Састер. Крымский детектив. Часть I

Андрей Сергеевич Терехов, 2022

Лонг-лист премии "Русский детектив-2023" в номинациях "Открытие года" и "Дебют года".В Кировском районе Крыма две девушки бросаются под колеса грузовика. Что это, жест отчаяния? Бегство от преследователя?Аня начинает расследование, ведущее к зловещему сайту, и постепенно погружает себя в личности жертв, в картины преступлений, все больше растворяясь в этом хаосе, теряя границу между игрой и реальными убийствами. В это же время на свободу выходит отец Ани, отсидевший пятнадцать лет за убийство ее матери.Смогут ли отец и дочь встретиться и найти общий язык? И как гибель матери Ани связана с «ΣAΣTHRA» («састер»), нерасшифрованным словом из клятвы гражданина Херсонеса?Роман написан в соавторстве с Юрием Юрьевичем Морозовым, сценаристом детективных сериалов «Старая гвардия», «Анна-детективъ», режиссером сериала «Судмедэксперты» и создателем двух десятков фильмов и сериалов в других жанрах.Обложка нарисована в нейросети Midjourney.

ГЛАВА 2. ЧЁРНАЯ КОРОБКА

#1. СТАНИСЛАВ

Руководителю Главного следственного управления СК России по Республике Крым и городу Севастополю

генерал-лейтенанту юстиции

Г.С. Агасарову

Р А П О Р Т

об обнаружении признаков преступления

28 октября 2018 года, 08.00, следователь следственного отдела по Кировскому межрайонному отделу следственного управления СК России по Республике Крым и городу Севастополю капитан юстиции Герасимов С.К., рассмотрев материал проверки анонимного сообщения о преступлении КРСП № 1023пр-18 от 27 октября 2018 г. и другие материалы,

установил:

27 октября 2018 г. около 22 часов на аварийной территории технического причала затона им. Кирова, находящегося по адресу: г. Феодосия, Новообразцовая улица, 127, литер А-Ж, мною обнаружен труп Бероевой Александры Валентиновны (17 лет), проживавшей по адресу: пгт. Виноградное, ул. Октябрьская, д. 63, кв. 2.

Первичный диагноз: многочисленные травмы верхних и нижних конечностей, позвоночника, сотрясение головного мозга, ушибы мягких тканей головы.

Принимая во внимание, что имеются достаточные данные, указывающие на признаки преступления, предусмотренного пп. «а», «в» ч. 2 ст. 110 УК РФ, а также возможную связь вышеуказанного преступления с имеющимися в производстве делом 01-0703/18,

Постановил:

возбудить уголовное дело по признакам преступления, предусмотренного пп. «а», «в» ч. 2 ст. 110 и ч. 1 ст. 119 УК РФ.

Уголовное дело принять к своему производству и приступить к расследованию.

Копию настоящего постановления направить прокурору Кировского района и прокурору г. Феодосии.

Следователь Кировского межрайонного следственного отдела следственного управления Следственного комитета Российской Федерации по Республике Крым и городу Севастополю

Капитан юстиции С.К. Герасимов

28 октября 2018 г.

#2. АНЯ

Аня прогремела кроссовками по металлическому трапу и, стараясь не расплескать кофе из чашки, переступила порожек машинного отделения.

Спиной она еще ощущала, как пылает утреннее солнце, но сюда тепло не доходило, и по рукам побежали мураши.

— Я… я принесла кофе.

Удушливый полумрак пропитался холодом и едким запахом старого масла, у одного из дизелей угадывался силуэт человека.

— Кофе, — повторила Аня. Из теней ей ответил скрипучий, как ржавая петля, голос:

— Доделать надо.

Она раздраженно дернула плечами, громко отпила из чашки и выдохнула облачко кофейного пара. В полумраке, словно в ответ, что-то металлически звякнуло.

Галактионов Иннокентий, её «отец». То есть биологически он им и был, и фактически был, но этим, подобно жутковатой матрёшке, не исчерпывался.

— Так в-вы встали на учёт? — прервала Аня молчание и опёрлась спиной о металл дверной рамы.

— Мне всё объяснили.

— Там десятидневный срок.

На это Галактионов не ответил.

Что ж, он пятнадцать лет провёл в колонии, ему ли не знать.

А ещё убил сокамерника.

А ещё — ее мать.

— Где думаете жить? — спросила Аня. — Там всё строго.

— Человек должен жить дома, — Галактионов загремел чем-то в дизеле и добавил: — И тебе не помешает.

— Ага.

Аня с холодком представила кабинку охраны: разбитое зеркало, засохшая лужа маминой крови на полу, чёрная плесень на когда-то отштукатуренных саманных стенах. В детстве Ане нравилась эта избушка, но сейчас…

В детстве Аня и по отцу скучала. Перед первым в жизни дежурством она так тряслась и нервничала, что выключила свет и заперлась в туалете отделения. И вспомнила о папе. Там, в темноте, казалось, что он вот-вот придёт и откроет дверь, и заберёт из этой жизни. И будет немного добрый, немного виноватый…

Он не пришёл.

Потом ее отправили на воспроизведение показаний: надо было с обвиняемым и двумя понятыми ехать на очистные, чтобы описать детали кражи. Там Аня составила протокол и повезла вечером начальнику. Он его молча порвал, и ей пришлось ехать снова — с понятыми, с обвиняемым, за двадцать километров от УВД, — чтобы начальник порвал и второй протокол, и третий… К четвёртому Аня снова заперлась в туалете, рыдала и представляла, как придёт её отец и всем настучит по голове.

Он не пришёл.

Галактионов сидел в тюрьме за убийство мамы, и постепенно Ане началось казаться, что настоящий ее отец остался где-то в прошлом, в лоскутах воспоминаний, в беспокойных снах, а его координаты в пространстве и времени занял чужой человек.

Аня отпила кофе и тщетно всмотрелась в сумрак, где возился Галактионов. Она не могла избавиться от смеси восхищения, отторжения и ледяного ужаса. Что-то похожее Аня испытывала в детстве, когда читала о безрадостной судьбе Вселенной. Как Солнце сначала превратится в красный гигант, выжигая ближние планеты, затем — в белый карлик, остывающий; как потом Вселенная сожмётся в точку или распадётся из-за нестабильности протона, и будут только вечная тьма и вечный холод.

— Кто тебе сказал лезть в него рукой? — донеслось из полумрака.

Аня вздрогнула и с трудом сообразила, что речь о дизеле. Она подняла правую руку в горячую полосу света и ме-е-едленно покачала: бинт, засохшая кровь, кожа… снова бинт. Ссадины уже не болели, но стоило бы признать, что техника не входит в число ее талантов.

— В видео на «Ютубе» было.

— На чём?

— Ну… интернет. — Аня задумалась о пятнадцати годах Галактионова в колонии и неуверенно спросила: — Вы же знаете, что такое интернет?

Что-то лязгнуло, заскрежетало в полумраке.

— Написала бы… я бы объяснил, что к чему.

— И про маму? — не удержалась Аня и тут же пожалела о своих словах.

Галактионов на секунду замер — она догадалась по резко наступившей тишине, — затем шум ремонта возобновился.

— И про маму вы бы объяснили? — повторила Аня с упорством камикадзе.

— Не лезь под кожу.

— Я на самом деле… я понимаю, почему вы её… это сделали. — Аня ни черта не понимала, просто было неловко и гадко, и не по себе, и она не могла заткнуться:

— Правда, понимаю. Повзрослела, наверное.

— Я её не убивал.

Аня ощутила, как её лицо искажает саркастическая улыбка.

— Ага.

Галактионов щёлкнул тумблером на щитке. Дизель застонал, металлически прокашлялся и загудел — чисто, ровно, без призвуков.

— Для справки: что значит «не убивал»? — уточнила Аня.

Галактионов выключил двигатель, щёлкнул другим тумблером, и загорелись аварийки на стенах. Их ярко-красный свет окружил фигуру отца демоническим ореолом.

— У тебя найдётся тряпка? — спросила фигура.

Аня наконец различила черты Галактионова, очерченные алыми тенями: обвисшие, как у Сталлоне, глаза; рыбий взгляд, гладкий череп, тонкие губы, сжатые, будто перед плевком.

Старая, как мир, футболка с надписью: «ЛДПР».

Ничего приятного или красивого в этом человеке давно не было — казалось, Аня смотрит на обветшалый фасад, на оболочку, которую некая чуждая людям сущность износила до дыр.

— Тряпка?.. — повторила оболочка.

— Вы хотите мне всё объяснить пантомимой с тряпкой?

— Ты мне объяснишь, почему за столько лет не нашли её тела? Или почему моя дочь обращается ко мне на «вы»?

Щеки у Ани вспыхнули. Она беззвучно пошевелила губами, но так и не нашла, что ответить.

— Принеси тряпку, Аня, — напомнил Галактионов и посмотрел на свои руки. — Грязь.

#3. СТАНИСЛАВ

Даже в туалете больничного морга стоял этот визгливый гул. Казалось, сверлили не стены отделения — барабанные перепонки. Этого, видимо, было мало, и через некоторое время стали отвечать с другой стороны.

— Рр-р-р-р-р-р.

— Уи-и-и-и.

— Рр-р-р?

— УИ-И-И-И-И-И!

Большинство приняло бы звуки за дрель, но Станислав давно понял, что столь долгих ремонтов в моргах не бывает — так работала хирургическая пила патологоанатома. Может, вскрывала грудную клетку. Может, череп.

Наверное, родным лучше было думать про ремонт.

Он застегнул ширинку, направился к раковине и ополоснул руки. «Зеркала нет», — походя отметил мозг. В этом наверняка была виновата какая-то местная примета, но ни одной подходящей в голову не приходило. Станислав отряхнул воду с рук и зашагал прочь: коридор, поворот, коридор… лестница.

В зале для прощания навязчивой пилы уже не слышалось. За столом похоронного агента по-прежнему сидели мать Саши, заплаканная женщина сильно за сорок, и бледный сыч-отец. Оба, и отец, и мать, старались не смотреть друг на друга и даже будто развернулись в разные стороны.

За родителями — на возвышении, нависая и как бы давя, — чернели гробы сестёр. Рядом застыла Галактионова. То ли из-за места допроса, то ли еще почему, но под пиджак она сегодня надела не серую, а чёрную водолазку.

Нарядилась.

Какаду, блин.

— Мне кажется, — тихо сказала Галактионова, видимо, почувствовав его взгляд, — надо перенести этот разговор в более… в следственный отдел.

— Давайте ещё раз. — Станислав сделал вид, что не слышал Галактионову, сел за стол и облокотился о него. — Жалобы школы на Александру: почему, зачем, почему замяли? К сайту это имеет отношение?

Мать Саши подняла на Станислава злой, очень злой взгляд. Это была по-своему еще красивая женщина, и что-то львиное, хищное, даже опасное проглядывало из-под налёта возраста и горя.

— Почему он ещё не закрыт?

— За это отвечает другое ведомство, — сказал отец, по-прежнему смотря в одну точку.

— Я не у тебя спрашивала.

— Не начинай, а?

Мать открыла рот, но Станислав её перебил:

— Мы этим занимаемся. Заявление на Александру…

— Вы пытались отнять у подростка мобильный телефон? — сухо перебила мать. — Если сможете сделать это без криков, рукоприкладства и крови…

Станислав хрустнул шеей.

— Что-то ещё было в последние месяцы, что могло повлиять… способствовать?.. Новые знакомые? Молодой человек?

Галактионова показала ладонью вниз, призывая быть мягче, но Станислав вновь сделал вид, что ничего не замечает.

После вчерашнего она его бесила больше обычного, и хотелось позлить ее в ответ. Клин клином, так сказать.

— Был какой-то… недолго, когда Саня в океанариум устроилась, — тяжело, медленно сказала мать и каким-то полуавтоматическим жестом провела пальцами по волосам. — Но она сразу сказала, что все несерьёзно.

Отец проследил взглядом за ее движением, усмехнулся.

— Да проверял я этот"Аквамарин"! Думаешь, я бы пустил её на работу в какой-то притон?

— Я думаю о том, как хоронить своих детей. О тебе думать у меня нет никакого желания.

— Поехала с горы телега…

Смачный шлепок разорвал тишину. Отец моргнул, коснулся щеки, и тут мать начала лупить изо всей силы — по лицу бывшего мужа, по плечам. Молча, наотмашь, без слез.

— Давай! Давай! — заорал отец. — Что так слабо-то?

В этом исступлении сквозило больше злости и обид, чем горя. Станислав задумался над этим, пока они с Галактионовой разнимали родителей.

— Пойду покурю, — тяжело дыша, прошептал отец, успокоившись. Он бросил ненавидящий взгляд на бывшую жену и вышел на улицу.

— Давайте я сделаю вам травяной чай, — обратилась Галактионова к его супруге, — и вы…

— Не надо мне никакого чая. Где здесь… дамская комната?

Станислав хотел сказать про туалет для работников морга, но Галактионова его опередила:

— В соседнем корпусе. Направо и по тропинке.

Мать кивнула, снова оправила волосы хищным жестом и скрылась за дверью. Наступила тишина. Галактионова в задумчивости постучала кроссовком по полу, затем словно бы очнулась от мыслей, подошла к гробу Саши и поправила ткань обивки.

— Развод явно болезненный, — резюмировал Станислав и пошлёпал по карманам пиджака в поисках блокнота. — В таких случаях дети неосознанно делают все, чтобы снова объединить родителей. Часто болеют. Или…

Оба посмотрели на гробы.

— Подвергают свою жизнь опасности, — закончила за него Галактионова. — То есть дело в сайте.

— Ты не будешь обвинять ножницы в том, что кто-то запихнул их в розетку. Дело всегда в людях.

— А если на ножницах написано: «Запихни меня»?

— Галактионова, это ножницы.

Она хотела что-то вставить, но Станислав ей не дал:

— Первая очередность — ближний круг. Друзья, парни, работа, учёба… сайт сайтом, но что-то заставило Александру устраивать эти игрища. Что в школе, что с сестрой.

Галактионова повела бровями, мол, услышала, но не очень согласна. Станислав почувствовал, что теряет терпение.

— Послушай… — он не смог спрятать раздражение, и голос его задрожал. — Твои выходки уже стоили жизни человеку. Хочешь продолжать? Под внутреннюю проверку хочешь?

— Мы можем работать в двух направлениях.

— Галактионова, ты глухая?

Ему до колик хотелось увидеть в этих карих иллюминаторах хоть тень вины за смерть Александры, но там показалось что-то другое. Что-то шевельнулось, подержалось на плаву и тут же пропало, словно гигантский спрут ушёл на дно.

— Кстати, ты помнишь, когда мою мать перестали искать среди погибших?

— Чего? — удивился Станислав. Его всегда бесила эта привычка Галактионова скакать с темы на тему. — Мне почем знать?

— В архиве сказали, что дело у твоего папы.

Станислав сложил руки на груди и сделал лицо кирпичом.

— Ладно. Я поняла. Ближний круг.

Галактионова покивала какой-то своей мысли и вышла.

Станислав оглянулся на гробы, поежился. На душе было гадко и противно, и висело какое-то предчувствие, что нет, не «ладно», что эта циркачка, эта юродивая так не успокоится.

— Как же меня всё это задолбало, — шепнул Станислав.

Мёртвые сестры, конечно, ему не ответили.

#4. КОНСТАНТИН МИХАЙЛОВИЧ

Солнце пробивалось сквозь желтеющие листья алычи: нагревало то руки Константина Михайловича, то панамку на голове. Он недовольно ёрзал на складном стуле и посадочным совком выкапывал в земле одинаковые, как шеренги солдат, кубические ямки.

Приближался шум шагов.

Константин Михайлович оглянулся и ладонью прикрыл глаза от солнца. Сперва он увидел только силуэт на фоне золотого сияния, затем различил лысую голову, перистые облака за ней и синее, до боли синее небо.

— Ну, здравствуй, — сказал глухо Константин Михайлович и продолжил копать.

Человек за спиной молчал, но молчал тяжело, так что делалось не по себе.

— Хорошо на свободе? — не выдержал первым Константин Михайлович и выдрал тугой корень из земли.

— Сочувствую с Мариной. Мне и не сказал никто.

Ответ неприятно кольнул. Жена умерла так давно, ещё в начале срока Галактионова, что это казалось привычным, данностью. Не вызывало чувств и эмоций. Тем более — стыда.

За что?

Перед кем?

Константин Михайлович совком округлил ямочку в центре, подровнял края и подтащил рассаду лимонных и оранжево-жёлтых бархатцев.

— Ты Славе обещал уехать.

Собеседник молчал — с годами он явно не стал разговорчивее.

— Больше слово не держишь? — поддел Константин Михайлович.

— Дай сдохнуть нормально. По-человечески прошу.

Константин Михайлович вытащил из емкости один цветок и не без восхищения осмотрел корневую систему кубической формы.

— Поскольку ты не встал на учёт, инспекция вынесет постановление о твоём приводе. — Он вставил квадратное основание цветка в ямку и похлопал вокруг совком. — Постановление направят в Ростовский МВД с ходатайством об оказании помощи в доставке. Ростовский МВД перешлёт документы нам.

Константин Михайлович взял следующий цветок и вставил в соседнюю ямку, затем второй. Третий.

— Через пару дней вся местная полиция будет ездить с твоей фотографией в бардачке.

Спиной он ощущал тяжесть — если не тени, если не взгляда, то холодной злости, которая исходила от собеседника.

— Может, я принесу фотографию получше?

— Не смешно, Кеша. Ты сам залез в петлю, сам затянул её и встал на табуретку. Что бы ты ни делал дальше, ты только раскачиваешь табуретку.

Константин Михайлович поменял пару цветков местами, чтобы они лучше сочетались оттенками. Пустой оставалась лишь круглая ямка в центре.

— Ну? Продолжай, — донеслось сзади.

— Я сказал всё, что хотел.

Константин Михайлович достал из пакета бутылочку, побрызгал на рассаду водой.

— Састер, — тихо произнёс собеседник.

— Что?

— Не делай вид, что не расслышал.

Константин Михайлович в самом деле не разобрал слово, но потом звуки сложились в слоги, а слоги — в единое облако угрозы. Солнечное сплетение закололо десятками игл, руки вспотели. Всё же он совладал с собой и достал из пакета толстую свечу, зажигалку.

— Перешёл к шантажу? — спросил Константин Михайлович как можно насмешливее и чиркнул колёсиком. Ветер погасил пламя.

В памяти поплыли клубы порохового дыма, потекла кровь.

— Хочешь держать меня подальше от Ани, отправлять в Ростов, ловить патрулям, сажать в тюрьму — чёрт с тобой. Только не веди себя так, будто ты чист, как младенец.

Свечка вспыхнула, и Константин Михайлович осознал, что всё это время чиркал зажигалкой.

За спиной звучали удаляющиеся шаги: шуршала сухая земля, хрустели ветки. Даже не оглядываясь, Константин Михайлович знал, что видел человек: синие горы и холмы; ржавые ограды, бледно-голубые скамейки с облупившейся краской; полустёртые имена, эпитафии и даты. Упавшие кресты, расколотые плиты.

Забытые жизни.

Дрожащими, как у старика, руками Константин Михайлович вставил свечку в круглую ямку среди лимонных и рыжих бархатцев. Свет пламени, едва заметный солнечным днём, отразился в мраморе могильной плиты, заблестел на годах жизни, на фотографии Марины и стихотворении, которое Константин Михайлович когда-то сам написал для жены. Первый и последний раз.

Я, твою исполняя волю,

Отдаю тебя в тихую тьму,

В чёрным камнем укрытое поле

В нашем старом, любимом Крыму.

#5. АНЯ

Лестничная площадка РОВД, прямо скажем, угнетала: гнилые рамы не давали ни грамма воздуха, под ногами хрустели трупики мух и мошкары, в углу серебрилась паутина.

Аня поморщилась, вытащила на лестницу пилот и воткнула в него чайник.

— Инвентарный номер? — крикнули из коридора.

Она застонала.

— Личный чайник! Господи Боже!..

Следом из кабинета явились чашка и банка кофе (личные! Личные!!!), а вместо седушки на ступеньки легла нераспакованная пачка А4.

Прикрыв дверь из коридора на лестницу, Аня устроилась на ступеньках, верхом на А4, и открыла в планшете зелёную таблицу контактов. Первой значилась «Сулемханова А.Р., педагог», но звонить не хотелось.

Аня так долго смотрела на надпись, так долго боролась с ленью, что задремала, и ей приснился столб. От него шла вбок поперечная балка, с балки свисала верёвка.

Рыжий накинул петлю, Ане на шею, затянул со скрипом. Пнул табуретку из-под ее ног.

Она проснулась, дернулась и едва не свалилась с лестницы. Перед мысленным взором еще секунду-две качалось её собственное посиневшее тело. В животе кололо, леденило от страха, сердце стучало. Аня подёргала руками, сбрасывая липкий кошмар, прошлась. Потом воткнула в уши гарнитуру и наконец набрала непонятную учительницу, лишь бы отвлечься. Минут семь ушло на разговор. Пару секунд — перечеркнуть фамилию. Секунд двадцать — записать в ячейки бессмысленные ответы.

— Когда вы последний раз видели Александру и её сестру?

— Они рассказывали о новых знакомых, друзьях, парнях?

— Они кого-то боялись?

— Вам знакомо название «Порог»?

Тусклый свет пробился из-за пыльного окна, согрел колени и растаял в тенях. Закипел чайник. Наполнилась и опустела чашка кофе.

— «Следствие Сурков, ОУР Дербень, ЭКЦ Сулемханов, — раздалось по громкоговорителю, — в дежурную часть на выезд, следственно-оперативной группе, в дежурную часть на выезд».

— Спасибо, что не меня, — ответила Аня громкоговорителю и продолжила обзвон.

Голоса в наушниках менялись, но ответы их отличались мало: «недавно», «нет», «нет», «нет».

Аня методично вычёркивала из таблицы бесполезные фамилии, и самодельный стилус с ластиком-троллем стремительно тупел следом за хозяйкой.

–…Что ответили на вопросы. Да. Спасибо, — поблагодарила Аня одноклассника Александры и сбросила вызов. — И отдельное спасибо за то, что ни капли не помогли.

Она позевала, потянулась до хруста в позвоночнике и начала заполнять таблицу разговора. На вопросе о «Пороге» пальцы пробарабанили по планшету, затем вбили в браузер нехитрый адрес.

Загрузился чёрный экран. Сперва Аня подумала, что сайт не работает, но затем проступил тот же красно-синий попугай и спросил тем же комиксовым облачком:

«Ищешь новых впечатлений?»

[Да] [Нет]

Аня покусала губу. Вспомнился сегодняшний морг и два гроба на возвышении. Застывшее, какое-то пластиковое лицо Саши, глупые родители сестёр.

Попугай помахал крыльями.

Аня закрыла сайт и снова покрутила список контактов.

Самохин Алексей, школьный друг

8 921 456 47 54 (не отвечает)

Она без особой охоты стала набирать телефон, затем остановилась и отложила сотовый. Пальцы постучали по планшету, вновь вбили адрес «Порога».

«Ищешь новых впечатлений?»

[Да] [Нет]

Аня коснулась стилусом «да».

Тебе есть 18?

[Да] [Нет]

Ещё раз — да.

«Зарегистрируешься?»

[имя] [email]

[место работы/учебы]

Слуха коснулся звук шагов, и краем глаза Аня увидела, как с площадки внизу поднимается мужчина. Что-то в нем казалось знакомым — то ли осанка, то ли манера движений, будто его всё в конец и надолго достало.

Аня дёрнулась и, едва не выронив планшет, свернула браузер.

— А? — спросила она.

— Я ничего не говорил. — Рыжий приблизился к Ане, наклонился и включил чайник. — Дай угадаю: у вас на этаже опять ремонт?

— Инвентаризация.

Они помолчали. Чайник зашипел, запукал пластиком. Аня побарабанила пальцами по планшету.

— Что у «киберов»? — спросила она.

— Ты вышла из страницы Александры.

Аня скорчила рожицу.

— Обязательно это повторять?

— Ключи шифрования без постановления суда никто не даст. Для регистрации требуется выполнить задание. Все, что есть, — твои же показания, по которым…

— Не обязательно все повторять по десять раз. Я неглухая.

–…По которым прямых призывов к суициду на сайте нет. Есть проверка на 18+. Есть галочка об обработке персональных данных. Это, ёшкин кот, идеальный сайт, с точки зрения надзорных органов. Поэтому, пока кто-то не зарегистрируется и не…

Аня робко подняла руку, как ученик.

— Не ты! — отрезал Рыжий.

— Чем я хуже кибербезопасности?

Чайник вскипел и затих. Рыжий налил кипяток в чашку Ани, засыпал кофе и загремел ложкой по стенкам.

— Слав?..

— За тебя мне голову отвернут. Сначала мой отец, потом твой.

— Мы никому не скажем.

— Есть что-то непонятное в слове «не ты»?

— Это два слова.

Рыжий понюхал смесь, зажмурился и отпил. Выдохнул.

— Галактионова. Обзвон закончи, а?

Аня открыла было рот, но почувствовала холод внизу живота. Что-то…

Мозг отмотал назад разговор с Рыжим и прокрутил в памяти по второму кругу.

Инвентаризация, отдел «К», скрутка головы…

— Ну-ка, ну-ка. — Аня нахмурилась. — То есть ты знаешь, что мой отец вышел?

Рыжий поперхнулся кофе и изобразил что-то нелепое руками.

— И не сказал, — заключила Аня. — Значит, сообщил тебе Константин Михайлович. И сказал молчать…

— Давай я куплю тебе торт, и…

–… и о выходе отца я узнаю, когда он появляется на пороге…

Рыжий заметно удивился.

— На чём, на чём?

–… и заявляет, что невиновен.

— То есть на твоём теплоходе?

— Это баржа, — раздраженно заметила Аня. — Не катамаран, не «Титаник», не речной трамвайчик и не теплоход. Это грузовая баржа, Слав.

Рыжий беззвучно выругался и поставил недопитый кофе на пол.

— Мало того, что сраться с ним из-за этого кладбища, так и…

Он прикрыл лицо рукой, затем развернулся и поспешил вниз по лестнице.

— И куда ты?

— Отмечать мамину днюху, — язвительно ответил Рыжий и скрылся за поворотом лестницы. — Обзвон закончи, чучело!

Ане захотелось запустить в него не то чайником, не то пачкой А4, но было поздно. Сколько она помнила, ещё ни одна годовщина матери Рыжего не проходила без скандалов, хотя сама тётя Марина давно покинула пределы биосферы и обсуждать-делить-выяснить было нечего.

Аня неохотно взяла планшет, просмотрела фамилии и одним залпом допила кофе Рыжего.

— Обзвон, ага.

Аня бросила взгляд вниз по лестнице и развернула сайт «Порога». Красно-синий попугай моргнул.

«Зарегистрируешься?»

[имя] [email]

[место работы/учебы]

«Аня».

«[e-mail]».

«Студентка педа».

Стилус Ани завис над сенсорным Enter, затем она передумала: стёрла «студентку» и напечатала «полицейский». Подумала ещё и заменила на «судья».

Экран потемнел, когда Аня нажала «зарегистрироваться», и медленно проступили неоновые слова: «ЦЕНА ПРОХОДА ДОЛЖНА БЫТЬ УПЛАЧЕНА». Следом подгрузилась гигантская анкета: дата рождения, привычки, родители, взгляды на политику, религию; какие-то этические задачки в духе «проблемы вагонетки».

Вагонетка мчится по путям, к которым привязаны пять человек. Чтобы спасти их, её можно перевести рычагом на запасной путь, где привязан педофил.

[переключить рычаг] [не трогать рычаг]

Облачко «ПРОПУСТИТЬ ОПРОС» рядом с попугаем недвусмысленно намекало, что можно сразу перейти к вступительному заданию, к той самой «ЦЕНЕ ПРОХОДА», но Аню что-то останавливало от этого. Она покусала губу, поставила курсор в первое поле и стала печатать ответ.

#6. ИННОКЕНТИЙ

Причёска инспектору ФСИН не шла. Слишком пышная, слишком вылизанная: прямая чёлка скрывала брови, длинные-длинные волосы обгладывали уши.

Парик?

Иннокентий сел удобнее. С тех пор как он облысел, было трудно удержаться, чтобы не искать недостатки в чужих волосах. Хотя, казалось бы, ну какая разница?

— Почему регистрация и направление в Ростов, а прописка здесь?.. — холодно спросила инспектор.

Она листала бумаги уже несколько минут, но ни теплоты, ни понимания в ее глазах не прибавилось.

— Здесь я хочу встать на учёт, — медленно, как можно отчётливее произнёс Иннокентий и упёрся взглядом в серые глаза женщины.

— У вас куда направление?

Инспектор подняла одну из бумажек и покачала ею в воздухе.

— Визит уже просрочен. То есть будет вынесено предупреждение. Если будете упрямиться дальше, вынесут второе, и материалы пойдут в суд. Вас как: с конвоем отправлять в Ростов? Или пешочком сразу в колонию?

Иннокентий перевёл взгляд на стену, где висела грамота от дирекции ФСИИН «Ледковской Марии Яковлевне». Под ней искрила проводка и корячился синий стул, задавленный неровной стопкой из жёлтых и белых папок. Собственно, эти папки забили весь кабинет: ещё два стула, стол, шкаф с календарём-распашонкой, подоконник. За подоконником открывался вид на мусорный бак, платан и жёлтую трубу газопровода. Платан бесшумно покачивался, в мусорном баке копался облезлый кошак.

— Моя дочь здесь, — тихо сказал Иннокентий. Ему не хотелось говорить об Ане, не хотелось просить, выпрашивать, но иного в голову не приходило. — Я много совершил в жизни, чего… о чем жалею, это…

— Я не священник, давайте без исповедей.

Иннокентия будто ошпарило. Шея у него вспотела, в солнечном сплетении жгло. Он посмотрел в лицо инспектора — спокойное, равнодушное, пустое, как бы обескровленное ежедневными очередями из бывших и настоящих зэков.

Это же лицо висело в коридоре, на доске почёта.

Наверное, хороший работник, подумал Иннокентий.

Приходит за пятнадцать минут на службу, уходит в десять вечера. Показатели перевыполняет.

Отличный работник.

— Знаете, сколько вас, — инспектор очертила взглядом Иннокентия, — вот таких, являются сюда и говорят этими же словами? А на второй день вы прирезаете кого по пьянке. Или тащите телевизор у соседа.

Она вновь взялась за бумаги, но уже на постановлении суда её лицо изменилось.

— Ну да, ещё с такими наклонностями. Езжайте-ка вы лучше в Ростов. Пусть там с вами возятся, разбираются…

Холодные её глаза лениво изучали документы. Холодные глаза человека, который мастерски научился не замечать чужую беду. Который ежедневно «проходит мимо». Глаза чиновников, кадровиков, бухгалтеров, прапоров, депутатов и президентов.

Костян смотрел так же.

Нет, это со зла. Костян только притворялся частью этой своры, но, кажется, ещё сохранил подобие души. Иннокентий тоже притворялся: на зоне иначе никак.

При мысли о колонии навалилась тяжесть, бессилие.

Он пережил зону как грипп, как долгую затяжную болезнь, он не сломался и не ожесточился, и не превратился в жалкое подобие человека, в тех паскуд, которые пили и ели с тобой из одной чашки, а потом стучали на тебя. Он пережил, сдюжил. Было сродни чуду вытерпеть эти пятнадцать лет, но ничто не проходит бесследно, и для него не прошло — сил не осталось.

Ну что он рыпается? Куда? Зачем? И не таких ломали — и более сильных, и более умных. Смирись или подстройся. Прогнись.

— Я могу починить проводку.

Инспектор замерла. Губы ее вздрогнули.

— Что, простите?

— Отопление. Канализацию, — продолжил Иннокентий. — Заменю дальняк… то есть унитаз, раковину. Всё, что плохо работает. Делаю шлакоблоки, тротуарную плитку, облицовочную, рамы для окон, двери, тапочки, чулки, носки… Кроме компьютеров. В них я не силён. Как-то не успел…

Она, явно растерявшись, взяла одну из бумаг, положила обратно. Глаза её слегка округлились, улыбка удивления рисовала ямочки на щеках.

— Вы осознаете, что лицу при исполнении предлагаете взятку унитазом?

— Всё когда-то ломается.

Секунд тридцать они молча изучали друг друга, затем инспектор подняла трубку городского телефона и набрала цифры: 8, 8, 9, 7… Трубка упала обратно на базу. Женщина проредила пальцами густую, как шторы, чёлку, приосанилась.

— Вы, насколько я понимаю, знаете Герасимова? — спросила она.

Иннокентий медленно кивнул.

— Не отца — сына. — уточнила инспектор. — Следователя.

Чуть помедлив, Иннокентий снова кивнул.

— У нас с ним некоторая договорённость… — она для вида выровняла бумаги и переложила с места на место. — Скажем, есть какой-то знающий, умудрённый годами… так сказать, «альтернативно» одарённый человек. И этот человек использует свои «знания» во благо государства и общества. Сообщает, когда надо. Предупреждает, когда надо. И за это получает…

Инспектор взяла из пачки листовку каких-то праймериз и отпустила над мусоркой. Листовка скользнула вниз, громко стукнула о край ведра и повалилась на бок.

— Ну, некоторые поблажки.

Иннокентию сделалось противно до тошноты.

— Стучит.

— Название зависит от того, на чьей вы стороне. И от того, кем вы хотите быть. Для всякой швали — ну конечно, стукач. Для обычных людей — не стукач, а человек, который помогает сохранять порядок в государстве. Это у нас в стране привыкли к ложным доносам в тридцатые, а в других такого не было, и там сообщить, что что-то идёт не так — это норма. Лучше предотвратить, чем… чем разбирать потом завалы.

Они помолчали.

— Вы кем хотите быть? Швалью? Стукачом? — Инспектор взяла ещё одну листовку, занесла над мусоркой и вопросительно приподняла бровь. — Человеком?

Листовка полетела вниз. Ей сменила следующий. Рука инспектора слегка дрожала.

— У нас слишком разное понимание о том, что такое человек, — твёрдо ответил Иннокентий.

Инспектор моргнула, заторможенно вернула бумажку на стол, разгладила.

— Да. Распечатаю-ка вам путеводитель по Ростову.

#7. АНЯ

Аня с трудом продиралась сквозь броуновское облако посетителей, которые рассаживались по местам в амфитеатре. Перед шоу людей набралось столько, что в неё то и дело врезались чьи-то плечи, ноги, руки; перед ней извинялись, ее обзывали.

Аня наконец увидела сотрудницу дельфинария и окликнула.

— Парень? — переспросила девушка, когда Аня показала удостоверение, фото Саши и объяснила ситуацию. — Я с ней не особо дружила. Кажется… кажется, в «Титанике» пару раз они встречались. Потом она его в игнор. Вроде в интернете познакомились.

— «Титаник», который в Феодосии? На Айвазовского?

Сотрудница кивнула и, извинившись, поспешила на вызов по рации.

Аня огляделась. За спинами едва виднелся бассейн, в толще воды мелькали серо-синие тела дельфинов, рядом со взрослыми барахтался детеныш, повизгивал, попискивал и напрочь не слушал инструктора.

«Аквамарин» не капли не напоминал тот дельфинарий, который Аня посещала в детстве. Там был бетонный пирс и открытое море. Здесь — пластик и крыша. Вдоль круглого, как монета, бассейна тянулся амфитеатр с белыми, желтыми, красными сиденьями, над водой нависали три перламутровых шара. Синюю стенку-задник, откуда выходили дрессировщики, украшали цветные барельефы кораллов, медуз и дельфинов — явно из пластика.

Аня протиснулись на свободное место у бортика и, вытерев пот над губой, достала телефон.

14:03.

Под датой и временем на экране светилась инструкция вступительного испытания «Порога»: купить мерную ленту и в 14:00 быть у бассейна с дельфинами в «Аквамарине».

Как будто здесь был еще какой-то бассейн.

Аня обновила сайт, нащупала в кармане мерную ленту и тут же устыдилась: что она здесь делает с этой лентой, что забыла?

Кто-то толкнул её спину, извинился.

Она ещё раз обновила сайт. 14:04.

Справа пробежал охранник. Щёки его тяжело раздувались, живот трясся, подобно желе, кепка едва не падала с головы. Он придерживал её рукой и что-то говорил в рацию.

14:05.

Аня в третий раз обновила сайт и увидела, что текст задания изменился:

«Измеряй дельфина. Сними».

Ей сделалось смешно и неуютно. В голове бешеной бегущей строкой неслись вопросы: зачем, к чему, для кого?

Плохо соображая, она нащупала в кармане мерную ленту и замерла: из воды высунул веселую мордочку дельфинёнок. Аня машинально отступила, и в этот момент кто-то полез через бортик.

— Прекратите немедленно! — раздался мужской голос сбоку.

Было поздно: ещё несколько человек ступили в воду. Начался шум, гам. Сердце у Ани застучало, в груди поднялся полубандитский восторг. В последний раз она чувствовала его, когда сбегала с лекций и упивалась в хлам — до амнезии, до обнимашек с унитазом.

Люди подходили к бортику, бросались вниз, пытались поймать дельфинов. Вода вспенилась, какой-то ребёнок заплакал. Повсюду носились работники океанариума — пытались остановить странный флешмоб и не могли.

Вбежала охрана.

Или сейчас, или…

БУХ — ударило сердце и приостановилось.

Лёгкие горели без воздуха.

Аня, как зачарованная, медленно вытащила ленту, медленно спустилась в холодную воду. Брюки отяжелели и тянули ко дну, по спине пробежал озноб. Она ждала дельфинёнка, который, явно играя, кругами носился от обезумевших людей. Вот малыш подплыл к Ане, будто просился на руки, будто ей одной доверял или видел в ней что-то общее.

— Извини.

Лента мягко опустилась на нос животного, вытянулась к хвосту. Сотовый подделал щелчок диафрагмы.

— А ну стой! — прорычали в ухо, и предплечье Ани до боли стиснула чья-то горячая рука.

Она повернулась и увидела молодого охранника с родимым пятном на щеке. Губы его шевелились, но в общем бедламе слов не было слышно.

Что-то тяжёлое навалилось на Аню. Представился осуждающий взгляд Константин Михайловича, очередные подколки Рыжего. Резким, сильным движением Аня вырвалась и полезла прочь из бассейна.

— Стой! — донеслось сквозь крики и топот.

Аня оглянулась и увидела, как молодой охранник поскальзывается на мерных лентах, выловленных другим сотрудником из бассейна, и падает. Она засмеялась и бросилась в боковой проход между сиденьями, свернула в служебный коридор, в еще один. Тяжёлая от воды одежда мешала и путалась под ногами, за Аней по полу вилась дорожка из воды. Тело била дрожь, зубы стучали, в голове опустело.

На ходу Аня открыла телефон и подцепила фото на свою страницу в «Пороге». В плечо больно ударился косяк, заорала сигнализация, и тут что-то с силой толкнуло Аню в спину.

Она упала на бок — телефон отлетел в сторону, в локоть и бедро ударил небесно-голубой, в цвет волн, линолеум. Проскользив по нему по инерции, Аня с трудом развернулась и увидела пузатого охранника. Лицо его перекосило от ярости, он до боли заламывал Ане руки, хотя она даже не сопротивлялась.

— Посмотрим, как ты в полиции побегаешь!

Телефон Ани, лежащий на полу, бренькнул, и она выгнулась дельфином, чтобы посмотреть на экран. Высветилась надпись, что регистрация пройдена, и следом отобразилась страница Ани: пустой список выполненных заданий, пустой список друзей, рейтинг пользователей.

На первом месте висело фото Саши. Её красивое лицо перечёркивала лента, чёрная, как могильный гранит. Голову венчала нелепая золотая корона с недостижимыми для остальных двумя тысячами пятьюстами восьмью баллами.

#8. КОНСТАНТИН МИХАЙЛОВИЧ

Автоматические двери поскрипели и разъехались, в лицо подул прохладный ветерок. Константин Михайлович вышел из супермаркета на одноэтажную старокрымскую улочку, перехватил удобнее пакет с торчащими из него багетом и панамкой, закурил. Тёплый дым заполнил грудь, на сердце полегчало. Уже на ходу Константин Михайлович надел гигантские, как осиные гнезда, наушники, которые ему на пятидесятилетие подарили Слава и Аня. Казалось бы, дурацкий подарок для руководителя следственного отдела, но куда теперь без музыки? Без музыки — тоска, хтонь, увядание. Без музыки…

Константин Михайлович включил радио. Был перерыв между передачами, и играла песня: что-то западное, тяжеловатое. Константин Михайлович такое не любил, но голос вокалиста звучал приятно и бодрил шаг. Менять частоту не хотелось.

Позади осталась четырёхэтажная гимназия и банк, у халяльного магазина Константин Михайлович свернул на Горького и с удивлением заметил сына. Слава подпирал их забор из красного оргстекла и, как подросток, что-то бездумно тыкал в телефоне.

За сыном и забором выглядывал типичный старокрымский домик из самана: побелённые известью стены; черепица «татарка»; деревянные красные окна; застеклённая веранда, на которой раньше так любили сидеть и Марина, и Слава.

Константин Михайлович стряхнул пепел с сигареты и попытался придать лицу невозмутимое выражение. В последние годы Слава всегда пропускал дни рождения матери, стоило уже привыкнуть.

— Знаешь, кто поёт? — спросил Константин Михайлович, подойдя. Он снял и протянул наушники.

Слава послушал, театрально покивал головой в такт ударным.

— Аннушку спрошу. Я не настолько стар душой.

— Голос приятный.

— Уже знаешь про Иннокентия Александровича?

Константин Михайлович затянулся сигареткой.

— Вы на особом контроле.

Слава на секунду растерялся, и Константин Михайлович почувствовал лёгкое и стыдное злорадство, что хоть какая-то вещь ещё волновала его балбеса.

— Мстишь? — с лёгким вызовом поинтересовался сын и рывком протянул наушники обратно.

— Две девушки, Слав. При очень странных обстоятельствах. И на всех документах — ваши с Аней фамилии.

— Мстишь, что я не вывез его.

Константин Михайлович снова затянулся.

— Слав, послушай. Знаешь, когда пишут на полях фамилию какой-нибудь погонистой лысины, а под ней — «на контроль»? Так вот, на вас такую написали. Сейчас погонистая лысина положила вас в шкаф и на время забыла — ровно до того момента, пока не придёт ещё один документ с такой же пометкой. И вот, кладя второй отчёт в шкаф, погонистая лысина увидит две одинаковые пометки и две одинаковые фамилии. Понимаешь, что дальше?

— Посиделки старых пердунов.

Константин Михайлович в последний раз затянулся и с раздражением потушил сигаретку о фонарный столб. Бычок полетел в пакет.

— Станислав, — он чудом успокоил себя, — у меня всего один голос. А зная Аню и, особенно её отца…

— Я не нянька.

— Не перебивай меня! Следователь должен что? Направлять ход расследования! А не быть печатной машинкой… к неопытному оперу.

— УПК я знаю.

— Тебя Аня почему всюду за руку водит? Почему? Вот и получаешь. И получать будешь дальше. Кто кем руководит?

Слава заметно покраснел.

— Бать, я…

— Что «бать»? Ну что?! — голос зазвенел, и Константин Михайлович усилием воли замолчал, перевёл дыхание. — Ты почему к матери не пришёл?

— Нормальные люди день рождения празднуют, а не ходят на кладбище.

— Один раз в году, Слав. Всё, что я прошу, — прийти и поставить со мной свечку.

— Ба…

— Единственное, о чём я прошу.

— Ау? — Слава пощелкал пальцами перед лицом Константина Михайловича. — Она не видит твою свечку. Там её нет. Там пусто.

От слов сына будто ледяная, влажная рука скользнула по затылку и спине. Константин Михайлович почувствовал, что вот-вот сорвётся, но тут раздалась навязчивая трель. Слава неловко достал телефон, едва не уронил его и наконец принял вызов.

— Герасимов. Да. — Слава кивнул на вопрос невидимого собеседника. — Ну конечно, сын! По голосу неясно?

Константин Михайлович дёрнул головой, резким жестом надел наушники и направился в калитку из синего, как кровь, оргстекла. В груди все кипело, бурлило, будто чайник выключили, но он ещё не успел остыть.

— Кого вы задержали в океанариуме? — донёсся сквозь музыку в ушах возмущённый голос Славы.

Вопрос был, конечно, риторический.

#9. АНЯ

Тёмно-синяя машина с поцарапанной дверцей нетерпеливо посигналила, подгоняя Аню и Рыжего.

— По голове себе погуди, — огрызнулся Рыжий и пошёл еще медленнее.

— Конечно. Пешеход всегда прав, даже когда размазан по асфальту.

Рыжий скосил на Аню взгляд, но ничего не ответил.

Они пересекли зебру, и машина, рыкнув, разметав палые листья и пыль, помчалась вдоль набережной.

— Варенья и блинчиков, — сказала Аня и попыталась убрать волосы, упавшие на лицо. В наручниках это оказалось не очень удобно.

— А?

— Ты спрашивал, чего меня не устраивает в их меню. Нет варенья и блинчиков.

Аня подошла к витрине «Титаника» с неуместным французским триколором и двумя руками потянула дверцу. В отражении блеснуло небо в кружевах облаков, белые красавицы-берёзы вдоль дороги и синяя чаша залива.

— Только представь: блинчики с маслом, блинчики с мясом, блинчики с икрой…

В помещении было чисто и ухоженно. Пастельно-голубые стены оттеняли фотографии круизных лайнеров начала XX века, с карнизов тяжёлыми волнами свисали кремовые занавески. Деревянные стулья, старинные шкафы с псевдоантиквариатом… у двери — доска объявлений. Объявления хлопали на сквозняке, будто маленькие ладошки: экскурсии и отели, такси и прогулочные катера.

–…Блинчики с зеленью. Блинчики с грибами, блинчики с шпинатом… — Желудок утробно заурчал и окончательно прилип к позвоночнику. — …Блинчики с сыром, блинчики с ягодами…

— Галактионова, мать твою! Сядь уже.

Аня сделала вид, что закрывает рот на замок, и оглядела кафе. Ее внимание привлёк столик между стеной и окном: ближний к выходу стул задвинули, дальний — стоял едва ли не в проходе. На стене блестели бежевые потёки. Эта неправильность притягивала, раззадоривала, и Аня села на ближний к выходу стул, закинув ногу на ногу.

Рыжий швырнул куртку на вешалку, упал на место у стены и тут же вскочил, закружился, словно пёс, который ловил свой хвост. На пятой точке Герасимова-младшего стремительно темнело пятно.

— Какого?..

— Седушки кусаются? — поинтересовалась Аня.

Рыжий наклонился и понюхал стул. Ласточками полетели салфетки.

— Кофе!

— Всё субъективно. Представь, что его нет.

— Опять за своё? — пропыхтел Рыжий, вытирая след чьего-то ботинка на батарее.

Аня с дребезгом положила сцепленные руки на стол, щёлкнула средним пальцем по мятой бумажке, оставленной прошлыми посетителями. Та проехала пару сантиметров и ударилась в заляпанную рекламодержалку. Аня задумалась, как называется эта стойка на самом деле, — должна же вещь, которая встречается в любом кафе, продаваться в магазине, учитываться в бухгалтерии и плане закупок.

Вертикальное меню?

Рекламный щиток?.. Щиточек?..

— Напоминаю: я зарегистрировалась на «Пороге».

— Слышать об этом не хочу! — Рыжий замолчал было, но потом не выдержал: — Господи! Как можно быть!.. Такой!.. Тупой!..

— Максимум, что мне можно дать, это выброс отходов в неположенном месте. Сколько там… Две тысячи? Могу скинуть на Сбер-онлайн.

Рыжий приостановил уборку и вытянул в её сторону длинный, как гарпун, указательный палец.

— Больше ни слова о службе. Мы обедаем. Иначе я за себя не ручаюсь.

Аня изобразила, что закрывает рот на замок и глотает ключ. Тут к столу подошла официантка. Некрасивая, усталая, без макияжа. По виду ей казалось лет шестьдесят, по факту она училась в школе Ани, класса на два младше. Даша… не то Парамонова, не то Сафронова. Вежливость у нее была усталая, с примесью недокуренной в перерыве сигареты.

С вежливой, будто приклеенной улыбкой Даша успокоила Рыжего, заменила грязный стул на чистый и вытерла следы со стены — лениво и не до конца.

— Ох, вы не хотите пересесть? — зевая, спросила она и показала на алую лужицу под сапогом Ани.

— Не хотим, — ответил Рыжий, пока Аня передвигала стул от лужицы. — Аннушка наказана. Мне «бизнес».

— Аннушке, которая наказана, что-нибудь из заказа людей, которые здесь сидели до нас. И пару твоих воспоминаний.

— Галактионова!..

— Саша… Александра здесь работала.

— А я обедаю!

Взгляд Рыжего сделался угрожающим, и Аня обречённо застонала. Официантка покачала головой, словно мама, уставшая от проказ детей, и ушла на кухню.

По кафе растеклось ледяное молчание.

— Могу сказать одно про сидевших здесь: кому-то не обломилось, — прервал тишину Рыжий.

— И чему-то.

Аня взглядом показала на стену, и Рыжий, будто послушная овчарка, понюхал потеки.

— Кофе.

— Он тут, видимо, только что не летал.

В ожидании заказа Аня развернула мятую бумажку, которую Даша так и не убрала со стола, — билет на Юрия Лозу. На белом фоне пылали губы из ярко-красной помады.

— Говорят же, не злите девушку во время еды. — Аня продемонстрировала билет Рыжему. Тот взял его, вытянул подальше, сощурился подслеповато. Надел очки и быстро снял, точно до сих пор стеснялся их носить на людях.

— С Лозой? Скорее уж пенсионерку.

— Я не то чтобы очень настаиваю, но ты меня собираешься расцеплять? — Аня подняла руки и позвенела наручниками.

— Я — думаю, — Рыжий постучал пальцем по своему виску. — И тебе бы это тоже не помешало, прежде чем…

Аня решила не слушать и не отвечать.

Они помолчали, вернулась Даша. Загремели ложки-вилки, запелёнатые в салфетки; зазвенели стаканы, тарелки, блюдца. Рыжий тоскливым взглядом проследил за чашкой кофе Ани — весь путь от подноса до стола, от стола до губ.

— Мм, — довольно замычала Аня, когда распробовала кремовую пенку с кусочками арахиса.

Рыжий скривился и долго, механически пил апельсиновую бурду. Временами хмурился, временами взмахивал руками, будто мысленно спорил с собой.

Аня поглядывала на него, отщипывала черепички шоколада с пирожного и думала, что Рыжий являет собой яркий пример необратимого роста энтропии. Ему исполнилось уже тридцать пять, и год от года Герасимов-младший разъезжался в стороны. Округлялся. Ка-ба-нел. Сидячая следячая работа помогала мало, как, впрочем, и переизбыток желчи в поведении, и единственный на свете друг Ани медленно подыхал. И это волновало её куда меньше, чем следовало бы.

Потому что её отец — убийца?

Живот стянуло холодком.

— Она не уверена в себе, — выдал Рыжий и стукнул пустым стаканом о столешницу.

Аня покачала пальцем.

— А-а. Домыслы. Ты не можешь определить это по билету.

— Да что ты мне пальцем водишь?! Домыслы! Домыслы — это буянить в океанариуме в тупейшей надежде, что это приблизит к преступнику. Домыслы — это селить у себя девку с неустойчивой психикой, а потом стоять над ней как над твоей козой, там, или лошадью. Домыслы…

Рыжий замялся и заглох. Аня подождала продолжения, затем двумя руками подняла чашку и глотнула кофе. Горячая жидкость ошпарила язык, пробежала по пищеводу и согрела желудок. Во рту остался лёгкий ореховый вкус.

— Я вся внимание.

— Помада на билете слишком яркая для её возраста; место выбрано так, что лицо всегда в тени. Черты от этого сглаживаются, она выглядит моложе.

Аня покачала головой.

— Ну, я тоже сюда села, разве я не уверена в себе?

Рыжий фыркнул, подцепил ветку зелени из салата и пожевал. Его глаза с вожделением смотрели на кофе Ани — на кофе, который Рыжему запретили во время последнего медосмотра, как и все жареное, копчёное и перчёное.

— Коротышка, — начал он с набитым ртом. — Неудачница. В школе была похожа на Винни Пуха. Друзей нет. Твой отец…

— Меняем пластинку, — резко перебила Аня. — Женщине за сорок, она не уверена в себе. Что мужчина?

— Да, что?

Аня дёрнула бровью. Подумав, доела торт, допила кофе и промокнула губы салфеткой.

— Ладно… эм-м… Он и есть причина её неуверенности. Он ставит ногу на батарею… Изображает из себя?.. Ему лет двадцать, отсюда её желание выглядеть моложе. То есть мать и сын.

— Красная помада на билете для сына? Ты в своём уме?

Аня закатила глаза.

— Ну, хорошо, любовник.

Рыжий кивнул и снова без выражения, без удовольствия вгрызся в свой салат. Захрустели огурцы и капуста, зачавкали помидоры. Наконец он поднял вилку и помахал ею в воздухе, как дирижёр — палочкой.

— Бывший. Они давно не виделись.

— Это почему?

— Кофе, когда я сел на стул, ещё не высох. Они были тут буквально перед нами.

Аня наклонила голову и вопросительно посмотрела на него.

— И-и?

— Сколько сейчас времени?

— Я бы достала телефон, но… — Аня приподняла руки и поклацала наручниками. Стянутая кожа на запястьях отозвалась болью. — Ай-й… ты снимешь их когда-нибудь?

— Сейчас два часа дня. Рабочий день. Самое время для встречи в отеле или дома. Но они в кафе.

Рыжий вытянул руку и своим пальцем-гарпуном постучал Аню по голове.

— Мозги, ау?

— Больно же.

— Думай! Научись работать мозгами, а не… не…

Аня предплечьем оттолкнула его руку.

— Женщина, по-твоему, приносит билеты, чтобы возобновить знакомство. Доволен?

— И он ей отказывает, — Рыжий кивнул.

Аня улыбнулась и продолжила — продолжила то, что он хотел услышать, — ровным, безэмоциональным голосом:

— Она обижена и обливает его кофе. Она сильно его любит, раз надеялась, что он пойдёт с ней на такой концерт.

Рыжий подался вперёд.

— Он вскакивает и уходит, не поправив стул. Он в ярости.

— Она сидит ещё немного. Мнёт билет…

— Затем успокаивается. Аккуратно встаёт. Задвигает стул. Уходит.

Небо за окном слегка очистилось от темнеющих облаков, и выглянуло солнце, засверкало на волнах, на машинах, на стакане Рыжего, на вилках, ложках и ножах.

— Почему же он ей, по-твоему, отказал? — поинтересовалась Аня.

— Любой ребёнок поймёт.

— Ну?

Всё внутри завыло от его грубости. Аню всегда бесило, если Рыжий вёл себя так — бесило с детства, когда она ещё была пузаном с косичками, а Герасимов-младший — противным подростком. Сейчас ей хотелось послать его к чёрту и уйти, и больше никогда не здороваться.

— Другая женщина, — выдал Рыжий как само собой разумеющееся. — Что ещё могло так разозлить нашу знакомую, что она ошпарила молодого любовника? Скажи, легко найти ей будет ещё одного? В полтинник-то.

Аня попыталась отпить кофе, но на донышке было пусто. Она смутилась, поставила чашку на стол и нарочито улыбнулась.

— Окей, ты знаешь опыт Шредингера?

Рыжий посмотрел на нее со скептическим видом. Аня покачала ногой под столом и решила все же попытаться:

— Шредингер пихал кошку… не на самом деле, это мысленный эксперимент… пихал ее в чёрную, взглядонепроницаемую коробку. М-м-м, там яд и возможность отравления один к двум, потому что деление атома, запускающее яд, за час происходит именно с такой вероятностью. По законам физики получается, что состояние кошки представляет суперпозицию двух состояний: дохлого и живого.

Рыжий моргнул и запихнул в рот ещё немного салата.

— Это парадокс, — добавила Аня, когда поняла, что вся её тирада не возымела эффекта.

— Ну положим. Дальше-то что?

— Дальше представим, что наблюдатель может влиять на коробку.

Рыжий кивнул, но тут же спохватился:

— Галактионова, это ахинея.

— На волновом уровне. На уровне микромира, не знаю. Скажем, я желаю, чтобы твоя пожилая мегера оказалась милой девушкой.

Рыжий замахал вилкой, и мимо Ани пролетел кусочек моркови.

— Всё, уймись! Стыдно было бы рот открывать. Я тебе по логике объясняю, а ты мне… Волновой уровень! Господи, какая же ты… шляпа, сил нет. Только дельфинов мерить и…

— Ну и сиди один, — глухо сказала Аня и резко, не поспевая мыслями за своими же действиями, поднялась. — Д-даша, сколько с меня?

Рыжий опомнился, схватил её за наручники и потянул вниз.

— Стой.

— Отпусти! — она вырвала руки. — Даша?

— Галактионова!.. Сядь и прекрати меня бесить!

Рыжий посмотрел в глаза Ане, затем опустил взгляд: на её губы, её грудь, её бедра. Видно было, что он сделал это на автомате, но Аню пробрала дрожь, будто шершавый ледяной язык прошелся по ее загривку.

— Даш, — обратилась Аня не своим, высоким и звонким голосом к официантке, которая черепашкой тащилась к ним, — до нас здесь сидела МОЛОДАЯ пара?

Судя по лицу, Даше было все равно, кто, где и когда сидел.

— Ну да, МОЛОДАЯ.

Аня сверху посмотрела на Рыжего. Тот перекатил челюстями и опустил взгляд.

— Галактионова, сядь. Я сниму наручники.

— Сама разберусь, — глухо ответила Аня и направилась к выходу.

— Я достану дело твоей матери.

Она приостановилась, и Рыжий добавил:

— Я знаю, где батя его держит. И я куплю тебе ещё одно кофе, хотя ты столько его глушишь, что скоро начнёшь чесаться, как твой вшивый кот Шре… Шру… тьфу!

#10. ИННОКЕНТИЙ

Природа медленно и неотвратимо поглощала затон: сквозь бетон прорывались зелёные ещё сорняки, а из трещины в стене генераторной росла березка. Зелёные листья ее, едва поддёрнутые осенней желтизной, ворошил неумолкающий ветер. Воздух наполняла водяная взвесь и соль.

В домике охраны ни свежести, ни природы не было. Пахло спёртостью и гнильцой, свет едва пробивался сквозь грязные окна, но даже его хватало, чтобы очертить неуютное, неухоженное, давно нежилое помещение, похожее на изолятор. Или на «проходняк» между двумя шконарями, где обычно стояла покоцанная тумбочка и где зэки пили, громко отхлёбывая, крепкий, до опьянения, до одури, чай.

Иннокентий потянул на себя раму. Она заскрипела, затрещала и впустила в комнату узкую полосу света. Солнце озарило пылинки, танцующие в воздухе, и косой трапецией скользнуло на пол. Потянуло свежим воздухом затона.

Иннокентий сделал пару шагов и остановился у старой циновки, постелённой на полу. Он отодвинул её ногой, открывая огромное тёмное пятно, и мелкая дрожь пробежала по позвоночнику, винтом вошла в затылок.

— Ну здравствуй, Агата, — собственный голос прозвучал неуверенно и словно бы заглох в тенях.

Иннокентий с треском, с облаком пыли открыл второе окно, и в помещении заметно посветлело. Из дыр на месте отвалившейся штукатурки смотрели кирпичи из глины с соломой, усаженные на раствор и затянутые металлической сеткой.

Когда Иннокентий только поселился здесь, он лично сбивал старую штукатурку до основы и укреплял, и лицевал стены наново. Тогда саманные стены ему нравились. Дюбеля не проваливались в них, как в ракушечнике, и полочки держались крепко.

Теперь нутро из глиняных кирпичей выглядело мерзко, отталкивающе, будто Иннокентий вернулся доживать век в сырой земле.

В могиле.

Он тряхнул головой, отгоняя образ, направился в каморку с умывальником и заглянул внутрь. Воды не было.

И ванной не было, лишь стоял высокий, как трибуна, толчок. Иннокентий усмехнулся. Они всегда жили без ванной — перебивались чайниками, тазиками и летним душем. Аня не возражала, но Агата… Агата припоминала эту ванную при каждой ссоре.

Чего-чего, а припоминать она умела.

Иннокентий вытащил из-за толчка красное ведро и прогулялся до края причала, где зачерпнул морской воды и улыбнулся солнцу, тёплой осени, нахохленным чайкам.

Вместо тряпки он намочил свою старую футболку и взялся за пыль.

Тёмные влажные полосы прочертили подоконники и табуретки, гнилую клеенку на столе. Заблестел дисковый телефон, умылся старый телевизор.

На зоне телевизор был единственной ниточкой, что ещё соединяла с внешним миром; здесь телевизор казался чем-то чужеродным, словно бы та — тюремная — реальность заразила эту.

Словно бы болезнь и не кончалась.

Иннокентий сердито поотрывал куски лопнувших обоев и нехотя принялся за пятно Агаты.

Оно не смывалось.

Ему вспомнилась сказка о Синей Бороде. Мрачная, страшная сказка — Иннокентий никогда её не любил, но Аня в детстве просила читать снова и снова, а потом засыпала как ни в чём не бывало.

Он намылил воду, потёр сильнее, с остервенением, а когда и это не помогло, отправился в город, к магазину знакомого грека, которого помнил ещё по прошлой жизни.

Солнце вовсю припекало, несмотря на осень и густые чёрные облака; одежда прилипала к телу. Грека на месте не оказалось. Вместо него покупателей встречал супермаркет «Одиссей» — в зелёно-желтых оттенках, в буйстве красок и товаров. Битый час Иннокентий ходил туда-сюда, пытаясь найти чистящее средство и не понимая логики продавцов. Голова разболелась, шныри-кассиры поглядывали на него, будто он собирался что-то украсть.

Наконец, в одном из рядов Иннокентий с облегчением схватил бутылку Domestos, голубого, как тропическое море.

Честно отстояв в очереди, он узнал, что денег на тропическое море нет, и купил за полтинник соду, которую посоветовала кассирша.

Снова пошёл хоровод: пятно Агаты — сода — тряпка. Солнце раскаляло затон, нагревало дом охраны, и пот ручейками сбегал по спине. Иннокентий до остервенелости тёр паркет, в боку кололо, спина ныла, и хотелось напиться в рога холодным пивом.

Агата не уходила.

Казалось, она поселилась здесь навечно — впиталась, всосалась, клеймила собой, словно издеваясь, словно мстя за их неудачное замужество.

В глазах поплыл туман, на пальцах вздулись мозоли.

Агата-Агата.

За окном потемнело, когда облако нашло на солнце, и стену напротив озарили красно-синие огни пятнадцатилетней давности. В дом охраны вошёл молодой Костян со своими операми — вплыл, будто уточка с утятами, — что-то заорал, закрякал, показывая на пятно.

Тогда оно ещё блестело, тогда ещё только сворачивалась и коркой подсыхала кровь. У Иннокентия болели кулаки, осколки зеркала торчали из костяшек, и была жгучая обида: на Агату, на Костяна, на судьбу.

А больше ничего память не сохранила — ни холод наручников, ни допросы, ни приговор.

С годами всё слилось в серую муть, в мутную реку без начала и конца: тёмные коридоры, тусклые бараки, тусклые камеры; смрад медленно умирающих в заточении тел и смрад душ, гниющих в этих телах.

— Паскуда!..

Облако ушло, и солнце вновь наполнило золотым сиянием дом охраны. Заблестел-заискрился мокрый паркет, по которому перебирала ножками сколопендра, здоровенная, так что хотелось убежать от нее по потолку. Осенью, когда ночи становились холодными, вся эта мелькая живность — пауки, мухоловки, сколопендры — стремилась к теплу и превращала в царство Аида любой дом, стоящий на земле. И только Ане почему-то нравилось брать их в руки.

Иннокентий швырнул тряпку в ведро и вытер вспотевший лоб.

Сода тут не поможет.

И хлорка. И все возможные «чистины-доместосы».

В колонии зэков, у которых не было никого и ничего, ни кола ни гроша, называли сиротами. Иннокентия тоже так называли, но он никогда не принимал это всерьёз. Всегда была Аня. Далеко, очень далеко, но была.

Сейчас Иннокентий впервые почувствовал себя тем сиротой, которого ничто не грело на свободе.

Он обыскал карманы в поисках монет и выложил их на дырявую клеёнку.

38 рублей.

Он обшарил тумбочку, ящик в столе, старую одежду в старом, как затон, чемодане. Нашёл иконку Николая Угодника, приятно удивился, помялся и начал тихо молиться:

Конец ознакомительного фрагмента.