Откровение А4. фильм в виде книги

Андрей Шевченко

«Откровение А4» печатается в авторской редакции. Книга позиционируется как цветной художественный фильм в виде чёрно-белой книги. Формально это биографический РОМАН, адаптированный для России. Внутренняя самореальность представленного орнамента из кириллицы не имеет ничего общего с фантастичностью человеческой жизни. Все имена и события в тексте не следует понимать буквально, так как данный набор букв выстроен исключительно из соображений визуальной орнаментальности текста. Жизнь – Личный Хаос.

Знаковый Семён

Стены кабинета были покрыты множеством цветных геометрических фигур с преобладанием, конечно же, квадратов разных размеров (видать, любят здесь на них смотреть), при ближайшем рассмотрении выяснилось — в середине каждого из них находился непонятный знак наподобие иероглифа, но не иероглиф — это точно. Семён — длинноволосый блондин, с утончёнными чертами лица, за исключением губ. Его можно назвать губошлёпом. Такие губы нравятся чувственным женщинам, которые сразу представляют себе обладателя этой черты лица в постели… а более непосредственные и склонные фантазировать женщины представляют всё возможное действие на пустынном тропическом пляже белого песка, чуть тронутого нескромным жёлтым рассветом, который тоже пришёл поваляться у воды. На стильном поясе у Семёна висела небольшая плоская сумочка — последний выкрик моды. Из-под майки, на руках и на шее, выглядывала витиеватая татуировка красного цвета. Странноватый узорчик… я таких стилей тату не видел никогда. Он сидел за экраном монитора, на котором были голубые и синие квадраты, часть из них содержала в себе знаки, похожие на настенные. В кабинете также находился округлых форм молодой человек, во всём выдержанном в стиле семидесятых и в очках-каплях, которые имели разные стёкла — красное и синее. Впоследствии я узнал, что это Дмитрий, который логотипы рисует правильные, а неправильные он рисовать не умеет. Дмитрий собрал бумаги со стола и вышел, моргнув мне странно и как-то заговорщически, через красное стекло. Мой приход остался не замеченным Семёном, как мне показалось.

— Если ты Семён — то мне к тебе, Игорь направил вникать, — объявил я.

— Послушай, А Четыре, я в курсе, а Игорь для тебя никакой не Игорь — для нас с тобой он Игорь Игоревич. Садись, вникай. Я тебя здесь учить буду ложку держать в правой руке и бантики на шнурках завязывать правильно. Что ты знаешь про полиграфию? — с ходу схамил мне Семён. Я расценил это как потенциальный конфликт.

— Общие понятия, полиграфия… краска, печать, бумага…

— Так вот, забудь про полиграфические понятия. Никогда не учат тому, что нужно знать на самом деле. Спроси у любого препода, как энергетически при помощи полиграфии, вербально воздействовать на потенциального зрителя, — он от такого вопроса офигеет. Никто никогда не скажет правду, да и знают её процентов… нет такого процента, — человека четыре знают… А все преподы на вопрос ответят чушь какую-нибудь, в которую сами верят. Именно поэтому вокруг всё то, что ты видишь каждый день, за редким исключением. — Зазвонил телефон, Семён чтото буркнул в трубку и вышел. Некоторое время я оглядывал кабинет. Телефон опять дал о себе знать. Я, совершенно без задней мысли, ответил на звонок традиционным «аллЁ-у», и добавил от себя: «Управление Стандартом слушает». Трубка голосом Семёна отчетливо спросила: «Я просил трогать телефон в моём кабинете?.. Ладно, сейчас в „фотошопе“ открыта картинка, ничего, кроме уменьшения и увеличения, не делай. Посмотри на неё, подумай, там внутри значки мои, — пятый ты наш». Семён произвёл на меня впечатление человека, склонного к конфликту и не всегда — к компромиссам. Посмотрим, что дальше будет, я конфликты не очень люблю… могу и в морду дать, если что…

Я стал уменьшать компьютерное изображение, постепенно квадратики сложились в плавно перетекающие друг в друга цвета. С монитора смотрел чей-то глаз. Уменьшение заняло ещё некоторое время, теперь стало ясно — в «фотошопе» изображение смазливого парня, одетого в светлые одежды, и с носкамиперчатками на ногах. Рекламный текст предлагал заморозить любого желающего после смерти, в надежде на воскрешение в будущем, когда медицинская технология достигнет фантастических, по сегодняшним меркам, высот.

Вошёл Семён. Хотя это сложно назвать «вошёл». Он пнул дверь и пропрыгал к окну, держа ноги вместе, руки — на уровне груди, со сжатыми пальцами. Так делают дети, когда хотят показать зайчика. Этот вариант зайчика пропрыгал и заорал в открытое окно человеческим голосом:

— О-о-а!!! А-а-а-а! — громко и протяжно.

Эхо, исполняя обязанности, отлетело от напряжённых голосовых связок Семёна и обрушилось на противоположно-стоящий дом, ударившись лицом о стену. Отскочив, громыхнулось затылком о наше здание. Перспектива ещё раз встретиться с домом не прикалывала, Оно улетело в переулок, справа от неожиданного дома, и растворилось. Эхо не любило Семёна, особенно когда он так кричал. Эти его непредсказуемые выходки… Возможно, Семён знал о существовании Эха и делал это специально, чтобы Оно не расслаблялось. Но Эхо есть Эхо, надо исполнять своё предназначение.

В доме напротив, о стену которого Эхо разбило лоб, в маленькой квартире, в средней по достатку семье, жила крыса. В этой же семье рос маленький мальчик, который не интересовался детскими сказками. Он просил маму читать ему, время от времени, взрослую книжку. Мама была добрая женщина, она не грузила сына детскими заморочками, брала в руки взрослую книгу и читала ему открытое наугад место. Сын говорил: «Стоп!», когда ему хотелось прекратить чтение, — это была странная, придуманная им самим игра. Он представлял себе маму воспроизводящим устройством, способным озвучить толстую книгу, которая имеет в себе много разных, иногда повторяющихся буквочек. По причине своего малолетства, маленький мальчик букв не различал. Он понимал прочитанное по-своему. Ему нравилось врубаться в сказку для взрослых. Мама, читая книгу, пропускала некоторые абзацы и строки, — по её мнению, лишние для восприимчивого сына, и в воображении ребёнка складывалась новая, случайно редактируемая история.

От неожиданности обрушившегося крика крыса выронила из лап сухарик, дёрнулась и ударилась о ножку табуретки. Неспокойно за окном — шумно. Что-то подобное было в девяносто первом и в девяносто третьем… Сначала кричали… Когда кричат громко, и на улице лежат мёртвые солдаты — плохая примета. Что мы знаем про крыс? Они живучие, к ядам привыкают, потом питаются ими. Но эта крыса имела отличия. Есть предположение, что это та самая крыса или родственница той крысы, которую Король предложил судить и миловать Маленькому принцу. Хотя предположение, что родственница, хоть и дальняя, неверно. Я проверял, она оказалась той самой крысой. Она потом сбежала с планеты Короля, ей самой надоело, что она скребётся по ночам и Король это слышит. Тем более он предлагал Маленькому принцу приговаривать её к смертной казни периодически, не важно, что потом миловать. Ей нравилось, что теперь её жизнь зависит только от неё самой, а не от того, что её будут судить и миловать, даже если это просто предположение и фантазия капризного Короля. И здесь ей было не так одиноко. Ей нравился мальчик в этой семье. Хотя можно было уже привыкнуть к этим крикам, приходившим из дома напротив, и не дёргаться, роняя сухарик, но крыса знала, что всегда трудно первые сто лет.

— Ну и чего — разобрался? — спокойно спросил Семён, обернувшись ко мне.

— Всё нормально? — спросил я на всякий случай.

— Конечно, нормально, в том-то всё и дело, что нормально. Кураж, пары выпускаю. Смотрел «Зимний вечер в Гаграх», — Семён округлил глаза, принимая некий, не понятный мне образ.

— Да, вспомнил, хороший момент, я сам иногда покрикиваю, но не обязательно так, и не всегда в окно.

— Моментов, вообще, много хороших. Этот Кураж специально для того, чтобы Эхо не расслаблялось, потому что оно вообще… ладно, потом как-нибудь. Разобрался со значками моими? — любопытные отношения сложились у Семёна с Эхом.

— При помощи знаков, которые мы располагаем в определённых местах изображения, можно воздействовать на подсознание потенциального зрителя, как ты выражаешься, — высказал я своё понимание экзаменатору.

— Не я так выражаюсь, а так и есть на самом деле. Кроме глаз здесь ничего пока не обработано. Как ты думаешь, над чем здесь надо ещё поработать?

— Над точкой, — ответил я, узнав про квадраты. Это было очевидным.

— Сечёшь фишку, правильно Игорь говорил.

— Игорь Игоревич… — поправил я Семёна.

— Пока Игорь не дал ТЕБЕ повод говорить «Игорь», он Игорь Игоревич для ТЕБЯ, — театрально расставил смысловые ударения Семён.

— А, ну-ну… А тебя не обламывает, Семён, что ты вот сидишь здесь, в офисе, перед компьютером, сидишь, а жизнь так мимо и проходит? Ты вроде как офисный человек… робот такой, придаток к компьютеру. Раньше были пещерные люди, а ты из офисных… — без намеренной злобы вспомнил я ему бантики на шнурках и ложку. Назрел реальный конфликт.

— Что-о-о-о? — удивился Семён, для него подобный реверанс с моей стороны был полной неожиданностью, на что, собственно, я и рассчитывал. — Пошёл ты, знаешь куда, с такими выводами? Ты вообще в школе хорошо учился?

— Я вообще не учился никогда, если честно.

— Значит, географию хорошо знаешь? — не уловил моего откровения Семён.

— В общем, да, а что?

— Если я тебя сейчас куда подальше пошлю, ну например нaхер, ты найдёшь, где это? — в категоричной форме поставил он вопрос.

— Да пошёл ты нaхер сам. Долбоёб. И вообще, не дёргайся при мне, меня это раздражать начинает, — спокойно сказал я новому коллеге. Мой жизненный опыт говорил мне о том, что если первоначальное общение начинается с конфликта, то потом всё будет нормально.

— Офисный робот — это тот, кто картинки рисует на рабочем компьютере, а я знаки в изображения вставляю, и я один, кто это делает правильно! — прокричал мне в лицо Семён, подёргиваясь всем телом.

— Расслабься. Я иронизирую… в некотором смысле, — попытался я разрядить обстановку.

— Да-а… так вот сидишь здесь, хочешь всё сделать лучше, и думаешь про себя что-то, а придёт такой умник, скажет чё-то такое, послушаешь его, так и обнял бы и поцеловал за правду и раскрытые глаза на всё… робот… надо же, — так же резко, как и вспылил, успокоился Семён. Он прошёл мой тест. У парня всё в порядке с головой.

— С точкой понятно, а глаза? — Я попытался дать понять, что в данный момент меня больше интересуют эти фишки со знаками в изображениях.

— Очень важно, когда ты видишь человека в первый раз, его глаза, взгляд. Здесь он смотрит прямо, это основное, — спокойно, как ни в чём не бывало, продолжил Семён учить меня завязывать бантики на шнурках. Но теперь уже без ложного пафоса. — Заметь за собой, когда ты смотришь на подобный плакат, первое — глаза. Потом может быть всё остальное, если сработал взгляд. Вообще реклама — это магия, если хочешь. Главное, чтобы рекламе верили.

— А что же это за парень, заморозить всех хочет? В чём его проблема? — спросил я, указывая на монитор.

— Он вообще не знает, чего хочет, как я понял. Вот в чём его основная проблема. Он занимается себе церковным бизнесом. Денег нарубил, по миру поездил. В Америке познакомился с людьми, которые этой заморозкой занимаются. Подумал, что у нас прокатит это. Мы с ним один проект церковный делали, там всё грамотно получилось… он предложил помочь ему с этой заморозкой. Вот помогаем…

— Что-то кидает его странно — то религия, то жизнь после смерти. Он вообще верующий?

— Слушай, если захочешь, сам поговори с ним на эту тему. Мне вообще по фигу его вера, — отмахнулся от вопроса Семён.

Когда Семён посадил меня за свой компьютер, я сразу обратил внимание на расположение команд и функций в программе — всё как-то иначе.

— Что это у тебя «фотошоп» такой. Что-то в нём не так. Семён удивился вопросу, принял заранее усталый вид.

И дальше некоторое время говорил со мной, как с ребёнком, объясняя следующее:

— Как раз у нас «фотошоп» как надо. У нас он такой, какой он есть на самом деле. На рынок выпустили ту версию, которой пользуется весь Мир, и правильно, пускай Мир думает, что у них он такой как надо. Таких версий, как эта, всего две, у самого Фотошопа и у нас.

— Секундочку, «фотошоп» делает студия, там сидят специально обученные люди, их много, они много работают над ним, обновляют периодически.

— Это версия, Четвёртый, — ты пятый, кто в курсе.

— Фотошоп он один, что ли? Ты его знаешь? — У меня было смешанное чувство об услышанном.

— Да, он один, и я его знаю. Может, скоро подъедет к нам — увидишь. Забавный в некотором смысле парень — оригинал.

— Что значит оригинал? В чём? — заинтересовался я.

— До фига вопросов, не запаривай! Увидишь его — всё поймёшь.

— От твоей информации, у меня сейчас переосмысление, переоценка, если хочешь, — я понимал, что такой ответ позволит Семёну продолжить тему, — скажи, в чём оригинал?

— Фотошоп оригинал в том, что он и есть Фотошоп. Он, типа, гений. Да, программа, да, пользуется весь мир, да, революция в графике, — и это всё он один. Он — Фотошоп! Заметь, написал программу, не имея компьютера, — на бумаге, — рассказал совершеннейшую новость для меня Семён.

— Разве так может быть? На бумаге? Любой человек, который сталкивался с программированием или написанием программ, тебе скажет, что этого быть не может. По меньшей мере, нужно хоть какое-то железо.

— Этот… может. Посмотри, вот доказательство, — указал Семён на монитор с Фотошопом. — Любую готовую программу можно представить в виде знаков и перенести на бумагу. Он сделал наоборот. Когда он там, у себя, в Силиконовую долину пришёл с папочкой, его не поняли, послали куда подальше, даже не посмотрели. Мы узнали всё, пригрели парня.

— Ну и дела тут у вас. Интересно — Windows кто? Его-то сделали по-честному? — задал я новый вопрос.

— Что значит по-честному? Если Фотошоп написал свою программу сам — это значит не по-честному?

— Я имею в виду, Windows написала команда? Билл Гейтс имеет к нему отношение или он погулять вышел?

— Windows сделали традиционно, как ты привык. Нормально всё, хотя есть подобные программы покруче во много раз, но именно его внедрили. Пользователи всё понимают, поэтому на него и наезжают все кому не лень, но противостоять невозможно уже. Загляни в сеть — как только Гейтса не склоняют, чатов столько… В то же время продолжают пользоваться — деваться некуда. Всё потому, что мы с Гейтсом по-умному поступили.

— По-умному это как? — не понял я.

— У тебя допуск какого уровня? — строго спросил Семён.

— Обещали нулевого…

— Когда получишь первый уровень, задашь этот вопрос, если он тебя к тому времени тревожить будет, — посоветовал Семён. — Давай лучше проедемся, чтобы ты вникал последовательно.

Мы вышли во двор, там за машинами стояли два дорожных скутера.

— Разберёшься с коником? — между прочим осведомился Семён, надевая шлем.

— Слышал про тех, которые сначала на мопедах, а потом ходить? Я из них, — сообщил я.

Семён, усмехнувшись, оценил ответ.

∞

— Мама, почитай мне книжку.

–…Впрочем, у тебя в Сардисе есть несколько человек, которые не осквернили одежд своих и будут ходить со Мною в белых одеждах, ибо они достойны…

…Шестый Ангел громко вострубил и я услышал один голос от четырёх рогов золотого жертвенника, стоящего перед Богом…

…И свидетельствовал Иоанн, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нём; Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: «на кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нём, Тот есть крестящий Духом Святым»; И я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий. На другой день опять стоял Иоанн и двое учеников его. И, увидев идущего Иисуса, сказал: вот Агнец Божий…

— Стоп!

∞

Проехав по улице, мы остановились напротив известного всем плаката. На нас смотрела девушка-женщина — непонятно. Она в голубоватых оттенках вся. Белый фон. Чёрная надпись: «Я тебя люблю…» Таких бигбордов по городу висело на каждом шагу, я ещё думал раньше — сколько денег-то у людей!.. и чего она от него хочет?

— Вот смотри, она хотела его или что-то от него, я не вникал, — сказал Семён, махнув в сторону плаката. — Она к нему очень хорошо относится, насколько я в курсе. В общем, она своё место занимает — не лезет, куда не надо. Хорошая. Её понимающие к нам направили, она рассказала, что к чему. Мы помогли. Теперь всё нормально.

— Так это ты делал?.. Я слышал, это частный заказ. Ещё говорили — социальный плакат, будто хорошо, когда ты любишь и тебя любят, или что там у них. У меня всё время было чувство, что за этим что-то стоит, за этим троеточием… там что-то такое, о чём знают только она и он.

— Теперь скажи, почему у них стало всё нормально? — спросил Семён.

— Обработали, как надо, взгляд и точки. Хотя взгляд не обязательно, они же знакомы. Остаются точки. Да, наверное, знаки бывают разные — в зависимости от задачи. Ими и обработали!

— Быстро схватываешь, у меня неделя ушла на переосмысление, как ты говоришь. Уважаю понятливых, — похвалил Семён. Впоследствии он разговаривал со мной в несколько ином тоне, нежели когда мы встретились впервые. Может, Игорь Игоревич что-то сказал или Семён сам понял. Хотя, что про меня можно понять за такое время? Я видел таких, кто на лету, даже опережая, получше меня ловил. Это как раз те, кто кидает государства… Только где они сейчас?

— Я смотрю, этих знаков не видно на плакате, но я знаю, что они есть. При печати чёрное печатается как чёрное, без знаков. Вот она, точка. Как они работают? — уточнил я у Семёна.

— Как надо работают. Их и не должно быть видно — главное, что они есть. Мы сделали изображение. Принесли в типографию, одни ребята напечатали, другие повесили — всё работает. Если ты о чём-то не знаешь, — это не значит, что этого нет. В большинстве случаев вообще не важно, с какой типографией работать. Мы задачу поставили — они сделали. Всё, — просто объяснил Семён.

— Мы с тобой говорим всё время: знаки, знаки. Они же не просто так, как их правильно называть? — поинтересовался я, всматриваясь в подкачанные губы на бигборде.

— Знаки. Нужно приучить себя вещи называть своими именами, — научил Семён. — Конечно, можно придумать что-то умное, но если они знаки, то они и есть знаки. Был до меня Семён Франкович, который всё это придумал, он так и объяснил, что они знаки. Он же мог как угодно назвать. Классный мужик, такие вещи генерировал… Вот, например, цитирую: «Знак — это проявление вечного и подлинного во временном, окружающий нас мир — это просто видимость, эмблема подлинности. Про эти знаки нельзя сказать ни того, что они существуют, ни того, что они не существуют. Знаки способны работать только с подсознанием, и это действует тогда, когда подсознание преступило все пределы ограничений. Знаковость — это причинность из абсолютной свободы». Понял?

— Он тоже Семён?

— Это я — тоже. Первичен он, — пояснил Семён, указав пальцем куда-то за спину, вероятно, подразумевая Семёна Франковича.

— Это случайно или закономерность какая-то существует… в именах?

— Что значит закономерность? Имя есть имя. Я — Семён. Я сейчас здесь этим занимаюсь потому, что он Семён, а Несемён этим заниматься не может. Вот ты А Четыре, заметь, не А1 и не А2… и А3 тебя никто не называет, правильно?

— Правильно, не хватало, — возмутился я.

— Вот и хорошо, и занимайся своими делами, а я буду квадраты рисовать. Всё на своих местах должно быть.

Семён предложил проехаться по центральной улице, рассмотреть наглядные примеры и «перекусить в милой кафешке заодно», как он выразился. Мы уже подъезжали куда нам надо, свернули и проехали, срезая дорогу, под знаком, запрещающим движение. Нас остановил гаишник, хотя такие скутера они вообще не трогают. Этот мент какой-то мудак оказался. Он был весь в пыли, курил дешёвые сигареты. На кителе, на уровне груди виднелись жирные пятна. Ботинки грязные. В общем мент — реальное чмо. Семён потом сказал: «Они все такие, даже если чистые. Нормальный человек на такую работу никогда не пойдёт». Мы спокойно могли бы проехать мимо, но Семён остановился, повинуясь отмашке жезла. Гаишник решил, что имеет дело с тинэйджерами, повёл себя неправильно. Конечно, мы молодо выглядим, но не до такой же степени… Развязно подошёл к нам, не представился, обратился на «ты». Семён не любил, когда у людей грязные ботинки.

— Ты што, знака не видишь? Куда едешь? — спросил мент у ехавшего впереди Семёна. Преисполненный властью, буквой закона и иллюзиями по поводу своей значимости, гаишник помахивал полосатой палкой.

— Как бы тебе объяснить, мусор? Я знаю, куда я еду. Ещё я знаю номер телефона твоего непосредственного начальника, полковника Тимофеева, это тот, к кому ты задом вперёд в кабинет заходишь. Помнишь такого? Ты щас неправ по всем понятиям. Пуговица расстёгнута, портупея у тебя висит, обратился не по форме, — мусор слушал и охуевал. — По этому грёбаному городу я езжу так, как я хочу. Ты понял? — наехал Семён.

–………………? — промолчал гаишник, хватаясь за рацию.

— И вот я еду себе, еду, — продолжил Семён. — А тут ты — говно на дороге. И я вынужден сейчас тратить на тебя своё время — говорить с тобой. Знаешь, чем мы отличаемся друг от друга? Знаешь, в чём разница между нами?

–……? — промолчал гаишник, размышляя, говорить что-то в шипящую рацию или нет.

— Разница между нами в том, что ты стоишь здесь, на дороге, дышишь этим воздухом выхлопным, и думаешь о том, как бы кто нарушил правила, ты его остановишь, и он тебе денег даст. Ты их положишь в карман и будешь ждать следующего нарушителя. Так твоя жизнь и проходит. А я еду по своему городу и думаю, какое вокруг дерьмо, и как можно этот Мир спасти от этого всего… Вот такая между нами разница. И вот я об этом думаю, а ты меня останавливаешь. Понимаешь? То, что я тебе сейчас говорю, тебе никто другой никогда не скажет. Ты над этим подумай… Как ты живёшь и о чём думаешь. Я сейчас уеду, а ты будешь стоять и думать над тем, что я тебе сказал. А если ты сейчас хоть одно слово мне против скажешь, то завтра тебя здесь стоять уже не будет. Я даже хочу, чтобы ты щас что-то против мне сказал, ты мне вообще чего-то не нравишься.

–……, — молча согласился перепуганный инспектор, оставивший рацию в покое. Его полосатая палка перестала болтаться и жалко висела.

Семён махнул мне рукой, мы поехали дальше. Лихо он обломал этого гаишника. Ментовской проповедник направился в известное ему место, по пути комментируя.

— Интересно, что от чего произошло… слово «доку-менты» от ментов или менты от «доку-ментов». Или вот ещё слово: «менталитет»… Менты, наверное, так зовутся оттого, что у них менталитет такой особый, документы спрашивать, — рассудил Семён, видимо, пришло к нему какое-то филологическое настроение, навеянное диалогом с представителем власти. — Ты бы пошёл в менты? — неожиданно спросил Семён.

— Ты что? Я бы лучше в криминал пошёл. Там у них порядка побольше будет, и понятия правильнее… А что это за полковник Тимофеев, о котором ты мусору говорил?

— Это один человек есть… он наделал себе служебных визиток высших ментовских чинов и продаёт… Если гаишник остановит, и у тебя такая визитка есть, ты её достаёшь и демонстративно начинаешь звонить по якобы личному мобильнику этого начальника ГАИ. Трубку там кто-то поднимает, ты говоришь, что, мол, эти ваши мусора совсем оборзели, не дают нормальным людям ездить спокойно и телефон гаишнику передаёшь. Он трубку берёт, и очко у него уже играет, а тот голос в телефоне начинает орать на него… Гаишник извиняется перед тобой и отпускает… — рассказал Семён о своём опыте общения с ГАИ.

— А кто это по телефону говорит с инспектором?

— А это неважно кто… Никто… Может, и правда полковник, а, может, сам этот… кто визитки продаёт. Он ещё иногда пишет на обороте: «Проезд всюду! Не трогать. Тимофеев». И это вроде как разрешение на вседозволенность на дороге.

— Интересно… а вдруг снимут с работы этого Тимофеева?

Визитку можно выбросить, так?

— Голос из телефона новые напечатает, у него гарантия пять лет. Эти люди ущербные получат должность, стоят на дороге в грязной обуви и думают, что им можно хамить мне. Так часто бывает… в разных ситуациях по-разному. Вспомни такой момент, он в жизни каждого бывает не раз. Когда видишь человека в первый раз, то вырабатываешь определённый стиль общения. Первую секунду вы смотрите друг другу в глаза, оцениваете друг друга. Ты знаешь, что у него есть жизненный опыт и определённая мораль, как и у тебя, и он это знает. За долю секунды избирается некая тактика и стиль общения. Если ты увереннее в себе, убедительнее в аргументах, ты выше его морально, если нет, то он. Всё правильно. Но иногда такие уроды ущербные попадаются, которые знают про себя, что они, реально, никто, но прячут это глубоко внутри от себя самого и от других за полученной должностью или ментовским удостоверением. Они думают, что могут избрать стиль общения со мной свысока. Смотрит мне в глаза, понимает, что сам ноль, но хамит с высоты придуманной. Я таких опускаю на месте. Иногда так приходится опускать, что они себя потом ищут и не находят… пропадают люди за хамство. За базар надо отвечать. Иногда такая лажа в клубах на фэйсконтроле была, когда я по всяким клубам тусовался. Я знаю, что я нормальный, но эти охранники, реально чмошники. Может, у них проблема какая-то или им жена не дала, и они начинают выпендриваться перед посетителями… Стоит на входе, чувствует себя чем-то значительным. Может пустить, может не пустить. Меня один раз перепутали с кем-то и вывели из клуба без объяснения причин. Охрана неправильно себя повела со мной, некрасиво и некорректно… я вызвал ребят правильных, они приехали со своими автоматами — всех охранников раком поставили. Только тогда охрана поняла, что неправильно поступила со мной… О, такое тоже было, когда государство на Мост-Банк первый раз наехало. Там охранники у Мост-Банка все такие в галстуках, тоже строят из себя, типа, работа такая не пускать и проверять. А тут понаехали мусорa отмороженные, всех мордой в грязь. Потом я сидел смеялся, когда по телеку показывали этих охранников, стоят такие жалкие: нас побили — мордой в снег. Не надо было в охрану идти! Правильно всё! Если чем-то заниматься начинаешь, надо сразу предполагать к чему это может привести… и быть готовым к этому.

Вырулив из переулка, мы проехали под очередным кирпичом, между ограждением, попав сразу на пешеходную зону Арбата. Снизив скорость до пешеходной, Семён продолжил свои рассуждения на тему представителей закона.

— Мы говорим про них: мусор, мусор… а если разобраться, откуда он берётся? А вот он, — указал Семён на кучу мусора, состоящего из обёрток и пустых банок, сметённого дворником в кучу посреди улицы. — Мы его выбрасываем на улицах в мусорные баки или дома в мусоропровод. Потом его куда-то там увозят. И где он оказывается?

— На свалках? — предположил я, не понимая к чему клонит Семён.

— Я скажу тебе… Он перерождается, вырастает, ходит в среднюю школу, потом поступает в милицейскую, там ему форму дают, и он учится, как правильно быть милиционером, потом он семью заводит, и всё это время он думает, что он человек… Когда он отучится, ему дают резиновую палку или полосатую, и САМОЕ ГЛАВНОЕ, — выделил интонацией Семён, — право доёбываться до людей! Причём именно до тех, которые налоги государству платят, и таким образом содержат его самого, и его семью… Но он этого не понимает, он думает, что он борется с преступностью. В тот момент, когда нововыведенный милиционер доёбывается в первый раз до законопослушных граждан, он, сам того не осознавая, становится мусором автоматически! — выстроил цепочку Семён.

В этот момент, цокая копытами, к нам навстречу бежал зелёный милиционер или мусор, непонятно с первого взгляда. Судя по полосатой палке в руках, это был, предположительно, автоинспектор. Но я сразу понял, что ошибся, когда он заговорил:

— Вы што? Знакав ни видили? Доку-менты придъявити!

Здесь пишыходная зона!

— Пшол вон, мусор!!! — крикнул ему Семён, проезжая мимо.

Мусор сразу обломался, и мы спокойно поехали дальше.

— Мы в этой стране до тех пор мусорoв мусорaми называть будем, — продолжил прерванный Семён, — пока они реально мусорaми оставаться будут, с мусорскими мозгами. Пока сам мусор не изменит себя, пока он будет оставаться собой, мы ничего с ним поделать не сможем. Проблема в том, что мусор сам хочет таким оставаться и не хочет быть ни чем другим. Нужно быть справедливым по всем понятиям, а не заниматься диктатурой закона. Закон тоже люди пишут, а они ошибаться могут.

Мы приблизились к большому рекламному бигборду, который затмил собой один из многих арбатских памятников зодчества. Так новое доходное направление человеческой мысли и деятельности очень легко и буднично может опустить гений умершего в прошлом веке архитектора, который жизнь свою положил, пробивая свой проект. Семён посмотрел на изображение и сказал:

— Вот смотри — образец ярковыраженной ублюдочности в рекламном искусстве. Так делать нельзя… это не искусство. Лох какой-то делал для лоха — заказчика. Чё продают, непонятно, то ли девку эту, то ли окна. Для них главное любовницу свою напечатать, написать «Окна, пластиковые, то, сё… купи окна мои», окна ладно, девка тут причём? Не понимают они этого. Девяносто четыре с половиной процента всех плакатов и реклам с модельками — бездарны, для рекламодателя это повод познакомиться с одной из них. Вообще, с девками отдельная история, думают, напечатают её и всё — и не важно: двери, супермаркет, колбасу продают… Сплошь и рядом в рекламе девки эти смазливые, а причём товар, рядом с которыми они стоят, я так и не понимаю до сих пор. У моделей этих, так называемых, на лбу написано: «Я дура конченая, даю хозяину этой колбасы, ничего больше меня не интересует, кроме его денег, и на колбасу эту мне плевать, и на него мне плевать, но пока содержит, — буду делать всё, что скажет, так как работать и думать ни о чём не хочу, не могу и не умею». Бывают нормальные, но редко. И на выставках разных и на презентациях, особенно на презентациях новых автомобилей, нагонят этих дур смазливых и думают, что машина от этого лучше, так получается… И стоят эти модели, так называемые, возле машины или на подиуме, и на лице у них такое блаженство и радость от окружающего происходящего. Она, бедолажечка, не способна понять убогости своей мебельной и вешалочной в тот момент.

— Я примерно так и думал, но сформулировать не мог. Хотя, по-моему, ты слишком категоричен, — предположил я.

— Так есть на самом деле. Они в принципе продажные, — высказал своё мнение Семён. — У них профессия такая — продавать себя… своё тело… для фото или подиума. Может, в голове ничего, но её покупать будут. В агентство портной приходит, ему показывают тёлочек, он кастингует их по своему вкусу, чтоб талия была, чтоб грудь стояла… Он не спрашивает: «А что ты думаешь вообще про этот весь модельный бизнес?» — он не спрашивает про Канта. Ему это нафиг? Он спрашивает: «Сможешь пройти так, чтоб грудь при ходьбе колыхалась?» Она говорит:

«А я по-другому не умею». А потом на дефиле она пройдёт длинными ногами, вешалкой поработает, грудь колышется, — и всё нормально… Деньги возьмёт и пойдёт покупать себе йогурт и мюсли, чтоб талия была…

— Правильно, зачем ей про Канта знать? Она же не мозг продаёт, а тело.

— Так я об этом и говорю — незачем ей… Такая стремится личную жизнь устроить за счёт своего тела, она сильно отличается от той, которая своё будущее устраивает за счёт личной головы… Вот щас много тёлок за рулём… процентов девяносто из них ездят на подаренных машинах. Всем понятно, каким местом они их заработали… но ведь она едет с таким видом, что можно подумать, будто у неё отсутствуют все те места… Судя по её лицу, всех этих мест просто нет, она их только головой осознаёт… теоретически. Такой вид у неё, что можно подумать, будто она учёный такой — теоретик тончайшей высшей математики, где все неизвестные иксы и игреки в уравнениях известны только ей. В связи с этим всем лично я совершенно чётко вижу на её лице, что для неё держать член во рту, это то же самое и так же естественно, как для коровы щипать травку на альпийских лугах…

Впереди виднелись телевизионщики, делающие стрит-токи. Заметив нас, особа женского вида и поведения, с микрофоном, направилась к Семёну наперерез.

— А вот а… ещё пара стильных ребят на мопедах таких… скутерах, и мы э-э… сейчас узнаем, что носят с собой… в своих карманах, модная молодёжь. — Она говорила в камеру, оператор качался и подёргивался, пытаясь создать видеоэффекты. Преградив дорогу и вынудив нас остановиться, ведущая, нарушая все доступные границы личного пространства, ткнула в лицо Семёна микрофоном с логотипом MTV. — Привет, ребята, это программа

«Стилиссимо» с канала эм-ти-ви, мы хотим знать, что э… в ваших карманах и в этой стильной сумочке на поясе у вас.

Конец ознакомительного фрагмента.