Любовь и революция

Андрей Клишевич

Лирик, выдумщик и друг всех угнетённых, Дик умел жить идеалами и наполнять повседневность яркими делами и творчеством. В середине девяностых он не вернулся из похода… Минуло девять лет. Алина свыклась с потерей любимого человека, но однажды узнала его на случайной фотографии, и у неё вновь появилась надежда. Теперь Алине предстоит отправиться на другой континент, чтобы найти Дика и исправить линию судьбы.

Пролог: Москва, апрель 1996

Её кожа была сухой и горячей. Ладони Дика скользили по упругим округлым бёдрам, повторяли плавные изгибы талии, ласкали нежную плоть грудей…

— Признайся, ты — амазонка!..

Алинин голос прерывался:

— Разве… амазонки были… рыжие?

— Непременно… рыжие… В веснушках…

Да, рыжие и ненасытные…

Темп постепенно нарастал. Старая тахта под ними скрипела и, казалось, вот-вот развалится. Погружённая в темноту комната раскачивалась, и большая карта полушарий на стене рельефно проступала из плотного полумрака сейсмическим районом Анд. «Это как землетрясение», — всплыла откуда-то фраза. Сознание туманилось. Смыкая веки, Дик попадал в царство образов, считавшихся непристойными, — бесконечной чередой они сменяли друг друга перед внутренним взором. Под ладонями он ощущал податливое, распалённое страстью тело возлюбленной. Вверх-вниз, вверх-вниз… Конечно, амазонка! Ведь именно так они это, должно быть, и делали, прирождённые наездницы: садились на мужчину — и…!

Небо содрогнулось последний раз и замерло. Алина в изнеможении повалилась Дику на грудь, накрыв его волнами рассыпавшихся волос. Волосы пахли отваром из земляничного листа — Дик собрал их в ладонь и с наслаждениям втянул аромат. Острым, как у лисы, носиком она потёрлась об его щёку.

— Ты ведь… ещё не всё?

— Не-а!.. — Дик поймал её губы своими. — Теперь я снова хочу опрокинуть тебя на спину…

Потом, обнявшись, они лежали в темноте и говорили о сокровенном.

— Смотри, мы с тобой сейчас на высокой дозорной башне. Нет ни потолка, ни верхних этажей, над нами — только звёзды. Тёплый ветерок доносит сюда запахи диких трав из долины внизу. Ты видишь Млечный Путь?

— Ага, во всё небо, — прошептала Алина, снова ощущая сладкое замирание сердца. Начиналась одна из тех историй, которыми Дик мастерски заполнял повседневную жизнь, смешивая реальный мир и воображаемый, но от этого не менее реальный. — Великолепное зрелище!

— Иногда здесь пролетают большие корабли. Они очень похожи на старинные клипера: те же высокие мачты, длинные реи, тугая ткань развёрнутых парусов. Корабли курсируют между разными гранями многомирья. Идут они в ночи, срезая узкими корпусами верхушки редких облаков — в старину их собратья так резали верхушки волн — и сигналят мерцающими огнями тем, кто способен их видеть. Ты спросишь, кто? Дети. И некоторые взрослые — из тех, что сохранили взгляд незамутнённым. Иногда корабли причаливают здесь, у края дозорной площадки. Когда это случится снова, мы с тобой взойдём на палубу и отправимся в путь — туда, где ночные берега сливаются с созвездиями. После восхода солнца мы увидим поля земляники, которые тянутся до сплошного леса на горизонте, и весь бесконечный день будет наш. А на следующее утро отправимся дальше. Сначала мы не станем сильно отдаляться от нашего мира, слишком многое нужно сделать здесь…

За окном взвыла противоугонная сигнализация автомобиля, возвращая их в панельную многоэтажку в одном из спальных районов на севере Москвы. Но Дик не сдавался:

— Было бы здорово собрать друзей на таком корабле и носиться по всей планете, приставать к разным берегам, помогать тем, кто восстал против угнетения: мексиканским индейцам, колумбийским крестьянам, мауберам Восточного Тимора… О чём-то таком мечтал Гарибальди.

— И ты собираешь друзей в вагонах электричек и уводишь их прочь из города… как это?.. в малые освободительные походы.

— Конечно. Себя тоже надо освобождать. Выходить из засасывающей монотонности хотя бы на отдельных отрезках времени.

И добавил как будто невпопад:

— Ведь корабли… они внутри нас.

Алина притихла возле его плеча. «Рыжий лисёнок!» — Дик нежно провёл ладонью по её волосам, шее, ключицам… — «Сколько тебе лет, девушка? Неужели тридцать?»

Стоял тёплый, солнечный апрель. Она носила короткую юбку из джинсовой ткани, ветер перебирал её слегка волнистые янтарные волосы, в глазах отражалось высокое чистое небо, а с губ не сходила счастливая улыбка женщины, которая знает, что желанна.

— Девушка, я снова уезжаю вести скрупулёзные научные наблюдения. Ты ведь приедешь ко мне на выходные, чтобы свидетельствовать приход весны? — говорил Дик, собираясь на университетскую географическую базу, затерянную среди лесов и полей на крайнем юго-западе Подмосковья, и слышал в ответ её тихий счастливый смех.

Или:

— Как тебя ещё не уволили из этого вашего горноинженерного АО?

— За что? — весело удивлялась она.

— За красивую линию ног, конечно! Ведь она отвлекает сотрудников от работы. Что смеёшься? В Австралии так уволили сотрудницу строительной фирмы. Представляешь, что бы они там построили!

Или — нацеливаясь старым «Зенитом»:

— Будь ласка, немного левее. — Это когда Алина позировала для анархистского плаката «Наша цель — капитализм!» — гордо вскидывала голову и отводила назад локоть, до ямочки под скулой натягивая тетиву лука, — так что не оставалось сомнений: цель будет поражена.

Это очаровательное украинское «будь ласка» он привёз из их похода по Карпатам в таком нереальном, как другая жизнь, в таком кажущемся теперь беспечным и мирным июне девяносто первого. Ещё не было «шоковой терапии», не было той страшной ночи в Останкине, когда «витязи» расстреливали беззащитных людей из окон телецентра, «неопознанные» самолёты ещё не бомбили города и сёла на Кавказе, и молодых ребят ещё не посылали умирать и убивать от имени президента-алкоголика… Там, в Карпатах, солнце окрасило её кожу в медный цвет, и она говорила, что не нравится себе. Но не ему…

— Сейчас вернусь.

Алина бесшумно соскользнула с постели, набросила клетчатую ковбойку Дика и исчезла из комнаты. Щёлкнул выключатель в ванной, тихо зашипел душ.

Убаюканный этим ровным шипением, Дик всматривался в контуры материков и островов на стене. Контуры тонули в темноте, но на помощь приходила цепкая зрительная память прирождённого географа.

Где-то возле края земли смотрит в океан Берег Миклухо-Маклая. Там знаменитый русский путешественник хотел на основе местных обычаев построить вместе с туземцами благополучное общество, неподвластное колониальным державам. Державы его порыва не оценили.

По карте совсем рядом — дуга Малых Зондских островов. Вон там, вытянулась вдоль экватора. Её побережье патрулируют в поисках поживы крупные акулы. Если их, конечно, ещё не извели ради охотничьих трофеев — акульих челюстей. Но могут здесь встретиться и хищники куда более грозные: вдоль глубоководного жёлоба, что опоясывает острова с юга, пролегает кратчайший путь из Тихого в Индийский океан для атомных подлодок. Отсюда — внешне ненавязчивое, но пристальное внимание североамериканского Большого брата к этому региону.

По другую сторону Индийского океана — по пути переселенцев с Борнео — остров Мадагаскар с его легендой о Либерталии. Не то правда, не то вымысел. Либерталия… Похоже на Маркеталию, которая точно не вымысел. Но она дальше, в другом полушарии.

А сразу за Мадагаскаром лежит Африка. Здесь — звучные имена народов, населяющих континент: шона, баконго, овамбо, химба… и герб Мозамбика с причудливым сочетанием мотыги и автомата Калашникова. Силы, что клокочут в земных недрах, выдавливают на поверхность пустыни Намиб алмазоносные трубки; берег продолжает вздыматься, продвигаясь всё дальше в океан, и теперь в милях от линии прибоя среди песков находят остовы кораблей колониальных времён. Континент, где Родина честных людей Томаса Санкары. И где в конце уходящего века жестокая и бессмысленная смерть собирает самые обильные жатвы.

Дальше — Атлантика. Её раскрытие сотни миллионов лет назад разделило Африку и Новый Свет. Америка — к югу от Соединённых Штатов — была любовью Дика со школьных лет. Че, скиталец и романтик, сменивший министерский пост на новые лишения и опасности партизанских дорог, спасал его от равнодушия позднего «застоя». Дыхание большого и тревожного мира слышалось в тщательно отфильтрованных новостях и в рассказах приезжавших в Союз на учёбу оттуда. Никарагуа, Сальвадор, Чили, Перу, Колумбия, Гватемала… — пусть у нас революция давным-давно выдохлась, и огромному большинству всё было «до лампочки», но где-то там борьба продолжалась.

Конечно, «до лампочки» было не всем. Была у них команда из наших ребят и девчат и латиноамериканцев. Вполне легальная команда, под вывеской интерклуба. Какое время! Какое пьянящее чувство сопричастности, какая радость жизни, возможность делать что-то значимое, легко и изящно обходя всевозможные инструкции «сверху»! Тогда он начал осваивать испанский. Их трижды лишали помещения, пытались «закрыть», но так и не смогли.

А потом… потом изменилось время. Когда Дик был в армии, уехал Карлос — вернулся в родную Колумбию и, по слухам, вступил в М-19. Вскоре тридцать пять бойцов движения захватили Дворец Правосудия в Боготе и все погибли при штурме. Был ли среди них Карлос, Дик так и не узнал. Хоакин перебрался в Мюнхен и стал уличным музыкантом. Дина вполне ожидаемо улетела в Перу вместе с Андресом, но через пару лет вернулась одна, выучив там кечуа и научившись курить трубку — с маленькой чашечкой и длинным и прямым, как стрела, мундштуком. Из всех латиноамериканских знакомых дольше всех в Союзе задержался Бруно — аргентинский журналист, писатель и большой жизнелюб. Он был старше Дика лет на десять и в их Интербригаде не состоял. Зато пережил диктатуру, объехал обе Америки и часть Европы, опубликовал несколько книг. В Москве Бруно неожиданно открыл в себе талант педагога и обучал Дика испанскому, а потом перебрался в Барселону. Теперь они изредка переписывались: Бруно слал письма на русском языке, Дик отвечал по-испански. Из наших, кто остался, почти все вступили в Конфедерацию, когда та была на подъёме, а после разбрелись, кто куда. Только самоотверженная Галка по-прежнему активна на поприще дворового самоуправления…

— Смотри, начинается рассвет.

Задумавшись, он не заметил, как Алина вернулась в комнату и теперь стояла возле незанавешенного окна и смотрела через стекло в серые предутренние сумерки. В полумраке белели её обнажённые сильные ноги. Дик приблизился и осторожно обнял подругу со спины. С высоты десятого этажа в отдалении просматривалось пустынное шоссе в блёклом свете дорожных фонарей, за ним — тонущие в дымке типовые коробки домов до горизонта, подсвеченного холодным багровым заревом. Тревожные краски.

— Не успел сказать: ребята с работы на майские зовут на байдарках на Мсту. Идём?

— Идём.

Сквозь ткань ковбойки Дик вновь ощутил ладонями её твёрдые соски. Алина откинула голову назад, касаясь затылком его плеча, и негромко проговорила:

— Ты, кажется, ещё не насытился.

— Ты, кажется, тоже…

…Потом она уснула, уютно укутавшись в одеяло, и счастливо улыбалась во сне.

Разгоралось утро, и в нём растворялся, исчезая, тёплый свет кухонного бра. Дик работал. За стремительным пунктиром рождающихся строк вставали укутанные тёплым сырым туманом и поросшие джунглями горы…