место черного джипа. Джип тотчас рванул.

Парень находился в обморочном безразличии. Дима поднял руку парня. Она была бессильно-податливой. Уронив руку, Дима спросил встревоженно:

— Ты что, чувак?

Чувак не отвечал. Дима поспешно перекатил его с живота на спину. Парень смотрел в потолок мертво застывшими глазами.

Деловой милиционер, который хозяином объявился в торговом зале, перво-наперво приказал, увидев валявшиеся на полу сотенные:

— Деньги подберите, — строго так приказал. Наблюдая за тем, как Наталья заполошно подбирает бумажки, спросил наконец: — Где преступник?

Стоя над пареньком, Дима сверху глядел в мертвые глаза.

— Преступник уже покойник, — понял он.

— Ты его убил?! — радостно спросил мент.

— Не знаю, — искренне ответил Дима.

* * *

Было веселое позднее майское утро, когда изящный и изящно одетый человек лет тридцати с малым хвостиком открыл дверь и вошел в отделение милиции.

Дежурный при виде изящного господина ретиво вскочил и рявкнул от всего сердца:

— Здравия желаю, товарищ полковник!

— Здорово, Никольцев, — откликнулся господин полковник. — Паренек, что по убийству в магазине проходит, где сейчас?

— Его почти всю ночь капитан Трофимов тряс, ну и умаялись оба. Капитан домой пошел, а он в обезьяннике отдыхает.

— Проводи, — приказал полковник и, войдя в помещение, перегороженное тремя железными решетками, удивился: — Смотри ты, пустыня!

И действительно, за решеткой, отделенные друг от друга сплошной перегородкой, находились только двое — ОН и ОНА. ОН — Дима, а ОНА — развеселая лохматая девица в короткой ладной курточке.

— Всех ночных уже распределили. Эту часа три как с дискотеки привезли, с ней еще не разобрались. И вот ваш… — дал пояснения Никольцев.

— Он пока еще ваш, а не мой, — сказал полковник и подошел к клетке, в которой сидел Дима. Спросил: — Боксер?

Дима внимательно оглядел подошедшего франта и, сделав паузу, насмешливо опроверг его предположение:

— Ошиблись, господин. Студент.

— Одно другому не мешает, — решил полковник и направился к выходу из обезьянника, но был остановлен всесокрушающей девичьей фиоритурой:

— Что же со мной не поздоровался, полковник? Не узнал, что ли?

— Надоела ты мне, Горелова, ох, как надоела! — не оборачиваясь, отшил ее полковник и вышел. Никольцев — за ним.

— Это что за Бельмондюк? — спросил Дима у соседки.

— Полковник Лапин, главный опер по ЦАО. Тухленько тебе будет, если он за тебя возьмется, Димон.

— А если за тебя?

— За меня уже брался. Только против моих откосов и откорячек у него силы нету.

— Такой бобер за тобой?

— За мной — одна я. Я умная. Только худенькая.

— Значит, и сегодня соскочишь?

— А что они за одну дозу пыхалова со мной сделать могут? Отпустят, куда им деваться. Да и тебя отпустят, только на поводке.

Полковник Лапин дочитал последний лист протоколов и обратился к хозяину кабинета, матерому мужику:

— Как он тебе, Геннадий Васильевич?

— Я же его еще не видел, Костя. Допросы по горячему Трофимов вел.

— А по протоколам? На твой неповторимый сыщицкий нюх?

— Парень как парень. Неплохой парень. Умен, горяч, самолюбив. С несколько преувеличенным чувством собственного достоинства.

— Это плохо или хорошо?

— Когда в меру — хорошо.

— А он, Васильич, не в меру Знаешь заключение медэкспертов?

— По телефону зачитали.

— По горячке такой удар нельзя нанести. Перелом шейных позвонков. Обдуманный и до автоматизма отработанный удар опытного и жестокого бойца.

— Вот-вот! На автоматике! — обрадовался Геннадий Васильевич.

— Тот, что в желтом пальто?

— А черт его знает! Может, пальто, а может, и Колосов. Хотя девица эта, Наталья Кудрявцева, уверенно утверждает, что до прихода фраера в пальтугане грабитель был жив. Сговориться она и ее напарник с Колосовым не могли: мои ребятки их в разные стороны растащили. Да и паренек, напарник, Алексей, честно признался, что желтого чуда этого он не видел. Если бы сговорились, то дудели бы в одну дуду. В общем, тебе в этом придется разбираться самому.

— Считаешь, что это дело я к себе заберу?

— А как же! Загадочное убийство. Хотя, уж поверь моему опыту, оранжевое пальто ты не найдешь, и все кончится превышением мер необходимой самообороны и условным сроком для этого Колосова.

— Для начала я на него внимательно посмотрю.

…Сержант остался у двери, а Дима, сделав три шага, остановился посреди небольшого кабинета. Было на что внимательно посмотреть: перед милиционерами стоял атлет под метр девяносто, ладный, мощный, не накачанный, а гармонично развитый.

— Свободен, Некляев. А вы, Колосов, присаживайтесь, — распорядился после паузы Геннадий Васильевич.

Сержант Некляев мигом испарился, а Дима неспешно устроился на стуле из ряда у стены.

— Вам сколько лет, Колосов? — спросил Лапин.

— Двадцать три, — ответил Дима.

— А только на третьем курсе. После пяти заходов в институт поступили?

— После двух. А до этого два года службу тащил.

— В каких войсках?

— В ВДВ.

— Вот тебе и доведенный до автоматизма, Костя! — встрял в их диалог Геннадий Васильевич.

— Меня доводить не надо, — зло ответил Дима. — Я сам кого угодно доведу.

— Вот об этом я и говорю, — обрадовался Геннадий Васильевич.

— Что же нам с вами делать, Колосов? — задал риторический вопрос Лапин.

— Ваши проблемы. Все, что мне известно об этом инциденте… — начал было Колосов, но его перебил Геннадий Васильевич:

— Об убийстве.

— Все, что мне известно об этом инциденте, я в подробностях изложил капитану Трофимову. Но, насколько я понимаю, вы не верите ни одному моему слову и трепать меня перекрестным допросом будете долго. А у вас девушка ни за что в обезьяннике парится.

— Что у нее, у Гореловой этой, Геннадий Васильевич? — поинтересовался Лапин.

Тот заглянул в бумажки и сообщил:

— Наркота.

— Тяжелая?

— Да нет, травка.

— Может, действительно с нее начнем? — предложил Лапин.

— Некляев! — заорал Геннадий Васильевич, зная, что сержант за дверью. — Тащи гражданку сюда!

…Гражданка Горелова впорхнула в кабинет и, ухватившись обеими руками за прострочку джинсов, сделала книксен.

— Чуть свет — и я у ваших ног! — Грибоедова процитировала.

— Давно уже не чуть свет, — поправил ее Геннадий Васильевич.

— Я в вашем козлятнике с пяти утра, — не согласилась девица.

— Участие в несанкционированных акциях антиглобалистов, публичные скандалы, драки с милицией и вот теперь наркота. Ох, и надоела ты мне, гражданка Горелова! — кисло, будто лимон проглотил, заметил Лапин.

— Бригадир, ты меня хоть раз занаркоченной видел? — азартно вопросила дева.

За Лапина ответил Геннадий Васильевич:

— А сегодня на тебе два пакетика нашли.

— Чтобы на мне, три года суетиться надо. Не на мне, а рядом со мной. Пакеты не мои. И точка без запятой.

— Ну а все-таки, как они у тебя под рукой оказались? — ехидно поинтересовался Геннадий Васильевич.

— Все очень просто, господа начальники. Притомилась к утру на топтодроме и, естественно, пошла к стойке охладиться. Устроилась на насесте, и сразу ко мне какой-то карлуха приклеился. Ля-ля-тополя и все такое прочее. Потом он на минутку сделал отскок — в бундесрате анакондой потрясти…

— Горелова, ты по-русски изъясняться можешь? — не выдержал Лапин.

— Пожалуйста, — охотно согласилась девица. — Он вроде бы в уборную поссать пошел, а сам, как я сейчас понимаю, локотком пакетики ко мне придвинул. Надо полагать, что ваши сапоги своего самокатчика ко мне подвезли, чтобы несчастную курочку Олечку Горелову в узилише определить. А, начальник?

— Вот что, Горелова, — утомленно произнес Лапин. — Ты головная боль всего Центрального округа. Делаю тебе последнее предупреждение…

— Сто семнадцатое серьезное, — перебила она.

— Не считал. Но учти: еще один твой фокус — и я найду для тебя подходящую статейку в Уголовном кодексе. Свободна. Иди.

— Некляев! — опять заорал Геннадий Васильевич. — Проводи ее до дому!

Вошел Некляев, осведомился:

— До какого, товарищ подполковник?

— До порога нашего. И на прощание дай ей под зад!

— Будет исполнено, — охотно откликнулся Некляев. И Ольге: — Пошли.

— Адье, благодетели мои! — попрощалась она и, подмигнув Диме, удалилась с Некляевым.

— Как вы считаете, Колосов, — обратился к Диме Лапин. — Она по-настоящему тащится?

— Да нет, — уверенно ответил Дима. — Обыкновенный стёб.

— Стёб так стёб, — согласился Лапин. — Давай-ка кое-что у тебя уточним в Трофимовском протоколе.

* * *

Дождик пошел, решительный весенний дождик. Да и холодновато, видимо, стало: Олечка Горелова, прятавшаяся от дождя под козырьком продовольственного магазина, приплясывала на месте, зябко обхватив себя обеими руками. Ей бы в метро греться, а она чего-то ждала.

Не чего-то, а кого-то: как только из отделения милиции вывалился Дима, она пошла за ним в арьергарде. Он шел, ни на кого не глядя и ничего не замечая. Она пристроилась к нему вплотную. Так и следовали — шаг в шаг. Наконец, ей это надоело.

— Димон! — гаркнула она ему в ухо. Тот аж присел от неожиданности, но все понял и резко обернулся.

— Не нависай, Ольга. Ей-богу, не до тебя.

— Я голодная. Пойдем, зажуем чего-нибудь. Здесь кафушка неподалеку дешевая.

— Спасибо, но не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Хочу, но не могу. Все капиталы — десятка мелочью.

— Ты у меня сегодня в барсиках походишь. Не кривись, потом возместишь. И ножками веселей перебирай, а то я замерзла, как Федор Конюхов на Северном полюсе.

…Кафушка, каких много по Москве. Пластиковые столы и стулья, стойка у темной стены, попса из магнитофонных колонок.

Допили пиво, дожевывали шашлыки. Ольга безапелляционно наставляла:

— Главное — не отступай от своего, Дима. Они тебя умасливать будут, только чтобы ты жмурика на себя взял. Мол, убийство по неосторожности при самообороне. За это, дескать, условный срок. Им, сапогам, лишь бы поскорей раскрываемость обеспечить и дело закрыть. А ты им, как попугай, про желтое пальто. На кой хрен тебе судимость?

— У меня со свидетелями слабовато. Только Наташка.

— А у них никого.

— Я не убивал! — вдруг яростно прокричал Дима.

— Да знаю я! — рассердилась Ольга и вдруг сдавленно: — Стоп! Оглянись поестественнее и посмотри на парня у стойки. Он за нами от самого отделения шел.

Дима небрежно и равнодушно, все-таки в актеры готовился, осмотрел зал, мазнул взглядом по стойке, у которой со стаканом в руке существовал рослый малый в кожаном пальто.

— Мент? — попросил консультацию у более опытной Ольги.

— Не похоже. Да и зачем им тебя водить? Знают, что ты никуда не денешься.

— Тогда кто?

Он сидел спиной к стойке и поэтому не видел, как малый в коже уже направился к ним.

— Сейчас мы от него и узнаем, — сказала Ольга.

Малый с ходу взял быка за рога; не замечая Ольги, он обратился к Диме:

— Брателло, у авторитетного человека к тебе базар имеется.

— Не понял, — тяжело сказал Дима.

— Выйдем. Растолкую.

— Сей момент. Только обожди, пока я валенки зашнурую.

Малый тухло, по-приблатненному, глянул на него. Недолго смотрели друг на друга, глаза в глаза.

— Когда дошнуруешь — выходи. Я ждать буду.

Малый вразвалку шел к выходу. Оля сказала испуганно:

— Из блатных, Дима. И крутой. Что делать будем?

— Доедим и пойдем в другую сторону, — спокойно решил Дима.

— А если он не один?

— Лишь бы не пятеро.

…Он ждал прямо на выходе. Увидев их, осклабился устрашающей улыбкой.

— Скажи мне словечко типа «да», фраерок.

— Я глухонемой, дружбан ты мой ненаглядный, — сказал Дима и легонько толкнул Олю в бок — чтобы отошла.

— Тебя что, давно не гнули, студень? — спросил малый и всей пятерней попытался сделать смазь — провести растопыренными пальцами по Диминому лицу. Но Дима легко ушел от его руки и на шаге влево правой нанес почти незаметный на глаз мощный удар в печень, прикрытую франтовской кожей. Глаза у малого выпучились и не видели второго удара, который пришелся в солнечное сплетение. Малого согнуло. Дима за ухо приподнял коротко стриженную голову и сказал недоуменно:

— Я почему-то не согнулся, а ты — наоборот. — И притихшей Оле: — Пошли, а то я на движение опаздываю.

Малый уже присел на тротуар. Оля, которая панически спешила, и Дима, который настойчиво удерживал ее, достойно двинулись к метро. Мимо них медленно проехал джип «Мицубиси». Оля лихорадочно обернулась и увидела, что джип остановился рядом с присевшим малым.

— Дима, это, наверное, тот джип, на котором твое желтое пальто уехало! Делаем ноги!

И рванулась. И вновь ее Дима удержал.

— Тот был «лексус», а этот «мицубиси». Сейчас главное — не дергаться.

…Элегантный набриолиненный красавец из джипа, взявшись за то же ухо, помог подняться еще мало что соображавшему бойцу. Заглянув в чумовые глазки, укорил по-отечески:

— Я же просил вежливо, по-братски, на улыбке.

Малому наконец удалось полноценно вдохнуть.

— А я как? Даже брателлой этого фофана окрестил.

— Даже! О господи, сколько раз себе зарок давал не поручать деликатных дел исполнителям.

* * *

Плохонькое пианино дребезжаще извергало под пальцами серьезной седовласой дамы нечто смахивающее на регтайм. Поджарая женщина средних лет вольно вышагивала по паркету профессионально вывернутыми ступнями мускулистых ног и настойчиво отсчитывала, подчеркивая синкопированный ритм:

— И раз… И два… И три…

В полотнах солнечного света висела пыль. Она была неподвижна, а молодцы и молодицы третьего курса стремительно и в лад перемещались от стены к окнам и обратно.

— И раз… И два… И три… Руки, руки, девы!

Захар Захарович решительно распахнул дверь, вошел в зал, помотал башкой и сказал сам себе:

— Ну и дух тут! — И уже женщине с поступью балерины: — Людочка, можно вас на минутку?

Женщина Людочка три раза хлопнула в ладоши и объявила:

— Перерыв! — Подошла к Захару Захаровичу и произнесла с холодной безукоризненной уважительностью: — Слушаю вас, профессор.

— Зачем уж так торжественно — профессор? Вы бы по — простому и сразу: народный артист России и кавалер ордена «За заслуги перед Отечеством» третьей степени.

— Вы все шутите, Захар Захарович, а мне не до шуток: Колосов, который, по сути, ведет всех, на полчаса опоздал, и вот вы…

— И мне не до шуток, Людочка, — он глянул на часы. — Всего двадцать минут осталось. Распустите их, а?

— Не в силах отказать народному артисту и кавалеру ордена «За заслуги перед Отечеством». Да и занятия, собственно, уже сорваны. — Она обернулась к выжидательно замершим студентам: — Все! Финита на сегодня.

А Захар Захарович рявкнул:

— Колосов, иди сюда!

Народный артист и кавалер отвел студента в безлюдный торец коридора и с шипящим возмущением спросил:

— Ты понимаешь, что ты наделал, обормот несчастный?

— Я никого не убивал, — без всякого выражения твердо сказал Дима. — И пока прохожу у них как свидетель.

— Именно пока! Убивал не убивал — какая разница! Вдруг посадят, а у меня три премьерных спектакля подряд. А ты без дублера! — Захар малость успокоился и заботливо поинтересовался: — Тебя посадят?

— Вам полковник Лапин позвонил? — вопросом на вопрос ответил Дима.

— Лапин или не Лапин — уже не помню. Но какой-то полковник.

— Ему лучше знать: посадят меня или не посадят. У него надо спрашивать.

Захар Захарович опять взвился:

— И спрошу, нахал ты эдакий! И спрошу!

Он развернулся и зашагал прочь. Группа, которая осторожно подступала к торцу коридора, в деланом испуге прижалась к стенам, пропуская разгневанного мастера.

Первыми, как бы по праву некоторого соучастия, подошли к Диме Наталья и Алексей, который мягко поинтересовался:

— Ну и что он?

— В горе от того, что меня посадят.

— Вот уж не думала, что наш Захар такой сердобольный! — изумилась Наташа.

— А ему в спектакле заменить меня некем, — завершил незаконченную фразу Дима.

— В ментуре-то у тебя что? — спросил Леха.

— А черт их знает!

Группа была уже рядом, слушала непонятный разговор. Когда же возникла пауза, ее прервал радостный вопрос Ксюшки, партнерши Димы по спектаклю:

— Дима, а какие чувства возникают у человека после того, как он убил?

Алексей глянул на Ксюшку и повертел пальцем у виска:

— Знал, что кретинка, но не до такой же степени.

Но Ксюшка, поблескивая азартными глазами, пояснила:

— Ну, конечно, ты не убивал! Но чувства человека, обвиняемого в убийстве…

— Ты чего несешь, метелка? — взорвавшись, злобно перебила Наталья. Но готовый у нее уже монолог не дал произнести Захар Захарович, спешной иноходью приближавшийся к ним. Подошел, удавьим взглядом окинул всех и приказал:

— Ну-ка все в аудиторию.

— А до начала еще двадцать минут! — напомнила нахальная Ксюшка.

— Тогда в буфет. А ты, Дима, останься.

Они смотрели, как группа удалялась, на ходу что-то оживленно обсуждая. Ребята размахивали руками, иногда притормаживали, сбиваясь в кучку, но уходили, уходили.

— Я только что позвонил одному своему знакомцу, первому теперь адвокату на Москве, — сказал Захар Захарович. — Он дал согласие защищать тебя.

— Незачем меня защищать. Я свидетель.

— Сегодня свидетель, а завтра…

* * *

…Скульптурный юноша подхватил девицу в лифчике и шортах под мышки и вознес к себе на пьедестал. Она обеими руками обхватила его за шею.

ДЕВИЦА. А я его старым хреном обозвала. Ужель он прав, и он — гений?

Скульптура деловито расстегивала на ней лифчик.

Пошел занавес. Ксюшка, пряча мелкие титьки в лифчик, плачуще спросила:

— Ты зачем меня за сосок дернул? Больно же!

— А ты зачем меня в прошлый раз изо всей силы по бубенцам ударила?

— Я же по роли, Дима!

— А я сымпровизировал, чтобы узнать, какие чувства возникают у человека после того, как его дернули за сосок.

— Балда! — отметила Ксюшка.

За занавесом гудели аплодисменты. Захар Захарович обнял их за плечи и сообщил как нечто ошарашивающе-неожиданное:

— Сейчас все подойдут, и на первый выход!

— Захар Захарович, ну не могу я в этом водолазном скафандре публике кланяться! Можно, я переоденусь? — взмолился Дима.

Захар Захарович от успеха стал великодушен.

— Ладно, ладно, только быстренько! К третьему вызову успеешь!

Дима распахнул дверь общей гримерной. В одном из крутящихся кресел вольготно восседал элегантный набриолиненный красавец. При виде Димы он встал и, обаятельно улыбаясь, поздравил:

— С блестящей премьерой вас, Дмитрий.

Расстегивая комбинезон, Дима грубо осведомился:

— Кто вы такой?

— В настоящее время — поклонник вашего таланта.

— Какого из двух? Того, который позволяет мне пятнадцать минут неподвижно стоять в идиотской позе, или того, который дает мне возможность быстро без проблем освобождаться от назойливых собеседников?

— Какой слог! Какие обороты! Уроки Захара Захаровича не прошли даром. Так, значит, вы обернулись тогда, спешно покидая кафе?

— Что тебе от меня надо, клещ? — еще грубее спросил Дима.

— Зови меня просто Беном, Димон.

— Бен? Большой Бен?

— Большой Бен — это часы. Я — просто Бен. А надо мне, чтобы ты в подробностях и без утайки рассказал о происшествии в магазине. Кто завалил пацана, Димон?

— А если я? — небрежно, вопросом на вопрос, ответил Дима. Сильно не нравился ему визитер, всем не нравился. И темным, непонятным разговором, и настойчивостью, с которой доставал его, и изысканным пробором, как у киношного фата двадцатых годов Адольфа Менжу, и ядовитым запахом французской парфюмерии. А главное: откуда он, для чего он, чей он?

— Судя по тому, как ты с моим солдатиком распорядился, мог, конечно. Но зачем? Смысл, смысл? Нет смысла. Так кто же убил?

— Тот, кому это было надо. — Дима, уже натянувший джинсы, надевал перед зеркалом свитерок. Любезный Бен приблизился и спросил игривым шепотом:

— Если скажешь, кому это надо, большой навар поимеешь, артист.

Голова как раз пролезала через вырез свитера, поэтому голос Димы прозвучал глухо:

— Отойди, от тебя пачулями пахнет. — Одеколонный дух проникал даже через плотную шерсть.

— Что ты сказал? — не понял Бен и обиделся. Дима, уже в свитерке, за плечо развернул Бена к выходу и все разъяснил:

— Это не я. Это Гаев в «Вишневом саде». Пошли отсюда, Бенедикт.

— Ты мне не ответил.

— Как-нибудь в другой раз, мой дядя Бенджамин. А сейчас мне некогда, на последние выходы надо успеть.

Вышли из гримерной. Перед лесенкой, спускавшейся вниз, Дима притормозил и сказал сочувственно:

— Да и тебе, я вижу, некогда. Спеши, Бен Ладен!

Он рывком развернул красавца к себе спиной и футбольным ударом по заднице отправил его вниз по ступеням. Задницей Бенджамин, он же Бенедикт, он же Бен Ладен, пересчитал их все. Внизу поднялся, невозмутимо поправил бриолиненный пробор, посмотрел вверх на Диму и предрек:

— Обещаю, шнурок, что очень скоро я тебя переобую.

— Передай пламенный привет своему кожаному закадыке! — завершил оживленный диалог Дима и направился туда, где гремели аплодисменты.

…Сравнительно прилично одетая Ольга при виде вышедшего на сцену Дмитрия прорвалась в первые ряды и завизжала так, что даже ко всему привыкшие поклонники андеграунда с опаской поглядывали на нее:

— Колосов! Колосов!

Не заметить ее было невозможно. Они встретились глазами, и Дима незаметно показал ей кулак. Что добавило ей энтузиазма:

— Колосов — гений! Колосов — гений!

Не раскрывая губ, углом рта стоявший рядом Захар Захарович гневно поинтересовался:

— Опять твои примочки, мерзавец?

— Чуть что, сразу Колосов! — фальшиво проныл Дима.

Пошел занавес. Захар Захарович, не глядя на Диму, руководяще распорядился:

— Жди меня в буфете. Есть разговор.

* * *

После спектакля публику в буфет не пускали. Дима взял бутылку пива и один устроился за угловым столиком.

В буфет вошли четверо во главе с Захаром Захаровичем. Бородатый, косолапый интеллигент в нелепой курточке, высокий, в летах (но на вид не старик) господин в распахнутом плаще с тростью через руку и сногсшибательная дама в легкой собольей пелерине. Захар Захарович поискал глазами, нашел кого надо и кивнул:

— Вон он, мой растреклятый ученичок!

Все четверо направились к Диме. Он, поспешно допив пиво, вежливо поднялся. Стоял, во все глаза рассматривая приближавшуюся даму.

— Знакомься, — сурово предложил Захар. — Ирина Игнатьевна, ее супруг Иван Александрович и, наконец, Гера, Геральд Иович Максимец, мой дружок и твой адвокат.

Во время представления Иван Александрович по-хозяйски уселся за стол, положил подбородок на рукоять драгоценной своей камышовой трости и полуприкрыл глаза. Сейчас он был похож на вздремнувшего удава из мультика. Дослушал Захара и не согласился:

— Он мой адвокат, Захарыч, — в слове «мой» звучало право собственника.

— Ваня… — укорил его Геральд Иович.

Прерывая возникшую неловкую паузу, Дима бойко предложил:

— Вы рассаживайтесь, а я мигом пивка принесу.

Иван Александрович оторвал подбородок от рукояти трости, приоткрыв одно веко:

— Как говаривали в дни моей молодости, кто пьет пиво, тот ссыт криво…

— Иван Александрович… — грудным сопрано осудила его Ирина Игнатьевна.

Иван Александрович, не оборачиваясь (он сел спиной к стойке) три раза отчетливо ударил тростью по столу. Неизвестно как, но буфетчица оказалась рядом с ними почти мгновенно.

— Слушаю вас, — пропела она с подобострастным оскалом-улыбкой.

— Значит так, голубка моя сизокрылая… — Он глазами пересчитал присутствующих и продолжил: — Четыре бутылки шипучки и фруктишек разных, которые у тебя найдутся. На банкет нас Захарыч не пригласил, но мы люди не гордые, скромненько отметим его успех в узком кругу.

— Иван… — теперь пришла очередь Захара Захаровича укорять большого друга.

…Дима умел вскрывать шампузею всухую, с малым пуком, но на этот раз из первой бутылки устроил праздничный фонтан. Слегка в стороне от стола. Остатки разлил по фужерам.

— Можешь, — одобрительно заметил Иван Александрович.

— Я все могу, — скромно сообщил Дима.

— В том числе и попадать в идиотские и опасные переделки, — злобно добавил Захар Захарович.

Настало время вступить в разговор Геральду Иовичу:

— Мне Захар все изложил в подробностях. В шахматах это так называемое патовое положение, — начал он, глядя на Диму. — Твердых доказательств у обвинения нет и быть не может. Дореволюционный суд присяжных в подобных случаях выносил забавный вердикт: оправдать, но оставить под подозрением…

— Об этом ты с Димой поговоришь в другое время, — прервал адвоката Иван Александрович. — А сейчас мы побеседуем о королях и капусте.

— Сначала о зеленой капусте, а потом о королях, — уточнил Захар Захарович и сам посмеялся своей шутке.

— Ох, и меркантильный же ты, Захарыч! — осудил его Иван Александрович.

— А ты думаешь, что настоящую студию я смогу организовать за бесплатно?

— Какую студию?! — вскинулся Дима.

— Хочу иметь свой театр-студию молодого актера. Старые пердуны мне неинтересны, — Иван Александрович повернул личико к Захару, осклабился. — За исключением Захарыча, который, как древо жизни, вечно зеленеет.

— А кого вы в этот театр возьмете, Захар Захарович? — быстро спросил Дима.

— Пятерых из предыдущего выпуска, человек шесть-семь с нашего курса.

— А меня?

Захар не успел ответить, снова вмешался Иван Александрович:

— Может, ты и вправду, гений, как сегодня кричала та девчушка? Вроде Кина, гений и беспутство, а?

— Чего-чего, а беспутства у нас достаточно, — проворчал Захар.

— В финале сегодняшнего спектакля Дмитрий был весьма выразителен, — не то куснула, не то восхитилась Ирина Игнатьевна.

Иван Александрович грустно глянул на нее:

— Еще бы! Эдакий Шварценеггер!

— Иван Александрович! — взмолилась Ирина Игнатьевна.

— Играть мускулатурой ты можешь, это мы видели, — Иван Александрович хватким взглядом изучал Диму. — А по-настоящему играть?

— Захару Захаровичу виднее, — скромно ответил Дима.

— Помимо программы мы без особой афишки всем курсом репетируем всуе упомянутого тобой Дюма. Хочется дьявольской интриги, шизофренических страхов и ужасов, открытого темперамента в ликующем актерском беспределе…

— Надо полагать, «Нельская башня», — перебил догадливый Иван Александрович. — И наш Дима в роли Буридана?

— Излишне ты образован и проницателен для олигарха, — недовольно заметил Захар.

Вторую бутылку Дима открыл без фейерверков. Разлил по фужерам и произнес тост:

— За будущий театр.

— Спокойнее, деточка, — остановил его Иван Александрович. — Нельзя за будущее. Сглазишь.

— Тогда за Диму в роли Буридана. Ведь он уже репетирует, — решила Ирина Игнатьевна.

— Как там в финале у Дюма? — Иван Александрович посмотрел на Диму. Вспомнил: — Здесь нет королевы и первого министра. Здесь только двое убийц.

— Шутки у вас, боцман! — разозлился Захар.

— Извини, Дима, — искренне повинился Иван Александрович. — Вот ведь память! Совсем забыл…

— Память у тебя лошадиная, — вставил Захар.

— Та девушка, наверное, заждалась, — вдруг вспомнил Иван Александрович. — Ты иди, обрадуй ее… А мы здесь еще по-стариковски потолкуем.

Геральд Иович протянул Диме свою визитку и добавил:

— В любой день недели с трех до пяти. Лучше всего послезавтра. Я вас жду. Посоветую, как с юридическими крючкотворами себя вести.

Дима с поклоном принял карточку и вежливо удалился.

— Буридан… — сказал Иван Александрович. — А не молод он для Буридана, Захарыч?

* * *

Она и вправду ждала. В черном, длинном в талию легком пальто она гляделась молодой интеллигенткой. И ждала чинно: скромно стояла в стороне от главного театрального антре. Увидела его, пошла навстречу.

— И как у меня получилось? — спросила она невинно.

Дима взял ее за плечи, посмотрел в веселые глаза:

— Ольга, ты всегда такая отвязанная?

— He-а. Иногда устаю.

— Устань на сегодняшний вечер. Сможешь?

— Пожалуйста. — Она взяла его под руку. — Конец мая, а такая холодина. Ты не находишь?

— Нахожу, — тупо, от неожиданности вопроса, ответил он.

— Но метеорологический профессор по НТВ обещал в скором времени резкое и долговременное потепление. Тебя это радует?

Нет, ему пока не совладать с райкинскими трансформациями лихой московской девицы. Или дамочки? Отвязанная приблатненная герла в ментуре, разумно четкая в беседе за столом кафушки, испуганная девочка при виде рядового, малой крутизны, гоблина, воспаленная кликуша на вызовах, ловко изображающая интеллигентку вот здесь, сейчас, под дождем. Какая она на самом деле? Докопаться, дознаться, догадаться бы. Тогда бы и случился ответ на мучающий вопрос: для какой цели она зацепила его? Вряд ли польстилась на мужские стати. А первая встреча с ней — случайность, нет?

Они миновали проезжую часть и пологим бульваром поднимались к Петровским воротам. Дима приходил в себя.

— Меня радует, что ты, как законопослушная гражданка, исправно смотришь по телевизору политические и культурные новости, — подыграл ей Дима.

— Хватит, поигрались, — решила Ольга. — Как дела в институте?

— Полковник Лапин позволил себе позвонить мастеру, Захару.

— А твой Захар что?

— Уговорил самого лучшего адвоката меня защищать. А зачем защищать свидетеля? Да ладно об этом! Как вслед за О’Генри выразился Иван Александрович, поговорим о королях и капусте.

Они свернули и уже шли по Петровке к Садовому:

— Кто такой Иван Александрович?

— Олигарх, — кратко ответил Дима и огляделся. — Господи, опять этим маршрутом! Разворачиваемся, идем на Пушкинскую.

Они, нарушая, перебежали Петровку и, минуя Голицынскую больницу, на Страстной.

— Ты не спешишь? — спросила Ольга.

— Не спешу. В общагу неохота. К сочувствующим.

— Тогда давай ко мне. Папа-мама на даче цветочки сажают. Они как истинные русские интеллигенты страстно стремятся сродниться с землей-матушкой.

— И получается?

— Ни черта подобного. Клубника не плодоносит, цветочки вянут.

— Ну, допустим, один цветочек они вырастили. Тебя.

— Комплимент? — угрожающе спросила она.

— А что, нельзя?

— Валяй, если тебе так хочется. Мы идем или не идем?

— Мой Джек — чрезвычайно умная собака. Я его спрашиваю: Джек, ты идешь или не идешь? И Джек идет или не идет.

* * *

…Дима с неосознанным почтением бродил по старомосковской квартире. Удобные для неторопливых бесед уголки с немодными и восхитительными креслами в двух комнатах. В одной высокое бюро, в другой — письменный стол красного дерева. Обиталище родителей. Комната Ольги, неожиданно аккуратная, с причудливой мебелью. Орех без дураков. Столовая с громадным буфетом и необъятным столом. И во всех комнатах — книги, книги. В шкафах, на стеллажах, на полках.

— Насмотрелся?! — крикнула из кухни Ольга. — Иди сюда!

Он послушался. На кухонном столе все в готовности: салат горкой, буженина тонкими ломтиками, хорошая рыбка пластами. И бутылочка «Гжелки», естественно.

— Садись, — приказала она.

— А я думал, что ты меня как дорогого гостя за большим столом потчевать будешь, — не скрывая огорчения, сказал Дима.

— Столовая понравилась?

— Мне все у вас нравится.

— Что ж, за столом, так за столом.

Чокаться — не дотянуться через неохватный стол. Ольга подняла рюмку и, глядя на нее, не на Диму, горячо произнесла:

— Все должно быть хорошо! Да будет так!

Дима согласился, потому выпили вместе. Закусывали. Поев, Дима откинулся на спинку стула. Книги перед ним, хорошие картины…

— Как у тебя получается: от этого мира — на топтодром, в ментовку, за решетку?

Ольга отреагировала спокойно.

— И обратно. Так и получается. Ищу смысл жизни, Дима.

— Ну, гринхипп — понятно. А топтодром, пыхалово?

— Хочу все знать.

— Тогда учись.

— Я философский МГУ с отличием закончила.

— И не помогло, — понял Дима.

— Помогло, — не согласилась она.

— Чем же?

— Выработанным умением быть, когда надо, то умной, то глупой, то жизнерадостной, то грустной, то нежной, то грубой…

— Какая же маска сейчас на тебе? Для меня.

— Я не меняю масок, дурачок. Просто я стараюсь быть каждый миг такой, какой хочу быть в этот миг.

— И какая ты сейчас?

— Сытая и недопитая. Давай посуду на кухню отнесем и ко мне с малопочатой бутылкой. Под хорошее яблочко.

…Выпили по второй и сразу же — для подобающего эффекта — по третьей. Похрустели яблоками. Оля положила свой огрызок в пепельницу и, подойдя к музыкальному комбайну, врубила музыку. Мягкий, вроде бы давно забытый, но родной до холодка в груди голос-полушепот Клавдии Шульженко:

В запыленной пачке старых писем

Мне случайно встретилось одно,

Где строка, похожая на бисер,

Расплылась в лиловое пятно.

— Ну, мать, ты даешь! — удивился Дима. — Всего ожидал: «Металлика», «Мотли Крю», «Аэросмит», даже в крайнем случае Эллу Фицджеральд. А тут — Шульженко.

— Мой девиз, Дима, все — на контрасте. Когда я байкерила по малости, на аппарате скорость сто пятьдесят, а в ушах — душевные романсы.

Хранят так много дорогого

Чуть пожелтевшие листы.

Как будто все вернулось снова,

Как будто вновь со мною ты.

Не спросясь, Дима налил себе и выпил один. Вместо закуски нюхнул ладонь и вдруг глухо заговорил, глядя в пол:

— Ночная Волга, а по ней — сказочным чудом с яркими огнями в окнах и на палубе белый теплоход. И Шульженко над водами. Тогда капитаны, еще старого закала, любили Шульженко. А я на засранном берегу с тоскою смотрю, как уплывает от меня настоящая жизнь.

Ольга подошла к нему, погладила по коротко стриженной голове.

— Расскажи о себе, Дима.

— Сейчас не хочется. Как-нибудь в другой раз.

— Тогда потанцуем?

— Давай Шульженку с начала.

В запыленной пачке старых писем

Мне случайно встретилось одно…

— Ты хорошо танцуешь, — сказала она.

— Пятерка по движению и танцу.

И замолчали. Ладно двигались в томном удовольствии. Ольга щекой осторожно коснулась широкой груди отличника по движению и танцу.

— Здоровый какой, — сказала тихонько.

Он не ответил, только аккуратно коснулся подбородком ее макушки.

«…не надо письма наши старые читать!» — допела Шульженко.

Ольга, встав на цыпочки, поцеловала его в щеку. Он, наклонившись, летуче коснулся губами ее шеи. Постояли, обнявшись. Потом вдруг Ольга ударила его кулаком в грудь, вывернулась из его рук, заявила с непонятным смешком:

— Опасная эта штука — танго.

— Смертельный танец? — вопросом ответил Дима.

— Именно так. То ли дело брейк-данс крутить — никакого общения.

— Следовательно, не желаешь со мной общаться, — понял он.

— Только интеллектуально. Только интеллектуально, Дима.

— Не особо приспособлен к такому общению.

— Понятно. Тебе проще руками и прочими конечностями.

— Не надо так, Оля.

— На тебя не угодишь. И так не желаешь, и этак, — Оля глянула на настенные часы. — Ого, половина второго! Все, допиваем, и в койку.

— Вот это по-нашему, по-советски! — наигрывая, обрадовался Дима.

Невозмутимо разлив последнее, Оля дала пояснения:

— В койку — я. А ты на диван в отцовском кабинете, — присела за журнальный столик, спросила: — За что пьем?

— За то, чтобы я как можно скорее узнал, кто ты такая.

…Разбросал простынку по кожаному дивану кинул подушки в изголовье, приспособил одеяло и присел поверх него. Посидел, подумал. Встал и вышел из кабинета. У двери Олиной комнаты остановился и подергал дверную ручку. Дверь не открылась, но издала дребезжащий звук.

— Ну что ты нервничаешь? — донеслось из-за двери. — Дверь заперта на ключ. Спи спокойно, дорогой товарищ.

…Закинув руки за голову, он лежал на диване и улыбался.

* * *

— Сюжет для небольшого рассказа, — решил Тригорин-Колосов и что-то записал в небольшой книге.

— Все! Все! С десятого раза что-то получилось, — сдержанно похвалил Захар Захарович, выйдя к актерам на площадку. Его окружили Алексей — Треплев, Нина Заречная — Наталья и Тригорин — Дима. — Вот какая заковыка, друзья мои: дикий перекос получается у нас в отношениях Нины с двумя Т. Наталья, не гляди на меня змеиным взором, дело не в тебе. Дело сейчас в фактурах двух мужиков. Воленсноленс для зрителя наша Нина должна влюбиться не в субтильного дергающегося неврастеника Лешу, а в рослого могучего Диму. И внушай этому зрителю, не внушай, что Нина влюбилась в ею самой же выдуманный талант Тригорина, он изначально подсознательно будет считать, что она от некрасивого ушла к красавцу. Конечно, есть простительная условность — вы студенты, вы все одного возраста. Но… Но… Но… — И вдруг Захара осенило: — Димка, а что если ты заикаться будешь?!

— С…с…сюжет для небольшого рас…с…сказа, — попробовал Дима.

— Г…г…где здесь школа для з…з…заик? — вспомнил старый анекдот Леха. — А зачем вам школа? Вы и так хорошо заикаетесь.

— Не к месту, Алексей, — осадил его Захар. — А в общем, подумайте все вместе, и я подумаю. Дима, у меня к тебе разговор.

…Двинулись в любимый свой торец коридора. Там Захар Захарович достал сигарету, щелкнул зажигалкой, затянулся.

— Звонил Гера. Завтра он улетает в Киев. Там срочные Ванькины дела. Хотел бы, если ты, конечно, можешь, чтобы ты заскочил к нему сегодня.

— Нет проблем, — беспечно согласился Дима.

…Контора Геральда Иовича Максимца находилась где-то в замоскворецких переулках. Дима вылез из дыры станции метро «Третьяковская» и по Большой Ордынке двинул к конторе. Он переходил улицу, когда метрах в тридцати от него остановился джип «Лексус». «Лексус» как «лексус», мало ли их бегает по Москве? Но из джипа выпрыгнул человек в верблюжьем рыжем пальто до земли, в касторовой шляпе, в темных драгоценных очках. Дима замер, а человек что-то сказал водителю, и «лексус» уехал. Рыжее пальто зашло в продовольственный магазин. Диме ждать долго не пришлось: человек вышел из магазина и свернул в переулок. Держа дистанцию, Дима последовал за ним.

Человек магнитным ключом открыл входную дверь хорошо отреставрированного старинного доходного дома. И исчез. Дима успел поставить ногу еще до того, как широко распахнутая дверь должна была закрыться. Он подождал недолго, вошел в подъезд и, преодолев прыжком пять ступенек, оказался у лифта.

Рыжего пальто он не увидел. Зато увидел черную куртку. Потеплело, и, видимо, поэтому малый из пальто перелез в куртку.

Но теперь малому, который так ласково называл его брателлой, ни пальто, ни куртка не были нужны: он был мертв. Глаза, которые когда-то угрожали Диме, были бессмысленны и пусты.

Дима не слышал, как подъехал лифт, но услышал, как открываются дверцы. Он поднял глаза. Ухоженная дама с ужасом смотрела то на Диму, то на малого. Отчаянно вскрикнув, она нажала на кнопку, и дверцы спасительно закрылись.

Дима шел по Большой Ордынке, потом по Большой Полянке, неизвестно как выбрался на Якиманку.

Он шел, сам не зная куда.