Вракли-5. (Пятьдесят лет в строю)

Андрей Ставров

Если в предыдущих книжках я в большей степени описывал истории, которые происходили с моими знакомыми, приятелями и друзьями, то в этой добавил кое-что касающееся меня. Что именно, догадайтесь сами.Илл. на обложке: Питер Брейгель Старший (1525—1569). Две обезьяны (Скованные одной цепью). 1562.Берлин, картинная галерея. Книга содержит нецензурную брань.

Мечта, чтоб её… или Рай — туда и обратно

Ж. Эффель. Сотворение мира

Пара слов в качестве преамбулы

Наверняка нет такого человека, который бы не мечтал. На худой конец хотя бы в детстве.

Эти мечты были в своё время просты и незатейливы — про Деда Мороза, Новый Год и подарки, про новые игрушки, про поход в цирк и прочее понятное каждому ребёнку. Сейчас, наверняка, всё заменяет новый смартфон или компьютер или планшет или ещё какая-нибудь хрень под названием гаджет… Я не помню, мечтал ли о чём-нибудь в несознательном возрасте. То бишь до школы. А вот в школе мечты были мелкие и очень приземлённые. Типа хорошо бы чтоб не вызвали на уроке, заболеть бы легко чтоб недельку—другую проваляться дома, чтоб первое сентября выпало на субботу, чтоб вдруг объявили эпидемию и каникулы увеличили на месяц… И, конечно, по первым влюблённостям мечты были очень даже предметные, но до момента полового созревания платонические, а после… ну, ясно какие. О том кем бы стать я впервые задумался после ознакомления с архивом у моей ленинградской тётушки. Прочитав про тридцать седьмой год, а впрочем и о том, что было, начиная с семнадцатого, я решил стать председателем КГБ, чтоб, значит, навести порядок в стране и наказать тех, кто по моему мнению был виновен во всех бедах. Однако, став чуть старше, я прошёл перековку у моего ленинградского дядюшки. В результате её стал диссидентом первой ступени, а именно идеологическим диверсантом. Что выразилось в неприятии не только КГБ как государственной структуры, но и самого государства. Более того, демократию я воспринимал как надругательство над народом и по своему мироощущению был скорее монархистом. Как следствие, мне хотелось быть помещиком средней руки. Честным, добрым, хозяйственным, типа тех, которых описывал Пушкин в «Барышне-крестьянке». Но с окончанием школы и поступлением в университет дурь вылетела из моей головы и я быстро забыл про все эти мечты. Буйная студенческая жизнь — простые понятные желания: чтоб мама поскорее слиняла в командировку и наша буйная компания могла собраться на моей квартире и славно отметить любой праздник, типа взятие Бастилии парижскими коммунарами или день святого Валентина по вьетнамскому календарю или ещё по подобному важному поводу, чтоб эта девица, наконец, дала, чтоб сессия кончилась и на свободу…

Формирование мечты

Куда поступать после окончания школы я не думал, а просто знал. Нельзя сказать, что это знание было результатом моей умственной деятельности. Конечно, с первых классов было ясно, что я не гуманитарий и люто ненавидел предметы, которые надо было учить наизусть. Типа стихи или даты съездов КПСС. Исключением был только иностранный, к счастью английский. Тут надо отметить некоторую странность — там, где надо было понять и запомнить закономерности или общие принципы, я чувствовал себя как рыба в воде. Поэтому всё, что можно было обозвать естественнонаучными предметами, мне нравилось и давалось легко. Т.е. физика, химия, математика. И ещё география, которую полюбил благодаря недолгому увлечению филателией. Вся остальная лишенная логики белиберда типа обществоведения, литературы, языка и частично истории в голове принципиально не задерживалась. Когда же наступило утро после выпускного вечера, мудрая мама сказала:

— Так. Во-первых, как я понимаю, ты намерен откосить от армии. Следовательно, в ВУЗе должна быть военная кафедра.

Я, ещё не понимая к чему это, на всякий случай кивнул головой. Действительно не мог представить себя в форме и в роли — ты начальник — я дурак и т.д.

— Во вторых. С твоим длинным языком ты быстро загремишь в солнечный Магадан или, в крайнем случае, поближе, в Коми. По этой причине ты должен в своей будущей жизни работать там, где язык твой непутёвый не вызовет скорой реакции начальства и компетентных органов. Желательно за колючей проволокой.

Мама знала, что говорила. Её отец, мой дед был арестован в конце тридцатых за дружбу с Пятаковым и то ли был расстрелян, то ли просто умер от истощения в концлагере под Котласом в начале сороковых. Надо признаться, что на язык я был, что скрывать, крайне не воздержен. Не то, чтобы просто поболтать, но пошутить, невзирая на окружение и место. А шутки зачастую, мягко говоря, не вписывались в кривую линию партии. Пока за малолетством на это мало кто обращал внимание, но мудрая мама директор НИИ и член райкома предвидела моё будущее достаточно ясно.

Гораздо позже во времена перестройки меня язык едва не довел меня до политической деятельности, что в условиях нашей республики могло кончиться или кладбищем или тюрягой. Кипение политической жизни в конце 80-х нас в явном виде не затронуло. Но, наблюдая за рождением и смертью всевозможных партий, общественных организаций, комитетов и прочих структур, я давал волю своему буйному языку. Шутки эти в извращенном виде циркулировали среди друзей, приятелей и их многочисленных знакомых. К моему изумлению через какое-то время они возвращались, превратившись, чёрт знает во что, в чуть ли не в политические лозунги. Как-то раз горячие головы из городской интеллигенции задумали новое объединение — Народный Фронт. Они пригласили меня на учредительное собрание одного из филиалов и попросили выступить с комментариями к их политической программе. Я забрался на трибуну и вместо рассмотрения программы стал, думая в шутку, рассуждать о том, что фронт — это не ново, что это означает войну, что линия фронта — это наши и враги рядом и иногда трудно разобраться где кто и перебежчиков немало… И предложил создать… Народный Тыл. Именно в тылу, трепался я, отрабатывая гонорар и праздничный ужин, куётся победа, там, в тылу готовится наступление и т.д. Дело кончилось тем, что отколовшаяся от фронтовиков часть пыталась таскать меня на подобные мероприятия, предлагая выдвинуться депутатом от этого Тыла, а затем и в президенты республики. Я отбивался, как мог, прятался, проклиная свой язык. Безутешные тыловики попытались переключиться с меня на жену. Но та была невоздержная на язык в смысле непечатности основных возражений, которые она приводила в качестве аргумента, и тыловики отстали несолено хлебавши. Потом за меня взялись другие партии. Они, как и фронтовики, приглашали на свои собрания, просили выступить и высказаться по поводу их программ, планов и деятельности. Поскольку за все почти семьдесят лет существования СССР занятия политикой представляли собой участие в демонстрациях по праздникам, сон на политучебе и прочих подобных мероприятиях, то опыт новых партстроителей был нулевой. Конец восьмидесятых запомнился нарастающим дефицитом всего, и даже скромный фуршет по завершению собрания был нелишним. И сам я укреплял ослабший от выступления организм и, как опытный стололаз, приносил в клювике что-нибудь вкусненькое жене и сыну. Хотя оставаться серьёзным и не разозлить организаторов шутками по поводу их программотворчества удавалась с трудом. Сдерживался только мыслью о фуршете. Помню, одна партия пригласила меня на организационно-учредительное собрание. После обязательной части по выбору председателя, членов исполкома и прочих функционеров, их кратких и не только кратких выступлений слово было предоставлено мне. Я взгромоздился на трибуну, открыл папку с программой и прочитал про себя первую фразу:

— Руководить страной должен коллектив из ста ХОРОШИХ людей!

Я задумался, промолчал минуту и спросил у председателя, сколько времени мне даётся на выступление. Он ответил, что десять минут. Тогда я предложил на выбор: минуту или сколько получится, но не менее часа, так как программа большая и следует остановиться на каждом пункте. Председатель подумал, посовещался с президиумом и предложил второй вариант. Трепался я около часа. Причём немалую часть времени пришлось на обсуждения критериев, по которым они собирались выбрать эту бравую сотню. На фуршете один из партийцев спросил меня шёпотом, что я собирался сказать за минуту. Оглядев уже практически пустой стол, я также шёпотом ответил:

Конец ознакомительного фрагмента.