Москва 1979

Андрей Троицкий, 2019

Лето и осень 1979 года. Москва готовится к Олимпиаде, из столицы вытряхивают бомжей, жуликов. Москва хорошеет, но мало кто видит темную изнанку жизни… В доме скупщицы краденого обнаружена сумка с вещами иностранца, а в ней негативы секретных чертежей подводной лодки Акула. У сотрудников КГБ нет ничего кроме личных вещей неизвестного мужчины, бумажного обрывка какого-то билета и потертого ремешка от часов. Казалось бы, найти человека, который продал иностранцу секретные чертежи, – шансов нет. Но упорная работа и немного везения дают результат. Круг подозреваемых медленно, но верно сжимается. Теперь у шпиона нет шансов уйти. Но судьба переворачивает шахматную доску и предлагает сыграть партию по новым правилам. Роман основан на подлинных событиях, прообразами чекистов и их врагов стали реальные люди.

Глава 9

Рабочий телефон в кабинете Бориса молчал все утро, зазвонил ближе к полудню. Голос теткиного мужа Петра Ивановича Коркина или просто дяди Пети звучал напряженно, не сразу узнаешь.

— Катя умерла сегодня ночью, скоропостижно, ни на что не жаловалась и вдруг раз — и нет человека, — скороговоркой на одном дыхании выпалил он. — Проснулась, села на кровати и… Вдруг за сердце схватилась. Я вызвал"скорую". В три часа это было, они быстро приехали. И сказали, что уже все. Ничем не поможешь. Говорят, мы другую бригаду вызовем. Ну я прождал почти пять часов. Приехали. Забрали тело в морг. Я им дал четвертной. Ну, чтобы все нормально сделали… Чтобы все путем…

Борис не сразу сообразил, что речь идет о родной тетке. А когда понял, кто умер, на душе сделалось пусто и тоскливо.

— Да, да, — как эхо повторил Борис. — Чтобы все путем…

Он слушал, как Петр Иванович по второму разу теми же словами пересказал свою ночную одиссею, дополняя ее новыми подробностями. Уже приходил агент, сказал, что похоронить можно только на новом кладбище, называется — Хованское. Говорят, это голое поле с ямами и колдобинами, где-то у черта на рогах, у кольцевой дороги, — полдня нужно, чтобы туда добраться. Но выбора нет, пришлось согласиться.

— Хованское? — переспросил Борис и записал незнакомое слово на листке перекидного календаря. — Не слышал о таком…

Он думал, что тетка выбрала для смерти не самое удачное время. На работе накопилось сто тонн неразобранных бумаг, эта бумажная лавина накроет с головой, если ее не разгрести. На ближайшие дни запланированы два собрания комсомольского актива, важная встреча с заведующим сектором печати Московского обкома партии, и надо подготовиться. А тут эта нежданная смерть, предстоящая возня с похоронами и поминками. Вот хоть бы неделей позже… Когда возникла пауза, Борис, сказал то, что принято в таких случаях, мол, могла бы еще пожить, что не старая была, человек хороший, всю жизнь работала, войну прошла, ранена, о себе забывала — все для людей… Слова были искренними, но звучали казенно. Однако дядя Петя на другом конце провода всхлипнул, надо думать, прослезился.

— Дядя Петя, чем я могу помочь? Деньги или чего…

— Деньги есть.

Бориса до глубины души удивляла способность людей, сидевших на скудных зарплатах, не только с голоду не умереть, но что-то отложить на черный день. У Бориса зарплата хорошая, плюс премии, и все равно, — от получки до аванса приходится сшибать пятерки и десятки. Его большой зарплаты хватало только на еду и карманные расходы. Если бы не заграничные командировки и Галя с ее предпринимательскими талантами, — жизнь могла превратиться в беспросветное копеечное существование, когда покупка пары ботинок или новой рубашки, — это первостатейное событие, которое запоминается на долгие годы.

— Вот если бы что из продуктов, — сказал дядя Петя. — Ну, на поминки. Колбасы, рыбы какой-нибудь. Ну, сам понимаешь… На стол поставить.

— Я постараюсь…

— Справка о смерти нужна? Ну, чтобы продукты достать?

— Думаю, мне поверят на слово.

Закончив разговор, он взял листок бумаги, написал заявление на имя секретаря профсоюзной организации с просьбой по случаю смерти тетки, заслуженного человека, участницы войны, помочь с продуктами для организации поминок. Он дважды перечитал текст, отодвинул листок на угол стола, позвонил Гале и сказал, что умерла тетка. Жена не удивилась и не огорчилась, даже не захотела сделать вид, будто смерть тетки краешком тронула душу.

Она помолчала и сказала:

— Понадобятся продукты. Ну, на поминки… Я позвоню Василию Лескову, ну, папиному референту. Он обязательно поможет. И перезвоню тебе в течение дня. Наверное, надо будет заехать в спец распределитель на улице Грановского. Это рядом с твоей работой. Попросишь у начальства машину и быстро съездишь…

Борис хотел сказать, что о теткиных поминках он сам позаботится, но смолчал, решив, что продукты не будут лишними. Он запер дверь кабинета и зашагал по коридору, глядя под ноги, не заметил, что навстречу торопится самый большой комсомольский начальник Советского Союза первый секретарь Центрального Комитета комсомола Борис Пастухов. Его сопровождал помощник и женщина секретарь, неаппетитная и немолодая.

— Привет, тезка, — Пастухов остановился, протянул руку, пожатие было крепким, а ладонь сухой и твердой, словно деревяшка. — Как дела на культурном фронте? Почему такой грустный?

Борис хотел сказать про смерть тетки, но Пастухов не ждал ответа, он поправил очки в золотой оправе и убежал. Моложавый и спортивный, он твердо усвоил, что, человеку с лишним весом трудно сделать карьеру в комсомоле. Комсомольцу надо казаться спортивным и уметь быстро бегать, — не только за девушками. Пастухов умел широко улыбаться, носил фирменные костюмы. Приятное открытое лицо и внимательные светлые глаза. Он похож на преуспевающего американского бизнесмена: деловой, непьющий, умный… Даже слишком умный. А это уже не черта человеческого характера, а медицинский диагноз. Того хуже — он был добрым человеком, этой добротой люди, плохие люди, умели пользоваться. Поэтому путь на самый верх для Пастухова был закрыт навсегда, выше министра ему не подняться. И, кажется, Пастухов об этом знал, и все окружающие тоже знали.

Подпись на заявлении Борис поставил быстро, это заняло всего четверть часа, затем он спустился вниз, в подвал, где помещалась кухня, и положил бумагу перед заведующей пищевым блоком, женщиной неопределенного возраста в белом халате и белом колпаке. Она вышла навстречу, встала по другую сторону пустого прилавка, обитого листами оцинкованного железа, и внимательно прочитала заявление.

— Справка о смерти нужна? — спросил Борис.

— Мы вам на слово верим, — ответила женщина. — Приходите завтра после обеда. Будет готово. Свежую говядину привезли. Я вам сделаю килограмма три. И килограмма три свиных ножек. На холодец. Хватит?

— Вполне, — машинально кивнул Борис. — Должно хватить.

* * *

В день теткиных похорон Борис взял такси и отправился в Сокольники, в морг при местной больнице. Вынос тела был назначен на полдень, но дядя Петя Коркин просил приехать пораньше, мало ли что… Сутулый, с потемневший лицом, он стоял один на заднем дворе двухэтажного дома красного кирпича, рядом с мусорными контейнерами. Он надел костюм, купленный еще лет тридцать назад, темно-синий, в узкую светлую полоску. Длинный свободный пиджак, двубортный, похожий на полупальто, и широченные брюки с отворотами, какие носили в пятидесятых годах. Белая застиранная рубашка, застегнутая на последнюю пуговицу, была велика на пару размеров, сморщенная шея с острым кадыком свободно болталась в воротничке. В руках авоська, а в ней объемистый сверток, какой-то предмет, завернутый в мятые газеты.

По небу плыли тяжелые облака, дул ветер, поднимавший пыль. Голубые выцветшие глаза Коркина слезились, наверное, от сильного ветра. Обеими ладонями он крепко ухватил руку Борису, затряс ее, стал благодарить за продукты, которые ему накануне привезли, и не просто привезли, а на черной"Волге". Борис поморщился, мол какая там благодарность, это же его родная тетка, — и денег никаких не надо.

— Хорошие продукты, — сказал дядя Петя. — При жизни она таких даже и не видела.

— Что ж, в этой стране давно так: чтобы хорошо поесть, надо сначала умереть. Пора привыкать. Ты извини, что Галя не смогла приехать. Ее с работы не отпустили. В Пушкинском музее сегодня открытие международной выставки. Никак не могла… А про отца ты сам знаешь — он с сердцем в больнице, уже неделю.

— Знаю, знаю… Это ничего. Главное, — ты пришел.

Дядя Петя сказал, что уж второй час тут стоит, приехал к самому открытию морга, привез теткино коричневое платье, еще белье, нитяные чулки и туфли. Работник морга вещи взял, а про туфли сказал, что они дерьмо, только на помойку. А белых матерчатых тапочек у него нет, хоть за них заплачено, они в комплекте с гробом, цена — тридцать восемь копеек. Надо бы другие туфли купить, новые, время в запасе есть — два полных часа, даже с четвертью. Тут рядом, за мостом через Яузу, универмаг, там женский обувной отдел должен быть.

— Дай-ка…

Борис взял авоську со свертком, развернул газету. Он увидел пару стоптанных туфель со сбитыми каблуками. Кожа потрескалась, одна перепонка оторвалась.

— Действительно, — только на помойку. Ничего лучше не нашел?

— Это и есть лучшая пара, — ответил дядя Петя.

— В таких туфлях только в ад пустят, если хорошо похлопотать. И то по нечетным дням.

Они вышли на улицу, встали у обочины, мимо проехали три такси с зелеными огоньками, но никто не остановился, будто не видели поднятой руки. Четвертая машина притормозила. Борис открыл дверь, сказал, что ехать до ближнего универмага, заплатит два счетчика. Таксист с красной мясной физиономией покачал головой:

— И за три не поеду. Мне в центр.

Наконец, остановился служебный"Москвич"с загадочной надписью вдоль кузова"аварийная". За три рубля сговорились, вышли возле универмага, поднялись по высокой лестнице. В толчее торговых залов нашли обувной отдел, на полках несколько пар войлочных сапог сорок второго размера и боты из резины, похожие на блестящие черные утюги, еще полусапожки, тоже резиновые. Борис пошептался с продавщицей, объяснил, что случай особый, обувь для покойницы, он заплатит, сколько скажут, без торга.

Девушка ушла куда-то, вернулась вместе с пожилой женщиной, заведующей секцией. Та сделала скорбное лицо и сказала, что родственники усопших сюда чуть не каждый день приходят с такими просьбами. Она и рада помочь, но хоть режь, хоть ешь ее, а туфель тридцать восьмого размера все равно нет, даже на складе. Ни черных, ни белых, ни импортных, ни отечественных, — никаких. Ни за какие деньги, хоть за миллион. Но вот добрый совет: если человеку в последний путь нужна обувь, идите в секцию спортивных товаров. Там стоят импортные кожаные тапочки"чешки", ну, в которых девочки на уроки физкультуры ходят. Купите, — останетесь довольны. Они как раз белого цвета, очень аккуратные на вид, надо на размер больше брать, тогда точно налезут.

В спортивной секции Борис повертел в руках пару белых"чешек", вздохнул и пробил в кассе четыре рубля двадцать копеек. Обратно к моргу вернулись на четырнадцатом троллейбусе, Борис вошел внутрь, коротко переговорил с мужиком в рабочем халате. Но тот тапки не взял, мол, сейчас нет времени этим заниматься, одевают другого усопшего, если хотите — ждите, а нет, — сами на покойницу чешки надевайте. Они спустились в подвал, тетка лежала в гробу, уже одетая в темное кримпленовое платье с длинными рукавами.

Мужик в халате получил свой червонец, включил лампу и ушел. Какое-то время Борис возился с тапками, стараясь натянуть их на подагрические шишковатые ноги, шептал проклятия себе под нос и пыхтел от натуги. Надо было на два размера больше брать, даже на три. Хорошо перочинный ножик оказался в кармане. Он распорол по шву задники тапок, кое-как натянул их, перевел дух и пошел наверх.

С поминок Борис вернулся рано, еще засветло, трезвый и злой. Пока шел от метро, промок под проливным дождем. Галя была на работе. Он разделся, помотался из комнаты в комнату. Сел на кровать. У дяди Пети он попросил на память о тетке какую-нибудь вещицу, которую та любила. Но выбрать было не из чего. Дядя Петя полез куда-то в шкаф, достал деревянную шкатулку, на крышке под слоем лака рисунок: два желтых листика.

Борис поставил шкатулку на прикроватную тумбочку, протер ее носовым платком. И подумал, что для дяди Пети теперь начнется другая жизнь, одинокая и тяжелая. Он младше жены на девять лет, тетка не давала ему пить. А дядя Петя, хоть и на пенсии уже второй год, работу сварщика на вагоноремонтном заводе не бросал. Теперь бросит. Сколько он один протянет на копеечной пенсии: год-другой, — не больше. И ничего уже не изменишь, и не поможешь ничем. Борис глубоко вздохнул и заплакал.