Сотник. В ответе за всех

Андрей Посняков, 2022

Прошло два года после сражения Михайлы с ляхами, после появления в Ратном Тимки Кузнечика. Юный сотник вырос и возмужал – выросли и проблемы, как личные, так и общие. Что с урожаем? Чем кормить людей? Как избавиться от угрозы неотвратимого, быстро подбирающегося голода, вот-вот готового схватить за горло каждого! Еще одна напасть – в окрестностях Ратного стали находить трупы. К кому приведут следы? Неужто на выручку придется плыть в далекий Царьград? А ведь и придется, если надо, поскольку Миша Лисовин (наш современник Михаил Ратников) не простой юноша, а сотник, боярич, человек, который в ответе за всех! Кому верить, как жить, если ты – власть, если именно на тебя – надеются. Придется решать все вопросы, и каждое решение приведет к проблемам другим, еще более серьезным и мрачным…

© Евгений Красницкий, 2022

© Андрей Посняков, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2022

ЦИКЛ Евгения Красницкого

ОТРОК

Внук сотника

Бешеный лис

Покоренная сила

Перелом

Ближний круг

Женское оружие

Стезя и место

Бабы строем не воюют

Богам — божье, людям — людское

СОТНИК

Беру все на себя

Уроки Великой Волхвы

Так не строят!

Позиционные игры

Не по чину Кузнечик

В ответе за всех

Глава 1

Турово-Пинское княжество. Село Ратное. Лето 1127 г.

Ах, как же здорово пробежаться босиком по траве! Высокой, в пояс. Пройтись по тропинке, по заливному лугу, спуститься к реке… окунуться, нырнуть… В такую-то жару — лепо, ах, лепо! Жаль вот только некогда. Старуха Брячислава строго-настрого наказывала к полудню вернуться. Надо было пойти ворошить лен, потом еще натаскать воды в дом и в баню, покормить гусей да уток, да сбегать на межполье — глянуть, как там пастушонок Вячко с овцами управляется. Может, разбежались они там у него давно, или волки утащили.

Подумав так, Горислава замедлила шаг и резко тряхнула головой, так, что косы ее взметнулись, ударили будто хлыстами по плечам.

Нет, не должны бы волки! На то у Вячко пес есть — Гробой. Гробой — умный. Если что не так, давно бы поднял лай — тут и мужики бы с полей прибежали. Да и Михайлов городок — рядом. А там — младшая стража, отроки. Да и Гробой — здоровенный такой псинище, потомок знаменитого на все село Чифа. Черный, с подпалинами рыжими, а уж клыки-и-и! Вячко, правда, глуповат, да и маловат еще — едва девятый год пошел.

Зато отроки младшей стражи хоть куда, оружные, к бою умелые. И боярич Михаил с ними — сотник молодой. Многим девкам Мишаня глянулся, а вот Гориславе, Горьке — не особо как-то. Смурной он какой-то, Миша-Михайла-Михаил, да весь всегда в заботах, в трудах. С родичем своим недавним, Тимкой Кузнечиком, все шушукаются — а о чем, бог весть. Да Тимка такой же — себе на уме… Так и Миша. Виданное ли дело — молодой-то парень, что недавно шестнадцатое лето разменял?! Ему бы по девкам да в игрищах… Однако же положение не позволяет — сотник, боярич, золотая гривна на груди — от самого князя Туровского! Да и есть у него зазнобушка — лекарка Иулия, в просторечии Юлька. Русая, худая — на что и смотреть-то? То ли дело она — Горислава Путятична! Ну и что с того, что сирота — многие в недавнюю пору от лихоманки сгинули, многие. В Нинеиной веси вон, почти что все… Пара деревень только и осталась, да и те… Вот и родители Гориславы — тоже от лихоманки «сгорели». Саму Горьку взяли на воспитание родичи — семейство бедовой вдовицы Брячиславы, — всегда так и было. Уж не оставили, все в Ратном — родня. А невест ратнинские парни завсегда в соседних деревнях высматривали, не в своей — так веками повелось, так положено было. Вот из одной такой деревни — Василькова, что меж Нинеиной весью и землями смурного боярина Журавля — и возвращалась сейчас Горислава. Ходила проведать родичей, заодно — подарки от старой Брячиславы занести да пригласить по осени в гости.

Ох, хитра Брячислава-вдовица, не смотри что старая — лет сорок уже, — а себя в порядке держит. Да не только себя, все семейство! Муж ее Велимир погиб лет с десяток назад, там, на поле брани и схоронили. А Брячислава вот осталась… Все семейство под ней, и семейство немалое. Ум у старухи востер, а рука тяжелая! Сколько раз Брячислава Горьку лупила, таскала за косы — уму-разуму беспутную девку учила! Ну да, беспутную — что уж тут говорить. Где бы промолчать — так Горька съязвит, где бы потупить очи скромно — так наоборот, глянет нагло, с вызовом. В играх ли, в работе — никому спуску не даст! Ни на какие заслуги не смотрит. Говорят — вся в отца…

Эх-х… Подняла девушка голову да, прикрыв от солнца глаза, глянула в небо. Прикинула — далеко полдень аль нет? Солнышко-то — эвон, от старой сосны слева. Значит, еще до полудня… Ну, не то чтобы очень, но время какое-то есть. Выкупаться можно! А что — потной сразу за все дела хвататься? В этакую-то жарень? Накось, выкусите!

Представив грозное лицо Брячиславы и ее тяжелую руку, Горька было заколебалась… Но тут же, плюнув, побежала по косогору к реке. Босиком, по траве, по цветам — нет, ничьих тут покосов нет, на косогоре-то — неудобье. Вот и чернотал, вот и заросли ивы — и отмель, а невдалеке — омуток. Тут — любимое Горькино место! С детства раннего. Местечко укромное. Песочек мелкий, горячий. Волны речные на плесе бьются, стекают… Камыши, рогоз. На косогоре — видимо-невидимо разных цветов. Яркие солнечно-желтые ромашки, золотистые лютики, синие васильки, фиалки лиловые… Ну, до чего же красиво, лепо! И хорошо как. Как бы покойный батюшка, отец Михаил, сказал: благостно. Прямо петь хочется!

— Ой, Ярило, Ярило-о-о!

Венок можно сплести…

Да уж, с теткой Брячиславой сплетешь, пожалуй! Нет, сплести-то можно, только вот у деревни лучше выбросить. Не то этим же венком по лицу и получишь! «Чтоб дурью не маялась и дела все делала в срок!» Да уж… У Брячиславы не забалуешь, лучше уж попросить боярыню Анну Павловну (самого Михайлы-сотника матушку), чтоб по осени — в девичий десяток, в Михайловский городок. Да! Допрежь того у наставницы Арины заручиться нужно. Девок там и грамоте учат, и рукоделью всякому, и этим… «хорошим манерам и политесу» — так Миша-сотник говаривал.

Ну, это по осени… А сейчас? Все же выкупаться, что ли?

Бросив недоплетенный венок, Горька улыбнулась и быстро сняла рубаху — длинную, праздничную, выкрашенную дубовой корою в приятный глазу желтовато-коричневый цвет. Конечно же с вышивкой. По вороту, по подолу, по рукавам. Как же без вышивки-то? Это же издревле повелось — оберег от всякой нечистой силы. Узоры все эти, уточки, цветы — Горислава сама вышивала, кто же еще?

Ай! Забыла совсем про кольца височные. Рубашку-тунику снимала — едва не потеряла в траве. Одно упало — ага. Вот оно, вот. Три круглые узорчатые бусинки — между прочим, серебро! — вместе в одно целое. Кто в ушах носил, кто к волосам заколкой цеплял, кто лентой. У всякого племени кольца височные свои, наособицу. У дреговичей, вот — три бусинки, а у иных — лепестками. Хорошие кольца, красивые, такие Тимка Кузнечик (наставник Тимофей!) вместе с Кузьмой Лавровичем на приданое девам делали…

Ладно!

Аккуратно сложив платье-рубаху, девушка потянулась и стянула нижнюю сорочку тонкой льняной ткани — не из шелка, увы.

Косы расплела, вошла в воду… Встала, глянула на свое отражение, погладила сама себя по бокам… Ай, красива — ведь правда же! Тонкий стан, ноги длинные, а бедра… да и грудь уже туга! Тонкий нос, чуть припухлые губки, ресницы пушистые, черна бровь. Волосы — чистое золото, а в глазах — глубокая весенняя синь.

Сколько ей было лет, Горислава точно не знала — никто ведь особо-то не считал. Но первую женскую кровь два лета назад уронила и с тех пор частенько ощущала внизу живота жаркое — и приятное такое! — томление. И на парней стала смотреть по-другому. Уже их почти что не била. Ну, не всех.

Замуж тебе, девка, пора! Или… или все же поначалу — в девичий десяток? Да туда-то давно бы можно… кто бы только пустил!

Да и замуж… уж пора, чего ж. Правда, тетка Брячислава не очень-то того хочет. Невыгодно ей работницу добрую в чужую семью отпускать. Невыгодно, а придется! Рано или поздно — придется. Не будешь же племянницу вечно в девках держать. Это же против обычаев, против рода. Да и не холопка Горька, не раба, слава богу… Интересно, куда замуж отдадут? По обычаю — в соседнее селенье надо. Или в земли боярина Журавля. А лучше бы — в город!

Усмехнулась девчонка, фыркнула — помечтай, помечтай.

Сделав пару шагов, нырнула, поплыла… Ах, лепото как, лепо! Вот бы с кем-нибудь — наперегонки! Впрочем, и одной не худо. Сейчас выкупаться — и на косогор. Прямо так, голенькой. Посидеть, полежать в высокой траве, подставив ласковому солнышку плечи, обсохнуть, посмотреть на проплывающие мимо ладьи. На свои, русские, и на греческие моноксилы. О дальних странах помечтать — ой, про них много чего вечерами на беседах рассказывали! О Царьграде, о Киеве, о Новгороде и странах полуночных, варяжских. Даже не верится, что где-то такие есть! Где она, Горислава, за всю свою жизнь и была-то? Как и все девы, окромя соседних деревень — нигде больше. Ну, в Турове на ярмарке один раз. Ох уж там впечатлений! Почитай — на всю жизнь.

Ну, все! Пора вылезать, а то тетка и вправду прибьет, с нее станется!

Горька поднялась на отмели и не торопясь зашагала к берегу. По пояс вода… по колено… по щиколотку…

— Какая же вы красивая! Ну, просто вылитая Афродита. Доброго дня!

Чу! Это еще кто такой? Вышел из-за кустов, глаза бесстыжие пялит!

Девушка мигом прикрыла руками лоно и грудь:

— А ну-ка, не пялься! А то как счас врежу — мало не покажется.

— Ой… Прошу прошения, высокородная госпожа… Я вот случайно шел мимо и вот невольно залюбовался… Прошу простить…

Приложив руку к сердцу, незнакомец поклонился и, поспешно повернувшись, отошел в сторону…

— Вот… так-то лучше будет.

А ведь красивый парень! И богат — видно, что богат. Вон, как одет — длинная греческая туника из лиловой бархатной ткани златом-серебром заткана, вставки шелковые голубые небесами сияют. Пояс — золочен, на пальцах — перстни. Вот только обувь, пожалуй что, выделялась из образа. Отнюдь не царь-градские сафьяновые сапожки, а… остроносые какие-то, потертые… бедноватые.

Одеваясь, Горислава все рассмотреть успела. Как и все бы в те времена.

Вообще-то, чужаков боялись — мало ли кто? Может, вражина или лазутчик вражеский? Да и так — чужой, непонятно, какого роду-племени. Что от таких хорошего ждать? Боялись… Даже странников иногда убивали — от греха подальше, так, на всякий случай.

Однако в Ратном уже бояться немножко отвыкли. Знали — младшая стража есть! Везде дозоры, никто незамеченным не пройдет, никакой чужак. Да и соседи-«лешаки» — лесные стражники Журавля, что все в лоскутьях ходили — ежели что, помогут. Правда, не так давно случились с набегом ляхи… Так и все равно — о них стража предупредила заранее! Нет, никто незамеченным не пройдет, не объявится… А этот, верно, с ладьи греческой… Они тут проплывают во множестве.

— Вы оделись, юная госпожа? Могу я повернуться?

— Ну… да…

Горислава одернула рубаху и хмыкнула — ишь, как он к ней! «Госпожа»!

Незнакомец немедленно повернулся, но близко не подходил, просто смотрел, улыбаясь. Ничуть не страшный — наоборот. По виду, не намного старше Горьки. Смуглявый. Волосы длинные, черные, лицо худое. Тонкий породистый нос, бритые до синевы щеки. А глаза! А ресницы, а брови! Красив грек, что и сказать…

— Прошу простить меня за беспокойство, юная госпожа. Меня зовут Мануил Ларгис, я купец из славного града Константинополя! Ты про такой, верно, слыхала?

— Про Царьград-то? Да кто же не слыхал!

— Наш моноксил… корабль… здесь, неподалеку. Тут где-то есть родник? Хотелось бы набрать живой водицы. Немного — пару кувшинов. В реке какая-то теплая…

Как же этот чертов грек улыбался! Как смотрел… с таким восхищением, что… Если бы кто из своих так посмотрел… Да уж, вообще-то он — миленький!

— Родник, да — вон там. Где корявая сосна, левее…

— Благодарю, юная госпожа! Вы — как солнце.

Ну уж, как солнце… А вообще-то — да, приятно! Никто еще Гориславу с солнышком животворящим не сравнивал. Все больше по-другому кликали — Горька, да — пуще того — Горе луковое! А тут — солнце…

Улыбнулся грек. Подмигнул даже. Лукаво так подмигнул. Только не Горьке. Кому-то… Кто уже стоял за ней!

Эх, поздно спохватилась девчонка! Куда там — бежать! Оглянуться не успела, как набросили ей на голову пыльный грязный мешок! Набросили, потащили… Не вырвешься, нет…

В Михайлове городке, обиталище младшей стражи и ее знаменитого сотника, боярича Михаила, с утра все шло своим чередом. Как и день назад, и неделя, и месяц, и даже год. Отроки младшей стражи тренировались, изучая воинское дело, по расписанию проводилась смена дежурных десятков.

Сам же Михаил-сотник нынче занялся делопроизводством. Следовало точно рассчитать необходимое количество продовольствия для всего отряда — на осень и — далее — на зиму. А с этим нынче было туго — ожидался неурожай. Весна выдалась затяжной, холодной, а лето — знойным, почти без дождей. Вот и…

Всем этим Михайла занимался не один, а вместе со специально приставленным к счетному делу человеком — Ильей. Ранее Илья вместе со всей своей бюрократией занимал пристройку к складу, а вот с недавних пор по задумке сотника выстроили целую управленческую резиденцию. Просторное дворище, сени, еще и прихожая — да. Начальник строительства — Сучок — заявил, что месторасположение власти одним своим видом должно вызывать уважение и трепет! Вот так и выстроил. Хоромы вышли — ничуть не хуже боярских!

Старшина плотницкой артели Кондратий Епифанович по прозвищу Сучок был мастером от бога. Он не только прекрасно «чувствовал дерево» и имел богатейший практический опыт, но и хорошо знал основы геометрии, умел работать с циркулем и угольником, держал в голове рецепты клеев и лаков.

Так вот этот самый мастер, вместе с помощником, родным своим племянником Питиримом (в просторечии — Пимкой или просто — Швырком) и выстроили здания для управления в Михайловом городке, а по сути — на выселках, в воинском лагере младшей стражи. Собственно, так выселки и прозвали, в те, не столь уж и далекие времена, когда парень еще не был сотником, однако уже имел невиданный для подростка авторитет. Нынче же, с Мишиной подачи, считалось, что «сей малый городок назван в честь тезоименитства духовного пастыря нашего иеромонаха Михаила, в успении вошедшего в сонм праведников, стоящих пред Горним Престолом».

Само здание «хором» было прекрасно приспособлено для управления. Чтобы можно было совет созвать, пир устроить, да еще было где писарей посадить, и казну держать, и с возвышенного места приказы объявлять. С крыльца. Почти что княжеского. Так ведь и задумано было — на крыльце сразу видно бывает, кто из бояр к князю ближе, а кто дальше. Когда князь по каким-то торжественным случаям на крыльце восседает, то бояре на ступенях стоят — ближние повыше, остальные пониже.

В хороминных сенях устроили большие окна, не только для света, но и для воздуха, иначе на пиру так надышат, что в волоковые окошки этакий дух не пролезет! На ночь и в непогоду окна закрывались ставнями — продумали и это.

Село Ратное — можно сказать, здешняя столица, столица всего Погорынья, земель по Горыни-реке — располагалось неподалеку и называлось так со времен киевского князя Ярослава, варягами прозванного Скупым, иными же — Мудрым. Именно по его велению сюда, на границу древлянских и дреговических земель, определили на жительство сотню княжеских воинов с семьями, обязанных по первому призыву сюзерена — князя Киевского, а позже Туровского — выступить в воинский поход. До того же — учиться ратному делу и иметь все для того необходимое — оружие, лошадей и прочее.

Таким образом, село Ратное было богато и многолюдно, поскольку по княжьей жалованной грамоте не платило никаких податей, рассчитываясь с князем за землю и привилегии воинской службой, совсем как европейские рыцари. Кроме пожалованных князем земель еще имелись угодья, захваченные по праву сильного у местных, почти что язычников. Ох, мутили волхвы водицу, мутили! Да еще как. Какая там «христианская Русь»?

Почти половина домов в Ратном топилась по-черному, совсем же старые и вообще представляли собой полуземлянки, почти на треть заглубленные в землю, так что при входе приходилось не подниматься на крыльцо, а спускаться вниз. Окошки в домах служили скорее для вентиляции, чем для освещения, и либо затягивались бычьим пузырем, либо просто задвигались дощечкой.

Население, как и во многих местах, знало грамоту: неумение читать и писать считалось изъяном, и весьма существенным. Сюда же, в Михайловский городок, Михаил сманил самых, по его мнению, умных, к неудовольствию старосты и старого сотника, собственного деда Корнея Агеича Лисовина. Род Ли-совиных, к слову, имел отношение к Рюриковичам, вот так-то!

— Так что, Илья, говоришь? Совсем плохо с хлебушком будет? — Михайла отложил в сторону счеты.

— Ну-у… Совсем, не совсем… А думаю, эту зиму поголодаем. А там, как Бог даст!

— «Поголодаем»… Несподручно нам голодать-то!

Передразнив писца, Михаил вышел из-за стола и задумчиво заходил по горнице, точнее сказать — по сеням или даже по гостиной, что ли. Выскобленные до белизны доски пола покрывал четырехугольный светло-серый войлок с красными узорами. Бревна сруба скрывали гладко струганные доски светлого дерева, дощатый потолок был тщательно выбелен, правда, местами прокоптился уже от свечей, однако все равно в парадных сенях было непривычно светло.

Посередине, прямо на войлоке, стоял длинный стол, накрытый белой льняной скатертью, а вокруг стола — двенадцать резных полукресел из ясеня и граба. На стеллажах виднелась парадная, раскрашенная «под хохлому», посуда.

На столе, между двумя пятисвечниками, имелся поднос, тоже раскрашенный под хохлому, на котором стоял кувшин с квасом и лежал небольшой ковшик. Все это придавало горнице яркий, праздничный вид, а отсутствие стоящих вдоль стен лавок и сундуков добавляло простора… чем Миша сейчас и пользовался: ходил вот, соображал, думал.

Что же было делать с надвигающимся неурожаем и голодом? Что?

— Илья, в старину-то что делали?

— А ничего, господин сотник. Ложились да помирали. Бог дал — Бог взял. Против воли Господа не попрешь.

— Не попрешь… А надо бы попереть-то!

Пока что ничего не придумывалось и никаких умных мыслей в голову не лезло. Злясь, Миша по своей давней привычке морщил и приподнимал верхнюю губу, скалился, словно пес.

Вообще, Михаил заматерел в последнее время, прибавил в мускулах и весе и выглядел старше своих шестнадцати лет. О, теперь он уже не был тем белоголовым тонкошеим отроком, что еще года три назад. Доставшиеся от матери зеленые глаза смотрели жестко, цепко, создавая образ весьма недоверчивого и хмурого парня, чему способствовал и раздвоенный ямочкой упрямый подбородок, как у покойного отца. Губы, правда, еще остались почти что детскими, пухлыми, зато растительность на лице полезла уже давно. Светлая небольшая бородка, усы… мозоли на нижней челюсти, натертые подбородочным ремнем из-за постоянного ношения шлема. И еще мозоли, набитые упражнениями на костяшках пальцев. Вечные синяки и царапины, постоянный, несмотря на ежедневные купания, запах пота, въевшийся в войлочный поддоспешник…

Да уж! Ромейскую тунику, что ли, купить? Дорогущую, сшитую тяжелым золотом. Чтоб все видели — власть! Как-никак — сотник. Почти что барон или граф. Впрочем, не надо туники, вполне можно шелковым плащом обойтись… и посеребренной кольчужицей.

Снаружи вдруг послышались гулкие молодые голоса и топот. Все правильно — сменилась дозорная стража. Теперь шли с докладом. Ввалились уже…

— Господине сотник! Разрешите доложить? За время несения… ничего худого не замечено… Все, как обычно…

Выслушав, Миша махнул рукой:

— Ступайте отдыхать…

Сказал и вдруг услыхал стук копыт! Кто-то въехал прямо во двор… Спешил, похоже.

Писец тоже заволновался, оторвался от кипы бересты:

— Это кто же еще?

Михаил усмехнулся — узнал уж и по шагам — кто! Старый сотник и родной дед, местный боярин — Корней Агеич!

Вона как шел… далеко слыхать. Еще бы — одна-то нога деревянная! Свою в бою потерял.

Вошел. Глянул недобро. Выругался… Писцы под стол спрятались.

Корней Агеич из рода Петра Лисовина. Матерый муж с проглядывающими сквозь густую седину русыми волосами и коротко стриженной бородой, пронзительно-синими глазами и рубленым шрамом через левую бровь и щеку. Этот-то шрам — след половецкого клинка — принес деду большую беду; когда вглядывался в отдаленный предмет или при сильном физическом напряжении у Агеича начинала трястись голова, мутнело в глазах — недалеко и до обморока.

Вот и сейчас косматая голова затряслась… правда, пока еще не сильно.

— А ну, Мишка! Где твои засранцы? Молодшая стража, мать ее ити! Да раскудык ваши через коромысло! Стражники, мх-х… Все перекрыли, все перекрыли! Везде дозоры — не проскочит и мышь! Не проскочит… туды вашу…

— Да ты, деда, присядь! — сотник кивнул на полукресло в торце стола. — Плащ, вот, сними, кваску испей… Да поведай спокойно, без сердца — что случилось-то? Илья, налей ему квасу…

— Угощайтесь, Корней Агеич! Милости просим…

— Случилось что?!

Дед все же выпил квасу — махнул кубок разом, одним глотком.

— Отроки наши пропали, из Ратного. Отроки — малые совсем, да и девки с ними. Девок больше всего.

— И много пропало?

— С полсорока!

— Так… может, заблудились где в лесу? Заплутали…

Миша тут же осекся — сам понял, что сморозил глупость. Деревенские заблудились в родном лесу? Ага, как же!

— До вечера-то подождать — явятся! Дело молодое, мало ли.

— Так-то оно так, — неожиданно ухмыльнулся дед. — Только вот по хозяйству-то кто управляться будет? Сам знаешь, и у старого, и малого на подворье всяко дела имеются. А тут вдруг — не явилися! Да не одна, не две — полсорока. Бабы у колодца уже с обеда толпились. Ко мне вот пришли… туды их рассюды! А я вот — к тебе. Кто у нас за безопасность в ответе? Младшая стража, так?

— Ну…

— Так вот я у тебя спросить и хочу! Ничего твои не проглядели? Может, лихие людишки? Или «лешаки» взыграли?

— Так ведь только что были с докладом! Нет, ничего… — Михайла покачал головой. — Не рано ль панику поднимаешь, Корней Агеич? С «лешаками»-то у нас все ровно.

— Тьфу! Да это ведь бабы всё… Говорю же — собрались у колодца. Языками чешут — мимо не пройти.

— Понятно…

Молодой человек поспешно спрятал улыбку. Ясно уже стало — достали деда скандальные ратнинские бабы! Ой, были, были средь них такие — палец в рот не клади. Вот Корней и поддался, панику навел — стар стал, чего уж.

— Я так думаю, надо бы просто пройтись, поискать, — подумав, предложил сотник. — Посейчас стражников своих пошлю. Это уж обязательно… Илья! Не в службу, а в дружбу — а покличь-ка сюда Демьяна. Его дозор как раз нынче сменился.

— Вот-вот!

Корней Агеич махнул рукой и вновь приложился к квасу. Хороший был квас — кисловатый, холодный и хмельной в меру. По такой-то жаре — самое оно то.

— Мы-то своих, из Ратного, сразу послали, — поставив кружку на стол, пояснил дед. — Вернутся — доложат. Сказано, чтоб сразу, ага.

Сказал — как в воду глянул.

— Гонец из Ратного, — войдя, доложил Демьян. Выглядел старшой дозора весьма презентабельно: серебристая кольчуга, червленый плащ, синяя — царь-градской ткани — рубаха вышита по рукавам и подолу.

— Ну вот, — хмыкнув, Миша махнул рукой. — Давай зови.

Уже по внешнему виду гонца — растрепанного молодого парня, судя по босым ногам — чьего-то холопа или закупа — стало понятно, что произошло что-то недоброе. Запыхавшийся споткнулся о порог и едва не повалился на пол.

— Беда, господине! Мертвяков двух нашли. Отроков двух. Лучку с Миркой… Э… Лучезара и Миронега.

— И что? Что? — вскочив со скамьи, Корней Агеич гневно притопнул деревянной ногой. — Кота-то за… не тяни! Как на духу рассказывай!

Посланец испуганно вздрогнул:

— Так я и…

Десятилетних мальчишек, братьев Лучезара и Миронега, нашли убитыми верстах в трех от Ратного, почитай — совсем рядом. В малиннике.

— Да говори же! — совсем разгневался дед. — Как именно убиты? Чем? Что там, с малинником, рядом?

Миша молча кивнул — Корней Агеич правильные вопросы ставил. Еще бы спросил — при каких обстоятельствах сие смертоубийство случилось? Впрочем, гонец с того и начал. Путано, через слова «мыкая»… но понять можно было.

— Они это, за ягодами пошли…

— Стоп! — вскинул глаза Михайло. — А что, малина уже поспела?

— Да, прости господи, нет. За земляникой. Там, за малинником, земляники тьма. Ну, ближе к реке, на косогорье.

Оба подростка были убиты. Застрелены из луков. Стрелы так и торчали. А Миронегу еще и перерезали горло.

Тут дед с внуком переглянулись:

— А горло-то зачем? Если стрелой.

— Эх, хорошо бы самим глянуть…

Поздновато спохватились — тела убиенных уже привезли домой на санях-волокушах. Две слеги привязывали к лошади — использовали и летом, а в распутицу — так лучше и нет!

— Надо точно все узнать… деда! Сам поеду, расспрошу.

Уже выли. Уже плакали бабы. Еще бы! Все-таки — сыновья, надежда и опора семьи. Мужики судачили, хмуро глядя на убитых подростков. Во всем винили половцев — стрелы-то половецкие, ага! Видать, опять пробрались. Как обычно — через переяславльские земли. А могли — и через киевские, там тоже ротозеев полно. Эх, чего говорить! У соседей-то, в том же Переяславле, Стародубе, Чернигове, не только раззяв, но и прямых половецких родичей — полным-полно. И все — не простые люди. Бояре, да и сами князья.

— Черные перья, и вон, у наконечника знак, — мужики обсуждали стрелы со знанием дела. Уже вытащили из ран, отмыли от крови — можно и рассмотреть.

— А ну-ка! — Корней Агеич протянул свою медвежью ладонь. Стрелу, однако же, взял осторожно, глянул. — Перья-то соколиные, да не простые, не от охотничьих соколов. От тех, что только в степи водятся. В половецких вежах!

Что ж… Похоже, и вправду половцы! Но зачем?

— Набег какой задумали? А отроки воинов чужих увидали случайно, — негромко вслух рассуждал Михаил. — Вот и… Но как степняки пробрались? Ведь стража! Дозоры…

— Во-во! — скосив глаза, дед посмотрел на внука, хмыкнул недобро. — Я и говорю — дозоры-то твои, Мишаня, где? Проспали?

— Коли так — в плети всех! — на раз взъярился сотник. И тут же охолонул: — Да нет, не должны бы. Не так, деда, у меня служба поставлена, чтоб на посту спать!

— Так, а как же…

— Выясню. Разберусь. Дело, полагаю, нечистое. Своих я послал уже… А тут поглядим, может, еще кто пропал.

Михайла, как в воду глядел, накаркал! Ох, предчувствовал! Пока готовились к поминкам, к вечеру еще кой-кого недосчитались. Да и посланные дозорные зря коней не загнали — убитых нашли! Ах, лучше бы зря… лучше никого не нашли бы, эх…

На следующий день сотник лично осмотрел все места, где нашли убитых. Кроме тех двух отроков, и еще один, четыре девы — убиты. Кого-то просто зарезали, а кого-то взяли на стрелу. Стрелы все одинаковые — половецкие. Опять же — зачем убивать? Ладно, украли бы, в полон увели. Но убить?

Вот ведь проблема… И большая — по окрестным-то деревням слухи разносятся быстро. Скоро дойдет и до Турова, скажут — ни Аристарх-староста, ни боярин Корней, ни новый молодой сотник порядка удержать не могут! Смешки, недоверие пойдет… полное неуважение! Исчезнет и страх. А нет уваженья, и страха — нет и власти. С такими делами рано или поздно любой власти конец. Еще и неурожай…

Думать надо, думать! И расследование провести — как можно быстрей! И с Кузнечиком… с Тимофеем переговорить — да!

Ближе к вечеру сотник заперся в сенях, всех выгнал да велел, чтоб на дворе не шумели. Уселся, вытянул ноги… Разложил перед собой на столе приготовленную для записей бересту, железные писала… Так лучше думалось. Усмехнулся…

«Ну, что, сэр Майкл, скажете? Придется вам переквалифицироваться в комиссара Мегрэ? Или хотя бы в “знатоков”, пожалуй…»

Такие вот мысли пронеслись в голове. Совсем для двенадцатого века не характерные. Для двенадцатого — нет, а для конца двадцатого — очень даже! Не для юного сотника Миша Лисовина, а для Михаила Ратникова, депутата Госсобрания и Государственной думы, управленца… успевшего посидеть в «Крестах»… Да так оттуда в двенадцатый век и отправившегося. Не сам собой конечно же — лишь сознание.

Да-да, сотник младшей дружины Погорынского воеводства Михайла Лисовин на самом-то деле — беглый зэк Михаил Ратников, осужденный по части 1 статьи 108 УК РФ (убийство, совершенное при превышении пределов необходимой обороны). Лет шесть — да, уже шесть с лишком! — назад он был перенесен сюда, то ли игрой случая, то ли силой науки, то ли волей богов, осознав себя в теле двенадцатилетнего средневекового отрока. За это время пройден немалый путь. От слабенького подростка, неспособного противостоять в драке более сильным сверстникам, до боярича, стоящего во главе сотни готовых на все парней, постепенно превращающихся во все более и более серьезную силу. Впрочем, не только в этом итог прошедших лет, отнюдь! Миша узнал людей, для которых война — не только профессия, спасение и дело чести, но и сама жизнь. Они сделали с ним то, что не удалось офицерам во время срочной службы в армии — он стал одним из них. Принял их взгляд на действительность, их понимание своих обязанностей и их видение своей ответственности: «Если не я, то кто? Никто не придет и не справится с твоими бедами, отрок: богам — божье, людям — людское. Ты есть, прежде всего, то, на что способен сам!» Сам!!!

И никто больше.

Михаил не уверовал ни в богов славянских, ни в богов, принесенных варягами, ни в бога христиан, но понял: даже если богов не существует, они все равно правят этим миром, потому что именно вера управляет поведением людей. Атеистов в те времена не было! Даже до появления рационального взгляда на действительность еще оставалось лет пятьсот, если не больше. Вера — закон! Не подчиняясь законам, диктуемым верой, не выжить, а потому, коли не способен уверовать, то должен понять! Не веру понять, ее невозможно, на то она и вера, а людей! А еще хорошо бы правильно понять свой долг и суметь его исполнить! Неумехи, пусть даже правильно все понимающие, ничего не могут, а без понимания не помогут никакие умения. За эти года жизнь продемонстрировала это Мише неоднократно.

И управление здесь иное. Хотя управленческие технологии действуют и ЗДЕСЬ, слегка иначе, но действуют, однако возможности управленца и спрос с него — принципиально иные! Управленец ЗДЕСЬ может карать вплоть до смерти (что и в XX веке возможно), но и сам он, если не справится, запросто может ответить головой (а вот это ТАМ редкость). Ответственность объекта и субъекта управления одинакова — вплоть до высшей меры, и даже высший уровень управления ЗДЕСЬ от этого не застрахован.

«Ну, что, сэр Майкл, скажете? Что будете делать?»

Когда начались эти внутренние беседы с самим собой? С самого начала появления в чужом теле? Или — чуть погодя? Миша уже и не помнил, знал только одно — сии внутренние монологи-диалоги сильно помогают мыслить. Вот и сейчас нужно было мыслить, решая не одну большую проблему, а сразу две… из которых, согласно теории управления, по мере решения вырастет еще множество проблем, точно так же требующих решения. Но эти, новые — уже будут решаемы легче. Главное — начать.

Проблемы, проблемы… эх…

Послышались на улице шаги… вошел Тимофей, по прозванию Кузнечик… Димка… тот в двадцать первом веке саркомой страдал… и сюда его, в прошлое, те же люди перенесли, что и Михаила… и сгинувшего боярина Журавля — Сан Саныча, и мастера Данилу… Худенький, востроносый, Кузнечик не выглядел даже на свои четырнадцать лет… Однако уважением пользовался всеобщим… поскольку очень много чего знал и умел! Прицелы, приспособы разные… ножи точить, бумагу делать, да всякое такое… техническое. Просто незаменимый человек! Ну и еще… Мише приятно было, что не один он теперь… здесь… Тем более — родственник: два года назад юного беглеца усыновили наставник Макар и жена его, Вера. Ох, как дочь их, Любава, радовалась — родной брат появился!

— Вот и решай, Михаил… Дражайший Михаил Александрович! — усевшись, Тимофей нервно забарабанил тонкими пальцами по столу. — Думайте. И не забывайте, сколько людей на вас здесь завязано! Именно — на одно ваше существование и на реализацию ваших планов! Случись что, и как всем им дальше жить? Это же не ТАМ — накрылась фирма, другую работу нашли. ЗДЕСЬ работа с жизнью гораздо жестче связана — зачастую работа или служба и есть жизнь! Вместе с «курсантами» почти две сотни народу в крепости обретаются, и все, так или иначе, от вас зависят. Вот вам и феодал-эксплуататор… в их понимании, чуть ли не отец родной. Да уж… Так что… первым делом обозначим проблемы. Сейчас их по большому-то счету две. Начнем со второй, но очень важной! Грядущий неурожай. Весна нынче выдалась затяжная, холодная, дождливым… А летом — зной! ЗДЕСЬ все на природу завязано, и угроза голода — самая настоящая катастрофа! Как часто и бывало вплоть до второй половины двадцатого века.

Миша мрачно кивнул:

— И эта проблема может стать катастрофичной. Тем более в Ратном. Слишком уж много здесь тех, кто не производит материальных благ, не сеет, не пашет. Та же младшая стража, писцы и прочие — почти две сотни оглоедов вычеркнуты из производства. А кушать хотят все. Ну да, пока можно как-то перебиться — пусть младшая дружина охотится, плюс — грибы-ягоды-заготовки… (но и лесной ресурс не безграничен, тем более — проблема-то встает всеобщая, отнюдь не локальная). Да она и будет являться раз в десять-пятнадцать лет, как тут и бывает. Большая часть населения просто вымрет от голода. Потом постепенно все возродится — до очередных голодных лет… Или до очередной эпидемии, от которой только недавно оправились.

— Так и я о том, — вздохнул собеседник. — В условиях феодализма и варварства эту проблему не решить. Никак! Нет ресурсов, и неоткуда их взять. Что-то сделать можно лишь в одном, отдельно взятом хозяйствующем субъекте — в Ратном, например. Во многом за счет ресурсов внешних — ограбление соседей, набеги, война… Но ведь и соседи тоже будут решать проблему голода точно так же… Значит, не только набеги, еще нужно резко усилить оборону. Но это к зиме. Когда пройдет осенняя распутица, появятся зимники, застынут реки… К этому все идет…

Сотник покусал губы:

— А еще нужно тренировать дружину… которой и охотой заниматься нужно. А зверь — тот же ресурс, и за охотничьи угодья тоже пойдет война. В первую очередь нападут на слабейших! А тут такая незадача — у воеводы Корнея Агеича и его зама, сотника — Михайлы — девок посреди бела дня увели! Да-да, увели, далеко не всех убили, как выяснилось.

— Согласен — проблема. Угроза репутации Корнея и Михаила — они же ответственны «за безопасность», они и не уследили. Девушки ведь не могли разом сгинуть — значит, их кто-то украл! Красивая молодая рабыня стоит немалых денег! А тут — сразу двадцать, целое состояние. Народ так и скажет — вот ведь управители чертовы, кто хочешь — приходи, что хочешь — бери… Слухи-то пойдут, для имиджа — удар ниже пояса. Соседи так и решат — если кому-то такое с рук сошло, то… почему бы и не напасть? Кто виноват? Корней Агеич и Михаил — они же ответственны «за безопасность», они и не уследили. Девушки ведь не могли разом сгинуть — значит, их кто-то украл! Похоже — половцы. И вот тут-то надо действовать быстро — чтоб все видели, никто из татей безнаказанным не останется, нельзя людей Ратного так вот просто воровать-убивать. Кстати, кого убили-то?

Сотник подвинул поближе берестяные грамотцы с только что записанными отчетами, развернул…

Получалось… получалось… убиты — четыре девушки и трое отроков, лет по десяти… Пропало, выходит, двенадцать. Дюжина! Деньги хорошие. Если с умом продать. А уж ежели в Царьграде…

А если никто их не крал? Если сами сбежали? Хм… маловероятно, но не стоит сбрасывать со счетов.

Эх, мать вашу за ногу! Тщательнее надо вести следствие, тщательней! Ни черта из докладов не ясно — что за девы пропали? Словесные портреты где? Как без этого искать-то?

— Ну, я пойду, дела еще… — встав, откланялся Кузнечик. — А о проблемах — подумаю. Не забуду, нет.

— Илья!

Простившись с приятелем, Миша покричал «секретаря». Тот явился сразу — ну, так здесь же был, где-то неподалеку…

— Всех свободных от службы ко мне. Живо! Хотя… Стоп! Отставить.

— Что, господин?

— Говорю — пока свободен.

Словесный портрет! Прежде чем поручение давать, нехудо бы самому представлять, что конкретно от людей хочешь. Хотя бы так… приблизительно… в милиции-то Ратников никогда не служил… а вот сейчас бы и пригодилось! Ладно, что-то по фильмам вспомнить, что-то — по логике вещей, по теории… Начнем с фигуры… Какие у нас фигуры бывают? Худощавые, худосочные, коренастые, толстые… Далее — рост, вес… Грудь, бедра… Походка — это очень важно, походка. Еще что важно? Лицо. Круглое, овальное, треугольное, вытянутое, плоское… Глаза… Нос… уши… ну, тут понятно все… Волосы, прическа… да косы, да… Может, ленты какие? Ну да — украшения. Одежда. В чем были, в чем пошли. Еще — особенности речи, если есть. Ну, это уже не словесный портрет, но… тоже сгодится.

Так! Все это на грамотцах — на бумаге иль на бересте, без разницы — накидать… раздать. А то ведь забудут, орясины! Сам все не сделаешь, как ни старайся. Не разорвешься на сто частей. Потому такая штука и есть — делегирование полномочий. Иначе никак.

— Илья! Зови всех!

Всех в данном случае означало — десятников. Тех, кому делегированы полномочия. Еще раз — куда более вдумчиво — попросить родичей, друзей-подружек. Может, кто-то собирался куда? Может, о чем-то сговаривались? Ну и — словесные портреты — само собой. Это уж — «потеряшкам».

— Четко все сделайте! — прохаживаясь, инструктировал Михаил. — Вот прям как написано… Ясно всё?

— Так точно, господин сотник!

— Тогда исполняйте. Вперед! Срок вам — до вечера.

Так, еще что прикинуть? Что уже известно, четко все записать, наглядно представить… Уяснить, наконец, а было ли преступление? Хотя бы формально. С точки зрения управленческой науки (как, к слову, и в юриспруденции) любое преступление есть квадрат. Четыре стороны: объект преступления, субъект, объективная сторона, субъективная…

Вот сейчас и разложим. Все по полочкам. А там — поглядим, прикинем.

Итак — объект. Жизнь и здоровье — это у убитых, да. А у пропавших? Отношения свободы, чести и достоинства. Так. Коли девок свели, украли, так нет у них больше ни свободы, ни достоинства, ни чести.

Ну, сэр Майкл? Так есть у нас объект преступления? Есть. Смотрим дальше. Субъект. А вот с этим пока сложно! Физическое лицо, вменяемое, достигшее установленного законом возраста наступления уголовной ответственности. Как-то так примерно… Тут пока только догадки. Половцы? Соседи? Да кто угодно. Судя по стрелам — вроде половцы. Но это еще надо думать, смотреть. Иногда истина вовсе не лежит на поверхности. Однако же — погибшие же не сами себя убили. Значит, есть субъект, есть!

Теперь еще одна сторона. Объективная. Время… Хм… судя по опросам — начиная с пяти часов утра и до… примерно до полудня. А в некоторых случаях и до вечера. Но все за один день — за вчерашний. Так… Место? Не одно место — три. Три компании было. Одна — в лесу, точней, на опушке — по ягоды, за смородиной, за земляникой. Вторая — за рыбой да купаться. На лесное озерко — там вода теплее и рыбалка. Хотя в такой-то зной могли бы и на реку, правда вот насчет клева — бог весть… Да и озерко недалеко… Ага, третья группа пропавших — и частью убитых — лозины на корзинки резали. Эти — на лугу, там вербы полно. Там их пастушки могли видеть. Так пастушков и убили. И собак. А стадо не увели! Хм… значит, не за стадом явились.

Все три места происшествия выявили и тщательно осмотрели, прочесали окрестности… Ничего не нашли. Ни конского навоза, ни следов… Хотя нет, следы-то все же имелись — там трава примята, тут сучки сломаны… Но кто там шлялся, чьи следы — а пес его… Установить некому, экспертов-криминалистов нет!

Не за стадом явились. За девушками? Похоже, что так. Вот вам — субъективная сторона, четвертая. Отношение и форма вины — прямой умысел. На убийство? На кражу? Скорей, на кражу. Красивая молодая рабыня немалых денег стоит. Зачем тогда убивать? Ладно, парней убили — свидетелей, но ведь и некоторых дев тоже. Почему? Что, такие эти девы страшные, что и не продать? Хм… Вряд ли. Тогда почему? Пока вопросов больше, чем ответов. Еще с учителями — «наставниками» — посоветоваться обязательно. С Прокопом, Филимоном, Макаром… с Ариной-боярышней…

Пока Миша думал, явились посланные стражники. Не все, но большая часть.

— Господин сотник, разрешите доложить…

Эх, орлы! Заслушаешься-залюбуешься. А сколько для того с ними повозиться пришлось? То-то.

— На бересте все записали?

— Так точно!

— Молодцы, быстро управились. Грамотцы давайте сюда… Свободны пока. Чего не разберу — вызову.

Итак…

«Потеряшки».

Рассортируем по месту происшествия. По месту пропажи то есть. Начнем с ягодниц. Между прочим, родичи старосты Аристарха! Тут, в Ратном, в принципе, все друг другу родичи, но эти — к Аристарху ближе.

Первое место — лесная опушка. Девчонки по ягоды пошли, за смородиной, за земляникой. Восемь всего. Две убиты. Шесть — пропали. Имеются следы волочения в сторону ручья с каменистым руслом. Чуть выше — следы копыт…

Ясно… Что ни черта не ясно! По ручью могли к реке… а могли — и на лошадях… Ищи теперь, свищи! Хотя… Там посты, сторожа. Чуть в стороне, правда. Верстах в четырех. И в лесу, и у реки… Неужели никого не заметили? Ничего такого, подозрительного? Еще раз опросить дозорных! Вызвать.

— Илья-а!..

Так, сэр Майкл? Что у нас со словесными портретами? Пропали… Лада (в крещении — Анна), Рада (Агриппа), Звенислава (Елена), Любица (Варвара), Пламена (Клавдия) и Радогоста (Евдокия). Лада — роста высокого, худощавая, лицо овальное, слегка вытянутое, губы тонкие, нос прямой, волосы цвета ржи… Ох ты ж — «цвета ржи»!.. Глаза светло-голубые. Особые приметы — на левой щеке родинка… Это кто же записал-то? Молодец какой! Узнать у десятника… узнать — толковый малый.

Рада… роста среднего, худощавая… серые глаза… волосы… опять «цвета ржи»! Особые приметы — шепелявит…

Звенислава-Елена… глаза светлые… волос «цвета ржи»!..

Такого же типа и остальные!

И в других местах — то же самое! Высокие — или среднего роста — худощавые, блондинки с синими или серо-голубыми глазами. Правда, сказано просто — «волосы светлые», а не «цвета ржи»… Уточнить!

— Илья! Зови десятников.

— Так, парни… — глянув на дружину, Михайла в который раз испытал чувство глубокого удовлетворения. Вон, стоят — молодец к молодцу! Красавцы, орлы. Воины! Архип, Алексей, Глузд — сын поварихи, тетушки Плавы, года два назад — та еще оторва, нынче же — сама серьезность. Эх, парни! Умны, к дисциплине привычны, многим оружьем владеют… И это все благодаря ему, сотнику Михаилу Лисовину! Ну, как тут не возгордиться, а?

— По волосам уточним… Что значит — светлые и «цвета ржи»? Это разная масть или одинаковая?

— Так у них у всех — как солнце!

Как солнце… То есть блондинки, не светло-русые, не палевые, не шатенки… и уж не брюнетки — точно!

— А что, темненьких средь них нету?

— Нету, господин сотник, — за всех ответил старший, Демьян. — А вот, среди убитых есть.

— Так-та-ак, — Миша приподнялся в кресле. — А какие еще среди убитых имеются? Светленькие есть?

Словесных портретов убитых не составляли. Логично — зачем? Чего их искать-то? Однако же, кто как выглядел, припомнили быстро — Ратное, чай, не Нью-Йорк, народу не так уж и много, все друг друга знают.

Не нашлось среди убитых блондинок! Ни одной. Красивые брюнетки, да, были, еще имелась шатенка и рыжая. А вот чтоб «цвета ржи»…

Ясно всё! По «масти» дев брали. Именно дев. Кто не подходил — ликвидировали без всякой жалости. Мальчиков, брюнеток, рыжих…

— Что же они, просто налетели и…

— Может, и так, — повел плечом сотник. — А может, дело хуже. Кто-то навел!

— Выходит, предатель?

— Я же сказал — может. Думать надо. Искать.

Десятники вышли, и Михайла вновь вытянул ноги. Задумался… да что тут думать-то? Ясно все стало — не просто на продажу дев брали, а скорее — под заказ! В дверь постучали…

Вошел юный ратник Ермил. Тот самый, что придумал про «цвета ржи». Приметливый, умный…

— Еще одну деву забыли, господин сотник!

— Как еще одну?

— Сама по себе она была. Без компании. Горька, Горислава, Горе луковое. Бабки Брячилавы приживалка — оторви да брось!

— А-а-а! — тут вспомнил и Михаил. — Та, что всегда со всеми лаялась да дралась? Красивая такая… и волосы — «цвета ржи»… А где пропала?

— Из Василькова по пути… Но, господин сотник… — Ермил замялся, покусал губу. — Горька такая, что и сама сбежать могла запросто. Было бы к кому.

— Вот именно — было бы. И все равно место пропажи установить надо. Может, там что найдем?

Косогор. Пахнувший медвяным разноцветьем луг с травою по пояс. Узенькая тропинка к реке, к омут-ку, к плесу. Краснотал, ива…

— Укромное местечко… — Сотник привязал коня.

Сопровождающие его отроки младшей стражи тоже спешились и следом за своим командиром спустились к реке, осматривая по пути каждую травинку. Обо всем подозрительном докладывали немедленно.

— Тут вот трава примята — видать, шли.

— Да не просто шли — волокли что-то.

— Что-то? Скорей, кого-то…

— Господин сотник! — один из парней выкрикнул громче других, подняв над головою… недоплетенный до конца венок, уже чуть подзавявший.

— Ну-у… — тщательно осмотрев венок, даже понюхав, Михайла задумчиво прищурился. — Точно какая-то дева…

— Так Горька же! А вон, вон еще — кольцо височное! Эвон, в траве блестит… Вот! Точно Горька!

Ермил протянул кольцо — три круглые узорчатые бусинки из серебра, сплетенные в одно целое. Изящно! Кузнечика работа… Наставника Тимофея… Дмитрия…

— Может, и она… Молодец, Ермил — глазастый! Ну, что встали? Дальше пошли.

За несколько лет, проведенных в образе средневекового подростка, Ратников и сам сроднился с этой эпохой, восприняв все привычки живших тогда людей. А в те времена все отличались приметливостью, все вокруг себя подмечали, не упускали ни одну мелочь — ведь от этого частенько зависела жизнь!

Вот и сейчас сотник сразу заметил и примятую на косогоре травку, и остатки следов на песке. Наклонился в траве… нашел какую-то нитку!

— Здесь она раздевалась… тут — в воду зашла. Купалась дева!

— А отсюда за ней подглядывали! — снова выделился Ермил. Унот. Впрочем, нет — уже младший урядник.

Едва год он в страже, а вот поди ж ты — себя уже проявляет! Тринадцать лет, жилистый, тощий. Смугловат. Узкое лицо, обрамленное длинными темными волосами, делало паренька похожим на список с какой-нибудь ромейской иконы. Держит себя спокойно, перед начальством не заискивает, вообще, похоже, себе цену знает, не суетится почти никогда. Серые глаза смотрят по-взрослому, цепко. Из Нинеиных… из Нинеиной веси — Велесовы люди… Мало кто после недавней лихоманки выжил — этот вот… да еще — раз два и обчелся. С такими ухо надо держать востро. Либо — на свою сторону, либо… Да! Хорошо бы и волхвиц да провидиц к расследованию привлечь. Ту же Нинею Всеславовну, Юльку… Хуже не будет.

— Ну, с чего ты взял, что подглядывали? Почему ты именно к этим кустам пошел, а не вон к тем?

Как хорошего командира, ход мыслей подчиненных сотника интересовал всегда. Вот и сейчас Миша спросил, не постеснялся, не побоялся авторитет свой под удар подставить. Так ведь правда и есть — чего стесняться-то? Недаром сказано — «спросить — не украсть».

— Небось, раньше тоже за девками подглядывал! Когда купались! — со смехом выкрикнул белоголовый Глузд. Уж он-то — подглядывал, не ходи к бабке!

— А хоть и так, — Ермил не повел и бровью. — Вы, можно подумать, не подглядывали!

Ай, молодец — уел! Михайло поспешно спрятал усмешку — положительно, этот парень мог заставить себя уважать.

— Вот, господин сотник… Вот эти кусты — чернотал да смородина, и вон те — барбарис…

— А там еще смородина!

— И верба!

— А ну-ка, отставить разговоры! — прикрикнул сотник. — Слушать всем внимательно да на ус мотать.

— Так вот, — парнишка невозмутимо поправил упавшие на глаза волосы. — Из всех тех кустов далековато до леса. Если девки заметят — догонят запросто и по шее надают.

Остальные прыснули было, да сотник вовремя погрозил кулаком.

— А вот от этих кустов до леса — самый смык. Если что — ноги в руки да в буреломах и спрятались. Поди, поищи! А «лешаки» ныне подальше, за болотом… Вот тут, похоже, трое стояло…

— Ага…

Михайла и сам уже заметил следы. Не только в траве, ну и вот, на тропке, на земле отпечатались — вполне даже четко.

— Сапоги-то половецкие, господин сотник, — присел рядом Ермил. — Вон мыски какие — чтоб удобнее в стремена… Хорошие сапоги — высокие, ремнями к поясу крепятся.

— Половцы, значит… Как же их дозор пропустил? Или «лешаки» те же?

— Никак не пропустили, — мальчишка глянул вполне серьезно. — Вражины и с того берега могли явиться. Выше по реке вброд перешли, чуть ниже — переправились.

— Ага! И никто степняков не заметил.

— Почему степняков? Могли купцами прикинуться, артельщиками, скоморошьей ватагой.

А ведь и вправду — могли. Запросто! Половцы — тюрки, но тюрки — языковая семья, а не раса. Есть явные европеоиды — те же турки, к примеру, — есть и монголоиды — казахи, якуты. У половцев — примерно поровну. Есть узкоглазые — истинные сыны далеких степных кочевий, а есть и… от русского не отличишь! Да и название — «половцы» — от слова «половый» — светло-русый, значит. Ох, недаром половецкие девы первыми красавицами считались! Сколько князей с ханами половецкими перероднились — и не счесть. Не поймешь уже, где Русь, а где половецкие вежи.

Это-то и плохо! Если кто из киевских, черниговских, переяславских князей да бояр половцев этих провел, прикрыл… Наищемся! Но искать — наказать — надо. Иначе весь имидж младшей стражи — и лично сотника — к чертям собачьим летит.

Ничего, будем искать. Оказывается — не столь уж и сложное дело. Муторное, правда, да.

В тех же кустах, где прятались неведомые пока люди, отыскались волокна грубой ткани. Верно — мешок. Ну да — мешок девчонке на голову — и потащили…

— Ищите, где они оставляли коней.

Ну да, коней искать надо. Степняк без коня жизни своей не мыслит. Тем более, как без лошадей в набег. Пешком, что ли?

— Вон, туда, к лесочку пройдитесь… А мы с Ермилом пока здесь.

— Хорошее место, — проводив взглядом товарищей, парнишка поднялся на косогор. — Сядешь на круче… вот здесь — далеко видно. Почитай, вся река. Простор!

Михаил тоже поднялся, глянул на медленно проплывавшие по реке суда — приземистые ромейские моноксилы. Небольшие, в длину метров, наверное, двадцать пять — двадцать. С нарощенными дощатыми бортами — чтоб и по морю потом плыть до самого Константинополя — Царьграда. Большие морские корабли по Днепру не пройдут — пороги, волоки. Только вот такие — которые можно переволочь. Точно такие же и ладьи русских купцов — гостей торговых.

— В Туров плывут, — прошептал про себя Ермил. — Гребут хорошо, мерно…

— Верно, рабы…

— Да нет, господин сотник. Наемники — за хорошую плату. У них еще паруса есть да пара мачт… сейчас не видно — сложили. А как в море выйдут, тогда… Седмица им для торговых дел и осталась. Потом возвращаться надо — обратно плыть. По Припяти — в Днепр, там — в Русское море — Эвксинский Понт. Пока доберутся — уже и осень глубокая. Кто опоздает — придется в Киеве зимовать.

Михайла слушал вполуха. И сам все прекрасно знал. Турово-Пинское княжество, Горынь да Припять-река — часть древнего торгового пути «из варяг в греки». Здесь по сути и волоков-то уже нет, теперь в низовьях Днепра только. Зато какие! Главное, инфраструктуры — в отличие от других волоков, северных — почти что никакой не имеется! Потому как вражины кругом — раньше печенеги, нынче — половцы. Да разного разбойного люда полно — степь кругом. Потому на ладьях — шкиперы, да гребцы, да матросы — они же и воины. Еще куча купцов обязательно какую-нибудь дружину наймет для охраны. Всем плати! И все равно — выгодно! Очень выгодно. Даже сейчас, когда, казалось бы, Константинополь совсем не тот, что раньше. Восточная Римская империя — Византия — во многом на старом заделе держится. Турки ее теснят со всех сторон. Века через три и завоюют (в 1453 году). И сделается Константинополь Стамбулом, а храм Святой Софии превратится в мечеть. Но до того Константинов град успеют еще и крестоносцы пограбить. Лет через сто (в 1204 году, во время очередного Крестового похода). Через сто лет — ограбили. Значит, было что брать! Тем более, и сейчас есть — иначе бы не торговали. Правда, торговля уже не та, что раньше, века полтора-два назад. Раньше князь этим занимался, курировал, дружина за счет этого и жила. Сейчас же — нет, все на землицу «сели», каждый хочет сам себе князем быть. Зачем боярину куда-то в дальний поход, когда и здесь неплохо — оброки да отработки! Развитие вотчинного хозяйства есть одна из причин феодальной раздробленности, и поделать с этим ничего нельзя, потому как — прогресс! В учебниках школьных ведь как сказано? Переход от подсечно-огневого земледелия к… к трехполью!

К трехполью, братцы мои! К трехполью. Озимые, яровые, пар… Наука, еще римскими агрономами описанная…

Миша шлепнул себя руками по ляжкам! Ну, вот оно! Как голода-то избежать. Правда, обдумать все хорошенько надо, с Тимкой, с Агеичем, со старостами поговорить. Здесь ведь, в лесищах, у черта на куличках среди болот, прогресс дорогу медленно пробивает. Лес подрубят, потом — как подсохнет — сожгут, зола — удобрение. Затем — корчевать пни. Все разом. Всей деревней, общиной всей — одной семье дело такое не подвластно.

Первые года три урожай хорош, потом — увы, землица-то истощается. Значит, новая перемога — новый участок — подсечь, пожечь, корчевать… бороной-суковаткой боронить… сохою пахать — уломаешься! Называется — подсечно-огневое земледелие. Для кого-то — милая сердцу старина. Так всегда предки делали, а предков надобно чтить!

О новых подходах к хозяйству Миша и раньше задумывался, когда сеялки-веялки-жнейки заново придумывал-изобретал, вместе с дядькой своим, Лавром, кузнецом от бога. Но одно дело — сеялки, и совсем другое — весь быт менять, да что там быт — всю жизнь! Скот разводить — коров — не только на молоко и мясо, но и ради навоза, землицу удобрять. За землей следить, приглядывать — менять поля по агрономической римской науке. Там ведь не просто так все! Эх, жаль, он, Михаил Ратников, не агроном, не председатель колхоза. Не довелось на земле-то хозяйствовать… Придется учиться здесь! По тем же римским книгам. Заказать тем же византийским купцам… или своим. Их тех, кто в Царьград ходит. Да, может, кто-то из окрестных бояр, кто к городам поближе, именно так и хозяйствует. Вот и послать ходоков — пусть опыта набираются. Узнать только, куда. Узнать. А времени-то мало! Да и землицею прирастать по сути-то некуда! Из-за охотничьих-то угодий, почитай, каждый раз с соседями конфликты. Что уж говорить о пахотной-то земле… Да что там свои соседи, когда чужих хоть отбавляй! На западе — Волынь, на востоке — Смоленск да Чернигов. С севера — Полоцкое княжество да Черная Русь, с юга — киевские князья. Считается, что они пока главные, да вот по факту-то — наособицу все! Не старые времена, никто из местных князей особо Киев не слушает — и без князя Киевского прожить-прокормиться может, сам. Киев — чисто номинальный глава, для форсу больше. Тем более сейчас, после смерти Владимира Мономаха. «Лебединая песня Киевской Руси». Так ведь ничего и не сделать — против законов общественного развития не попрешь! Рюриковичей развелось — будьте нате! Да еще и «лестница» эта чертова — или по-местному — «лествица», когда князю наследует не старший сын, а очередной по старшинству брат.

— Разрешите доложить… Нет ничего, господин сотник!

Ага, явились — не запылились. Деятели…

— То есть как это нет?

— Лошадиных следов нет, господин сотник. Не видели.

Михайла вздохнул. Не видели они… Вот уж правда сказано — если хочешь что-нибудь сделать хорошо, сделай это сам! Правда, это же правило говорит о полной неспособности к административно-управленческой деятельности. Какое уж тут к черту «делегирование полномочий»… Хотя, как же без него-то? Почему бы этим парням не доверять? Они же местные, все стежки-дорожки знают. Уж явно если бы были следы — заметили бы. Правда, не может того быть, чтоб вообще ничего…

— Докладывайте обо всем, что видели.

Парни дошли до ручья — верстах в трех, дальше не ходили — там уже дозор, уж всяко чужих заметили бы.

Ручей как ручей. По колено, а где и по пояс будет. Вода холодноватая. Дно каменистое.

— Так, а где он в реку впадает?

У впадения ручья в реку, на песке обнаружился след. Точнее сказать — следы.

— Лодка у них была, — покусал губы Ермил. — Или это другие? К лодке они могли бы и по берегу — ближе. Или вообще у косогора пристать.

— Да не те это! Рыбаки. Челноков тут — сонмище.

— Всех опросить! — сотник жестко поджал губы. — Не так тут и много селений поблизости. Не так много рыбаков. Узнать, кто в том месте был… вчера, с полудня до вечера.

Отправив парней, Михайла поехал обратно в городок. По пути раздумывал, но все же решил — отправиться немедленно к лекарке Юльке, а затем к Ни-нее, Велесовой волхве, кою про себя Миша обзывал «графиней». Ох, много чего повидала на своем веку эта женщина, много где была. Но и настороже с нею быть надобно — всегда!

Пока собирался, вернулись и парни. Молодцы, быстро управились. Опросили, кого смогли — да что тут и опрашивать-то? Много ли в лесных чащобах селений да людей? Полтора человека. Никто из местных вчера у ручья не ловил! И за водой ключевой к берегу не причаливал. Так-то! Значит, не местные. Откуда взялись? Скорее всего — с корабля. Половцы и корабль — вещи несовместные? Ну-у… как посмотреть. Мало ли что в этой жизни случается. Ладно, ехать пора…

— Господин сотник, — едва Миша спустился с крыльца, как тут как тут Ермил. Поклонился. — Илья сказал — в Нинеину весь едете? Там, рядом, деревня моя… была.

— Со мной, что ли, напрашиваешься? Ладно, поезжай… — одним махом взметнувшись в седло, молодой человек хмыкнул, обернулся к хоромам и погрозил кулаком. — А старшему писцу Илье — выговор! За слишком длинный язык. Ну, что встал? Поехали, коль навязался.

Так и выехали, одвуконь. Надо было взять паренька, надо. С одной стороны — благодарность от командования за расторопность, а с другой… Ну, невместно, когда представитель власти (а сотник — должность немалая!) сам-один куда-то несется, без всякого сопровождения. Как бы здесь сказали: «как никому не надобный шпынь!» Нехорошо это, несолидно. Все равно, как сам в черной служебной «Волге» вместо шофера за рулем! Разве что Леонид Ильич Брежнев такое практиковал — молодость вспоминал. Так то Брежнев! И все равно — с «ординарцем» как-то солиднее.

Ермил смотрел во все глаза, даже рот распахнул от удивления. Еще бы! Собранным по глухим селениям отрокам младшей стражи село Ратное казалось огромным городом. Дома, которые строила для своих семей артель Сучка по Мишкиному «проекту» — просторные пятистенки на подклете, с отоплением «по-белому», с деревянными полами и черепичными крышами, представлялись не иначе, как «царьградскими» дворцами. А уж девки…

Про девок завсегда любили почесать языками ратнинские бабы. Бывало, соберутся у колодца и давай языками чесать. Не только про беспутных девок, но и — большей частью — конечно же про мужиков да про любовные утехи! О чем еще бабам-то сплетничать? Вот и говорили-судачили, мол, ежели муж после любви просит есть — можно рассчитывать на продолжение, а если пить — тогда все, жди следующего раза.

Нынче тоже стояли у колодца. Верка, Варвара и прочие… Правда — смурные, что и понятно — дела-то в округе творились недобрые! Завидев Мишу с Ермилом, хотели было что-то спросить, узнать о ходе расследования, нашли супостатов иль нет… Да куда там! Всадники пустили лошадей в рысь, промчались, поднимая тучи желтой дорожной пыли…

Первым делом Михайла заглянул к матери, оставив своего спутника дожидаться рядом с подворьем, на вымощенной деревянными плашками улице. Как и положено ординарцу.

Мать, Анна Павловна, встретила сына приветливо. Обняла, спросила про жизнь да собралась было покормить с дороги, однако же Михаил отказался — некогда.

— В другой раз, мама. Сейчас не о том душа болит.

— Понимаю…

Анна Павловна, особа лет тридцати семи — тридцати восьми, как всегда, выглядела весьма привлекательно. Высокая, статная, русоволосая. Тонкий прямой нос, чуть удлиненные глаза — где-то среди пращуров все ж таки затесалась толика степной крови. Как и у многих, да.

Много чего знала, много чего понимала — все же родом-то была из Турова, городская. Это для местных дреговичских дев, слаще морковки ничего не едавших, Ратное смотрелось чем-то навроде Царьграда или, там, Киева, а уж Анна на городскую жизнь насмотрелась. Тем более, в Туров иногда все же наведывалась, навещала младшего братца Никифора, знаменитого купца.

Дома вроде бы все было в порядке. Старшие сестры Миши, двойняшки, Анна и Мария, давно были выданы замуж, младшим же детям — Сеньке и Ельке — едва стукнуло двенадцать, те с утра еще усвистали на сенокос, оставив мать «на хозяйстве». Был еще некий Алексей, сожитель матери, из много чего повидавших «бандитов», кондотьер, немало проливший крови…

— Младшие пусть поосторожней шастают… — уходя, предупредил Михайла.

— Да уж знаю, — мать отмахнулась, сверкнула зелеными глазищами, такими же, как у Миши. Хотела что-то спросить, но не стала, знала — если бы что было, так сын рассказал бы и так. Ну, а раз не рассказал, значит, никаких новых вестей не было.

— Храни тебя Бог, — Анна Павловна проводила сына до самых ворот подворья. Благословила, перекрестив, и никаких старых богов не помянула, только Христа. Потому как городская!

И правильно. Государство сплотить только единобожие может! Только вот здесь, в глуши, с местными богами тоже считаться надобно, да еще не забыть, кто для кого главнее. Для кого-то — громовержец Перун, для иных же — сумрачный скотий Велес, для кого солнцеликий Ярило, Даждьбог, а кое-для кого — мать-земля Мокошь!

Вот к людям Мокоши сотник сейчас и направился. К старой своей подружке лекарке и ведунье Иулии, в просторечии — Юльке, что жила вместе со своей матушкой, лекаркой Настеной.

Неказистый домик их стоял на отшибе, в низине, за деревьями возле реки, за пределами защищающего село тына. Миша знал, что сразу за плетнем начиналась настоящая чащоба. Стволы поваленных ветром деревьев громоздились один на другом, образуя непроходимый завал, заросший молодой порослью. Однако все же пройти было можно — Юлька как-то сама показала путь…

Вновь оставив Ермила ждать, сотник спешился и, поручив «ординарцу» коня, подошел к калитке.

— Ой, кто к нам нынче пожаловал!

Юлька, видать, заметила гостя еще раньше. Выскочила во двор, вся из себя важная. Все такая же — маленькая, худенькая, небогато одетая, со спутанными волосами. Однако хорошо видно, не девчонка уже — женщина… И женщина притягательно-красивая! Увидев ее, Миша все слова забыл…

Заневестилась подружка, чай, пятнадцатое лето пошло. Обычной бы деве — скоро и замуж да деток рожать. Но только не Юльке! Ей замуж не надо — иначе не лекарка будет, не ведунья. Замуж не надо, а муж — нужен! Чтобы дочку родить, ведунью в седьмом поколении! Впрочем, никто их к этому не принуждает, лекарки сами счет родства ведут, сами связи выбирают. Каждая сама знает, кого от кого родила, а все вместе — все про всех. Матушка Настена знает, какая пара Юльке (по-язычески если — Людмиле) нужна, чтобы ее способности еще усилить. Еще и спросит у знакомых лекарок, где такой мужчина есть. Если те не знают, то спросят у других. Рано или поздно найдут. И это очень Мише не нравилось, поскольку в Юльку он…

А, впрочем, только ли он? Сама-то Юлька к малолетней Нинеиной Красаве — и то ревновала. Поди знай, с чего? Да нет, было, было с чего — Красава так на Мишу смотрела, что ого-го! И это все несмотря на весьма юный возраст.

— Знаю зачем пришел, — Юлька взяла гостя за руку, заглянула в глаза. — О супостатах-врагах спросить. Тех, что отроков да отроковиц невинных кровь пролили… а иных свели… Ну, входи, входи, не стой — помощниц я еще с утра к болезным отправила, а мать дома…

Войдя, сотник поклонился, приветствуя лекарку Настену. Та хлопотала у очага, видать, варила какое-то лекарственное зелье из медвяных трав.

— А, Михайла… Гость в дом — добро в дом. Садись вон на лавку… Гуня… Людмила все сделает.

Гуня… так ласково звала мать дочку…

— Садись, садись… Глаза прикрой, ага…

Юлька уселась рядом с Мишей. Немного посидела, закрыв глаза и выравнивая дыхание, пробудила в кончиках пальцев ощущение жара, взяла парня за руки и погнала волны успокаивающего и расслабляющего тепла. Миша быстро расслабился и словно бы провалился в какой-то удивительный волшебный сон…

Словно бы вновь пришел в себя… ТАМ, в своем будущем, в своей прежней — если можно так сказать — жизни… Михаил Ратников особенно-то музыкой не занимался. Не то чтобы не интересовался совсем, популярные шлягеры даже насвистывал-напевал бывало… Но вот так, чтобы в юности собирать пластинки с подпольными записями рок-н-ролла на рентгеновских пленках (так называемые «диски на костях») или, уже в более позднее время, собирать музыкальную аппаратуру и покупать у спекулянтов импортные пластинки каких-нибудь там «Пинк Флойд» за сто рублей — нет, этого не было. Хотя про тот же «Пинк Флойд» и многие другие популярные группы Михаил, конечно же, слышал. Чай, не в глухом колхозе жил! Да и на судне, где когда-то пришлось поработать, радист-«маркони» музыкой увлекался, так что…

Хорошего дорогого проигрывателя, усилителя, колонок — этого не имелось, а вот кассетный магнитофон был. Моно, не стерео. Но все-таки…

И вот привиделось вдруг — четко так привиделось, во всех мельчайших подробностях, — будто купил он в порту кассету — «красную» «соньку» на девяносто минут. Отдал ее «маркони», и тот что-то там записал, принес… Миша вставил кассету в магнитофон, нажал на клавишу…

— Сувенирз фром сувенирс… От сувенира к сувениру…

Знакомая такая мелодия. Очень популярная когда-то песня. Вот только вспомнить бы, кто ее пел. Имя такое… тоже знакомое… Нет, не Джо Дассен. И не Том Джонс. Ну ведь буквально на кончике языка вертится — а не ухватить.

Тут и проснулся…

Настена с Юлькой разом напали:

— Что видал — говори!

Мол, живенько все растолкуем.

Ну, и как им сказать? Про магнитофон, про кассету… Они и понятий таких не знают. Ну, нет просто ничего подобного в мозгу и быть не может.

— Хм… Песню я слушал.

— Песню? Может, псалом какой?

— Да нет. Песню. Не нашу.

— А кто пел? Женщина, мужчина?

— Да вроде мужчина. Голос, правда, тонкий…

— Ну, вспоминай!

Не вспомнил Миша. Как ни пытался. Прочно как-то все прежнее забыл. Да и немудрено — тут, с нынешними каждодневными заботами и ответственностью, не до воспоминаний.

Встав, сотник пожал плечами — откланялся:

— Пойду я, пожалуй… Вспомню — зайду.

Юлька проводила его до калитки. Прощаясь, взяла за руку, молвила горько, с некоей укоризной:

— К Нинее пойдешь? К этой… Красаве…

— Да не нужна мне Красава, сколько раз тебе говорить-то?! — не выдержав, вспылил Михайла. — А к Нинее — да, съезжу. Нынче все средства хороши.

Дорога от городка до Нинеиной веси давно уже была убита копытами и тележными колесами, хотя все же что-то для удобства путников делалось. Кусты и мелкие деревья выкорчеваны, низко свисающие ветви деревьев обрублены. При нужде по дороге могли свободно ехать три всадника в ряд, да и встречные телеги разминуться могли вполне свободно. Не дорога — автобан, по крайней мере, сейчас — в сухое, жаркое время! А вот недели на три пораньше… ух, и грязища же! Такое месиво, что тележные колеса в иных местах почти по ступицы проваливались. Впрочем, для Руси — России — ничего нового.

Неужели и правда — половцы? Степняки! Тогда — догнать! Отыскать следы, дороги, по которым пришли… Так ведь и посланы уже люди верные. Однако же нет ничего! Ни дозорные, ни соседи — никто степняков не видел. Да, половцы, конечно, хитры, но ведь не духи же они бесплотные! Не могли уж совсем следов не оставить… На лесных дорожках — ни кострищ, ни следов лошадиных копыт, ни помета! Как так быть может? Тем более на косогоре у реки — следы очень даже четкие! Что ж, коли разумному размышлению сие не подлежит, остается одно — мистика.

В Нинеиной деревне, в отличие от того же Ратного или Михайлова городка, люди, в большинстве своем, жили по-старому, в полуземлянках с земляным полом и очагом вместо печи. Встречались и печи — только топились они по-черному. И нет, чтобы не могли себе позволить — просто старые обычаи блюли. Язычник — он всегда живет по заветам мудрых и непогрешимых предков, а жители Нинеиной веси язычниками и оставались — закоренелыми. Правда, от деревни после мора остались лишь пара жилых построек…

Впрочем, дом самой ведуньи стоял на высокой подклети и по сравнению с окружающими хижинами выглядел настоящим боярским теремом. К тому же и печь по-белому топилась, для здешних болотных краев — невидаль.

Колдунья заприметила гостей еще издали. Может, в окно увидала, а может, подсказал Велес. Сама встречать не вышла — вот еще! — послала правнучку, Красаву… А девчонка тому и рада — давно в Мишу втюрилась, зараза мелкая! Подбежав, прильнула к стремени, глазищами сверкнула:

— Ой, Миша! Очам своим не верю. Неужто в гости? А это с тобой кто? Ага! Никак Ермил из рода старого Хотобуда! Как вырос-то, похорошел… и не узнать.

— К Нинее Всеславне мы… — спешившись, сотник поцеловал девчонку. Не любовно поцеловал, а так — из вежливости, троекратно. С малолеткой разводить шуры-муры — оно ему надобно? Тем более Юлька еще…

— Беги, доложи.

Красава скрылась в хоромах, но почти сразу вернулась, поклонилась едва ль не до земли:

— Заходите! Нинея Всеславна гостей к себе жалует.

Жалует! Эва, боярыня ты наша. Графиня-баронесса…

— Ну, жалует — так пойдем.

Подбежавшие слуги волхвицы приняли коней, повели к коновязи.

— Господин сотник… Это Красава, что ль? — набравшись храбрости, уточнил Ермил. — Надо же! Как повзрослела… Не девчонка ныне — дева. Давненько ее не видал. Ране-то, говорят, частенько к нам в крепость бегала…

Михаил усмехнулся — ишь ты! Красава — правнучка Нинеи, а кто уж были родители этой девчонки — бог весть. Вообще-то Нинея в округе на семь дней пути в любой деревне любую девчонку себе забрать может! Она волхва! Она умереть не имеет права, пока смену себе не вырастит.

Нинея приняла гостей, сидя в высоком резном кресле. Статная, седовласая, со следами былой красоты, в темно-красном платье из толстой бархатной ткани, явно ромейской, затканной тяжелым золотом. Нет, не колдунья — графиня! Да что там графиня… Королева!

— Посмотрю, — выслушав просьбу сотника, милостиво кивнула волхва. — Старых богов поспрошаю… Но! Вы мне тоже нужны. И ты… И Ермил наш…

Слово «наш» в отношении отрока младшей стражи сильно покоробило Михаила. Впрочем, он всегда знал, что Нинея имеет виды на его людей, на тех, кто из веси. А потому давно разогнал их по разным отрядам, вместе не держал. А и нечего на ратной службе землячество разводить!

— Вашими глазами смотреть буду!

Ну… что ж… смотри… Может, чего и высмотришь!

— Да не пугайтесь — в душах ваших копаться не буду. Не о том речь идет. Да и силы уже не те…

Ох, насчет сил врала старуха! Ой, врала… лучше бы помалкивала — будто Миша не помнил, как в прошлый раз вышло. Едва к Велесу не попал! И как она отца Михаила… покойного… Правда, тот не поддался.

— Половцы — в своих богов верят. Тенгри — их главный бог! Велес-батюшка его чует… Идемте… Красава! Все потворы неси…

Потворы… Ну да, Красава же потворница, помощница Нинеи-волхвы. Вон, встала уже, как и положено, по правую руку. Сейчас священные предметы подавать будет. Всякое там варево в горшках, сушеных змей и прочее… А вообще-то у потворников и свое дело имеется. Есть чаровники — травоведы-гадатели, знающие травы, изготовители снадобий и обрядовых напитков… Как раз вот от слова — «чара». Есть обавники, читающие славления и приговоры, хранильники — изготовители священной утвари, оружия и снаряжения, наузники — изготовители наузов, колдовских оберегов-узелков…

Вслед за волхвою все спустились вниз, во двор, и, пройдя на задворье, оказались в бане. Обычной, топившейся по-черному бане.

— Раздевайтесь… Ну, рубахи снимайте! И кресты…

Ага, вот оно что… кресты, значит… Ну, да ежели делу поможет…

Не то чтобы Михаил Ратников в ТОЙ своей жизни был полным агностиком… но и религиозным не был точно. А потому крестик, поколебавшись, снял. Положил осторожно на лавку, поверх рубах — нижней льняной сорочки и верхней — тонкого дорогого сукна с серебряным шитьем. Жарковато-то в зной в двух рубахах париться, однако ж ничего не поделать — имидж! Встречают-то по одежке, рубаха немецкой ткани да с серебряным шитьем — все равно как погоны офицерские! Уж по крайней мере — старший лейтенант.

Пока парни снимали рубахи, волхва и потворница уже приготовились, встали вокруг чана.

— Готовы уже? — Нинея скосила глаза. — Подойдите поближе…

— Велесе, Велес… Бо вещим хотением, превеликим увещеванием… Велесом. Хорсом, Симарглом…

— Бо вещим хотением… увещеванием… — эхом повторила Красава. Девчонка тоже разделась, оставшись в одной тонкой нижней рубашке, сквозь которую просвечивали ключицы и еще толком не оформившаяся грудь.

Глянув на девчонку, Ермил закусил губу… Миша хотел было ткнуть парня в бок — чтоб не пялился, да не успел… В глазах неожиданно потемнело, и по всей коже пробежали мурашки…

— Ну, мужики, будем!

Михаил с боцманом Петровичем сидели за столом в тесной каморке судового радиста, коих на всех судах традиционно называют «маркони». Сидели не просто так — праздник какой-то праздновали. То ли грамоту «За доблестный труд» обмывали, то ли переходящее красное знамя…

А, нет! Коля, радист, за прошедший день рождения проставлялся. Угощал вискарем. Миша — а уж тем более боцман, виски не очень любили — да и мало пробовали, — но пили. Дареному-то коню в зубы не смотрят!

— Николай! За твой день рождения!

— Мужики, в порту — с меня кабак.

— Само собой, Колюня… Что-то скучно сидим. Музыку какую-нибудь вруби.

— Хо! Петрович! Да не вопрос. Что слушать будешь? Знаю, «Дип Перпл» тяжеловато… «АББА», «Бони М», «Тич-Ин»? О! Демис Руссос!

Радист ткнул кнопку серебристого «Шарпа». Шикарный магнитофон! А уж сто́ит — как треть «Жигулей»! Ну, четверть.

Негромко заиграла музыка… Та самая мелодия… «От сувенира к сувениру…»

— Мишаня-а! Господин сотник! Ну, просыпайся же! Велес бо мудрый… Очи-то открой! О, слава богам…

Старуха волхва проявилась сквозь морщинистое лицо Петровича. Вилка с насаженным на нее соленым огурчиком превратилась… в какой то серебристый жезл… науз…

— Нинея… Всеславна… Что скажешь-то?

С помощью Красавы сотник поднялся с пола. Ермил уже стоял у светильника, краснел ушами. Видать, тоже что-нибудь этакое привиделось…

— А то и скажу… Не половцы это! Вот не чует их Велес-отец. Не чует. А должен бы! Да и сама я никакого «степного духа» не вижу, не чувствую. Зато чувствую «крест»! Ай, Миша, это не старых богов люди сделали, сотворили! Ищите людей Креста. Других богов там и следа нет.

— Люди Креста…

— Не обязательно наши… Могут быть и немцы, и ляхи, и греки-ромеи…

— Греки!

Черт! Ну конечно же… Ведь и Де́мис Руссос — тот, что «От сувенира к сувениру» — грек!