Сердце волка

Андрей Дышев, 1997

Так и хочется перефразировать старую пиратскую песню: "Семнадцать человек на сундук покойницы…" Владельцу частной гостиницы Кириллу Вацуре крепко не повезло с постояльцами. То утонет кто-нибудь из них, то исчезнет, то пожар учинит. А может быть, все-таки повезло? Ведь благодаря именно постояльцам ему стало известно о сундучке с золотыми монетами, зарытом где-то в Карпатских горах. Путешествие за сокровищами оказалось предельно опасным, потому как желающих завладеть кладом оказалось слишком много…

15

Не надо терзать душу и брать на себя чужие грехи, думал я, натягивая пальцами кожу щеки и проводя по ней"жилеттовским"станком. Бритва, словно маленький экскаватор, загребала своим ковшом белую мятную пену, напоминающую снежные сугробы. Гибель молодой пары я не мог ни предвидеть, ни предотвратить, а отсутствие лицензии — лишь формальный повод для придирки. И при наличии лицензии случилось бы то, что случилось.

Успокаивая самого себя, я приводил свое лицо и нервы в порядок, готовясь к объяснениям в милиции. Один час сна — если, конечно, это можно было назвать сном — как бы подвел итоговую черту под обвалом событий и фактов, и теперь пришел черед разбирать завалы. Сначала я должен был поставить в известность милицию о совершенном преступлении, а потом засучить рукава и кинуться на криминальную баррикаду. Можно поздравить тех, кто затеял грязные дела в кругу моих постояльцев — меня все-таки выманили из моей берлоги и заставили ввязаться в драку. Что ж, пусть им будет хуже.

Стук в дверь. Семь ноль-ноль. Все, как всегда.

— Входи!

Я ожидал увидеть Сашку, и потому в первое мгновение не узнал Риту. Девочка держала в руках поднос, накрытый салфеткой. Она стояла на пороге, не смея зайти в кабинет. Это была не ее обязанность — приносить мне в кабинет завтрак, и она не знала, можно ли ей войти или же достаточно подать поднос с порога.

— А почему ты? — спросил я и только сейчас заметил, что глаза девочки красные и полны слез.

Если бы я был ниже, то бы наши взгляды встретились. Сейчас она видела перед собой лишь плоский круглый камень с дыркой посредине — "куриный бог" — на золотой цепочке, висящий на моей шее.

— Не садите его в милицию, — сглатывая, произнесла Рита.

— Что? — не понял я.

— Не надо на него заявлять, — повторила она.

Поднос в ее руках накренился, из-под салфетки показался носик чайника. Я едва успел подхватить поднос, иначе мой завтрак оказался бы на полу.

— Зайди! — сказал я, ногой захлопывая за спиной Риты дверь. — Сядь!

Она была самым слабым звеном — во всяком случае, так мне показалось. Но то, что звеном — в этом я не сомневался. Рита просила то же, что и Марина, только не настойчиво, словно против своей воли выполняла чью-то просьбу. Это было не просто подозрительно. Это было уже смешно! Все, кто окружал меня в гостинице, участвовали в каком-то заговоре, в какой-то дьявольской игре, а я до сих пор не мог постичь ее правил.

Девочка продолжала стоять. Она испугалась того, что я предложил ей сесть — это предполагало долгий и серьезный разговор. Я накинул на плечи белую рубашку, чтобы не стеснять ее голым торсом и золотой цепью с дырявым камешком, вплотную подошел к Рите и взял ее за плечи.

— Кто велел тебе просить меня об этом?

Она промолчала. Я, не контролируя, крепче сжал ее руки и, кажется, сделал ей больно.

— Почему Сашка не пришел?

— Отпустите меня, — взмолилась она.

— Почему ты боишься милиции? Чего ты боишься?

— Я ничего не боюсь! — всхлипнула Рита. — Сашка ни в чем не виноват!

— Что он делал в номере профессора?

— Не знаю. Не отдавайте его в милицию, пожалуйста, оставьте его в покое!

— Да замолчи ты! — прикрикнул я, отпуская Риту. — Никто не собирается отдавать его в милицию. Я только хочу знать, какого черта он делал в номере профессора?

— Не знаю, не знаю, — бормотала Рита, спиной пятясь к двери. Я смотрел на нее, как на орешек, который не смог ни раскусить, ни раздавить ногой, ни разбить кувалдой. В такие моменты самое главное — вовремя остановиться и не бросить на орешек танковую бригаду, попутно сметая мою гостиницу вместе с побережьем.

— Ну, знаешь ли, — прошептал я, потрясенный собственным бессилием. — Так можно сорвать самые железные нервы. Так можно довести человека до психушки. Вы что, сговорились все?

Рита, глотая слезы, отрицательно качала головой и все пятилась к выходу. Я едва сдержался, чтобы не наговорить ей грубости."Самое слабое звено"оказалось таким же крепким, как и все остальные, и я ничего не смог сделать, чтобы вклиниться, ухватиться за конец цепи и начать ее раскручивать.

Скинув салфетку с подноса, я с ненавистью глянул на два вареных яйца, нарезанный ломтиками сыр и кофейный сервиз. Девочка развернулась и побежала по лестнице вниз, словно опасалась, как бы я не начал в ее присутствии швырять посуду на пол. Один я не боюсь милиции, думал я, заправляя рубашку в джинсы. Наверное, я больной. Глас народа — глас божий, как сказала бы Марина. Если все советуют не обращаться в милицию, значит, так будет лучше. Но для кого, черт подери? Для кого лучше?

Расчесываясь на ходу, я спустился в кафе. Сашка, сидящий у стойки, вскочил при моем появлении, а Рита, ссутулившись и часто перебирая ногами, словно пародируя старушку, нырнула в посудомоечную. Несколько томительных мгновений я и официант смотрели друг другу в глаза. Ему было несложно выдержать мой взгляд — он прятал себя за стеклами черных очков.

— Кирилл Андреевич, — сказал Сашка негромко. — Я бы хотел… Я должен вам сказать…

Он оглянулся, сделав быстрое движение головой, словно водитель на скорости глянул в боковое зеркало. По дворику, растягивая резиновый эспандер, энергично прохаживался Курахов и, кажется, изо всех сил прислушивался к нам.

— Говори, я слушаю, — поторопил я, чувствуя, что мое дело вот-вот тронется с мертвой точки.

— Не сейчас, — еще тише произнес Сашка, каменея, будто короткие взгляды профессора секли его плетью. — Никто не должен знать…

— Что ты хочешь сказать? — пытал я, стараясь вытянуть из официанта хоть что-то. — О ком?

— Потом, — поморщившись, одними губами произнес Сашка и, как за крепостной стеной, быстро спрятался за стойкой.

— Доброе утро, господин директор! — приветствовал меня Курахов, когда я вышел во двор. — На вашем лице заметно выражение одухотворенности. По-моему, вы стоите на пороге величайшего открытия. Я прав?

Он говорил так, чтобы было понятно только нам двоим. Его интересовало, пришел ли я к какому-нибудь выводу после нашего полуночного разговора. Он полагал, что я, уподобляясь знаменитому герою Конан Дойля, посвятил остаток ночи дедуктивному методу мышления.

— Я стою на пороге нервного срыва, — ответил я профессору.

— Бросьте! — махнул он рукой. — Нервных срывов не бывает вовсе. За этим термином стоит лень или осознание собственной никчемности. Не думаю, что за остаток ночи вы пришли к такому печальному итогу.

Я рисковал утонуть в словесной пучине. Профессор, как я уже понял, был большой любитель витийствовать. Широко расставив ноги, он насиловал эспандер, и мышцы лица от напряжения стягивались к затылку, отчего обнажались зубы.

— Превосходное упражнение, — прокомментировал он свое занятие. — Лечит, в буквальном смысле слова, все. От банального остеохондроза до умственной слабости.

— Вы на что-то жалуетесь? — гадко, но к месту пошутил я.

— Только вскрытие покажет, чем я болел при жизни. Но субъективные ощущения — как в тридцать лет.

— Вам можно позавидовать.

— Никогда и никому не завидуйте, господин директор, — назидательно произнес профессор, забрасывая эспандер на шею и вытирая взмокший лоб черным китайским полотенцем. — Зависть минимум на тридцать процентов укорачивает жизнь человека… Вы далеко собрались? Вам составить компанию?

— Мне предстоит прескучнейшее занятие, — ответил я профессору и состроил постное лицо.

— Воля ваша, воля ваша, — поспешил поставить точку на своем предложении Курахов.

Я улучил момент, когда Сашка повернулся к нам спиной и принялся расставлять на полке чистые стаканы, шагнул к профессору и тихо сказал:

— Постарайтесь до моего прихода оставаться здесь. Вы мне можете понадобиться.

Профессор, оставаясь неподвижным и выпятив губы, будто смакуя мои слова на вкус, вопросительно и в то же время с лукавинкой смотрел на меня, словно хотел спросить:"А что это вы задумали, и почему с таким загадочным видом?"

Мой вид, наверное, в самом деле был многообещающим, хотя я даже предположить не мог, о чем мне собирается рассказать Сашка.