Красный холм

Андрей Айсуваков

Среди болот и лесов на сыром глинистом холме лежит ветхая деревушка. Из болотных туманов, ночами, сюда стали являться призраки прошлого. Они приходили раз за разом – и раз за разом умирали. Но одному почему-то удалось выжить. Его необходимо найти и уничтожить. Начинается охота…

Я пробовал замкнуть кольцо войны,

Так и не смог…

Н.М.Новиков

Центр большого города, Площадь павших героев, Мемориальная Арка.

Тусклый городской туман безвольно парит над лавочками, цепляется за лосиные рога тополей, липнет к строительным лесам, навешанным на стены Арки. Рабочие в оранжевых униформах лазают по доскам, оттирают с памятных стен заржавелые полоски имён. Наклеивают новые ярко-жёлтые плиточки с серебряными красивыми буковками.

Идёт реконструкция.

На вершине арки бронзовый гламурно-кудрявый юноша тычет копьём в чёрного жирного змея. Бледная женщина в рабочей фуфайке, равнодушно кивая треугольным платочком головы, натирает живот юноши серебрянкой.

— Галюха, три ниже, не стесняйся! — кричат с лесов бесшабашные мужские голоса. — Нажимай, он не против!

Женщина, словно засыпая, кивает головой в платочке, и трёт ниже, и нажимает.

— Давай, давай! — подбадривают и смеются голоса. — Хорошо получается!

Вдоль арки мерно шагает высокий человек в длинном монашеском плаще, покрытый капюшоном, и зачем-то стукает по плиткам скелетными костяшками пальцев.

— Не боись, начальник, до праздника не отлетит! — задиристо успокаивают его сверху.

Человек поднимает голову, всматривается. Туман мутной извёсткой затирает фигуры и лица. Стукнув по плитке, человек усмехается и шагает дальше.

Идёт реконструкция.

На одной из лавочек, согнувшись, клонится набок человек в сером пальто. Лысоватый затылок цепляется складкой жира за воротник, руки сильно, но бережно поджимают живот. Опустив лицо к коленам, словно разглядывая носки ботинок, человек морщится и кряхтит. Распрямляется, кряхтит и, откинув голову на затылок, смотрит вверх — туда, где, наверное, над туманом должно быть небо.

Из-под арки, погавкивая и поскуливая, выбегает всклокоченный пёс. За ним гонится парень в оранжевой униформе, хватая сачком воздух, как кашу. Пёс погавкивает и поскуливает, парень пыхтит и топает, и они скрываются в тумане.

Человек на скамье издаёт кряхтящий стон, втирает ладонь в бок, сжимает веки и то ли ему кажется, то ли он, в самом деле, слышит грохочущий топот булыжников. Сморщив рыхлые щёки, шипит, стравливая боль наружу.

Перед ним появляется полицейский — пожилой такой обрюзгший парень в пыльных брюках и мятой куртке. Кулаки он держит в карманах куртки и так, не вынимая кулаков, с поворотом опускается на скамью.

— Здорово, Романыч.

Вероятно, Романычу мучительно не хочется разговаривать, и поэтому он отвечает:

— Здравствуй, Лёша.

— Ну и атмосфера. Живём, как чукчи полярной ночью, без солнца. Не помнишь, какое оно — квадратное или треугольное? Я забыл.

Полицейский бултыхает кулаком в кармане.

— Будешь.

Человек переставляет ноги, словно какой-то мусор мешает ему в ботинках.

— Чётак? Не хочется?

— Сейчас не могу.

— Ага! — со злобной радостью восклицает полицейский. — Никак бунтовщиков ждёшь? Опять нас не поставили в известность. Где теперь людей брать?

— Тише, Лёша, прошу тебя. Никаких бунтовщиков. Встреча у меня, через семь минут.

— Что за встреча?

Романыч передёргивает щёками, заменив этим движением пожатие плеч.

— Шеф велел быть ровно в семь. Встретить человека и выполнять его указания.

— Грешным делом испугался, что опять эти тётки с рынка на митинг придут. Очень неприятная эта работа, разгонять баб, особенно беременных.

Романыч снова поднимает лицо туда, где, возможно, есть небо.

— Уйти на пенсию, — умирающим голосом произносит он. — Жениться на бабёнке станичной, чтоб белая была, добрая. Есть пироги по выходным. И рыбачить на тихой речке. Рано утром, в тумане, в одиночестве.

Лёша не отвечает, потому в тумане приближаются шаги — лёгкие, жесткие, чёткие, точно щелчки кулака по ладони. Прямо к лавочке, словно наведённый по радару, выходит человек. Высокий, стройный, в чёрной пиджачной паре, в правой руке он сжимает плоский алюминиевый кейс. И пиджак, и брюки, и кейс, и даже туфли, кажется, сделаны из одного серебристого материала. Бледная, чистая кожа обтягивает кости лица — лоб, скулы, нос.

— Здравствуйте, меня зовут Казарский, — быстро произносит человек и, кажется, что и горло, и голос у него тоже костяные. — Господин Плотников, Сергей Романович, как вы себя чувствуете?

Романыч кашляет, кряхтит, с усилием кряхтит и, раскачав этим кряхтением тело, искоса поднимается на ноги.

— Здравствуйте. Спасибо, нормально.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Пан метрон аристон.

— Не понимаю вас.

— Это древнегреческий. Извините, дурная привычка, со времён учительства. Означает «всё хорошо в меру».

— Что это означает, я понял. Я не понял приложение данной фразы к ситуации. Но это не важно. Так, теперь.

Казарский разворачивает корпус тела к Лёше. Кажется, чтобы разговаривать, он должен стоять прямо напротив собеседника. В светлых алюминиевых глазах угадывается попытка вспомнить. Вероятно, получилось.

— Здравствуйте, Алексей. Как ваши дела? Как жена, поправилась ли дочь?

— Да вроде да.

— Ну что же, очень хорошо. У вас какие-то вопросы?

— Да, в общем-то, нет.

— Прекрасно. В таком случае, я вас не задерживаю.

— Чего? — особенным, нагловатым тоном произносит Алексей, вытягивая шею и выставляя подбородок.

Романыч знает этот тон, но вмешаться не успевает. Казарский, наклонившись к подбородку Алексея, что-то шепчет, вроде бы беззвучно двигая губами.

Алексей отшатывается, ударив по воздуху вылетевшими из карманов кулаками.

— Виноват, г-господин… — бормочет он.

— Товарищ, — костяным голосом поправляет Казарский. — Запомните — товарищ. Итак, у вас есть вопросы?

— Никак нет.

— Тогда я вас не задерживаю.

— Спасибо.

Алексей пятится в туман, но всё же, искоса и незаметно, успевает сунуть в карман Романычева пальто небольшую книгообразную фляжку.

— Потеря времени, — говорит Казарский, — Самая и ужасная и безобразная вещь в человеческой жизни. Что ж, Анатолий Романович, будем нагонять. Идёмте.

Он разворачивается и быстрыми, щёлкающими шагами, не оглядываясь на Романыча, направляется в туман. Ступает он чётко и равномерно, как будто по размеченным квадратам. Романыч тащится следом, прижимая ладонь к боку пальто. Другая ладонь накрывает фляжку в кармане.

— Осторожнее, собака, и довольно крупная.

Перед ними пробегает, по-лошадиному колтыхая боками, поскуливающий лохматый пёс. Романыч откидывается назад, словно опираясь на стену плечами и затылком.

— Почему боитесь собак?

— Да так, как-то.

— Одна вещь. Нет надобности, что-то скрывать от меня. Это бесполезно и, главное, вредит делу. Договорились?

— Ну, в общем-то, это произошло…

— Я знаю, как это произошло. Идите, прошу вас, осталось всего семнадцать шагов.

Романыч поневоле начинает считать, и действительно, на восемнадцатом шаге из тумана выступает округлый бок лимузина.

Казарский, переломив спину в чёткий треугольник, наклоняется, распахивает дверь, толстую и тяжёлую, как чугунный люк, и вежливо говорит:

— Проходите, прошу вас.

В сумрачном полумраке лимузина мигает, задыхаясь, тусклая жёлтая лампочка. Приторный запах ароматизатора режет глаза, как пластмассовый офисный нож. Окна, словно заваленные глубокой землёй, черны и непроницаемы ни свету, ни взгляду.

На переднем развёрнутом сидении скорее угадывается, чем виднеется, некое тёмное пятно. Казарского хотя бы можно различить по белёсым очертаниям костей лица.

Плавно дёрнувшись, и снова дёрнувшись, лимузин то ли едет, то ли не едет, не поймёшь. Пятно шевелится, и Романыч слышит чёткие, порционные фразы:

— Здравствуйте. Господин Плотников. Давно были на кладбище?

— Это шутка?

Пятно молчит.

— Вы шутите?

Пятно молчит.

И тогда Романыч глухо произносит:

— Не помню.

— Ну, что же, вы, вероятно, действительно, сгодитесь, — одобряя этот ответ, говорит пятно. — Выньте руку из кармана. Что у вас там?

— Ничего.

— Хорошо. Выньте руку из кармана. И слушайте внимательно. Я объясню суть вашей работы. Готовы?

— Готов.

— Хорошо. В Шарьинском районе есть такое сельское поселение. Малоизвестное. Вы там бывали когда-то. Топонимическое название «Красный Кут». Кут — это?

— Холм, — говорит Казарский. — В переводе — холм.

— Значит, в переводе «Красный Холм». Напоминаю, расположено данное поселение — деревня — среди болотистых лесов. Так вот, по нашей информации, в этом районе возникло и действует незаконное вооружённое формирование.

— В самом деле? У нас? Да ладно.

Пятно замирает.

— Что вы сказали?

— Простите, это я так. Нехорошо себя чувствую. Скажите, пожалуйста, что я должен делать.

— Вы поможете нам ликвидировать эту банду.

Романычу, видимо, действительно плохо, и настолько плохо, что он находит силы раздражённо возразить:

— Судя по всему, вам должно быть известно, что я — абсолютно гражданский человек. Всего лишь сотрудник городской администрации, ответственный за разгон митингов и пикетов. Вялый, равнодушный, трусливый.

— Не знаю, продолжать ли, — сомневается пятно в адрес Казарского.

Наверное, Казарский каким-то способом даёт ответ, потому что полумрак продолжает:

— Ну, хорошо. Две вещи, господин Плотников. Первое. Вы у меня не один сегодня. Второе. Я потратил на поездку сюда чрезвычайно много времени — около часа. Этот час объективно дороже многих жизней, взятых от начала до конца. Тем не менее, за вас поручились, и я продолжу.

Пятно снова шевелится и даже, как это ни странно, пощёлкивает чем-то, вроде крышки портсигара.

— Итак. Выезжаете завтра в семь утра, поездом. Казарский зайдёт за вами. Вещей много не берите. Миссия рассчитана на несколько дней. Инструкции получите от него, в поезде, в надлежащий момент. И дополнительно. Первое. Не забудьте отдать кошку соседям. Второе. Вечером, около двадцати одного часа, как вы это обычно делаете, похмелитесь. Но сегодня — в меру, и не из этой фляжки. Купите коньяку.

Романыч перебирает ногами, словно пытаясь оттолкнуться и встать.

— Вам нужен именно я.

— Это так.

— Почему?

— Вы сами поймёте. А может быть, не поймёте. К сожалению, это зависит не только от нас.

— Манящая перспектива.

— И, наконец, последнее. Не надо сейчас вспоминать о шкатулке. Чаще всего вы не вовремя вспоминаете о ней. Договорились?

Романыч, дёрнув ногами, замирает.

— А теперь можете идти. Мы подъехали к месту вашего проживания.

Пятно вжимается в полумрак, крышка портсигара щёлкает в последний раз и наступает плотная, как глухота, тишина.

Лимузин, оказывается, стоит на месте. Казарский толчком отодвигает дверь, Романыч карабкается наружу. За спиной он ощущает слова, скребущие поясницу:

— Сколько времени это займёт?

— Три-четыре дня, — подчёркнутым, особенно костяным голосом отвечает Казарский.

— Вы понимаете степень ответственности.

— Я понимаю степень ответственности. Он нам поможет, — и, вдогонку Романычу:

— Будьте осторожнее, перед вами на асфальте слой воды. Берегите себя.

Но Романычу, вероятно, всё равно. Не вынимая рук из пальто, он равнодушно перебредает лужу и опирается спиной и затылком на холодный и твёрдый, как асфальт, ствол тополя. Туман, точно мошкара, вьётся, липнет и облепляет и щекочет лицо и шею. Трудно сказать, отъехал лимузин или притаился рядом, в нескольких шагах.

«Не надо сейчас вспоминать о шкатулке, — повторяет про себя Романыч. — Этот странный пластмассовый запах прав. Я всегда не вовремя вспоминаю о шкатулке. Не надо сейчас вспоминать о ней».

И вдруг лицо его уродливо искажается, будто схваченное, сжатое и перекрученное беспощадной рукой.

То ли стучит в тумане волна округлых камней, то ли колёса вагонов натяжно бьют по рельсам.

За окном купе, как кариозные зубы, тянутся руины строений — ферм, коровников, элеваторов. У насыпи стоит тощая бурёнка и, задрав голову, глядит на проходящий состав. Очередной приступ тумана забеливает оконное стекло.

Казарский тонкими заострёнными губами откусывает чай с краешка стакана. Романыч, навалившись затылком на угол купе, вроде бы дремлет. Хотя, похоже, он снова тихо размечтался о доброй станичной бабёнке.

Казарский чётко ставит стакан на столик.

— Ну, как вы себя чувствуете?

— Несравненно лучше.

— Пили всё-таки из фляжки.

— Да, я пил из фляжки. Интересно, что с утра до этого момента вы ни слова не произнесли.

— Не о чём было говорить с утра до этого момента. Видите остатки элеватора? Теперь пора. Смотрите внимательно.

Казарский ждёт и Романыч вынужден открыть глаза и наклониться вперёд.

Словно костяшку домино, Казарский выщёлкивает на стол красненький кругляш.

— Скажите мне, что это такое.

Романыч поднимает кругляш двумя пальцами, как жука, и бегло рассматривает.

— Это знак ордена «Красная звезда». В хорошем состоянии. Откуда он у вас? Дорого заплатили?

— Нет, не очень.

— Тем не менее, вы стали жертвой обмана. Это «новодел».

— Прошу уточнить.

— Судя по номеру — обратите внимание — эта вещичка изготовлена ещё до войны, год тридцать девятый, сороковой. Возможно, таким орденом могли наградить за Халхин-Гол или за финскую. А выглядит как новенький — видите, состояние металла, эмаль. Вот здесь только какая-то плесень.

Лизнув подушечку большого пальца, Романыч трёт металл, снова лижет и снова трёт. Внезапно Казарский коротким движением выдёргивает кругляш у него из руки.

— Негигиенично, — говорит он и, откинув столик, встаёт лицом к лицу к окну.

— Вы действительно кое-что понимаете.

И продолжает, глядя в глаза своему отражению:

— По нашим данным, они имеют пособников среди местного населения. В этой деревне, Красный Кут. Их встречают, укрывают, кормят, пытаются оказать медицинскую помощь. Наша задача — выявить пособников, и через них выйти на банду. Отсюда следует проблема: неизбежность контактов с местным населением.

— Я не переводчик.

— Насколько нам известно, вы в своё время занимались организацией поисковых работ. В том числе, и в этом районе. Водили группы школьников и студентов по этим лесам и болотам. Считались одним из лучших специалистов по поиску костей, оружия и других железок.

— Видимо, когда-то так и было.

— Мы с вами будем работать под видом чёрных археологов, копателей. Это позволит нам осуществлять маневр на территории деревни и в прилегающих лесах. Моя задача — общаться с местным населением, задавать вопросы, собирать информацию. Ваша задача — быть рядом со мной, обеспечивать профессиональную составляющую. Никто не должен заподозрить, что мы не те, за кого себя выдаём.

Конец ознакомительного фрагмента.