Евгений Онегин – 2. Пьеса-поэма

Андрей Смирнов

На чём же всё остановилось? Ах, да! «Навеки отдана…» И что?! Как будто всё забылось, когда она теперь жена! И сердце от любви закрыла? Смогла очиститься душа? Смогла забыть, что так любила!? И жить, все чувства заглуша? Не верю я, что так возможно, что здесь у сказочки конец, что тут предельно односложно: «Ой, всё! На голове венец…» По мне – здесь ставить точку рано! Желаю тему я раскрыть! И продолжение романа на суд готов вам предложить…

Первый бал

Однажды вечером Онегин

шум из парадной услыхал,

и вскоре сам источник шума

во всей красе пред ним предстал.

Он был в гусарском облаченьи,

красив, высок, широкоплеч,

и, не теряя ни мгновенья,

он начал пламенную речь:

— Евгений! Сколько лет, дружище!

Позволь же мне тебя обнять!

А мы его в Париже ищем!

А он — в столице, вашу мать!

Когда приехал? И надолго?

И почему же ты молчал?

А статен как! Подумать только!

Ты погляди — статуей стал!

— Да вот, с делами разбирался

И право — я по вам скучал!

Всё пригласить вас собирался,

но дел невпроворот! Завал…

И дом, как видишь, обновляю,

в поместье вообще разгром.

Ещё пороги обиваю —

идейка есть за рубежом.

— Евгений! Это не годится

иметь прожекты за границей!

У нас огромная страна —

пошли—ка ты Европу на!

Да и дела свои пошли!

Жизнь не для этого дана,

и даже если на мели —

друзья дадут испить вина!

— Я вам признателен, мой друг,

Я верил, что не одинок.

Клянусь — вернусь в наш тесный круг!

Дай мне недельный срок.

— Мы в нетерпении, поверь!

Всегда тебе откроем дверь,

всегда ссудим тебе алтын

и приютим, наш блудный сын!

Мы ждём подробнейший рассказ

про жизнь в Европе, без прикрас.

Ещё поведать должен нам

как заграница в части дам,

и много ли сердечных драм

ты разыграть смог там?

Смогла ль тебя очаровать

смазливая брюнетка?

Или заставила страдать

жеманная кокетка?

Да не томи ты, расскажи!

— Они довольно хороши,

но нету широты души…

— О, да! Улавливаю суть —

у женщины должна быть грудь!

Чтоб было бы, на чём всплакнуть,

что поласкать, на что взглянуть!

— Мой смысл был совсем другой

Но я согласен и с тобой…)

А в части сладостных утех

я не имел большой успех.

Да, был один пустой роман,

увлёк меня немного,

но быстро спал любви дурман,

а впрочем, слава богу…

— Да, брат, пора тебя спасать!

Романчик за три года!

Таким раз в час должны давать,

ошибка ты природы!

Ну, ничего, придёт твой час!

Ещё порадуешь ты нас!

Научим мы тебя любить.

Глядишь, и нас будешь учить.

— Я не уверен, что хочу…

— Милейший! Надо вам к врачу!

Хотя я знаю средство

(я знаю его с детства):

Сначала пьём ведро вина…

…и хворь твоя излечена!

А можно по—другому —

берём бутылку рому…

А можно…

–…понял я, постой!

я же зарёкся пить с тобой!

— Сейчас пить можешь смело —

мы ж за благое дело!

Да и к тому же всё равно

остепенился я давно —

с утра почти уже не пью,

особенно, когда я сплю!

— Я соглашусь испить с тобой,

когда потянет в мир иной!

Ну, а пока я не стремлюсь

покинуть ад земной!

— Не хочешь пить? — Идём на бал!

Вот давеча я повстречал

таких милашек, просто мрак!

Чуть не порвал я с ними фрак!

И хорошо ещё что снял,

иначе точно бы порвал!

— Пока я не готов к балам…

— А я клянусь — ты будешь там!!!

Иначе двину сгоряча

и точно встретишь ты врача!

Уж лучше на балу скакать,

чем с костылями ковылять!

Шучу, конечно, я, любя,

но, Женя, не гневи меня!

Не буду больше я смотреть

как ты стремишься умереть.

— Да не хочу я умирать!

— Но жить не можешь, твою мать!

Ты существуешь… как бревно,

хотя… тебя живей оно!

Я это вижу по глазам.

Там даже места нет слезам!

В них пустота, в них жизни нет,

и в них горит лишь чёрный свет!

— Не прав ты, просто много дел…

— Да это полный беспредел!

Я даже слышать не хочу!

Ты что забыл? пойдёшь к врачу!

Всё! Однозначно! Решено!

Нам завтра быть предрешено

у Воронцовых на балу!

Я в восемь за тобой зайду.

— А ты настырен, спору нет…

Но как нарушить мне обет?!…

…но ты больницей угрожал…)

Сдаюсь я! Завтра — бал!

***

И вот в урочный час карета

остановилась у крыльца,

и вышел хорошо одетый

с улыбкою на пол—лица

уже знакомый нам поручик,

уже в подпитии слегка,

кричит: «Поехали, голубчик!

Нас ждут великие дела!»

«Евгений! Сколько ждать вас можно?

Имеем шанс мы опоздать!

А это ведь совсем не дОлжно!

…да и скорее бы поддать!»

Схватив в охапку друга детства,

чтобы пресечь попытку бегства,

его в карету запихал,

и понеслись они на бал…

***

— Онегин, вот мы, наконец, в раю!

Здесь нету места хвори и печали!

Здесь всё, что в этой жизни я люблю!

…За исключением, когда мне в морду дали.

— По—моему, случалось то не раз.

— Вполне быть может… кто это считает?

— Никто, поручик! Знаю только вас,

кто в эти передряги попадает.

— Видать, судьба моя нелёгкая такая —

спокойно не могу смотреть когда…

–…когда красотка молодая

скучает в стороне одна!)

— Евгений, полноте, не стОит!

Имел в виду я слово «честь»,

её защиту! Кто это оспорит?

Таких ведь случаев не счесть!

— Вот тут, друг мой, во всём согласен с вами.

Для вас небезразлично слово «честь».

И Русь горда подобными сынами!

И это правда, не пустая лесть!

— Спасибо, друг, но что—то я смущаюсь.

Пойдёмте в залу — многие нас ждут.

— Пойдём, но танцевать не собираюсь.

— Я б станцевал, а то прохладно тут.

И вот друзья в огромный зал заходят.

Везде веселье, суета и смех.

Тут каждый что—то для себя находит —

любой на выбор здесь доступен грех…

— Кого я вижу?! Друг ты мой! Евгений!

Я уж считал, что нету вас в живых!

— Я тоже так считал про вас, Арсений!

Но вижу смысла нет в надеждах таковых)

— И я дай обниму тебя, негодник!

Покинул нас в такой тяжёлый час!

Нам пить пришлоооось, прости святой угодник,

и это был ведь далеко не квас!

— Ну ладно, ладно, вам ли быть в печали!

На родине, в тепле, среди друзей.

Меня невзгоды бОльшие трепали…

–…потом расскажешь, на, вина испей!

Как хорошо порой к друзьям вернуться,

забыть тоску душевную и боль,

в веселье с головою окунуться,

сыграть беспечности простую роль.

И вскоре грудь уже свободно дышит,

и появился счастья блеск в глазах,

и разум стон души уже не слышит,

когда бокал вина в твоих руках!

Онегин, подустав от разговоров,

решает отлучиться на балкон,

где может, избегая лишних взоров,

со стороны взирать на праздник он.

Здесь музыки почти совсем не слышно.

Уединенье, тишина, покой.

То ли вино, а то ли сам всевышний

унял тоску невидимой рукой…

А там внизу, кружАтся в танце пары.

И с высоты они как детские волчки.

Смешались барышни, лакеи и гусары,

мелькают кивера, ливреи, башмачки.

Сверкает золото, шампанское искрится,

парад нарядов, томный взгляд девиц.

Шикарный бал! ну как тут не напиться

и не упасть перед красоткой ниц?

но вдруг!

взгляд столь знакомый образ ловит!

ОНА стоит и с кем-то говорит…

Кто знал, что провиденье уготовит

удар в тот миг, когда покой настиг?

Её глаза, осанка, её плечи

чувств пробуждают ураганный шквал,

который, растерзав спокойства вечер,

возносит до небес любви накал.

И сердце будто бы остановилось,

и время перестало вдруг бежать,

ведь девушка, которая лишь снилась

была близка… вот—вот рукой подать.

Минуту простояв в оцепененьи,

не в силах отвезти от неё глаз,

Евгений покидает бал в смятеньи,

пытаясь скрыть эмоции показ…

***

Давно уж ночь. Онегину не спится.

Рой мыслей не даёт ему заснуть.

А как хотелось бы ему забыться

и крепким сном себе покой вернуть!

Но думы заполняют его разум,

остановить поток их нету сил —

воспоминания всплывают разом,

о том, как он любовь свою душил.

Пять лет очистить душу он пытался

от чувства, что мешало ему жить.

О, как Евгений только не старался,

пытаясь наваждение изжить!

Попыток было сделано немало…

но сложно тут оригинальным быть —

к бутылке пристрастился для начала,

пытаясь боль в душе вином залить.

И в забытьи он проводил недели,

и вот от сердца вроде отлегло,

он бросил пить, но чувства протрезвели,

и с новой силою их будто прорвало…

Пытался также он в делах забыться,

работая пока хватало сил

и не давая мыслям отлучиться

на то, что он кого—то там любил.

И просто гнал свои воспоминанья,

как будто он до этого не жил,

но память удержать свою в изгнаньи

недолго смог — здоровье подкосил.

И пролежав два месяца в больнице,

поняв, что зря потратил столько сил,

решил зов плоти не держать в темнице —

к любви за деньги взор свой обратил.

Но с женщинами падшими встречаясь,

интимным ласкам с ними предаваясь,

в попытке страсть свою грехом унять,

Татьяну стал себе он представлять…

Пришлось и здесь ему остановиться,

раз даже грех не дал ему забыться…

И вот он делает ещё попытку,

чтоб прекратить навеки эту пытку,

решив — клин клином нужно вышибать,

вернее, новую любовь искать.

И девушку приятную приметив,

попытку сделал к ней любовь развить,

но быстро охладел он к ней, отметив,

что ей Татьяну в жизни не затмить.

А дальше он не стал себя неволить,

пытаясь свои чувства заглушить —

он более не мог себе позволить

борьбу, где невозможно победить.

Так он и жил, стараясь уживаться

с тем, что в душе боль от любви живёт,

от раны не пытаясь избавляться,

решив, само когда—то заживёт.

И вроде боль действительно притихла,

вполне терпимо позволяя жить,

а следом буря чувств до штиля стихла,

лишь изредка решаясь поштормить.

Но вот сегодня сложно быть спокойным —

так много чувств, что хочется кричать,

и жарко, словно в пекло летом знойным

(горит душа — и чем пожар унять?)

Как хочется излить кому—то душу,

отдать хоть часть того, что так гнетёт,

в ответ совет «как поступить» послушать…

но рядом нет того, кто всё поймёт.

И вот, устав держать слова в неволе,

встаёт он, направляется к столу,

чтоб рассказать бумаге о той боли,

что вновь в душе открылась на балу:

«И снова ты

в моих мечтах,

моих желаниях

и снах.

Там я в тебе,

а ты во мне.

Глаза в глаза,

душа к душе.

В сердцах огонь,

в душе пожар.

Сжигает нас

любовный жар.

А после нежность

и покой.

Мы как в раю.

Вдвоём.

С тобой.

Но больше нет

тебя со мной,

такой желанной

и родной.

А ты теперь

с другим в раю.

А я в аду.

Молюсь

И жду…»

***

И вот уж утро наступило,

и солнце, выйдя из—за туч,

весь город словно оживило,

направив в окна яркий луч.

И птицы трели засвистели,

прогнав ночную тишину,

и, песнь закончив, полетели

измерить неба глубину.

И кое—где уж горожане,

покинув тёплые дома,

бредут в тумане, как в сметане —

влекут их ранние дела.

Онегин, тоже встав пораньше,

уж переделал кучу дел,

решив грустить не стоит дальше,

что дальше некуда — предел…

А после завтрака он видит,

что к ним подъехал экипаж,

поручик из него выходит

и дом берёт на абордаж.

Сначала слышен его бас,

а вот он сам стоит анфас.

— Онегин! ты опять пропал!

И не болтай, что мол устал,

что будто бы упадок сил

тебя внезапно подкосил!

Сказали мне, ты так бежал,

как будто в салочки играл!

— Действительно, пришлось уйти

мне где—то после десяти…

— Уйти?! Поведал мне гусар

ты нёсся, словно на пожар!

— А может я окоченел

и побежал, чтоб бег согрел?

иль захотелось мне уснуть…

или поспать?…не в этом суть!

придумай сам чего—нибудь!

— Меня б устроил даже бред,

мол, отлучился на обед,

но лишь бы правдою он был,

а не первопричину скрыл.

— Мне тоже не приятна ложь,

но не хочу я обсуждать,

чтО породило сердца дрожь

и вновь заставило страдать.

— На самом деле знаю я

(иглы в стогу не утаить),

чтО гложет изнутри тебя

и не даёт нормально жить —

хоть и стараешься ты скрыть

не смог Татьяну ты забыть.

— Да… я согласен… не могу.

Я всё испробовал! Не лгу.

Не пожелаю и врагу

я жизнь такую — как в аду…

Давно мечтаю «не любить»…

Я жить хочу, спокойно жить…

Но на душе — сплошная ночь,

и вряд ли сможешь ты помочь…

— Придумал!! Грёмина — убить!

А вас с Татьяной поженить!

— Ты что такое говоришь???!!!

— Всё, понял! Буду нем как мышь!

Зато тебя расшевелил!

А то «жить больше нетуу сиииил…»!

Теперь я вижу — силы есть!

И отпусти! Желаю сесть…

Ну, пошутил я, пошутил.

Я ж добрый — даже мух не бил!

А тут не муха — человек!

— Да ты отправил за свой век

на небеса не меньше ста!

— Но всё равно душа чиста!

То было, братец, на войне…

— Тогда, добряк, поведай мне

кого несли с дуэли

в начале той недели?

— Да вроде я и не попал…

Он поскользнулся и упал…

упал на свой же пистолет

и застрелился! Веришь, нет?

— Конечно, Дмитрий, верю я,

мы ж не враги с тобой — друзья!

Но всё равно так не шути,

иначе нам не по пути!

— Я рад, что ты так злишься!

Боялся — согласишься…

И тут поручик увидал

листок, что на столе лежал,

а на листке тот самый стих,

не спрятанный от глаз чужих.

— Твои стихи? Забавно…

Красиво, но печально.

«…с другим в раю»… вот это зря!

Она зарделась как заря,

когда ей про тебя сказал

в тот вечер, когда ты слинял.

— Ты про меня ей рассказал???!!!

— А что нельзя? Но я не знал!

Тогда скажу в грядущий раз,

что, мол, ошибку дал мой глаз,

что, мол, с большого бодуна

коня я принял за тебя!

— Нет, нет! Не надо про коня!

Ты лучше с ней сведи меня!

Сам не смогу к ней подойти!

— Ну да, «умру на пол пути»)

Не дрейфь, мой друг, лишь дай мне срок

и ты вспорхнёшь к ней, голубок!