Фагоцит. За себя и за того парня

Андрей Величко, 2018

Шестидесятые годы двадцатого века, Советский Союз. Лучшие годы страны. Время, когда люди поверили в светлое будущее, когда жизнь с каждым годом становилась лучше… или время, когда окончательно сформировались основные факторы будущего развала СССР – полнейшая деградация партии, криминализация торговли, неповоротливость планового хозяйства, разочарование народа в коммунистических лозунгах и многое другое? Вопрос непростой, но нашему современнику придется в нем разобраться – ведь ему же теперь там жить.

Глава 9

Вскоре я пришел к выводу, что Скворцов не только сильнее Антонова как экстрасенс, у него еще и зрение лучше. Случилось это после того, как я ночью выехал на «Яве» за город, чтобы посмотреть, насколько катастрофична ситуация с ее светом. Оказалось, что далеко не настолько, как я боялся. До идеала, конечно, было далеко, но фара все-таки позволяла уверенно ехать в темноте со скоростью пятьдесят-шестьдесят километров в час. По воспоминаниям же Антонова выходило, что быстрее сорока в таких условиях ездить уже опасно. А это означало, что Скворцов видит лучше — по крайней мере, в темноте.

Да и восстановиться после сеанса воздействия у него получилось быстрее, уже через шесть дней я смог приступить к поправке здоровья Ефремова. М-да… мне, вообще-то, три раза в жизни встречались пациенты и потяжелее. Выжил один из них, оставшимся двоим удалось только немного оттянуть конец — примерно на месяц.

Сердце, как я и ожидал, работало совсем плохо. А как оно могло иначе, с такими-то почками? Одна вообще почти не функционирует. Да и с печенью тоже далеко не идеал. И со спиной-то у него что? Я этого пока просто не понял.

В общем, за три часа с двумя перерывами я смог всего лишь немного помочь той почке, что хоть как-то работала, и прекратил сеанс, потому что выложился весь, досуха.

— Вы в порядке? — с беспокойством в голосе поинтересовался Иван Антонович.

— Это нормально, так всегда бывает, — почти правдиво буркнул я, вытирая пот со лба. — Мне бы теперь часок посидеть, не вставая, и попить-поесть чего-нибудь сладкого. А вы как?

— Вроде немного получше, привкус во рту пропал, даже как-то непривычно. А в остальном…

— А в остальном потребуется не меньше десятка сеансов, если не все двадцать, — вздохнул я. — И то пока неясно, удастся ли достичь хоть сколько-нибудь полного успеха.

— Да вы не расстраивайтесь, я к своему состоянию отношусь как к неизбежной данности. Даже странные какие-то аналогии приходят в голову — чувствую себя торпедированным броненосцем. Огромная пробоина, вода прибывает, но ход еще есть, причем он пока не падает, и орудия стреляют даже точнее и чаще, чем до попадания. Ибо весь экипаж понимает, что терять уже нечего и надо просто успеть выполнить все ему назначенное до того, как волны сомкнутся над кораблем. Я, прочитав про себя в вашем смартфоне, даже слегка удивился — надо же, как много мне осталось! Примерно на уровне самых оптимистичных предположений.

— Вот-вот, а мы вашему броненосцу заведем на пробоину пластырь, откачаем воду из отсеков, и он, глядишь, все-таки доберется до базы, где ему сделают уже настоящий ремонт. Главное, чтобы экипаж не расслабился раньше времени, опасность еще далеко не миновала.

На столике перед креслом, где в позе помирающей медузы слабо шевелился я, усилиями Таисии уже материализовалась здоровенная фарфоровая кружка с чаем и внушительных размеров блюдо с пирожными.

— У нас прямо как во Франции времен Людовика Шестнадцатого, — улыбнулась она. — И я в роли Марии-Антуанетты. Как там она сказала — «У народа нет хлеба? Пусть ест пирожные!». Вот так, а хлеба действительно нет уже третий день подряд. Говорят, надо в шесть утра занимать очередь, тогда, может, и достанется.

Конец ознакомительного фрагмента.