Путешествие Черного Жака

Андрей Егоров, 2002

Над ним не властно время, перед ним отступают силы природы, он – величайший магистр радужного спектра Черный Властелин. Так прозвали его кочевники юга и граждане Паквилона, великого города бескрайних равнин севера. В беспамятстве своем был он развратен и невоздержан, использовал волшебный дар не по назначению – соблазнял женщин и увлекался азартными играми. Но темные боги вели его, направляли его стопы, и был ему предначертан путь на трон Темного Властителя мира.

Кошмар первый

ЗАГУБЛЕННОЕ ДЕТСТВО

Детство свое я всегда вспоминаю с опасением, страхом, что оно когда-нибудь еще вернется и что мне придется снова пережить ужас познания этого мира — мира, где все предметы и все проекции этих предметов обладают острыми углами, режущими гранями, — и как же отчетливо осознание, что все эти предметы ненавидят меня…

Жан Оноэ. Привычка жить

Летопись, лежащая перед вами, раскрывает обо мне всю правду — это история любви, смерти, предательства и порока. Ручаюсь, такого вы еще не слышали и вряд ли услышите впоследствии. А потому умолкните, приложите к дрожащим и мокрым губам своим указательный палец и замрите, внемля моему голосу. Голосу Черного Властелина. Облечь мои воспоминания в презренные слова я поручил мужу недостойному и трусливому. И все же мне представляется, что он обладает небольшим, но достаточным талантом сочинителя, чтобы суметь донести до вас суть моей истории…

В этот раз в мир я явился с одной только целью: доказать всякому живущему — и самому себе, разумеется, — что мое существование было строго предопределено свыше…

Я тот, кого на Разделенном материке, Удаленных землях и Мастеровых островах зовут Черным Властелином, иногда Властителем, порой Черным Повелителем… Впрочем, если речь заходит обо мне, спутать сложно: обычно все голоса смолкают, и говорящий оказывается в абсолютной тишине, слышится только биение его беспокойного человеческого сердца.

Теперь моим именем пугают детей, и я этим до чрезвычайности горд, но когда — то — было и такое время — обо мне и слыхом не слыхивали. Память моя о прежних инкарнациях была стерта могущественными магистрами, и человечество успело порядком меня забыть. А звали меня во времена моего последнего рождения просто и безыскусно — Черный Жак.

Не сказать чтобы я был доволен самим фактом того, кем являюсь я теперь. Не сказать чтобы я был рад тому, что со мной сделали ведьмы, выкравшие меня из родительского дома. Скорее наоборот. Но другого себя я не знал, хотя со стороны видел неоднократно… И возвратившаяся память сделала меня настолько же счастливым, насколько и несчастным…

Но все по порядку.

За долгие годы я менялся, я выходил из сотен домов, душа моя окрашивалась в светлые тона, в беспамятстве приобретала посторонние ложные оттенки в отсутствие черного истинного цвета, я трансформировался, вглядывался в сумрак, и сумрак вглядывался в меня.

Я хорошо помню моих воспитательниц — ведьм Селену, Габи и Тересу.

Вот как выглядели эти во всех отношениях странные дамочки. Габи. Высокая, стройная, рыжая пышная грива огненных волос развевается по ветру, а она хохочет и кружится со мной на руках, потом возносится над деревьями и лесом, а я удивленно наблюдаю за происходящим, окончательно потеряв голову от неожиданности новых впечатлений. Тогда для меня полеты и черное колдовство были еще в диковинку.

Габи навсегда запомнилась мне такой — время не властно над ведьмами. Только рука судьбы… и моя проклятая рука… Черный волчонок, — так звала меня Габи.

Вот тучная Селена, чьи волосы и глаза были белыми, как березовый ствол, забавно таращит выпуклые очи и грозит мне пальцем, из которого пульсирующими волнами и едва различимым розовым свечением исходит сила. В ней есть поразительная для ведьмы привязчивость — женская суть, бабья доброта. В раннем детстве я остро чувствовал ее теплую натуру и инстинктивно тянулся к луноликой Селене, пока она окончательно не превратила меня в свою живую игрушку.

Тереса. Кудрявая. Черноволосая. Вороново крыло — ее цвет. У нее глаза полыхают пламенем, а голос сиплый из-за сожженной гортани. На шее она всегда носила бархатный шарф, подаренный Владыкой перевала Соткем варваром по имени Тархан. Все сказки, которые я слышал от нее в детстве, рассказывали о приключениях этого достойного человека, который был в один прекрасный день умерщвлен моей черноволосой «матерью». Я сотни раз представлял себе, как она это проделала. Вот она подкрадывается к постели, где он раскинулся, отдыхая, должно быть, после очередного набега на мирный караван, и вонзает серебристое лезвие ему прямо в горло, под покойный во сне мужской кадык. Он хрипит и захлебывается кровью, а ведьма наблюдает за происходящим, и ее темные глаза подергиваются томной поволокой.

Так они, кажется, поступали со всеми своими любовниками. Я узнал об этом обычае из их разговоров, когда немного повзрослел. «О, как я любила его! — Из угла рта ведьмы показывается кончик розового языка. — Впрочем, — она плавно проводит в воздухе изящной ладонью, — он не был достоин меня — мужлан. Скажу тебе по секрету, — она наклоняется к моему уху, — от него постоянно воняло потом… От него несло, как от козла на выпасе…» Она начинает безумно хохотать, запрокидывает голову, так что волосы ее на мгновение расплетаются, а затем стремительно собираются в жгуче-черные кудрявые клубочки.

Сказать по правде, в детстве я их всех люто ненавидел.

Помню, как Габи орала на Селену, когда они несли меня над остроконечными скалами. Она кричала, что темноволосого мальчишку надо швырнуть вниз, что им нужна в ученицы девочка, только девочка, и точка. Но Селена была непреклонна. Ее веснушчатые ладони так сильно сдавливали в объятиях мою шею, что через некоторое время мне стало казаться, что я вот-вот задохнусь. Тогда я стал решительно вырываться. «Тише, малыш», — пробормотала Селена, сжимая меня еще сильнее. Толстая ведьма принесла меня к высокому бревенчатому дому посреди глухого леса и опустилась возле крыльца. На крики Габи — она все еще продолжала выкрикивать ругательства — из дома грациозно выплыла Тереса. Она проследовала ко мне, положила ладонь мне на голову и спокойно поинтересовалась у подружек:

— Вы что, сдурели?! Я же сказала — девочка…

— Это все она, толстая дура! А я ей говорила! — завопила Габи еще громче.

— Заткнись, — поморщилась Тереса. — Селена, что ты на это скажешь?

— Я чувствую…

— Что ты там чувствуешь? — Положив изящные руки на крутые бедра, Габи накинулась на нее. — Тебе просто нравятся маленькие мальчики, точно? Извращенка чертова, ты с самого начала была против девчонки.

— Ничем хорошим это не закончится. — Тереса откинула со лба непослушные пряди смоляных волос и присела на корточки. — А ну-ка, малыш, подойди ко мне поближе.

Думаю, ее умиляло, что я перенес длительный перелет без страха, не впал в панику, не проронил ни единой слезинки и теперь глядел на орущих вокруг меня женщин, словно не совсем понимал, о чем идет речь, а между тем мой взгляд уже внимательно обследовал окрестности — я только и ждал момента, чтобы улизнуть от этих казавшихся мне чрезвычайно странными и опасными теток.

Впоследствии мой талант беглеца сильно развился, в чем вам еще предстоит убедиться.

Рассматривал я, разумеется, не только бревенчатую избушку и непролазные заросли леса, мои желтоватые глаза интересовались и глубоким вырезом платьица Габи, за которым скрывалась волнующая выпуклая грудь. Ее тонкие лодыжки тоже показались мне весьма аппетитными. Для шестилетнего малыша я был очень развит, потому что воспитывался большей частью на улице. Скандальные бабы были довольно неприятны и в городе. А эти еще и представляли собой нечто неведомое и темное. По собственному опыту я знал, что приближаться к людям, которые кажутся мне опасными, а тем более заговаривать с ними не стоит Однако Тереса глядела на меня сурово, с явным нетерпением, и все же она мучительно ждала, когда я наконец подойду, к тому же в глазах ее посверкивали холодным светом очень неприятные искорки. Решив не искушать судьбу, которая была ко мне столь неблагосклонна, я уважил ведьму и приблизился к ее красивому бледному лицу. Тереса разглядывала меня с такой тщательностью, что мне стало казаться, будто она пытается найти во мне какую-то лишнюю деталь. Если они собирались изначально похитить девочку, то лишняя деталь определенно присутствовала. Я заметно покраснел. Тогда я еще умел краснеть.

— Я тебе нравлюсь? — спросила она наконец.

— Прекрати кривляться, — взвизгнула Габи, — я против, против, ПРОТИВ него!

— Пойди-ка сюда ты тоже. — Тереса поманила рыжеволосую ведьму, и та нехотя приблизилась.

— Ты хочешь остаться с нами? — спросила Тереса так, будто у меня был выбор. Скажи я «нет», и они швырнули бы меня в самую глубокую пропасть, какая только нашлась бы в окрестностях.

А она там была, я узнал об этом уже очень скоро… Когда они учили меня летать, напоив зельем «восхитительной легкости». Разумеется, это небуквальный перевод с праязыка. В обучении непростой науке полета ведьмы предпочитали пользоваться тем самым приемом, что используют птицы, когда их оперившимся птенцам приходит пора начать взрослую жизнь.

— Ну ступай, мальчуган, — говорила Тереса, подталкивая меня к краю обрыва, — пойди полетай!

ПОЛЕТАЙ!!!

… Однако все эти события происходили со мной много позже, пока же я оказался перед весьма простым выбором: остаться с чудовищными крикливыми и странными женщинами или расстаться с жизнью и лежать среди острых камней на самом дне глухого каменного колодца. Будучи уже тогда необыкновенно смышленым и рассудительным мальчуганом, я легко представил себе, что произойдет в том или ином случае, потом сделал вид, что усиленно размышляю, даже наморщил лоб, старательно изображая мыслительный процесс, потом вздохнул и громко проговорил:

— Я есть хочу!

— Прекрасный ответ, — заметила Селена, которая тоже подошла и присела на корточки, — кажется, он хочет остаться с нами… Мы ему понравились.

Теперь втроем они взирали на меня. Селена и Тереса с едва заметными улыбками на лицах, а Габи, крепко сжав пухлые губы.

— Больше ты ничего не хочешь, человечек?! — с издевкой поинтересовалась она и тряхнула рыжей шевелюрой.

— Хочу, чтоб ты замолчала, — ответил я, что еще раз подтверждает тот факт, что даже в столь юные годы я обладал острейшим разумением, которое со временем все возрастало… А вызвано оно было, вне всяких сомнений, богатым опытом моих прежних инкарнаций… Впрочем, об этом позже.

— А, как он тебя приложил?. — Селена засмеялась, пока бледная от гнева рыжая ведьма скрежетала зубами.

— Я тоже чувствую, — после недолгой паузы произнесла Тереса, — в нем что-то есть. Что-то древнее, возможно темное…

— Наглость в нем есть, — с яростью сообщила Габи.

— Это неплохое качество для чернокнижника. — Тереса радужно мне улыбнулась. — Посмотри, какие у него благородные черты лица, тонкий орлиный нос…

— Распустили детей, — проворчала рыжеволосая, — распроклятые люди…

— Решено, он остается… — Тереса встала с кофточек и взяла меня за руку. — Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

Мы пошли к бревенчатой избушке. Габи фыркнула и сплюнула на землю:

— Ну и пожалеете об этом…

Внутри жилище ведьм оказалось очень уютным. Что, впрочем, неудивительно, когда в заброшенном домике живут втроем одинокие женщины, пусть это даже озлобленные на весь мир ведьмы, иногда крадущие детей. Такой красоты в своей короткой жизни я еще не наблюдал. Убранство было подобрано со вкусом и любовью к крепким вещам из светлых пород дерева и изящным металлическим украшениям. Люстры и ручки дверей были отлиты из благородной бронзы, эстампы в тяжелых рамах сверкали золотом, а на комоде стояла огромная серебряная ваза с причудливой гравировкой — два мускулистых гиганта, ухватив друг дружку за причинные места, застыли с выражением бесконечной печали на лицах. Открыв от восторга рот, я не в силах был даже пошевелиться. Так и замер на пороге, пока Тереса мягко не подтолкнула меня чуть пониже спины.

— Что, нравится? — спросила она.

— Не очень, — ответил я, воровато оглядываясь кругом, — видали и получше…

— Я предлагаю избавиться от него, чтобы нам потом не пожалеть, — сказала Габи, когда они с Селеной остались вдвоем, — а в ученицы взять девочку. Сколько я ни общалась с мужчинами, из этого ничего хорошего не выходило.

— Но это же ребенок, — возразила беловолосая. — к тому же очень симпатичный И, кажется — думаю, мы все это ощутили, — не лишенный темного таланта.

— Ребенок, — фыркнула Габи, — каких-то десять лет, и он уже будет не ребенок… а… а жеребенок. Здоровый молодой жеребчик. И что ты тогда скажешь? Тебе двести сорок три, а рассуждаешь, как незрелая девка.

— Я и чувствую себя девочкой. — Селена улыбнулась.

— А должна чувствовать себя дурой. — Габи презрительно сморщилась. Тереса распахнула дверь.

— Он уснул, — сообщила она.

— Что, так сразу? — удивилась Габи. — Как-то это подозрительно.

— Должно быть, устал в дороге, — с заботой в голосе проговорила Селена, — дети так быстро утомляются в этом возрасте…

Я же вовсе не спал, а с интересом подслушивал их разговор. Впрочем, через пару минут ведьмы занимали меня куда меньше. Я вскочил с постели, на которую до этого упал, сделав вид, что засыпаю от усталости, и принялся копаться в ящиках тисового комода, стоявшего в углу. Мне удалось обнаружить в его недрах и прикарманить две баночки с эликсирами, сушеную лягушачью лапку (настоящее сокровище) и серебряное кольцо (можно будет выгодно продать его в Аноре в лавке старьевщика — он никогда не гнушался брать ворованные вещи. Кольцо попыталось укатиться от меня под кровать, но было поймано — от малыша Жака еще никто не уходил. Новообретенные сокровища я спрятал под матрас и тогда, почувствовав уверенность в завтрашнем дне — мне было обеспечено пропитание, я действительно решил вздремнуть. Для ребенка, даже такого бойкого, как я, день оказался слишком насыщен событиями.

На следующее утро меня разбудили очень рано, плотно накормили вкусным завтраком — тарелка манной каши и хлеб с сыром — и стали мучить расспросами, не брал ли я вчера некоторых вещей.

— Конечно нет, — отвечал я как ни в чем не бывало и постарался придать своему лицу выражение кристальной искренности и невинности.

— А давайте съедим его, — предложила Габи, и я ощутил, что в своей короткой жизни никого и никогда так люто не ненавидел, как эту рыжую ведьму, заставлявшую меня снова и снова испытывать страх.

— Оставь, Габи, — Тереса поморщилась, — ты, наверное, сама спрятала куда-то баночки и кольцо, а теперь обвиняешь ребенка.

— Спрятала специально, — поддержала ее Селена, — чтобы извести мальчика, он ей с самого начала не понравился.

Она погладила меня по голове, и я, открыв глаза как можно шире — так мое лицо казалось честнее, я хорошо знал это по опыту, — согласно закивал.

— По поводу «специально» я ничего не говорила. — Тереса строго посмотрела на Селену.

— Где же баночки и кольцо? — задумчиво произнесла она… — Баночки и кольцо… баночки и кольцо…

Ее глаза гипнотизировали меня, проникали в самую душу. «Баночки и кольцо… баночки и кольцо…»

— И лягушачья лапка, — неожиданно вырвалось у меня… Вот уж не думал, что смогу когда-нибудь так глупо проколоться.

… Наказание было чудовищно жестоким. Меня заперли на темном чердаке, где под самым потолком с визгом носились тени летучих мышей. Иногда их перепончатые крылья жестко хлестали меня по лицу и рукам. Не могу сказать, чтобы я когда-то боялся этих отвратительных тварей, но обидно мне было необыкновенно… Я сел, прислонился к стене и горько заплакал. Где моя спокойная жизнь в притоне мадам Агеллы, где каждая из девочек норовила погладить меня по голове и угостить чем — нибудь сладеньким… Я имею в виду настоящие сладости. А вы что подумали? В то время я был еще слишком мал, чтобы думать о сладости женского тепла и ласки… Выпустили меня поздно вечером.

— Ты должен отнестись к нам с уважением, — сказала мне Тереса, — запомни, ты избран. Для тебя это, конечно, сейчас ровным счетом ничего не значит, но запомни, что это очень большое продвижение вверх по социальной лестнице. Хотя ты вряд ли понимаешь меня. Чтобы объяснить тебе лучше, я спрошу тебя вот о чем. Кто были твои папа и мама?

— Мама умерла, когда я только родился, а папа крадет драгоценности и деньги. Он — самый лучший вор в Оссирисе. — Я гордо задрал подбородок. — Самый лучший — мой папа, вот так-то.

Тереса всплеснула руками:

— Селена, что за мальчишку вы приволокли? У него очень нездоровая наследственность.

Если бы они только знали, насколько моя наследственность нездоровая! И кто я такой на самом деле! Но для них мое происхождение и моя истинная природа были совершенно неочевидны. В тот момент их волновал только тот факт, что мой папаша был вором и выпивал за завтраком бутылку красного вина, вторую он уговаривал к обеду и дотянуть до вечера ему никогда не удавалось. Сбросив грязные башмаки, он громко храпел, разбросав руки и ноги. А вокруг него в беспорядке валялись бутылки из-под крепленного эля, к которому он цитат предосудительное пристрастие.

Габи неожиданно вступилась за меня:

— Наследственность дурная, ничего не скажешь, зато у него ловкие пальцы. С такими руками ему будет легко созидать знаки.

— Да, это правда, — Тереса улыбнулась, — об этом я не подумала. Что ж…

Она немного встряхнула меня, потому что я заскучал, пока они обсуждали достоинства и недостатки моего происхождения, и уже не слушал их, а предпочитал изучать содержимое своего носа. Я почти целиком запустил туда указательный палец и энергично вращал им внутри.

— Если ты украдешь у нас еще что-то, мы будем вынуждены сделаться очень жестокими, ты понял? — спросила Тереса, аккуратно извлекая мой палец из носа.

— Понял, понял, — проворчал я, — а если вы украдете у меня что-нибудь?

— Этот мальчишка невыносим, — всплеснула руками белоголовая Селена.

— У нас нет такой при-выч-ки, — почти по слогам прошипела Тереса, и я понял, что она едва-едва сдерживается, чтобы не задушить меня.

Мой взгляд невольно остановился на ее изящных руках с длинными ногтями, покрытыми иссиня-черным лаком, и я поспешно закивал. Уже потом я узнал, сколько крови на этих руках. Но тогда мне хватило только мельком посмотреть на них, чтобы согласиться со всем, что скажет Тереса. Вид у красивых ручек был действительно зловещий. Подушечки указательных пальцев едва заметно пульсировали — это рвалась наружу магическая сила, а острые черные ногти отливали такой неподдельной агрессией и готовностью впиться в глаза любому, кто только перейдет Тересе дорогу, что волосы на моей голове вдруг ожили и начали едва заметно шевелиться.

— Ну вот, кажется, мы уладили это небольшое недоразумение, — Тереса вздохнула, — завтра же приступим к обучению.

Сказав «обучение», она выразилась весьма мягко Ей следовало употребить другое более подходящее слово — «эксперименты», потому что они решили подвергнуть мой организм мутации, после которой я не был бы уже человеком, а сделался тем, кем физиологически являюсь по сей день. Кем, кстати сказать, являлись в некотором роде и они сами.

Над нами не властно время. Над нами почти не властны силы природы. У нас есть некоторые способности, которые ужаснут обычного человека. Путем длительных тренировок мы достигаем абсолютной гармонии тела и духа. И дух дает нам многое. Он дает нам возможность черпать из природы энергию и обращать ее в материальные знаки, забирать у элементалей стихий их внутреннюю сущность и делать их своим оружием. Нам дано многое, очень многое. Но… но лучше бы я все-таки оставался человеком. Слишком сильно в ранней юности я ощущал свое отличие от обыкновенных людей. Слишком сложно мне было войти в обыкновенное человеческое сообщество и стать кем-то значимым, занять, так сказать, свое место в обществе. А в ранней юности я был весьма и весьма честолюбив и, конечно, стремился добиться успеха, не понимая, что участь колдуна мне уготована свыше. Она была гарантирована самим фактом существования того, кем являлся я.

Уже потом, много позже, я осознал, что моя непохожесть, оригинальность, неумеренность, удачливость и сила были происхождения куда более высокого, нежели эликсиры и учение ведьм.

И тогда мои устремления, как и мои потребности, сделались настолько глобальными, что расширились до поистине вселенских масштабов…

— Как тебя, кстати, зовут, маленький воришка? — спросила Тереса.

— Жак.

— А как тебя звала ма… звал папа ласково? — Селена улыбнулась.

Всех присутствующих, включая меня, ее материнский инстинкт, проявлявшийся буквально во всем, жутко раздражал.

— Так и звал — «маленький воришка», — ответил я сердито, — а еще он говорил: «Ну ничего, вот вырастешь, будешь большим».

— Хватит этого бреда, — мрачно произнесла Тереса, — забудь о доме и о папе: ни дом, ни папу ты больше не увидишь…

Теперь, по прошествии многих лет, могу сказать, что она ошибалась. Будучи во времена моих долгих странствий проездом в Оссирисе, я встретил вшивого нищего с отрубленными руками, который преследовал меня и клячу, на которой я ехал, не менее двухсот шагов. При этом он беспрестанно выкрикивал, будто я стал бы его слушать: «Подайте несчастному калеке, благородный господин, я потерял свои руки на войне за свободу!» За чью свободу он воевал, оставалось загадкой для всех, кто проезжал по этой дороге: последняя война началась по инициативе безумного короля Оссириса. Всадники на лошадях и уютно устроившиеся за занавесками своих экипажей путники богатого сословия смотрели на него как на сумасшедшего.

А я вдруг, несмотря на то что последний раз виде! его много лет назад, распознал в нищем собственного отца, когда-то лучшего вора в здешних местах. Я повернул лошадь и поехал к нему. С надеждой на воспаленном лице он побежал мне навстречу, надеясь на щедрое подаяние. Ветер развевал полы моего черного плаща и пустые рукава его грязной рубашки.

— Ты — вор, приятель? — спросил я, дотрагиваясь до тугого кошеля на поясе.

— Нет, — ответил он испуганно.

— Нет? — переспросил я на всякий случай.

— Нет, — произнес он снова.

— Жаль, — я вонзил шпоры в бока лошади, — я помогаю только бывшим ворам… Сочувствую им!

— Я вор!!! Вор!!! — орал он и бежал за мной по дороге, пока не упал в дорожную пыль.

Мне было немного жаль, что я так поступил с собственным отцом. Потом я сидел с непроницаемым лицом в кабачке за кружкой светлого эля и укорял себя за этот поступок. Правда, через некоторое время мне в голову пришла мысль, что, если бы не ведьмы, глядишь, два безруких нищих бегали бы по торговому тракту, упрашивая подать им пару медяков, одержимые скупой надеждой на то, что проезжающие не знают ни законов, ни истории Оссириса. Но ведьмы ведь тоже совершили кражу, когда забрали меня из притона мадам Агеллы. Значит, может быть воровство во благо! Над этим стоило поразмыслить.

Когда я, раскаявшись в содеянном, вернулся на дорогу, чтобы подать отцу милостыню, безрукого нищего уже переехала карета какого-то вельможи. Золоченая карета удалялась, а он был мертв. Лежал в пыли, задрав вверх поросший густой спутанной бородой подбородок.

Я не стал догонять нерадивого возницу, чтобы отомстить, а просто похоронил отца с почестями. Даже нанял процессию, чтобы не решили, что хоронят какого — нибудь доходягу или, чего доброго, вора. Купленные мною за несколько монет дешевые актеры из базарного театра шли за гробом и фальшиво скорбели. На могильной плите от моего имени высекли. «Нашедшему покой в смерти от ищущего покой в жизни». Уже потом мне пришло на ум, что люди могли подумать разное… Впрочем, не все ли равно, что они подумают.

— Выпей это. — Тереса протягивала мне бокал, из которого клубами валил зеленый дым.

— А что это такое? — поинтересовался я.

— Яд, — строго ответила Тереса.

В устах Габи такой ответ на мой простой вопрос прозвучал бы правдиво, но Тереса не могла так со мной поступить. Она хоть и была жестокой ведьмой, в чьих руках было так много опасной темной силы, но я чувствовал, что ко мне она относится хорошо. Я недовольно сморщился и взял эликсир. Слегка поболтав странное варево в руках, я засунул в густую жижу язык. На вкус эликсир оказался горьким, к тому же он слегка отдавал навозом. Я, правда, никогда не пробовал навоз, но почему-то мне кажется, что на вкус он именно такой, как эликсиры ведьм. А может, всему виной был запах зелья. Навозный противный запах. Я глубоко вздохнул, посмотрел на Тересу, но в ее глазах светилась неумолимая решимость. Я выпил содержимое бокала и вздрогнул от отвращения.

— Прекрасно, — сказала Тереса. — Теперь ты будешь пить снадобье и жевать определенные сорта древесного волокна каждый день.

— Каждый день?! — выкрикнул я.

— Да, пока у тебя не вырастет рог на лбу, ха-ха-ха. — Наверное, она считала сказанное смешным.

Женское чувство юмора всегда оставалось для меня загадкой, а чувство юмора ведьм к тому же отличалось изрядной мрачностью. В чем вам еще предстоит убедиться.

Правда, однажды они здорово пошутили, я хохотал как сумасшедший, когда Габи пересказывала мне всю эту историю.

Король Фольгест чем-то насолил рыжеволосой ведьме, будто бы он оказался недостаточно вежлив и даже приказал сжечь ее на костре… Разумеется, Габи удалось ускользнуть. А потом ведьмы украли старшего сына Фольгеста — наследного принца, юнца крайне самонадеянного и жестокого. Он развлекался тем, что ловил крестьянских детишек в округе королевского замка и устраивал на них псовую охоту с товарищами из высшего света. Юного отпрыска насадили на самый высокий шпиль башни, откуда снять его не представлялось возможным. Причем проделано все это было с таким мастерством, что шпиль вошел ему точно между ног, а вышел на макушке. Правую руку принца ведьмы закрепили горизонтально, сделав из нее своеобразный указующий перст. Поскольку шпиль был сделан в виде флюгера и труп принца все время разворачивало, то очень скоро сельские жители наловчились определять по его положению направление ветра.

Габи рассказывала, давясь от хохота, как Фольгест нанимал скалолазов в горах Киммерии, чтобы труп его двадцатитрехлетнего отпрыска был возвращен на грешную землю.

Вот такая смешная история…

Свое семилетие я справил грандиозно. Ведьмы приготовили праздничный ужин. Во главе стола возвышался белый торт с семью черными свечами. Лиловым кремом Селена вывела на нем: «Черному волчонку Жаку в день рождения». Я был необычайно польщен.

И все было, кажется, настолько замечательно и тепло, что представить себе лучший день рождения семилетнего малыша сложно. Вот только со свечами вышел легкий конфуз. Мне вздумалось пошутить, и я, вместо того чтобы задуть свечки, полыхнул в сторону торта огнем.

К тому времени мой организм уже достаточно трансформировался, чтобы я мог определиться со стихийной предначертанностью. Теперь и ведьмам суждено было узнать, что меня привлекал ОГОНЬ.

На сидящей по другую сторону стола Тересе мгновенно вспыхнуло ее праздничное платье, которое она по случаю дня рождения прикупила в окрестностях Танжера. Тереса в ужасе закричала, вскочила из-за стола и одним движением руки вызвала поток воды. Мокрые с ног до головы и весьма недовольные друг другом, мы сидели за облитым водопадом праздничным столом. Салаты плавали в грязноватой жиже, икра растеклась по белой скатерти, ее черные крупные зерна были повсюду, несколько блюд смыло под стол, куропатка выглядела, словно дохлая курица, и единственное, что все еще оставалось аппетитным, — поросенок с яблоками. За него я и ухватился.

Стряхивая с мокрых ладоней куски праздничного торта, Тереса проговорила сквозь зубы:

— Не будем портить шалуну праздник!

— Не будем, — согласилась Габи и вдруг дико захохотала: — а будем звать его теперь Жак Огненный.

— Не будем портить мне праздник, — выкрикнул я, не сумел сдержать смех и, размахивая поросенком, вскочил на стул.

Внезапно нас захватило веселье, от недовольства не осталось и следа… Некоторое время мы хохотали, а потом принялись за поросенка…

С каким упоением я вспоминаю сейчас эти благословенные времена и моих воспитательниц. Время не властно над нами, но порой вместе с ним в нашу жизнь приходит нечто, навсегда лишающее его значимости… Нечто темное и неправильное, нечто, что не должно происходить никогда и тем не менее происходит… И вот тогда уже совершенно не важно, прошли ли дни, месяцы, века, потому что утрачено главное — теплота отношений. Тереса, Габи и Селена…

Знали бы вы, уважаемые дамы и господа, что мне приходилось проделывать в детстве. По мнению ведьм, искусство самоусовершенствования заключалось в том, чтобы оказаться выше всех. Чтобы вы поняли, что я имею в виду, достаточно упомянуть хотя бы о том, что меня принуждали совершать пируэты на бревне, которое мои воспитательницы подвешивали в ста шагах над землей. Оттуда я мог разглядеть все окрестные земли. Я видел лес, который простирался на многие версты вокруг, видел спокойную широкую реку на востоке, которая медленно несла свои воды, а север был скрыт от моего пытливого взора горами.

Жители лесного поселения, куда я гораздо позже наведался и где украл лошадь, застывали в немом ужасе и показывали на меня пальцами. Впрочем, они были весьма бедными и темными людьми. Не знаю, что они себе воображали, когда видели мои упражнения, но с вилами и зажженными факелами ворваться в наше жилище они так и не отважились. Может быть, еще до моего появления они уже приобрели опыт общения с ведьмами и не желали его повторения, а может, я, кувыркающийся на бревне в ста шагах над землей, казался им посланцем богов.

Ведьмы покрикивали снизу, чтобы я не ленился и делал упражнения тщательнее.

А что было бы, если бы я, семи лет от роду, поскользнулся и полетел вниз?! Разбился бы, наверное, в лепешку… Должно быть, этот неинтересный вопрос моих зловещих нянек совершенно не занимал. Их интересовало только мое физическое развитие и всеобъемлющее образование. Просить у них милости было все равно что разговаривать с бронзовой статуей усопшего короля Георга. Габи и Тереса не обращали на мое нытье ровным счетом никакого внимания.

Селена, правда, была мягче, она баловала меня своим вниманием и любовью. Но для нее я вовсе не был живым маленьким человеком. О нет! Я был кем угодно, только не человеком — куколкой, обезьянкой, смешным и забавным зверьком, которого можно потискать. Что вы! Меня ведь можно было наряжать в шутовские кукольные наряды и разговаривать со мной так, словно я круглый идиот. «Ути — пуси… Ути-ути… Пуси-пуси»… Черт бы ее побрал с этими кретиническими завываниями!

Слава богу, что Тереса и Габи были сделаны из другого теста и с презрением относились к ее материнскому инстинкту. Инстинкт!!! Дьяволовы сановники, прыгайте теперь на ее костях!!! Ладно, мне не пристало так ругаться. Хотя какого черта?! Вспоминаю, как я провел свое так называемое детство, и мне делается мучительно больно! Ей-богу… ей-черту… вернись я в те годы, я бы уже не был таким покладистым.

Знания и ловкость вливались в мою голову и плоть зеленоватым эликсиром и жестким каждодневным трудом. Они травили меня, искажали мою человеческую сущность, в то время как я еще не созрел для принятия самостоятельных решений. Ну ничего, потом я дозрел…

Но не надо думать, будто я только и делал, что развивался физически и учился колдовству. Ведьмы вполне отдавали себе отчет в том, что они в некотором роде ответственны за меня и за мое будущее. А потому всеми силами они старались сделать из меня гармоничную личность. Я бы не сказал, что получил образование, позволяющее мне появиться в свете. Мое образование было несколько иного толка. У дворянских детей или у детей высокопоставленных особ оно не столь гармонично сбалансировано. В них не вливали эликсиры. А после они красными от пережитых мук и трансформаций глазами не читали научный труд Тетиния Младшего в восьмидесяти трех томах. Их не учили, например, играть в карты или соблазнять женщин. Это приходило к ним от сверстников. Я же брал уроки потерною мастерства у Селены. Она неожиданно оказалась заядлой картежницей — погеритисткой. Мы освоили все виды игр. Однако на первом месте все-таки оставался погер.

Тереса тоже подчеркивала важность карт. Она грозила мне пальцем, когда я швырял матовые картинки под потолок, проигрывая Селене, и просила меня не шутить с картами. Она говорила, что карты обладают магической силой, и сила эта легко может обратиться против шутника… Ее отношения с картами, ее намеки на карточную предопределенность судьбы со временем стали так бесить меня, что как — то я в порыве ярости укусил ее за лодыжку. Вышло это совершенно машинально. Она дико завопила и принялась отдирать меня, обзывая грязным маленьким мерзавцем.

Я заметил, что у каждой из ведьм бы какой-то маленький бзик, то, что можно было бы назвать навязчивой идеей, привязчивой фобией, нечто, что вызывало у них страх. Тереса, например, панически боялась карт, для Селены настоящим кошмаром были зеркала, она прятала их по дому, разбивала, а осколки закапывала в саду. По этому поводу частенько возникали ссоры.

— Где мое зеркало, ты, жирная дура? — орала Габи. — Я, кажется, говорила тебе, чтобы ты не прикасалась к нему?

— Не знаю, — стараясь скрыть злорадство, шипела Селена. — У тебя что, было зеркало? Впервые об этом слышу…

Поначалу мне казалось, что рыжеволосая Габи не боялась ничего. Однако со временем я узнал, что она не может спокойно выносить грозу. Когда свинцовые тучи приходили из-за гор, цепляясь за острые верхушки скал, долину накрывал сумрак, а в небесах грохотало и в воздухе ощущалось свинцовое предгрозовое предчувствие, лицо Габи становилось растерянным, волосы ее теряли огненный оттенок, тускнели и безжизненно повисали вдоль спины спутанными желтоватыми прядями. Она поднималась наверх и надолго запиралась в своей комнате. Щелкал засов, в домике ведьм наступала тягостная тишина. Как-то раз я попытался потревожить ее в такой момент, долго и безуспешно барабанил в дверь, но так и не получил ответа…

Страдая некоторыми фобиями, они все же оставались необычайно могущественными ведьмами. Ко всему прочему они были страстными женщинами.

Габи брила ноги в ванне, наполненной горячей водой, и тихо что-то напевала. Никакого стеснения она не испытывала. В натуру Габи просто не было заложено такое «неважное» качество. Стеснение?! Да вы что?! Есть такое?! Ну и ну!

Поэтому я имел возможность всегда наблюдать за ней. Я сидел за дубовым столом и усиленно делал вид, что изучаю колдовскую книгу — мне поручили разучить очередную тарабарщину из каббалистических знаков заклинательного характера, — на самом деле, подняв глаза над страницей, я смотрел, как она, высоко задрав тонкую гладкую ногу всю в клочьях мыльной пены, медленно водит по ней остро отточенным кинжалом…

Завершив этот обряд, Габи поднималась из ароматной ванны. Ее изящество сказывалось во всем. Слегка поддерживая массивную для такого тонкого тела грудь, Габи делала несколько шагов, при этом я имел возможность разглядеть шелковистый треугольник золотистых волос ниже ее округлого живота, затем она заворачивалась в тонкое покрывало и, усевшись перед зеркалом, которое не раз пыталась извести Селена, принималась расчесывать рыжие волосы бронзовым гребнем.

Это зрелище и сейчас у меня перед глазами. Грациозная, словно богиня, белокожая, подобно статуэтке из слоновой кости, Габи перешагивает через серебристый бортик ванны с мыльной водой, скосив на меня насмешливый зеленый глаз, и солнечный луч отсвечивает на ее крутом бедре и полукружиях крепких ягодиц.

… Когда мне исполнилось шестнадцать, ведьмы решили отпраздновать день, когда я был привезен в маленький домик, окруженный густым лесом, в предгорной долине. Я безвылазно прожил здесь долгих десять лет и уже давно называл его своим домом.

Что за угощение они приготовили! Видели бы вы этот стол — он буквально ломился от яств. Запеченные в яблоках куропатки, трюфеля, экзотические фрукты, жареный барашек, рыбное филе под соусом, антрекот, около сорока видов всевозможных салатов, диковинные блюда: ростки фасоли и яйца огагули, распахнутые раковины глазорупии…

Я восторженно взирал на все это великолепие, предвкушая потрясающее пиршество. Несколько лет назад у меня вдруг прорезался дикий аппетит, и теперь, если ведьмы хотели мне угодить, они готовили что-нибудь вкусненькое.

К тому времени бурный период полового созревания у меня уже завершился. Я весьма интересовался женщинами и всем, что было так или иначе связано с сексом. За прошедшее время я превратился в высокого худощавого юношу с крючковатым носом и цепким взглядом почти желтых глаз. Полагаю, если бы не принимаемые мною в большом количестве эликсиры, я бы выглядел совсем иначе.

— Дай-ка я тебя поцелую, мой дорогой, — сказала Габи.

Она обошла стол, оттолкнула с дороги пару стульев и приблизилась ко мне. Я ощутил исходящий от нее пряный аромат. Она всегда пользовалась благовониями, принимала ванны с маслами, о которых любая женщина может только мечтать. Габи всем телом прижалась ко мне.

Могу поспорить, у меня подскочило давление, когда она ухватила губами мой подбородок, некоторое время обсасывала его, а потом снова обошла стол и уселась на место.

Тереса и Селена наблюдали эту сцену с плохо скрываемой неприязнью. Я почти расслышал, как Тереса прошипела: «Потаскуха!» В тот момент меня все происходящее очень удивило, я пока не мог понять что происходит…

И это был первый случай, когда Габи обратила на меня внимание как на зрелого мужчину. С тех пор я интересовал ее все больше и больше. Я часто ловил на себе ее смеющийся взгляд, она рассматривала меня и кусала губы. Когда я входил утром в обеденную комнату, Габи расчесывала волосы перед зеркалом. Она больше не брила ноги в тазу с водой в моем присутствии. Она даже посылала мне воздушные поцелуи, когда этого не видели Селена и Тереса.

А однажды я застал весьма неприятную сцену Я собирался спуститься вниз из своей комнаты, когда меня остановило то, что я услышал внизу. Тереса ей говорила:

— Ты ведешь себя, как последняя шлюха! Ты что, не можешь найти себе мужика в деревне?!

— Я-то хорошо знаю, в чем дело, — свистящим шепотом отвечала Габи, — ты говоришь мне все это, потому что сама на него глаз положила. Так ведь?! Так?

— Ты — дура, я смотрю на него только как на нашего воспитанника.

— Не надо мне лгать! — Мне представилось, как Габи делает шаг вперед, развернув свои божественные узкие плечи и чуть приподняв юбку, чтобы топнуть меленькой ножкой. — Из нас троих только Селена относится к нему как мать. Я же вижу, как ты на нею глядишь. Так и хочешь засунуть ему руку в штаны.

Думаю, я заметно покраснел, но ничем не выдал своего присутствия. Меня только странным образом взбодрило произнесенное с яростью слово «засунуть». Между тем внизу наступила пауза. Ее прервала Тереса:

— Если хочешь знать, то да! Но я не делаю ничего так демонстративно, как ты. Я хочу, чтобы у него было право выбора, а пока он еще слишком молод и прыгнет в постель любой шлюхи.

— Будь осторожна, ты называешь меня шлюхой второй раз! — Габи была вне себя от ярости.

— Заметь, я ни разу не назвала тебя «шлюхой», я просто не хочу, чтобы ты ею была.

Тереса, видимо, решила поставить точку в разговоре, потому что за ее спиной хлопнула дверь. А может, это Габи выбежала прочь. Хотя бегство было не в ее характере.

Честно говоря, довольно жутко, когда тебе шестнадцать, находиться меж двумя распаленными и перевозбужденными ведьмами, которые пышут жаром вожделения и магической мощи, поэтому я стал все больше общаться с Селеной и меньше — с Тересой и Габи. Пока толстая и добрая Селена не сказала мне: «Подойди поближе, Жак… Еще ближе…». Вы понимаете, о чем я?! Ну, разумеется, понимаете. Куда же делся ее материнский инстинкт? Наверное, она просто не могла испытывать его вечно, будучи ведьмой.

А посему, не доучившись и преуспев в магическом ремесле лишь отчасти, правда успев завершить курс необратимых изменений в организме, я решил бежать, пока они не разорвали меня на части.

Не подумайте только, что я ханжа или моралист. Я ничего бы не имел против Габи… или Тересы. Или обеих сразу… Или по отдельности, но чередующихся ночь через ночь… Или… Но что-то подсказывало мне, какие-то высшие силы, что добром начавшиеся сексуальные интриги не закончатся. Ссора между ведьмами затянется на века, а от меня останется горстка пепла и две, нет, три стенающие над ней женщины. Поэтому я предпочел сохранить их добрые отношения и свое здоровье.

Должен сознаться перед вами в одном своем грешке. Я припомнил о своем ремесле вора, уготованном мне папашей, но, к моей чести, это случилось всего только раз. Впоследствии я если и брал чужое, то это были города, куда входила моя армия, армия Черного Властелина. По мелочи я крал в последний раз. Произошло это в первом же попавшемся мне на пути поселении. Это была та самая деревенька, которую я наблюдал еще в детстве, когда парил в небесах на бревне. Я сделался конокрадом. Прокрался в стойло и отвязал единственное хилое животное, которое там было. Лошадь испуганно попятилась от меня, но я сумел ее успокоить, нашептывая ей в уши заученные с детства слова, помогающие укрощать некоторые виды полуразумных живых существ.

На худой, очень старой кляче я проделал недолгий путь до первого же большого города. Там я сбыл лошадку толстомордому мерзавцу в засаленном фартуке, который держал городские конюшни и возглавлял службу городских перевозок. Теперь руки мои были чисты, и совесть покойна. Я стал колдуном с покойной совестью.