Эстетика убийства

Андрей Бинев

«К треснувшему пыльному стеклу старой деревянной двери вот уже без малого три месяца прилипла криво приклеенная, пожелтевшая рукописная бумажка с полинялым текстом: „Сдается в бессрочную аренду от владельца. Возможны переговоры о продаже дома“. Серая грязь на пороге, три пыльные каменные ступени, ведущие внутрь, корка пыли на подломанной ручке двери и матовое от той же пыли оконце убедительно свидетельствовали о том, что переговоры о продаже и даже о бессрочной аренде были нужны лишь одной из сторон – владельцу мрачноватого домишки с узкими оконцами-бойницами, тихо умирающего за старой деревянной дверью. Этим домом никто, видимо, больше не интересовался…»

История одного телевидения

Вопрос, который задал себе Олег Павлер у Митинского крематория, является ли телевидение искусством или ремеслом — весьма острый для тех, кто делает это телевидение и для тех, кто с раздражением, но все же смотрит его.

Раздражение телезрителей схоже с раздражением курильщика, желающего бросить это пагубное занятие и не находящнго в себе достаточно сил для этого. И аргументы есть более чем убедительные, и разум подсказывает, а вот сил отказаться нет.

Это — не болезнь. Это — порок. Причем, порок двусторонний: и у тех, кто его отправляет, и у тех, кто его смакует. Двойной порок.

Телевидение пришло к людям в середине двадцатого столетия несмело, стеснительно, как вдруг открывшаяся замочная скважина, за которой обнаружилась жизнь. Лишь с развитием техники стало ясно, что жизни там никакой нет, а есть лишь ее имитация. Но имитация такой убедительности, такой силы, что вполне может для многих заменить саму жизнь.

Генеральный директор, он же — владелец телекомпании «Твой эфир» Андрей Валентинович Бобовский по прозвищу Мамон

Почему у меня такое прозвище и почему я не возражаю против него? Очень просто — в первом ответе ответ на второй вопрос.

Мамон или Мамуна — демоническое существо, бес, фантастический зверь, обитающий под землей. У некоторых наших древних народов — это символ богатства, власти. В Нижнем Новгороде, в Рязани, по всей Сибири о Мамоне ходят легенды, леденящие кровь. Жадный, всесильный, необоримый и хитрый.

Я тоже — жадный, всесильный, необоримый и страшно хитрый.

В русском языке это слово вылилось в слово «мамонт», то есть — мохнатый зверь, древний предшественник слона, живший на просторах Сибири и оставивший в память о себе гигантские бивни, огромные черепа и частокол ребер.

В болгарском языке — это слово транслировалось в слово «маймуна», то есть — обезьяна. Я, между прочим, по одному из восточных календарей, как раз родился в год обезьяны.

Так что же мне стесняться своего прозвища — «Мамон»? Пусть меня боятся! А боятся, по старой нашей, проверенной русской традиции, значит, уважать. На Западе это понимается иначе — ненавидеть, а у нас — уважать! По-моему, в этом тотальная разница между Западом и Востоком. В одном случае страх диктует сопротивление, а в другом — смирение.

Мне больше нравится так, как у нас.

И вот еще… Мы, православные славяне, вообще от англосаксонцев физиологически отличаемся. Даже в самом простом: они, например, от пива пьянеют, а мы им протрезвляемся. Ну как нам дружить! Ну, ладно! Это другое дело. Иная, так сказать, ипостась, как любит выражаться Димка Пустой.

В школе я был сначала тихим ребенком, молчаливым, скрытным, себе на уме. Многие считали, что даже туповатым. Мой школьный приятель, талантливый тип, тот же Димка Пустой, вообще говорил, что я так туп и так беспристрастен в этой своей тупости, что прямо-таки составляю величайший талант в своем единственном, неподражаемом, числе. Димка ставил у нас спектакли в актовом зале, мне не давал ни единой роли. Зато я стал их директором и хозяйственником. Где они сейчас все? Димка Пустой! Макс Мертел! А где я?

Я у власти, потому что телевидение — это власть. Не случайно ее первой захватывают, а уж потом берут такие крепости как Кремль.

Я начал с того, что продавал билеты на наши школьные спектакли. Сначала все возмущались, потом удивлялись, а потом стали покупать, тайком от других, шепотом, и даже переплачивать. Всё, что переплачивалось, оседало в моем кармане. Этим я ни с кем не делился. А остальное — честно опускал в общую кассу.

Однажды меня прихватили менты. Подослали какого-то своего «долбилу» и тот купил у меня четыре билета — на большее у него не хватило денег, то есть менты пожадничали. Тут меня окружили, дали по молодым ребрам жесткими, жадными кулачками, завернули умелые ручки за спину, как вольной птичке крылышки, и привезли в кутузку.

Долго допрашивали, грозились испортить жизнь родителями, потом спросили, согласен ли я «подолбить» на них, постучать, значит, а потом — сколько могу отделять им на их ментовский «общак».

Конец ознакомительного фрагмента.