Судьба гусара

Андрей Посняков, 2018

Денис Давыдов, гусар, поэт, забияка! Он пишет стихи и басни, рвется на войну, дерется на дуэлях из-за красивейших женщин… И помнит, что эта эпоха – не его! Душа нашего современника, почти полного тезки лихого гусара, угодила в чужое тело и в чужое время… молодой человек пытается найти пути выхода, однако оказывается втянутым в неудержимый водоворот событий, не дающих опомниться. Он совсем почувствовал себя гусаром – и стал им. Поэтом, душой компании и тем, кого называли – хват! Чувство долга властно тянет молодого человека на войну с Наполеоном, и Денис хлебнет горестей военных действий сполна. И в Восточной Пруссии, под Фридландом и Прейсиш-Эйлау, и чуть погодя, в снежных лесах Финляндии, во время русско-шведской войны…

Серия «Попаданец»

Выпуск 47

© Андрей Посняков, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Глава 1

В лучах восходящего солнца сверкнула сабля. Удар, звон! Соперник подставил клинок, потянул на себя с противным, рвущим душу скрипом. Снова удар… Денис отскочил, уклонился, пропустив слева от себя разящую сверкающую смерть. И тут же ударил сам…

Снова звон, отбив… и холодная ярость в темных глазах врага. Впрочем, нет, он все ж таки не враг, этот поручик Венькин. Просто дурак. Истинный ярмарочный дурень, «ванька», относящийся к женщинам так, как деревенщина-простолюдин. Нет, ну надо ж додуматься — ударить! Пусть и пьян был в умат…

Выпад… удар… потом наотмашь, хитро — вжик! На левом запястье Дениса закровянилась тонкая полоска — царапина. Хорошо, не по венам пришелся удар. С другой, противоположной, стороны.

Темные глаза поручика сверкнули злобой… Венькин — еще тот фрукт, особых друзей в полку не имел. Вообще у него никаких друзей не было, такой уж Венькин человек. Недаром собирался переводиться в другой полк… или вообще — на статскую… Это гусар-то!

Выпад! Укол! А-а-а, вот, шалишь, не достанешь. А ну-ка эдак вот, боком… и покружить, и покружить… Ага! Заволновался… Забегали, забегали глазки! Ишь, дернулся, нелепо так, со страхом… да и устал — по всему видно — устал. Фигурою Венькин длинный, сутулый, пусть и жилистый, но дохлый. Не то что коренастый крепыш Денис!

Неужели правда — на статскую? В присутствии штаны просиживать, по Табели — губернским секретарем. Не шибко-то! В гусарах-то, чай, повеселее будет. Впрочем, Венькин по жизни унылый тип, можно даже сказать — сумрачный, с этакой подлецой…

Вот и сейчас — кружил, кружил… Выпад! Эдак хитро, с уклонением… и, гад, прямо в шею целил… Был бы Денис ростом повыше — хана! А так… присел только… упал на одно колено и — выпадом! — достал-таки. Достал!

Слышно было, как треснула ткань на синей гусарской куртке-доломане. Красивой, с высокий красным воротником и белым витым шнурами. Другая, верхняя куртка — ментик — валялась неподалеку, в траве.

Удачный выпад угодил поручику в правую руку, в предплечье… туда, куда и надо было, Денис не хотел ни убивать, ни тяжело ранить.

На рукаве доломана выступила кровь. Покривив тонкие губы, Венькин ловко перебросил саблю в левую руку. То же самое сделал и Денис — пусть силы буду равными. Дуэль так дуэль, все по чести.

Закусив губу, Венькин злобно зыркнул вокруг и бросился в атаку. Уже чувствовалось — из последних сил, уже не хватало ярости, и капала на траву темно-красная кровушка. Лицо поручика сделалось бледным, холеные тонкие усики задрожали… бессильно взмахнув саблей, Венькин вдруг оступился, упал, и выпавшая из ослабевшей руки сабля полетела в заросли таволги, да там и упокоилась, лишь эфес торчал, серебрился.

— Ну, все, все, господа. Кончайте!

Секундант — верный Бурцов, гуляка и рубаха-парень — подойдя сзади, похлопал Дениса по плечу:

— Кончай, кончай, ротмистр. Угомонись, хватит уже. Говорю, хватит, Васильич!

— Да я-то что? — пожав плечами, Денис искоса посмотрел на соперника. Тот уже поднялся на ноги, пошатываясь, поискал глазами саблю…

Тут подошли и другие секунданты — в синих, с белыми шнурами, доломанах и ментиках.

— Все, завязывай, парни! Венькин! Ты не слышал, что ли? Садись, перевязываться будем… Серега, давай бинты.

Разгоняя утренний мерцающе-белый туман, поднималось за деревьями солнце. Первые лучи его золотили листву высоких буков и лип, сияли на стволах молодых, выросших на самой опушке березок. Неширокая тропка, вырываясь из леса, взбиралась на холм, вилась по цветочному лугу. Ромашки, васильки, колокольчики. Анютины глазки. И еще какие-то мелкие желтые цветки — во множестве, словно солнышко вдруг наземь упало, разбилось, рассыпалось на тысячу осколков-цветов.

В светло-синем утреннем небе проносились разноцветные бабочки, пролетали над самой травой прозрачнокрылые стрекозы. А птицы! Как пели птицы! Рядом, в малиннике, соловей та-ак заливался! Аж душа сворачивалась, право слово.

— Это не соловей, Денис. Это малиновка.

— Да что ты, Бурцов, дружище?! Что я, соловья от малиновки не отличу? Мы ж с братом все детство — в имении, в деревне. Под Москвою, потом в Грушевке…

— О Грушевке твоей мы, однако, слышали. Ладно — пусть соловей.

Бурцов рассмеялся, залихватски закинув за плечо ментик, и, глянув на приятелей-секундантов, прищурил глаза:

— Однако что в полку говорить будем?

— А ничего не надобно говорить, господа мои, — Венькин, уже перевязанный, встал, опираясь на толстый ствол росшего рядом дуба. — Бумаги о моем переводе пришли. Просто скажите — уехал. А пирушку прощальную не устроил… потому как друзей в полку не завел.

Поручик покусал губы, вздохнул и неожиданно для всех улыбнулся…

— Впрочем, непорядок это, чтоб без пирушки. Ежели не побрезгуете — прошу вечерком в шинок. С шинкарем договорюсь, одни мы будем.

— Так, а ты сам-то? — Бурцов озадаченно почесал затылок. Вернее, хотел почесать — да высокий стоячий воротник не дал. Пришлось почесать макушку.

Кашлянув, Венькин хмыкнул в кулак:

— Так для моей раны, господа, вино как раз и будет кстати. А еще лучше — пунш!

— Вот это, Иван Иваныч, по-нашему, по-гусарски! — тряхнув светлой челкой, одобрительно воскликнул Бурцов. — Ты куда переводишься-то, ежели не секрет?

— В судебное ведомство ухожу, с повышением, — темные очи поручика сверкнули давно затаенною гордостью, смешанной с неким налетом фатовства — дескать, вот он я, какой хват, а вы-то думали… — И, между прочим не просто с повышением, а на два классных чина!

— Да ну ты! — подивился другой секундант, Серега Пушков, ротмистр. — Неужто на два?

— Говорю же — на два, — Венькин потупил глаза с деланой скромностью. — Сразу в коллежские секретари, а то — и в титулярные!

— В титулярные! Везет же некоторым, ага… — ахнул стоявший чуть позади всех молодой корнет Сашка Пшесинский. Ахнул и, подойдя ближе к Денису, шепнул: — И все равно. Променять гусар на каких-то судейских! Я б — ни за что.

— Эй, Денис Васильевич! — отвернувшись от раненого поручика, Бурцов поманил пальцем. — Вы уж помирились бы, что ли. Теперь уж — чего ж.

Денис повел плечом:

— Что ж, я не против. Однако же…

— Иван тоже не против. Иди.

Секунду помявшись, они все же пожали друг другу руки. Поручик и ротмистр. Иван Венькин и Давыдов Денис.

Какие холодные пальцы у Венькина! Ну да — кровь-то ведь потерял. Ах, поручик, поручик… Что ж ты с женщинами-то так? Право слово, может, и впрямь лучше тебе в судейских, а не в гусарах, нет.

— И все же, Давыдов, помни, — пожимая руку соперника, поручик вновь скривил губы, — полька эта твоя — стерва. Так и знай.

* * *

…так и знай… стерва-полька… сабли… дуэль…

— Дени-ис! Да очнись же, Дэн! Ой, ой, смотрите-ка — очнулся! Ой, лицо-то какое… Девочки, надо его на телефон снять!

— Не надо меня снимать, — придя в себя, Денис — Дэн — замахал руками. — Лучше водки налейте. Осталась еще?

— Да есть…

Бахнули на круглый стол стаканы. Большие, граненые — где такие и взяли-то? Качнулось зыбкое пламя свечей… Кто-то из парней принес с кухни бутылку, забулькал…

— На, Денисушка. Пей!

Дэн хватанул полстакана — залпом, обжигая горло до слез. Не закусывал, не хотелось, хоть и предлагали девчонки:

— Возьми вот орешки… или бутерброд.

— Может, свет уже включим?

— Не-ет! Сначала пусть Дэн расска-ажет… Дэн, ты как?

— Да нормально все, — Денис постепенно приходил в себя и даже попытался улыбнуться, хотя чувствовал себя на редкость паршиво, словно после большой пьянки — с бодуна.

— Расскажу… попить только дайте… А что со мной было-то?

Грудастая блондинка Ольга — однокурсница — принесла воды все в том же граненом стакане. Ее подружка, субтильная брюнеточка Леночка, чуть смугловатая, с большущими синими глазами, заинтересованно махнула ресницами:

— И правда, Денис, расскажи! Неужто получилось у нас?

— Получилось? Выходит, так…

Дэн рассказал. Без особых красок, кратко. Про сабли, про дуэль, про поручика. Больше и нечего было рассказывать.

— И что, всё? — Леночка округлила глазищи. — А что это за полька, из-за которой дуэль?

— Не знаю я, что это за полька, — покачал головою Денис. — Я и видел-то только — дуэль, лес, гусары…

— Гусары! Ой, девочки-и-и…

— И больше — ничего.

— А давайте еще попытаемся! — азартно предложила Ольга.

Денис резко отказался:

— Нет уж! Что-то мне как-то не того.

— Может, еще водки налить?

— Уж спасибо, пойду. Поздно уже. То есть, можно сказать — рано.

Стрелки висевших на стене часов с Мэрилин Монро Энди Уорхола показывали половину пятого утра. Начинался день, из-за неплотно прикрытых штор уже пробивался зыбкий утренний свет.

Кто-то предложил вызвать такси, Денис отказался. Лучше было пройтись, собраться с мыслями, подумать — а что это такое было вообще?

— Лен, тебя проводить?

— Спасибо. Я у Оли останусь. А потом — сразу на лекции.

— Так, может, и останемся? — Юрик, приятель, азартно подмигнул Дэну.

— Не, не, мальчики. Нам выспаться надо еще.

Ага, выспитесь. Коли уже утро!

Юрик, кстати, жил неподалеку, в тесной панельной двушке, с родителям и породистым псом.

— Ну, нет так нет.

Выйдя из подъезда, парни попрощались и разошлись. Юрик — к себе, Дэн — к себе, на Пролетарскую. Там он снимал комнату у одной старушки. С третьего курса уже разрешалось в казарме не жить.

Свернув с широкого, безлюдного еще проспекта на тенистый бульвар, Дэн прошагал еще с полчаса, пока, наконец, не добрался до Пролетарской, почти полностью застроенной старыми одноэтажными домиками, совсем деревенскими, с огородами, палисадниками, заборами… У кого-то залаял пес.

Толкнув калитку, молодой человек поднялся на крыльцо и, стараясь не шуметь, отворил дверь в пристройку. Именно там он и квартировал. Отдельный вход — очень удобно и, самое главное — недорого.

Спать Дэн не собирался — все равно часа через полтора вставать — просто сбросил у порога обувь да улегся на старый диван, устало вытянув ноги. Мысли его, поначалу все более путаные, постепенно приводились в порядок. Порядок Денис любил, потому и поступил в академию полиции, с первого раза кстати. Учиться нравилось, к тому же одногруппники попались спокойные, ровные, как и сам Денис. Правда, что касается Ольги…

Она-то и подбила Юрика — а через него и Дэна — на спиритический сеанс. Мол, будем, как в старинные времена, вертеть столы да вызывать духов. Мол, она сама — медиум, да еще и очень даже хороший, только вот компании нет.

Медиум, о как! А через пару лет, между прочим, придет такой вот медиум в следственный комитет или в прокуратуру. Живые уголовные дела тоже с помощью потусторонних сил расследовать будет? Сам-то Денис, естественно, ни во что такое не верил, просто… не то чтобы за компанию с Юриком, а… Ольга и сама по себе девчонка красивая — кровь с молоком — на самбо так и ребят запросто через себя кидает, а, кроме того, имелась у нее и подружка — Леночка Крутова. Вот на эту-то Леночку молодой человек и запал!

Томная брюнеточка Леночка обладала некой утонченной аристократической красотою, этакая барышня, ле фамм рафинерэ, словно бы сошедшая со страниц старинных любовных романов. Тоненькая, даже худая, с небольшой грудью и длинными ногами, с синими, как небо, глазищами, сверкавшими из-под почти всегда опущенных пушистых ресниц. Темные, с изысканным оттенком рыжины, волосы, не короткие, но и не длинные, тонкая шейка, чуть вздернутый носик и пухлые, слега приоткрытые, губки, которые хотелось целовать с такой неодолимой силою, что Денис чувствовал, как потихоньку сходит с ума. Ах, Лена, Лена!

Придет ли он вызывать духов? Это к Ольге-то? Да еще и Леночка Крутова будет? Наивный вопрос — пойдет ли…

Пришли. Он, Юрик, еще один длинный парень в очках — знакомый Ольги, и две девчонки. Вытащили на середину комнаты старинный круглый стол, задернули шторы, свечки зажгли. Еще блюдце с водой — меж свечами. Ольга сказала — надо. Ну, ей лучше знать, она же — медиум.

Первым вызывали Александра Второго — вышло как-то не очень. То ли государь к простолюдинам не захотел явиться, то ли обиделся на Ольгу — та на зачете его судебную реформу едва не завалила, так, кое-как сдала. Так что не откликнулся Александр, не соизволил.

Потом Юрка предложил — Абакумова. Очкарик — звали его Филиппом — лишь хмыкнул да спросил — почему сразу не Берию? Потом Ивана Грозного еще можно, то-то веселуха выйдет!

За Грозного девчонки сразу ухватились, вот, мол — здорово. То, что доктор прописал. Ольга еще добавила, что Грозного многие вызывают. Большой, видать, популярностью пользуется у медиумов первый русский царь! Прямо отдохнуть некогда, все вызывают, вызывают — являйся.

Не явился и Грозный. То есть Ольга-то, выпучив глаза, сказала, что «дух кровавого тирана» здесь присутствовал, но лично Денис вот почему-то этого никак не ощутил. Разве что штора слегка качнулась. Да и на вопрос ехидного ботана Филиппа относительно смерти царевича Ивана «Грозный» ответил уклончиво, примерно так же, как профессор Огородников с кафедры истории русского права. Точно, мол, неизвестно, но слухи ходили.

— То есть прямых свидетелей нет? — уточнил Юрик.

Резко распахнув глаза, Ольга погрозила ему кулаком — слишком уж громко спросил, вот дух и пропал. Они вообще очень нежные, эти духи.

Кто первым предложил вызвать знаменитого поэта и гусара Дениса Давыдова, Дэн сейчас и не вспомнил. Кто-то из девчонок: то ли Ольга, то ли Леночка. Скорее, Ольга, не зря ведь она так обрадовалась согласию Дэна. Того ведь тоже так и звали — Денис Давыдов. Почти полный тезка! Только не Васильевич, как гусар, а Игоревич.

Мать Дэна, к слову сказать, умерла давно, Денису тогда не было и пяти лет. Отец, пенсионер МВД, бывший следователь, женился во второй раз, потом — в третий и от третьей жены имел уже ребенка, девочку. Славную такую. Дэн в их семью не лез: как только вырос, уехал учиться. Сначала в казарме жил, потом вот снял комнату. Отец к выбору сына отнесся скептически, сказал — «хлебнешь в нашей системе горя». Ну, как бы то ни было, а учиться Давыдову-младшему нравилось, интересно было.

Как так вышло, что Денис буквально провалился куда-то, молодой человек не понимал и сам процесс толком не помнил. Ольга, прикрыв глаза, что-то шептала да, поглядывая в блюдце, делала руками странные пассы. Дэн на все это смотрел, смотрел, потом вдруг — оп! — и в руке — сабля! И сам он — Денис Давыдов, лихой гусарский ротмистр! Дерется на дуэли за честь какой-то неизвестной польки…

— Ой, ты, Дэн, так руками размахивал, так глазами сверкал! — ахала Леночка. — А на вопросики наши ничего не ответил. А мы тебя, на минуточку, про любовь спрашивали.

Про любо-овь? Вот оно какое дело-то, ага.

Поднявшись на ноги, Денис подошел к полке, взял тоненькую брошюрку — монографию по «Русской Правде», открыл… Попытался вчитаться — подготовиться к сегодняшнему зачету. Только вот что-то мысли в голову никак не лезли. Вернее, лезли, но те, что надо — другие. Что это была за полька? Что за поручик? Об Алексее Бурцове, лучшем друге Давыдова по службе в Белорусском гусарском полку, Дэн знал — кое-что глянул о тезке в Википедии. Только о польке там не было… Или — было? Теперь и не вспомнить… Глянуть? Время-то еще есть, немного, правда.

Молодой человек потянулся к лежащему на столе нетбуку… Что-то защемило в запястье, над кистью правой руки… Царапина! Глубокая такая, длинная… Неужто… След от сабельного удара, блин!

* * *

— А ще кто взсяд на чюж конь… а ще кто взядет на чюж конь…

Ольга старательно выговаривала старинные слова, но на зачете плавала. Ей явно светила несдача, а скоро, между прочим, сессия. Когда и сдавать-то? Бегай потом за этим старым чертом Огородниковым, ищи. Впрочем, чего его искать-то? Вот то-то и оно, что не профессор, а черт, ни одной юбки не пропускавший! Об этой слабости профессора все на курсе знали, знали и в академии, а даже ходили слухи, что кто-то из курсантов — какой-то молодой муж — на почве ревности бил Огородникову морду. Курсанта тут же отчислили, дело замяли — Огородников считался крупным специалистом, а какой-то там курсант… Одним меньше, одним больше, чего уж!

— А ще кто всяд на чюж конь… тому платить… тому платить… десять гривен!

— А, может, пятьдесят?

— Ой, профессор… Может!

— А что такое вообще гривна, милая девушка?

— Ой, это… это серебра такой кусок… с голову!

Изображая глупенькую беззащитную барышню, Ольга явно переигрывала, однако Огородников велся и на это, особенно — на коротенькую Ольгину юбочку. Прямо глаз с аппетитных девичьих бедер не спускал, козел старый!

— Вы знаете, Ольга… вам бы надо прийти отдельно…

— А я, как вы думаете, сдам?

— Думаю, сдадите… м-да-а… — растекался профессор, млел, шевелил редкими усиками, словно мартовский кот. Ольга, конечно, знала, каким местом придется сдавать, однако же не противилась, совсем даже наоборот. И никто ее за это не осуждал — слава богу, ханжей на курсе не было, всякий знал — каждый крутится, как может. Такая уж жизнь.

Тем не менее Денису почему-то сделалось неприятно. Хотя, казалось бы — кто ему Ольга? Так, просто знакомая… медиум.

После зачета Ольга догнала Дэна на крыльце и, взяв парня под руку, заговорщически заглянула в глаза:

— Ну что? Сегодня еще попробуем? Раз у тебя все так клево сложилось. Ленка обещала прийти. Кстати, она про тебя спрашивала.

— А что выспрашивала? — насторожился молодой человек.

— Ну, всякое. Типа, кто ты да откуда.

— Так мы ж с ней полгода уже знакомы! Ты ведь и знакомила, не помнишь?

— Да помню, — сбегая с крыльца, Ольга махнула рукой. — Только вот она раньше тобой не особо интересовалась, а теперь почему-то — вот!

Дэн закусил губу. Странное томительно-нежное чувство вдруг нахлынуло на него, обволакивало душу и мозг. Леночка… обворожительное создание, вдруг стала интересоваться… кем? Коренастый, крепенький, с круглым крестьянским лицом и курносым носом, даже внешне похожий на своего знаменитого тезку, Дэн уж никак не походил на томного гламурного фрика, упорно пропагандируемого среди молодежи всеми российскими медиа. Разве такой парень, как он, мог понравиться столь утонченной девушке? И вот Леночка вдруг… Впрочем, очень может быть, что так просто спросила, из любопытства, а уж он, Денис, и рад. Уже настроил себе карточных домиков, нафантазировал… Что ж, бывает и так.

В этот раз он решил выйти к Ольге пораньше. Стоял конец мая, та чудная пора, когда холодное цветенье черемухи перемежалось пряным запахом трав, разносившимся по всему парку. Погруженный в себя молодой человек быстро шагал по аллее, в окружении цветущих акаций и лип, как вдруг кто-то окликнул его по имени…

Юноша обернулся… и не поверил своим глазам — позади, у давно не работающего фонтана, показалась стройная девичья фигурка в синем коротком платье и накинутой на плечи джинсовой курточке. Лена!

Денис рассчитывал встретить ее у Ольгиного дома. Даже не рассчитывал, а так подгадал, чтоб обязательно встретить. Спрятаться за киоском и высматривать, ждать, а когда девушка появится, выйти ей наперерез — типа, заглянул вот, журнальчик купить, а тут — ты.

Так рассчитывал Дэн, а получилось все еще лучше — Леночка сама его окликнула, не нужно было и ждать.

Дальше пошли вместе. Конечно, не взявшись за руки, не под руку даже, но все равно рядом. Болтали… так, ни о чем, и это было Денису очень приятно. Леночка похвалила погоду, Дэн поддакнул, сказав, что вот в прошлом году в этакое-то время вдруг выпал снег. Правда, сразу и растаял, но ведь был же! Потом вдруг заговорили о музыке, оказывается, Леночка еще в школе играла на скрипке… и тут молодой человек не мог ничего толком сказать. Нет, и слух у Дэна имелся, и музыку он любил. Только вот не классическую, а немного иную. Русский рок и бардовскую песню… даже сам стишки писал да в старших классах баловался гитарой. Так, по-детски все, не на уровне… А Леночка вот музыкальную школу закончила… Шла вот теперь, болтала, смеялась, и от одного только этого Денису стало вдруг так хорошо, как никогда еще не было. Очень хотелось, чтоб нечаянная прогулка эта продолжалась бы… ну, если и не бесконечно, то как можно дольше… жаль, что так рано пришли.

Ольга встретила их радостным воплем:

— Ага! Явились — не запылились. Договаривались-то на восемь, а сейчас уже полдевятого.

— Да ладно. И не опоздали почти.

На столе уже горели свечи, и погасшая люстра погрузила комнату в романтический сумрак. Казалось, будто снаружи и не существовал современный мир, тем более гаджеты все отключили, сидели так… будто сто лет назад.

Как и вчера, был еще Юрик, а вот ботаник Филипп что-то нынче задерживался. Ну, да и бог с ним, не за-ради Филиппа тут все собрались.

— Может, придет еще, — Ольга поставила на стол блюдечко с водой и уселась на стул в чем была — по-домашнему, в коротенькой маечке и шортах.

Юрик искоса глянул на нее и вздохнул. Ну а что тут скажешь? Он, конечно, не профессор, и вообще парень не особо богатый. Хотя немного гламурный, да. Сам — дылда дылдой, а пиджачок со стразами нацепил. Все ради Ольги? Интересно, как у нее там с Огородниковым? Успела уже?

— Сначала Фредди Меркури вызовем, — напустив на себя самый серьезный вид, глухо произнесла «хозяйка спиритического салона». — А потом… потом — ты, Денисик! Ага?

— Угу, — в тон девушке отозвался Дэн. — Короче говоря — согласен.

Правое запястье его было замотано бинтом. Невидимым под длинным рукавом черной — тоже немножко гламурной — рубашки.

Входя в спиритический транс, Ольга закрыла глаза и вытянула вперед руки.

— Дух Фредди Меркури, явись! Явись! Явись!

По воде, налитой доверху в блюдце, пробежала легкая рябь. Наверное, дух знаменитого музыканта все ж таки отозвался… а скорее, просто качнулся стол.

Голые руки «хозяйки салона» покрылись мурашами, голова запрокинулась… и сама девушка вдруг задергалась, словно в припадке… и, что-то выкрикнув по-английски, затихла, резко распахнув глаза.

— Он говорил с нами! — восхищенно прошептала Леночка. — Дух Фредди Меркури… ага.

— Да, да, мы слышали! — Юрик взволнованно покивал головой и, погладив медиума по руке, вкрадчиво осведомился: — А ты сама-то как? Что-нибудь чувствовала?

— Да нет, ничего… В тот момент это была не я…

— Поня-а-атно…

Сама Ольга выглядела сейчас уставшей, словно только что пробежала кросс, километров десять.

— Денис, — глянула на Давыдова Леночка. — Теперь — ты. Оль, ты сможешь его…

— Попробую, — голос юной хозяйки салона звучал глухо и как-то потусторонне. Еще бы, ведь через нее с ребятами только что общался сам Фредди!

По просьбе медиума Денис положил руки на стол и закрыл глаза. Ольга что-то забормотала монотонно и гулко… Молодой человек не вслушивался, лишь почувствовал легкую дрожь и внезапно разлившееся по всему телу тепло, а потом…

* * *

— Бурцов, ты — гусар гусаров! Ты на ухарском коне. Жесточайший из угаров и наездник на войне!

Забравшись на табурет, это декламировал сам Давыдов, при этом так размахивал руками, что Дэн всерьез забеспокоился — как бы с этого табурета не упасть!

Похоже, все дело происходило в казарме — обширная комната, солома на полу, какие-то нары и — меж нарами — длинный, грубо сколоченный стол, по сути — просто толстые, едва обструганные доски на козлах. На столе же…

На столе же чего только не было! Беспорядочно наваленные куски хлеба, моченые яблоки, какая-то дымящаяся дичь — рябчик, что ли — распластанная на большом серебряном блюде. Из объемистой кастрюли, выставленной на краю стола, с таким смаком тянуло кислыми щами, что хотелось тотчас же зажать пальцами нос или, уж по крайней мере, выпить — бутылок на столе имелось в достатке. Большие, с серебряною фольгой — шампанское, еще какие-то зеленоватые штофы, наверное с водкой, и — ровно посередине стола — здоровенная белесая бутыль с какой-то коричневатой жидкостью, скорее всего виски… или ром, бывает ведь и такой — неочищенный.

По углам казармы валялись попоны и седла, на некоторых уже кто-то спал, залихватски распахнув доломан и вытянув ноги. Кто-то курил трубку, кто-то держал в руках карты. Правда, никто не играл, все, повернув головы, азартно внимали Давыдову.

— Умри, Денис, — лучше не скажешь! — вскочив на ноги, уже знакомый Дэну Бурцов высоко поднял бокал. — Так выпьем же, други, за нашего пиита! Дай бог ему!

— Дай бог! — хором отозвались гусары.

Спрыгнув с табурета, Денис схватил поданный кем-то стакан, чокнулся со всеми и тут же выпил. Сладковатый вкус виленской водки оказался не таким уж и обжигающим, не столь уж она и была крепкой, градусов тридцать пять или того меньше, вот уж поистине не водка, а «столовое вино».

Сие понятие — «виленская водка» — всплыло в сознании Дэна само собой, как только юноша почувствовал вкус… как оказалось — весьма хорошо знакомый. Конечно же, не Дэну — а Денису Васильевичу, чья коренастая фигура как раз и отразилась в засиженном мухами зеркале, висевшем в простенке меж окнами. Синий, с белыми витыми шнурами, доломан, расстегнутый на груди, синие же чакчиры — узкие, в обтяжку, штаны. Круглое лицо с задорно задранным носом, лихо закрученные усы. Красавец-гусар, гроза женских сердец и предмет воздыхания уездных барышень… впрочем, не только уездных.

— Ах, Денис, Денис, — поставив опустевший бокал на край стола, Бурцов подошел к приятелю и, обняв его за плечи, залихватски подмигнул остальным:

— Неча меня славить, друже. Нынче не мой праздник, а вон его!

С этими словами гуляка-ротмистр указал на скромно притулившегося в уголке гусара, совсем еще молоденького парнишку, худенького подростка лет пятнадцати на вид. Узкое, почти детское лицо с трогательными ямочками на щеках, подбородок, еще не знавший бритвы, темные волосы, серые большие глаза… и румянец, совсем девичий, юный румянец. Юношу этого Дэн тотчас «узнал», как и Бурцова: Сашенька Пшесинский, корнет, один из секундантов недавней дуэли с Венькиным.

— Ай, Александр! — подскочив к корнету, громко воскликнул Денис. — Тебя ж в гусары принять пора! И как это мы запамятовали-то, братцы? А ну-ка, жженки! Жженки ему!

Оживившиеся гусары тотчас же соорудили жженку: плеснули в плошку рому, посыпали сахаром от головни, прикрыли перекрещенными саблями… Кто-то поднес свечу, ром вспыхнул таинственным голубоватым пламенем… которое тут же затушили с шумом открытым шампанским!

Давыдов лично вручил питие покрасневшему от скромности корнету:

— Ну, пей, Сашка! Посмотрим, какой ты есть гусар!

Мальчишка скривился, но послушно сделал глоток… а там и второй, и третий…

— До дна! До дна! До дна! — радостно скандировали гусары.

Осушив-таки сосуд, Сашка ухарски бросил его на пол.

— Ай да хват! — Бурцов с размаху хлопнул юношу по плечу и тут же бросил клич: — А ну-ка, господа, поддержим! Гусары мы или нет?

Хлынула по бокалам жженка, Давыдов же взобрался на табурет, встал, картинно вытянув руку:

Ради бога, трубку дай!

Ставь бутылки перед нами,

Всех наездников сзывай

С закрученными усами!

Чтобы хором здесь гремел

Эскадрон гусар летучих,

Чтоб до неба возлетел

Я на их руках могучих!

Под восторженный рев гусар тут же и выпили. Потом подхватили на руки захмелевшего корнета, принялись качать, подбрасывая к самому потолку, пока непривычному к таковым возлияниям пареньку не стало худо. Тогда отпустили, усадили за стол, налили:

— А вот, друже Сашка, хрястни-ка!

Сашка хрястнул — куда деваться? — да, уронив голову на руки, тут же и захрапел. Остальные же продолжили пиршество, допили и шампанское, и жженку, и сладкую виленскую водку. Кстати, вот тут-то Дэн, к своему большому удивлению, вдруг обнаружил, что вовсе не является простым наблюдателем в теле поэта! Отнюдь! Оказывается, он мог влиять на всё.

Он вовсе не хотел напиваться… и пил все меньше, не допивал, пропускал тосты и, вообще, не очень-то и захмелел — конечно, с точки зрения гусара. Голова-то кружилась, а из души рвались наружу стихи:

Жизнь летит: не осрамися,

Не проспи ее полет.

Пей, люби да веселися! —

Вот мой дружеский совет.

* * *

— Э-эй, Денис! Ты в порядке?

Дэн распахнул глаза, с удивлением оглядывая полутемную комнату и круглый, с горящими свечами, стол… Господи Иисусе! Кто все эти люди, черт побери? Гусары где? Бурцов?

— Дэ-эн!

— Надо к шинкарю послать, за водкой. Я знаю в Звенигородке один знатный шинок. Слугу моего, Андрюшку, и пошлем…

— К кому послать? — Сидящие за столом удивленно переглянулись.

— Какого Андрюшку? — Ольга округлила глаза и вдруг покладисто покивала. — А, Денисик, понятно. Ты водки хочешь? В холодильнике есть, папина. Принести?

— Водки? — похлопав ресницами, Дэн, наконец, окончательно пришел в себя.

Глянул на всех… и улыбнулся:

— Ох, ребята! Что я вас сейчас расскажу! Не поверите.

— Почему ж не поверим? — ободряюще кивнула Леночка. Синие больше глазищи ее прямо горели от любопытства. — Ты, Дэн, рассказывай. А Оля пока водку принесет.

— Не-не-не, — запротестовала хозяйка салона. — Пока не принесу, Денис, молчи! Я сыр… Сыр вот только порежу… и огурец.

— Интересно, кто ей сказал, что я хочу водки, — покачал головою Денис.

— Так ты ж и просил! Только что! — хором подтвердили все.

— Я просил?

— Ты!

— Тогда выпьем… Или мы не гусары, а?

Следующий сеанс договорились провести через неделю — приезжали Ольгины родители, так что негде было. Ровно через неделю же, справив свои дела, предки «медиума» возвращались на дачу, и «спиритический салон» открывался вновь.

Денис едва дождался конца этой столь долго тянувшейся недели! Ему так хотелось поскорее увидеть Леночку, услышать ее голос, подержать за руку… утонуть в синих глазах! В конце каждого дня юноша мечтал, лежа на диване и устремив глаза в потолок. Кто знает, может, у них — у него и Лены — еще все и сладится, не зря ведь девушка так интересовалась им, расспрашивала. А как она слушала! Каким неподдельным восторгом горели ее глаза! Нет, определенно, что-то такое завязывалось в ее сердце… ну, так же не может быть, чтобы вообще ничего.

Лежал Дэн. Смотрел в потолок. Мечтал. Надеялся.

И вот, наконец, неделя прошла…

Он летел на сеанс, как на крыльях. Загодя сговорился с Ольгой, созвонился… Вот и знакомый подъезд, лавочка… Что-то Леночки нигде не видать. А уж пора бы — время. Запаздывает что-то томная синеглазая красотка, запаздывает… Ну, мало ли у красивой девушки дел?

— Кого ждем? — окликнул, подойдя, Юрик. — Ленку? Так она, может, там уже.

И впрямь! Может, и там. Как же он не подумал? Сидит тут, глаза мозолит…

Лифт. Пятый этаж. Звонок в дверь…

— Иду, иду уже. Заходите.

— А что… Лены нет еще?

— Опаздывает подруженька. Без нее начнем, ага. Кстати, от родителей коньяка полбутылки осталось. Это тебе вместо водки, Денис!

— Далась вам эта водка… Ну… дай-ка, свечки зажгу…

Снова знакомая полутьма и горящие свечи. И таинственный голос медиума, и…

— На этот раз Николая Второго вызывать будем, — тихо промолвила Ольга. — Спросим, как там у него с Матильдой. Я фильм недавно смотрела — угар!

— Николая так Николая, — Денис покладисто покивал. — А Лена…

В этот момент затрезвонил какой-то модной песнею мобильник. Видать, Ольга забыла выключить — тот еще медиум, ага.

— Да, але-е… Ой, привет, привет… Ты чего опаздываешь? А, вон оно что… Ну, удачи! Как говорят французы — бон вояж. Смотрите там, не особо-то балуйте!

— Ленка, — выключив смартфон, пояснила «хозяйка салона». — В Испанию с женихом уехала. Вот так вот, скоропостижно. В Калелью, это где Барселона.

— С кем уехала? — Дэн не поверил своим ушам.

— Так я ж и говорю — с женихом, — деловито расставляя стулья, пояснила Оля. — Есть так у нее какой-то. Серьезный до ужаса! Старше ее раза в два, но богаты-ый! Топ-менеджер, ага. Вот ведь повезло Ленке! С таким-то мужем можно и не учиться, и вообще…

Ольга еще что-то говорила, Денис не слушал. В голове его возник полный сумбур, а в сердце… о сердце лучше и не рассказывать! Еще бы… Все наивные мечты его вдруг разлетелись в прах одним махом. Просто вдребезги. Наверное, оттого и разлетелись, что были такими наивными, прямо по-детски. Леночка ведь, надо отдать ей должное, никакого повода не давала. Это он, Дэн, что-то такое себе нафантазировал… Спрашивается — зачем? А затем, что больно уж понравилась Денису эта утонченно-томная девушка, так понравилась, что…

Ну, и нечего было! Так сказать — на чужой каравай рот не разевай. Так он, Дэн, и не разевал особо-то… разве что — только в мечтах. Как-то раз представил даже, будто Леночка пришла к нему в гости. А у Дениса как раз было жарко натоплено, и гостья быстро скинула с себя свитерок, осталась в одном лишь изысканном кружевном белье… ну, и в рваных джинсиках, которые…

— Э-эй! Ты там заснул, что ли? Может, водки налить?

— А давай, — неожиданно согласился юноша. — Водки так водки. Юрик — составишь компанию?

— Запросто. Оль, ты с нами?

— Да вы что, сдурели — водки? — отмахнулась хозяйка. — Я — вино. Но только после сеанса… Вам, так и быть, налью. Пейте. Только быстро, ага?

Дэну было все равно. После такого вот… нет, не предательства — что же, Леночка его предала, что ли? Подумаешь, замуж выходит. Все правильно, почему бы и нет. Только от чего ж тогда так тошно на душе?

— Ну, давайте уже начнем, — опрокинув стопку, Давыдов махнул рукою.

Ольга вальяжно кивнула, уселась поудобнее, велев всем взяться за руки и закрыть глаза…

— Дух Дениса Давыдова, гусара и поэта, явись!

* * *

— А давайте поедем к женщинам! — поворочавшись, предложил Бурцов. — А то тут тюфяк какой-то… точно! Не соломой набит, а старым сеном.

Денис протянул руку, помял матрас товарища и хмыкнул:

— Привередничаешь! Корова бы не отказалась от такого сена, друг Алексей!

Расположившиеся в казарме гусары грохнули смехом. Дэн же прикусил язык — фраза-то была не Дениса Васильевича — его. Из старого советско-финского фильма «За спичками».

— Корова бы точно не отказалась, — расхохотался в ответ Бурцов. — Только мы-то с вами, господа, не коровы… А бычки!

— Бурцов, ёра, забияка, собутыльник дорогой! — тут же выдал Денис. — Ты куда мою гитару дел… бычок?

— Так ведь мы к девам поедем, — Алексей — Алексей Петрович, — тряхнув челкою, рассудил вполне философски. — А им гитара ни к чему! У них — рояль. Вы ведь, друг мой, и на рояле умеете?

— Бренчу помаленьку, — Денис Васильевич отмахнулся и придал лицу самый комичный и смешной вид, который бывает, верно, только у каких-нибудь сутяг или судейских. Состроив уморительную физиономию, почмокал губами и, строго глянув на приятеля, произнес с неким хлюпаньем, отдаленно напоминающим французский прононс:

— Господин ротмистр! Вы игнорировали мой вопрос относительно гитары.

— Гитара, гитара, — под общий хохот отмахнулся Бурцов. — На сеновале, верно, где-то лежит.

— Это ты там для лошадей музицировал?

— Да что там для лошадей! Даме сердца серенады пел. Твои, между прочим. Помнишь? Он — гусар, и не пускает мишурою пыль в глаза; у него, брат, заменяет все диваны — куль овса! Ну, у меня не овес… сено.

— Сено у него, — один из гусаров, князь Сергей Иваныч Пушков — или попросту — Серега — от смеха аж заикал, и случившийся рядом приятель похлопал его ладонью по спине. — Сено, видите ли… ой, не могу… Нет, вы слышали, господа? Право же, слышали?

Денис Васильевич Давыдов поднялся на ноги — молодой двадцатилетний хват, в любой момент готовый к любым подвигам: и к пиитическим, и к боевым, и к любовным. Подкрутил усы, оглядел всех орлиным взором:

— Пардон муа, месье! Так мы едем или так и будем сено жевать? Между прочим, скоро стемнеет.

— Едем! — хором закричали все. — Конечно же, едем, господа.

Даже юный корнет Сашенька Пшесинский — и тот восторженно заорал, поспешно натягивая сапоги, что же говорить о других! На Сашеньку, кстати, Денис сильно рассчитывал: польская пассия господина ротмистра не понимала по-русски ни бельмеса, что же касаемо языка французского — так и с ним дело обстояло не лучше. А Сашенька все же был поляк… хотя бы наполовину.

Пара минут, и гусары уже натянули доломаны, набросили на плечи ментики, надели кивера… Видел бы отец командир, полковник Яков Федорович Ставицкий! То-то уж задал бы жару своим сорвиголовам! Еще бы, по уставу-то ментики-доломаны и прочее полагалось носить в бою и на парадах, в обычной же, мирской, жизни гусару полагался темно-зеленый пехотный вицмундир или темно-зеленый же сюртук с эполетами. Сюртук! Ну какой, мать ити, сюртук, когда к женщинам ехать?

Так что — доломаны-ментики, шелковые шнуры, серебряные пуговицы, сумки с вензелями — ташки! Красота — убойная — любая ля фамм или мадемуазель едва взглянет — и все, пропала, голыми руками ее бери! И ведь брали… За тем, собственно говоря, сейчас и ехали.

Кликнули слуг, быстренько заседлали коней, пользуясь тем, что командир полка был в отъезде, а дежурный ротмистр — свой из своих.

Часовые распахнули ворота, и вся лихая команда вылетела со двора бодрым кавалерийским аллюром, сразу же взяв курс на селенье Звенигородка, точнее сказать, на усадьбу отставного пехотного майора со звонкой фамилией Петров-Задунайский, служившего еще под началом самого графа Суворова. Такой лихой рубака просто не мог не приветить гусаров… хоть те и незваными гостями явились.

Про помещика и бал первым узнал Бурцов, а от кого именно — не рассказывал, как Денис ни пытал. Скорее всего, здесь была замешана дама, и вовсе не обязательно свободная девица или вдова… Впрочем, в те времена свободных девиц не было даже в понятии: подрастали девки и лет с тринадцати уже считались на выданье. А уж если в семнадцать не замужем, так считается — старая дева!

Миновав кленовую рощицу, гусары вылетели в распадок, взлетели на холм… Перед глазами раскинулась Звенигородка, обширное селение, утопающее в садах. За холмами, за дальней дубравою, садилось солнце, играя последними лучиками на неширокой речке, полной купающейся ребятни. По пыльным улицам пастухи гнали стадо, буренки басовито мычали да помахивали хвостами, отгоняя оводов и слепней. На главной площади располагалась небольшая одноглавая церковь, судебное присутствие и приземистое здание почты — оно же и постоялый двор.

При въезде в селение, на тракте, стояла полосатая будка. Будочник — отставной солдат в белой фуражке без козырька — завидев несущихся гусар, тут же выскочил и вытянулся во фрунт, приветствуя лихое воинство:

— Добр-здр-я, ваш бродия!

— И тебе не хворать, Семен, — кто-то из гусар на скаку швырнул будочнику монету, и тот еще долго благодарственно кивал, глядя на исчезающих в дорожной пыли всадников.

— Куда это они, дядько Семен? — опасливо выглянул из-за будки босоногий мальчик в рубище, с растрепанной копною белобрысых, давно не мытых волос. — Неужто война? Напал все-таки Бонапартий!

— Типун тебе! — старый солдат рассерженно сплюнул и перекрестился, пытаясь схватить парнишку за ухо.

Однако прежней ловкости в руках, увы, давно уже не было, сорванец без труда увернулся, и будочник лишь погрозил кулаком.

Промчавшись по площади, гусары обогнули стадо, взяли от площади левее и осадили коней возле шинка. Шинкарь — хитроглазый еврей в черном лапсердаке и соломенной шляпе, — завидев гостей, с готовностью выбежал со двора, улыбаясь и беспрестанно кланяясь:

— Таки да! Таки пожаловали, дорогие гости! А я что говорил? Сара, Сара, ты только глянь, кто к нам приехал!

— Мы ненадолго к тебе, дядько Лазарь, — с ходу осадил Бурцов. — Водка есть?

— Обижаете!

— А шампанское?

Услышав про шампанское, шинкарь пригладил седую бороду и сделал лицо человека, убитого нешуточным горем:

— Увы, любезные господа. Ежели вы насчет шампанского — так таки нет! Драгуны вчера проходили, заглянули попить. Так все ж и выпили!

— Ну, драгуны известные сволочи. Так все и выпили?

— Ничегошеньки не осталось, здоровьем клянусь. Скажи, Сара, ага?

Дядька Лазарь оглянулся, ища поддержки жены… однако ее-то и не последовало. Скорее, наоборот.

— Шампанского таки нет, — откуда-то изнутри корчмы донеся утробный голос. — Однако же, Лазарь, ты что же, забыл про вино? Вкусное красное вино, ах, как оно нравится дамам! Так нравится, так…

— Ты еще скажи, что оно французское, — удерживая коня, хохотнул Денис. — Вот уж ни в жизнь не поверю.

— Зачем французское? Из Бендер, — шинкарь повел плечами. — Но, господа мои, ничуть не хуже! Дюжину бутылок отдам буквально за просто так. Для вас только!

— А твои «просто так» — рублей пять, а, дядька Лазарь? — прищурился Бурцов.

— Обижаете, господа! Чтоб я вам пятирублевое вино продавал? Семь с полтиной!

— Семь с полтиной? — тут уже округлил глаза и Давыдов. — Да я третьего дня на базаре Монтеня за такую цену видел! Парижское, между прочим, издание. А тут… Семь с полтиной за дрянное бендерское вино?

— Таки не такое уж оно и дрянное, любезнейшие господа! Вот, извольте отпробовать… Сара, Сара, стаканчик налей.

Супруга шинкаря Сара оказалась весьма дородной особой с необъятной талией и круглым красным лицом, обрамленным когда-то черными, а ныне уже заметно поседевшими и поредевшими кудрями.

— А вот, прошу вас, господа!

Гусары переглянулись и хмыкнули. Чего уж! Сказано — «стаканчик» — так стаканчик Сара и вынесла, ни больше, ни меньше.

Пятерым повезло сделать по глоточку…

— А ничего, — почмокав губами, резюмировал Бурцов. — Терпкое. Чем-то похоже на бордо.

— Скорей, на бургундское, — ротмистр князь Серега Пушков скорбно покачал головою. — Что ж, берем и это, други. Или в другую корчму заглянем?

— Некогда уже в другую, Сергей. Эй, дядька Лазарь. Уложи-ка бутылки в корзину… а лучше в мешок. И соломой проложить не забудь.

— Не извольте беспокоиться, господа.

Купив дюжину бутылок бендерского вина и ведро сладковатой виленской водки, гусары на рысях понеслись дальше, на окраину Звенигородки, в усадьбу суворовского ветерана Михайлы Феклистовича Петрова-Задунайского.

Пока задержались в шинке да пока ехали — уже и совсем стемнело. В окружении мерцающих звезд выкатилась на небо сверкающая серебряная луна с обгрызенным боком. В палисадниках залаяли, загремели цепями псы. Гусары озадаченно придержали коней.

— Ну, и где усадьба?

— Вроде тут должна быть. Там старый дуб еще, сколько помню.

— Так вон же он, дуб!

— Это, Сашенька, не дуб. Это липа.

— А дуб тогда где?

— Хороший вопрос, Александер!

— Я не пойму, господа. Мы что же, заблудились, что ли?

Денис громко расхохотался и покачал головой:

— Право слово, заблудились! Кому рассказать — вот ведь смеху-то.

— Ой, господа гусары… Смотрите-ка! Вроде бы как — огни…

Корнет Сашенька Пшесинский указал рукою. Все повернули головы и притихли… Увидели невдалеке, за кустами, мерцающие огни свечей, услышали веселые голоса и смех.

Не прошло и пары минут, как гусары уже спешились во дворе обширной усадьбы. Сам хозяин, Петров-Задунайский, крепенький добродушный старик в шелковом кафтане и екатерининском парике, встретил незваных гостей радушно:

— Гусары! Ах, гусары. Как вас видеть рад. Что припозднились? Ой, о чем я? Хорошо, что хоть так приехали.

Бросив коней вмиг подбежавшим слугам, гусары по очереди облобызались с хозяином и его супругой — седенькой и сухонькой Натальей Ивановной, в силу своего возраста уже начинавшей откровенно зевать.

— Мы ведь тут, в деревнях, обычно рано спать ложимся, — с улыбкою пояснил ветеран. — Да и встаем — с солнышком. Вот Наталья-то Ивановна и… Ну, пошлите, пошлите к гостям. Вы их всех, я думаю, знаете.

Ну, конечно, знали. Приезжих не было, а все местные были промеж собой знакомы давно, а некоторые — довольно близко. Раскланявшись, пожав руки и расцеловавшись, вновь прибывшие гости расселись за длинным столом, накрытым прямо в саду, средь цветущих яблонь и вишен.

Опустившийся вечер был изумительно тих и спокоен — ни ветерка, даже ни дуновения. Тем не менее было вполне комфортно — не жарко и не холодно — еще не началась та изнуряющая летняя жара, которая частенько случается в Малороссии.

Шныряли туда-сюда слуги с подносами. В высоких подсвечниках ярко горели свечи. Пахло французскими духами, свежесваренной ухой и мускусом. Гусары лукаво поглядывали на собравшихся за столом дам и поддерживали светскую беседу, крутившуюся вокруг одной из самых модных ныне тем — международной политики и, конечно, Наполеона.

— Ах, господа, говорят, Буонапарте — это такой шарман!

— Узурпатор он, а не шарман, Валерия Ниловна.

— О да, да, согласна с вами, милейший Викентий Петрович. Узурпатор и тerrifiant… однако же — и шарман. Ах, вы слышали, как изменилась при нем французская мода? Дамы из общества, пардон, почти голые ходят. La mode a la Greece Ancien.

— Хотелось бы посмотреть на таких дам! — не выдержав, расхохотался Бурцов.

Сидевший рядом хозяин бала наклонился к ротмистру и что-то зашептал, заговорщически улыбаясь и похлопывая собеседника по плечу.

Алексей (Это ёра Бурцов-то!) округлил глаза и восхищенно присвистнул. Интересно, что ему такое сказали?

Впрочем, у Дениса Давыдова голова болела сейчас вовсе не о том. Среди собравшихся дам гуляка-гусар безуспешно выискивал глазами пылкую польскую красавицу Катаржину, с которой познакомился с месяц тому назад на одном из подобных же балов. Катаржина приехала из Белостока, навестить свою кузину Ванду Василевскую, проживающую с мужем в Звенигородке, о чем Денис Васильевич узнал уже с чужих слов, ибо красавица Катаржина ни бельмеса не понимала по-русски да и по-французски говорила вкривь и вкось.

Дэн физически чувствовал, как мысли о польке уже заняли всю его голову, ни о чем другом молодой человек и думать-то уже не мог… и не хотел, если откровенно. Почему-то Денис не видел за столом ни Катаржины, ни ее кузины с мужем. Не пригласили? Не позвали? Маловероятно. Да, Василевские — дворянчики те еще, можно сказать — голь-шмоль, но все же общество в Звенигородке не такое уж и большое, а, по правде говоря, и вовсе маленькое, каждый человек на счету. Тем более — каждая дама.

— А вот, господа, давайте в карты поиграем!

— А может, потанцуем все же? Не хотите ли вы танцевать, господа? Voulez-vous danser?

— Мазурку! Мазурку давайте!

— Или полонез!

Привстав, хлебосольный хозяин махнул рукой. Крепостные музыканты бодро заиграли мазурку. Все тут же пустились в пляс… все, кроме Дениса Давыдова. Тот все высматривал свою польку… да, так и не высмотрев, махнул рукой и, подкрутив усы, бросился танцевать мазурку.

Когда музыка кончилась, лихой гусар все ж таки улучил момент и, ничтоже сумняшеся, спросил про Василевских хозяйку, любезную госпожу Наталью Ивановну.

— Василевские? Ох, Денис, Денис! — старушка шутливо погрозила Давыдову пальцем. — Знаю, кто тебе нужен. Ну тянуть не буду — обещались быть. А уж чего так припозднились — не ведаю.

Окрыленный надеждой гусар сразу же почувствовал себя куда веселее и даже ринулся было танцевать полонез, да не успел — музыка кончилась, и гостей вновь попросили к столу. Подали очередное блюдо — гуся, жаренного с яблоками и гречневой кашей, к гусю, как и подобает, — наливочки… ну и гусарского вина. Никто ведь и не сказал, откуда оно, все считали — французское. Дамы пили да нахваливали, щурясь от удовольствия.

Хозяйка, Наталья Ивановна, сославшись на усталость, вскорости отправилась спать, уехали восвояси и некоторые гости… а Василевских все не было, и это заставляло Давыдова нервничать. Ах, Катаржина, ma petite amie, неужели же так и не удастся свидеться?

Под гуся и водочку завязалась неспешная дружеская беседа. Хозяин, старый майор Михайла Феклистович принялся вспоминать былые сражения, походы под началом славного графа Суворова, тогда еще — генерал-аншефа. Вспомнил и про Давыдова:

— Знаю, знаю, Денис Васильевич, дорогой, как граф тебя с братцем привечал! Об том Александр Васильевич как-то рассказывал, как у родителей твоих гостевал.

— Когда мы с братом были детьми, — ностальгически покивал Денис. — Александр Васильевич тогда предрек мне военную карьеру. Брату же — статскую. А вышло — что и он по моим стопам пошел.

— Ну, что ж, братцы, — Михайла Феклистович неожиданно подмигнул гусарам с самым заговорщическим видом. — Не хотите ль взглянуть на греческие услады мои? И от тех услад угоститься.

— Что еще за услады такие? — мигом заинтересовались гости. — А ну-ка, любезнейший господин майор, покажи!

— Так я и собираюсь. Только — тсс! Без дам надобно.

Ну, без дам так без дам…

Тайненько, по одному, по два, господа гусары вслед за гостеприимным хозяином проследовали на задний двор. Там тоже простирался сад, только устроенный на особый манер, по образцу знаменитого француза Ленотра — с четко разбитыми аллеями, аккуратно подстриженными кустами и ажурными деревянными беседками, густо увитыми лозою и плющом.

Все это освещалось горящими факелами… кои держали в руках нагие юные девы, стоявшие на постаментах на манер греческих статуй!

— Вот он мой греческий парадиз! — не преминул похвалиться хозяин. — Девки — все крепостные мои, так что ежели какая кому приглянется — против не буду. Угощайтесь, господа мои!

— Вот это да! — восхитились гусары. — Ай да Михайла Феклистович, ай да хват! Видим, видим — есть еще порох в пороховницах.

Лишь Сашенка Пшесинский покраснел… ну, это он от молодости, верно. Впрочем, и Дэна это все тоже как-то коробило. Как-то вдруг не по себе стало. Еще бы! Совсем молоденьких крепостных девчонок вдруг заставили раздеться и выстроиться в ряд для обслуги подвыпивших гостей. Это ж надо было до такого додуматься! Какая уж там нравственность…

Пара гусаров уже повела в беседки сисястых дев, кто-то еще выбирал, приглядывался… в том числе — и закадычные друзья: Денис Давыдов с Алексеем Бурцовым.

— Это ж гнусно как! — взволнованно прошептал Денис… нет, все ж таки — Дэн! — Жалко девок-то. Вон те две — совсем еще дети… и их с малых лет… вот так! Рабство, одно подлое рабство кругом… Эх, Россия, Россия…

— Тсс! — Бурцов поспешно огляделся вокруг. — Тише ты, вольтерьянец! Забыл, за что тебя к нам сослали?

— Да уж не забыл, как же.

— Вот и я о том, друже. Вчера — басня про императора — «Орлица, Турухтан и Тетерев», сегодня вот — выступления против существующих порядков… А завтра что? Революция?

— Басня-то, кстати, из Сегюра!

— Знаем мы твоего Сегюра! Ох, Денис, Денис… вижу, неприглядно тебе все. Да и мне, кстати, не очень. Одно дело, когда с дамою по желанию… и совсем другое, когда вот этак — по-скотски… Пойдем-ка лучше напьемся, Денис!

— А вот это хорошая идея! К столу, друг, к столу!

Бурцов, брат, что за раздолье!

Пунш жестокий!.. Хор гремит!

Бурцов! пью твое здоровье:

Будь, гусар, век пьян и сыт!

С такими вот настроениями приятели и вышли к столу, уселись… И тут вдруг Денис едва не подавился водкою! Прямо перед ним, совсем рядом, за столом сидела Катаржина в компании своей старшей и куда более строгой кузины!

Тоненькая, даже худая, с небольшой грудью и длинными ногами, с синими, как небо, глазищами в обрамлении длинных пушистых ресниц. Темные, с изысканным оттенком рыжины, волосы были завиты локонами, голубое, сильно декольтированное платье оставляло напоказ тонкую белую шею, тронутые первым золотистым загаром плечики и верхнюю часть груди с аппетитной ложбинкой. Милое очаровательное личико, чуть вздернутый носик, пухлые, растянутые в улыбке губки…

Господи! Дэн глазам своим не поверил. Перед ним сидела Леночка! Та самая…

— Dobry wieczо́r, — с улыбкой произнесла Катаржина по-польски.

— О, мадемуазель! Как я счастлив, наконец, лицезреть вас. Так выпьем же за нашу встречу!

Оба — да и все, кто еще оставался — чокнулись и загалдели. Гости давно опьянели, и уже мало кого интересовала общая беседа, компания распалась на междусобойчики, там что-то обсуждали, пили, смеялись…

— Сашка! — Денис подозвал корнета. — Иди-ка, переведи. Спроси, не имеет ли мадемуазель желание прогуляться по саду? Тут ведь такой дивный сад — просто парадиз какой-то.

Мило улыбаясь, корнет выполнил просьбу старшего друга и, выслушав ответ, перевел:

— Она согласна. Говорит — просто обожает гулять по ночам. Это так романтично! Только хочет, чтоб ты прихватил с собою вина.

— Вина? А как же! Возьмем бутылку… и бокалы прихватим — пускай звенят! Ах, Сашка, Сашка, какой же ты молодец! Стукнем чашу с чашей дружно! Нынче пить еще досужно — завтра трубы затрубят!

Взяв Катаржину под ручку, гуляка гусар неспешно зашагал по аллее, освещаемой отсветами горевших на столе свечей, звездами и большой серебристой луною.

— Ах, душа моя! Хочешь я прочту тебе стихи? Всенепременно прочту! Впрочем, сначала выпьем… Вот прямо здесь и выпьем, ага.

Галантно усадив юную мадемуазель на случившуюся по пути скамеечку, Денис водрузил рядом прихваченную корзинку с вином, бокалами и сыром и, выхватив саблю, лихо, по-гусарски, отбил горлышко бутылки!

Польская красотка зааплодировала и ловко подставила бокалы. Выпили… закусили… потом еще разок выпили… Синие глаза польки заблестели, губки приоткрылись…

— Тебе не холодно, душа моя? Вижу, что холодно — плечики-то голые. Ах, какие плечики, ах… сейчас я их погрею…

Переставив корзину в траву, гусар подсел к девчонке поближе. У Дэна захолонуло сердце: неужели… неужели все вот так просто? А в школе говорили о каких-то там романтических временах…

От бедра Катаржины, скрытого тоненькой шелковой тканью, исходило зовущее тепло. Гусар прижался еще ближе и со всей нежностью, с которой только мог, обнял, погладил девушку по плечам… затем с жаром поцеловал в шею… в плечики… в грудь… Полька вовсе не сопротивлялась, отнюдь! Принялась расстегивать пуговицы на доломане. Денис тоже времени зря не терял: не забывая о поцелуях, распустил шнуровку на платье, погладил чудесную стройную спинку, ощутив ладонью тепло шелковистой кожи и, обнажив грудь, накрыл губами трепетный нежный сосок…

Отвлекся лишь на миг, углядев невдалеке беседку. Без лишних слов сгреб Катаржину в охапку, подхватил на руки…

Там и случилось все, на широкой скамье, покрытой кошмою. Полетела прочь сброшенная одежда, и нагая пылкая полька, томно вздыхая, прижалась к гусару всем своим юным восхитительным телом:

— Jesteś moim huzarów! Weź mnie, weź! No, nie wstydź się! Jesteś taki słodki, pan Denis!

* * *

— А ну-ка, отпусти! Отпусти, кому сказано!

Дэн в недоумении распахнул глаза, увидев прямо перед собой томно глядевшую на него Оленьку! Оказывается, во время транса он едва не стянул с девушки маечку! Не успел — обозленный Юрка не дал. Ишь ты, защитник нравственности выискался. Кстати, судя по глазам, Ольга сейчас именно так и думала.

— Ну? Что там было?

— Потом расскажу, — выходя из-за стола, отмахнулся Денис. — Сейчас некогда. Пора мне.

Оленька ехидно улыбнулась:

— И куда же ты так заторопился, интересно знать?

— Так… надо…

Особенно-то Дэна никто и не удерживал. С Ольгой Юрик оставался… и еще этот, ботаник, был. Правда, тот тоже все прекрасно понял и быстро откланялся.

Катаржина! Эта польская красотка так напоминала Леночку! Просто невероятно — одно и то же лицо, фигурка, даже голоса и повадки схожие. Ах, Катаржина… Ну, Денис Васильевич, хват!

Начался дождь, настоящий ливень. Дэн не обращал на льющиеся потоки воды никакого внимания, просто шагал, погруженный в собственные мысли… вспоминал, думал… Вернее, не думал, а пытался вновь пережить то, что случилось там, в беседке в далеком тысяча восемьсот пятом году. Леночка-Катаржина запала и в его душу тоже. Очень хотелось все повторить. Да просто хоть увидеть польскую красотку… как там она?

Что ж… ежели очень хочется… Почему бы и не увидеть?

Войдя в пристройку, молодой человек наскоро переоделся и вытащил на середину комнаты стол. Потом принес из кухни блюдце с водой, тщательно задернул окно… Свеча! Где-то ведь должна быть, не может, чтоб не было, квартирная хозяйка — старушка запасливая…

Свечка — и не одна — отыскалась в ящике комода. Хорошо, что хозяйки пока дома не было. Теперь все было готово: темная комната, стол, блюдце с водою, свеча… Дэн чиркнул спичкою, потом, встав, погасил свет… Не сказать чтоб парень очень уж волновался — все это с ним уже было и не один раз. Правда, тогда еще имелся медиум — Ольга. Теперь же приходилось все делать самому.

Придав лицу самое серьезное выражение, молодой человек вытянул вперед руки и закрыл глаза:

— Дух Дениса Давыдова, гусара и поэта, явись! Явись! Явись! Явись!

Сказав так, Дэн медленно открыл глаза… Ничего не произошло! Все тот же стол, все та ж узенькая съемная комнатенка, завешенное пледом окно. Никаких балов, гусаров… Леночки-Катаржины.

— Дух Дениса Давыдова, явись!

Со второго раза тоже не вышло, не получилось и с третьего. Однако Денис Игоревич юношей оказался упорным — пробовал еще и еще, пока, наконец, после десятой или одиннадцатой попытки не махнул на все это дело рукой. Видать, и впрямь без медиума — никак. Вот вам и Оленька! Что ж… Тогда — завтра! Да-да — завтра. Попросить Ольгу и…

Измученный молодой человек, не раздеваясь, повалился на диван, подложив под голову продавленную подушку… И проснулся только утром. Точнее — его разбудила труба.

* * *

— Что? Что такое?

— Тревога, Денис!

— Бурцов?! Ты как здесь?

— А ты не помнишь? Заночевали вчера в казарме… вот и пристатились! Однако ж хватит болтать — пора.

Прихватив с собой сабли и пистолеты, гусары выскочили на плац и со всех ног бросились к конюшне. Юный трубач из рядовых неутомимо дул в сверкающую трубу, к нему вскоре присоединился и барабанщик, и еще парочка музыкантов с литаврами, поднявших такой шум, что только держись!

Все собрались быстро — не барышни, — не прошло и пяти минут, как кавалерия уже гарцевала на конях во дворе напротив казармы, в любой момент готовая броситься в бой и смять неприятеля неудержимой лавою!

Однако покуда такого приказа не было. Лишь звучали строевые команды:

— Выровнялись по холкам… Смирно! Р-равнение на середину…

Дождавшись, когда гусары построятся, в ворота верхом на белом коне въехал несколько сутулый человек в синем полковничьем мундире, с седоватыми, но франтоватыми усиками и строгим лицом. Дэн тут же «узнал» отца-командира, лихого полковника Якова Федоровича Ставицкого, командовавшего «белорусцами» уже около года. Рядом с ним, на кауром жеребчике, покачивался в седле какой-то статский, судя по богатому фраку и треуголке с золотым галуном — чином никак не ниже надворного советника, а то — и выше. Лицо статского — узкое и длинное, как у кобылы — казалось каким-то неестественно бледным, незагорелым — видать, вся служба его проходила в кабинетах.

— Здорово, гусары-молодцы! — вытянулся в седле отец-командир.

Гусары подались вперед в стременах:

— Здрав будь, вашбродь господин полковник!

— Вот что, братцы, в Европах снова война, — продолжал полковник. — И вы знаете, с кем. Дай бог, и мы в ней поучаствуем, царю-батюшке и богоспасаемому Отечеству нашему верой и правдой послужим.

— Послужим, господин полковник! — хором гаркнули всадники.

— Орлы! — не преминул похвалить Ставицкий. — Молодец к молодцу. С таким ни один Бонапартий не справится.

Статский лишь скептически скривился, и полковник, наконец, соизволил его представить:

— О делах европейских вам сейчас пояснит надворный советник Батюшкин, Николай Егорович, ответственный чиновник министерства иностранных дел, правая рука господина министра — светлейшего князя Чарторыйского.

Надворный советник скривился и принялся что-то говорить бесцветным и глуховатым голосом. Прислушивался к его словам, верно, один лишь Дэн, да и тот — чисто из любопытства. Батюшкин прогнусавил про «славные войска коалиции» в составе России, Австрии, Англии, Швеции и еще какого-то Неаполитанского королевства. Сия грозная сила должна была в самое ближайшее время атаковать узурпатора на всем протяжении от Балтики до Италии. Тремя русскими армиями командовали соответственно Беннигсен, Буксгевден и Кутузов.

Речь «правой руки» министра никак нельзя было назвать зажигательной, впрочем, закончил он во здравие, с неожиданной громкостью прокричав:

— Слава государю-императору Александру Палычу!

Тут уж гусары не подкачали, проорали так, что деревья за оградою затряслись:

— Слава! Слава! Слава!

После выступления советника весь полк сразу же отправился на маневры. Гусары — особенно офицеры — казались необыкновенно взволнованными. Еще бы, каждому хотелось стать участником боевых действий, проявить себя во славу Отечества, и такая возможность, вполне вероятно, могла представиться им уже в самое ближайшее время. До того же следовало крепко нести службу, готовиться и ждать.

Полевой лагерь разбили на опушке чудесной липовой рощи, посреди медвяных трав. Ужо лошади были довольны, да и гусары тоже: после утомительных дневных скачек так славно было расслабиться, полежать на траве, в компании верных друзей и шампанского. За вином специально отправляли нарочных в Черкассы, за сто верст, водкою же обходились ядреною, местной.

Каждое утро начиналось с чистки лошадей, потом — легкий завтрак, а уж затем, причем до самого вечера — маневры. Ну, а уж вечером — пир, куда ж без этого?

Еще следовало содержать в чистоте и порядке всю амуницию, от сапог до кивера. Кивер впервые ввели для гусарских полков года два назад, точно такого же образца, как и в пехоте: высокий, почти цилиндрический, чуть расширяющийся кверху и с пристегивающимся козырьком. Hи кутасов (толстых гарусных украшений, свисающих спереди и сзади кивера), ни султана на гусарских киверах еще не было. Зато как много всего нужного помещалось в сей головной убор! В кивере хранили ложку, деньги, гребешок, щеточку для усов, фабру, ваксу, нитки с иголками, трубочку с табачком, запасной кремень для пистолета, шило — все то, что всегда должно было быть под рукой и что невозможно было держать в чакчирах и доломане.

В состав амуниции входила портупея из красной кожи, к которой крепилась сабля и ташка — пятиугольная сумка, у «белорусцев» — красная с белой опушкой и серебряным императорским вензелем. Поверх портупеи надевался пояс-кушак в виде цветных шнуров с серебряными перехватами. В боевых условиях на специальном ремне-паталере носилась небольшая коробочка для патронов к гусарским пистолетам — «лядунка», там же крепились на тонких цепочках два протравника для прочистки затравочного отверстия пистолета — медный и стальной.

Кроме двух седельных пистолетов в качестве огнестрельного оружия еще имелось короткое кавалерийское ружье — карабин — и прилагающийся к нему инструмент.

Все это в походе пачкалось, загрязнялось и требовало ежедневного ухода и чистки, чем и занимались гусары в вечернее время. Еще игрывали в карты — куда ж без этого?

— А вот мы вашего вальта — дамой! Так ему, так!

— А мы — вот этак! А еще — так…

— Ах, по масти бы, по масти…

Посреди лагеря жарко горели костры, вкусно пахло походной похлебкою с горохом и салом. В шатре князя Сереги играли. Судя по выкрикам, серьезная шла игра, в которой уж не только деньги, но и поместья проигрывали, и ставили на кон детей и жен! Давыдов же к картежной игре был равнодушен — батюшка, отставной полковник Василий Денисович когда-то проигрывался в прах, и если б не матушка, Елена Евдокимовна, то еще и не ясно б, чем сие дело кончилось. Вот и с сыновей своих, с Дениса и Евдокима, матушка взяла слово, чтоб не играли. Те и не играли, Дениса и не тянуло даже. Так, посмотреть за игрой любил, песен попеть, выпить, но карты в руки не брал никогда!

— Может, други, к дамам поедем, проветримся? — опасаясь проиграться, несмело предложил Сашенька Пшесинский.

И совершенно напрасно надеялся!

— Какие дамы, корнет, когда тут игра такая! Вон, Бурцов так понтирует, что самому черту тошно!

— Андрюшка! А ну неси еще водки, неси!

Выпив, Денис выбрался из шатра и, усевшись к костру, похлебал с солдатами похлебки, ничуть не гнушаясь обществом нижних чинов и их простым и сытным варевом. За то солдаты бравого ротмистра и любили, жаловали.

— А вот, Денис Васильевич, уточкой угостись! Фимка, обозный, подстрелил.

— Спасибо, ребята, за уточку, но… И так уже сыт! Пойду, пройдусь лучше… или посплю.

При Давыдове, как и при любом офицере, имелся крепостной «дядька», слуга, денщик — дворовый мужик Андрюшка, вернее, не мужик, а немного сутулый рыжеватый парень. Расторопный, ловкий, умелый — что еще надобно для слуги?

— Денис Васильевич, почивать желаете? Так я живо метнусь, постелю…

— Сиди! Без тебя обойдусь. Сиди, говорю!

— Как скажете, вашество!

Денис, а точнее — Дэн, специально отпустил Андрюшку… чтоб не стеснял. Ибо молодой человек задумал все же одно важное дело, для чего потребовались свечи и блюдце с водою. Свечи нашлись, а блюдце пришлось заменить походной жестяной плошкою. Что же касаемо шатра, так Давыдов заранее велел разбить его в стороне от всех. Никакого удивления это ни у кого не вызвало, все знали — поэтам иногда требуется уединение. Да и вообще, поглощенные нешуточными карточными баталиями гусары в чужую жизнь носа не совали.

Поставив на походном столе плошку, Дэн высек огнивом искру, зажег трут, а уж от него — свечку. Уселся на раскладной табурет, вытянул руки…

— Дух…

Черт! А кого вызвать-то? Себя самого, что ли?

— Дух Дениса Давыдова — явись! Явись! Явись! Явись!

Не получилось. Не вызывался дух, не хотел являться… наверное, потому, что уже и был здесь.

Подумав, молодой человек попытался вызвать дух Ольги, а потом — и Леночки, и Юрика… Все с тем же успехом, точнее — без оного.

Дэн пытался до утра, а потом… нет, не впал в отчаянье, просто надоело. Повалившись на тюфяк, набитый свежей соломой, Денис устало смежил глаза и тотчас же провалился в сон.