Хроники безумной подстанции, или доктор Данилов снова в «скорой»

Андрей Шляхов, 2018

На этот раз доктор Данилов выступает в роли рассказчика. Он рассказывает о себе и о своих коллегах. Все истории реальны, даже те, которые кажутся совершенно невероятными. Такова медицинская жизнь… Читателям предоставляется уникальный шанс взглянуть на изнанку медицинского бытия глазами самого известного врача современности.

Психопат

Доктор Зелинский считался на подстанции знающим и ответственным врачом, а также кристально честным человеком.

Надо сказать, что на подстанциях «Скорой помощи», где люди сутками на виду друг у друга, характеры проявляются и оцениваются очень быстро и крайне точно.

Зелинский не позволял себе никаких «шалостей», ни крупных, вроде очистки карманов пациентов, находящихся в бессознательном состоянии, ни мелких, таких, например, как тайное поглощение чужой еды, оставленной в подстанционном холодильнике, или питья чужих соков. Правда, из водителей он пил кровь по полной программе, требуя четкого и неукоснительного исполнения ими должностных обязанностей, но это другое дело.

Более того — если кто-то из сопровождающих пациента при госпитализации забывал в машине сумочку или борсетку, Зелинский не передавал находку диспетчеру подстанции, а отвозил ее по назначению сам, после смены. Предварительно составлял опись содержимого, подписанную фельдшером и водителем. Во избежание кривотолков. Ему говорили: «Да позвони и скажи, что сумка в диспетчерской, пускай приходят и забирают». «У людей беда, родственника госпитализировали, некогда им по подстанциям бегать, — отвечал гуманный Зелинский. — Лучше я сам завезу, мне не трудно».

А еще Зелинский был психопат. В том смысле, что если уж овладевала им какая-нибудь идея, то овладевала всецело и яростно. Например, невзлюбит водителя (за дело, исключительно за дело, по веским причинам), так не успокоится, пока не выживет его с подстанции к чертям собачьим. Вообще-то, многие врачи и фельдшеры предпочитают не связываться с водителями, а ладить с ними. По ряду причин. Во-первых, водители в основной своей массе брутальны и не склонны к интеллигентному ведению дискуссий, чуть что — срываются на мат, а то и кулаки в ход пустить могут. Во-вторых, при обострении противоречий между водителем и врачом или фельдшером водитель может причинить оппоненту больше неудобств, чем оппонент ему. Откажется подъезжать близко к подъезду («потом оттуда не выеду») и вынудит бригаду топать сто метров по снегу и льду. Или же не притормозит около киоска с едой («не положено»). Или возить станет так, что все кости растрясет… Машина для бригады — дом родной, а хозяин в этом доме — водитель. Так что делайте выводы.

Но Зелинского подобные соображения не останавливали. Не понравилось Зелинскому, что водитель Аникин не подчиняется его распоряжениям, а заставляет себя уговаривать, всякий раз какие-то поблажки выторговывает, так он Аникину прямо сказал:

— Мы с тобой на одной подстанции работать не можем.

— Так вали на другую! — осклабился Аникин, уверенный в том, что уж ему-то самому никуда валить не придется.

Аникин был бригадиром водителей, а бригадирами обычно назначают самых стойких (и самых наглых).

— Николай Иванович, вас надо спасать от Аникина? — спросила заведующая подстанцией, узнав о конфликте.

«Спасать» означало «не ставить работать вместе». Всегда «спасали» врачей или фельдшеров от водителей, а не наоборот.

— Нет, не надо! — отказался Зелинский. — Мечтаю работать исключительно вместе с Аникиным и больше ни с кем!

Аникин выдержал пять «образцово-воспитательных» смен и свалил на другую подстанцию.

— Ну ты монстр! — восхищались коллеги. — Самого Аникина «съел».

— А наглеть не надо, — скромно отвечал Зелинский.

Как-то раз Зелинский не смог с первой попытки заинтубировать^[8] пациента с короткой толстой шеей. Это очень сложно, даже очень опытные анестезиологи-реаниматологи в стационарных условиях, то есть, при всех удобствах, не всегда ставят трубки с первой же попытки. А Зелинский производил интубацию в машине, скрючившись, в тесноте и при не самом лучшем освещении. И работал он в ту смену один, без фельдшера, умотался вконец, а усталость — она на все влияет. Поэтому в некоторых странах врачам запрещено работать дольше двенадцати часов подряд.

Но Зелинский не искал себе оправданий. Для него, перфекциониста в квадрате, было важно только то, что он, доктор Зелинский, не смог произвести интубацию с первой попытки. Все прочее не имело значения. Целых два месяца после смены Зелинский отправлялся не домой отсыпаться, а в морг ближайшей больницы — тренироваться на трупах. Натренировался так, что равных ему в деле интубации не было на всей московской «Скорой помощи». Народ шутил: «Зелинскому хоть на живот пациента положи — заинтубирует в лучшем виде». (Для тех, кто не в курсе, поясню, что человека, который лежит на животе, заинтубировать невозможно, это все равно что сделать укол в ягодицу лежащему на спине.)

Как-то раз, в конце суточного дежурства, Зелинский ощутил одышку при быстром подъеме на восьмой этаж. Странно было бы, если бы ее не было. Бегом, уставший, на восьмой, да еще и с грузом — кардиографом и портативным аппаратом ИВЛ. Но Зелинский решил, что он теряет форму, и начал бегать по утрам. Двадцать кругов по школьному стадиону, благо тот был рядом с домом, и затем еще двадцать раз бегом на девятый этаж и обратно. Он бы и на шестнадцатый бегал бы, да вот незадача — жил в девятиэтажке. По этажам скакал не налегке, а с двумя полными пятилитровыми канистрами в руках.

Умение правильно организовать работу бригады, стремление к повышению собственного профессионализма и забота о своем здоровье похвальны и приветствуются. Только вот ко всему похвальному у Зелинского примешивалась некая яростная ожесточенность, этакая героическая упертость, этакая самоотверженная несгибаемость. В иных условиях из него бы, наверное, получился бы спортсмен-чемпион или герой войны. А в реальности Зелинский получил срок за кражу.

Дело было так.

Однажды у жены Зелинского украли кошелек. На вещевом рынке в Выхине, в тот момент, когда она выбирала себе дубленку. Сумма была крупной, потому что кроме дубленки несчастная женщина хотела купить шапку и сапоги. В первой половине 90-х врачебно-учительским семьям на такие покупки приходилось копить долго, месяцами. Да и вообще на любое обзаведение приходилось копить, поскольку самый паршивый китайский пуховик стоил больше, чем месячная зарплата врача или учительницы (жена Зелинского преподавала в школе географию).

Жена, ясное дело, сильно расстроилась: такая потеря и такой облом. Нашла, наконец, подходящую дубленку, которая сидела на ней как влитая, сбила цену, полезла за деньгами, а в сумочке — дыра. По уму-то, собираясь на такое стремное место, как вещевой рынок, кошелек надо было не в сумку класть, а куда поглубже прятать, но жена Зелинского в таких вопросах не разбиралась, это же не география.

Зелинского «замкнуло» — он разозлился на весь белый свет и решил, что раз так, раз уж жену его обокрали, то и он станет красть, чтобы возместить утраченное. Имеет полное право. Это ему знак судьбы — засунь ты, дружок, свою честность сам знаешь куда и живи как все! Хотя бы до тех пор, пока не возместишь потерю.

Не спрашивайте меня, как Зелинский пришел к такой идее, этого, кроме него, самого никто понять не мог. Сказано же — психопат. Опять же, в лихие девяностые сама обстановка в стране толкала людей на скользкий путь. Да и мысль «до тех пор, пока не возмещу потерю» была для честного человека чем-то вроде спасательного круга.

О том, что он временно сворачивает с честного пути, Зелинский во всеуслышанье объявил на подстанции. Рассказал утром в диспетчерской о случившемся и о том, что жена прорыдала всю ночь, и заявил под конец:

— Я никогда не узнаю, кто это сделал, но это не так уж и важно. Важно то, что я теперь стану поступать точно так же — хватать все, что идет в руки. Принципы в карман не положишь и на хлеб не намажешь!

Народ принял это как сказанное в сердцах и пытался Зелинского успокоить. Добрая диспетчер Горбунова даже попыталась устроить сбор денег в пользу Зелинского, но Зелинский категорически воспротивился. «ВЫ мне ничего не должны! — с пафосом заявил он коллегам. — Мне должны ОНИ. Вот пускай ОНИ и расплачиваются!»

И уехал на первый вызов.

Первый вызов оказался уличным «ложняком», на котором ничего не могло прийти в руки. Приехала бригада в указанное место, где на тротуаре должен был валяться мужчина без сознания, но никого там не нашла. То ли какой-то идиот решил пошутить таким гнусным образом, то ли мужчина успел прийти в сознание и ушел или уполз.

Кстати говоря, если первый вызов оказался ложным, то это весьма плохая примета. Значит все дежурство будет тяжелым, суетным, дерганым. Хуже только смерть на первом вызове. Если «потерял» первого пациента, то за дежурство еще кого-то «потеряешь», возможно, что и не одного…

На втором по счету вызове Зелинский украл золотое кольцо с камушком. Семидесятилетняя женщина, у которой на фоне повышения артериального давления развился приступ стенокардии, была дома одна. Кольцо лежало на трюмо. Там еще были какие-то побрякушки, но они выглядели непрезентабельно, и красть их не представляло смысла. Кольцо на их фоне выглядело как артист Хабенский в шеренге гастарбайтеров.

Моральное облегчение дало поведение пациентки, которая с порога начала возмущаться на тему «что же вы, паразиты этакие, так долго ехали меня спасать?!» и всяко-разно обзывать Зелинского и приехавшую с ним фельдшера Ларису. Вообще-то, на нападки пациентов и их родственников Зелинский никогда внимания не обращал — людям плохо, вот они и нервничают-скандалят, пускай не всегда по делу. Но на этот раз поведение пациентки было на руку Зелинскому. Если бы старуха с порога пригласила бы бригаду пройти на кухню, выпить горячего чаю и полакомится свежеиспеченными пирожками (очень редко, но бывает, бывает такое!), то Зелинский навряд ли бы украл кольцо.

А тут вот не устоял.

Опыта в таких делах у Зелинского не было никакого, а ведь недаром еще древние римляне говорили: «Usus est optimus magister», то есть опыт — лучший учитель. Он неверно оценил обстановку и взял кольцо с трюмо в тот момент, когда фельдшер Лариса делала пациентке внутривенную инъекцию и заслоняла от нее Зелинского своей широкой спиной. Зелинский думал, что украл кольцо незаметно, но пациентка заметила, потому что трюмо было не простым трюмо с одним зеркалом, а трельяжем с тремя зеркалами, расположенными под углом друг к другу. И вот в отражениях этих зеркал пациентке все было видно.

Пациентка повела себя очень умно, впору подумать, что ее не в первый раз обкрадывала бригада «Скорой помощи». Сразу возмущаться не стала и вообще ничего не сказала, потому что побоялась выступать. Расклад сил был не в ее пользу: одна больная женщина в почтенных летах против двоих молодых и здоровых. Чего доброго, отдуплят при помощи какого-нибудь укола ироды этакие, с них станется. Но сразу же после убытия бригады старуха позвонила в милицию. «Так, мол, и так, только что врач «Скорой помощи» украл у меня золотое кольцо с бриллиантом».

Милиция отреагировала оперативно, несмотря на то что в те лихие времена дел у нее было выше крыши. Приехали к потерпевшей два сотрудника, взяли заявление, выяснили по телефону, какая именно бригада и откуда приезжала на вызов, и отправились на подстанцию раскрывать дело по горячим следам.

Зелинский как с утра уехал на уличный «ложняк», так и скакал с одного вызова на другой без заезда на подстанцию. Диспетчер Горбунова связала утренние заявления Зелинского с приходом двух оперативников, догадалась о том, что произошло что-то нехорошее, криминальное, и передала Зелинскому по рации следующее: «14-я бригада, возвращайтесь! К вам есть вопросы на подстанции». Больше ничего она сказать не могла, потому что оперативники сидели рядом, но Зелинскому этого хватило. Диспетчеры никогда не говорили «есть вопросы», а говорили просто «возвращайтесь!». Это означало, что вызовов сейчас нет, можно отдохнуть немного и пополнить ящик с медикаментами. А вот для оперативников фраза: «К вам есть вопросы на подстанции» прозвучала вполне невинно. Мало ли какие могут быть вопросы? Может, пациент нажаловался на то, что ему вместо клизмы промывание желудка устроили и сейчас бригаду ждет нахлобучка от заведующего подстанцией.

Зелинский все понял. Он сидел рядом с водителем, и вариантов, куда бы незаметно спрятать кольцо, у него было мало. Выбросить улику в окно он не мог — зима, открытие окна в мчащейся машине сразу же привлечет внимание других членов бригады. А вот сунуть за обивку двери — хороший вариант, тем более что обивка на старом «рафике» во многих местах отставала. Так Зелинский и сделал. Водитель ничего не заметил, сидевшая в салоне Лариса тем более.

На подстанции бригаду прямо у машины встретили оперативники. Ничего не объясняя, всех усадили в оперативную машину, причем на Зелинского надели «браслеты». Один оперативник повез задержанных в отделение, а другой сел за руль скоропомощного автомобиля и поехал следом. Адвокат Зелинского потом говорил, что если бы не чистосердечное признание его клиента, то он бы на одном этом обстоятельстве разбил бы обвинение вдребезги — обыскивать машину надо было сразу на подстанции и в присутствии понятых. А так мало ли что оперативник мог спрятать в машине, пока был там один. Может, это он сам кольцо украл, а свалил все на Зелинского…

В отделении первым делом обыскали всех членов бригады и машину. При понятых, в любом отделении всегда найдутся кандидаты в понятые. Ничего не нашли — поди-ка догадайся, что кольцо за обивкой дверцы. А так вообще искали весьма старательно, даже кардиограф разобрали. Водитель и фельдшер были в прострации: «Да как вы можете думать о нас такое?!», а Зелинский эту самую «прострацию» искусно разыгрывал и твердил любимую фразочку незабвенного Софрона Ложкина из «Дела «пестрых»: «Вещей нет, кражи нет».

Вот эта самая фразочка, намекающая на значительный криминальный опыт, оперативников и насторожила. «Очень уж ушлый доктор попался», — подумали они. Оперативники не могли знать, что вся «ушлость» Зелинского ограничивалась любовью к качественным советским детективам, не более того.

Поняв, что кнутом (образно, сугубо образно — Зелинского в отделении не били) им ничего добиться не удастся, оперативники пошли на хитрость и показали Зелинскому условный «пряник».

— У нас тут труп на улице третий час лежит, нас дожидается, а мы с тобой возимся из-за какого-то с…го кольца! — сказал Зелинскому тот, что был постарше. — Пойми, доктор, что нам этот геморрой не нужен, а тебе — тем более. Но остается старуха, у которой ты кольцо украл, а оно ей от ее прабабки досталось. Это память о человеке, а не просто цацка-бирюлька. Старуха не успокоится, пока его обратно не получит, будет жалобы писать во все инстанции и на тебя, и на нас. Так что разумнее будет решить дело миром. Предлагаю следующее. Я сейчас на твоих глазах рву заявление потерпевшей и все протоколы, касающиеся твоего дела, после чего ты отдаешь мне кольцо, чтобы я вернул его потерпевшей. И все мы расстаемся довольными и счастливыми. Я еду возвращать кольцо потерпевшей, а ты со своими подельниками топаете домой.

И ведь не обманул — порвал на глазах у Зелинского какие-то бумажки. После этого Зелинский в сопровождении группы товарищей, среди которых было и двое понятых, прошел к стоящей во дворе машине, извлек из-за обивки украденное кольцо и передал его старшему оперативнику.

— Молодец! — похвалил оперативник и спросил: — Как оформлять будем? Раз уж ты пошел нам навстречу, то и я собачиться не стану. Оформлю как добровольную выдачу, улавливаешь разницу? Суд это учтет.

— Зачем оформлять?! — удивился Зелинский. — Какой суд?! Вы же сказали: «Отдашь кольцо и иди домой».

— Такой большой, — усмехнулся оперативник, — воровать научился, а в сказки все еще веришь. Это суд будет решать, куда тебе идти, домой или на зону…

Домой Зелинский вернулся через два года. Кольцо оказалось старинным, дорогим, да и на суде он вел себя вызывающе. Оперативников назвал «аферистами», следователя «дебилом», а судье посоветовал «не раздувать щеки, а пошевелить мозгами». Вел бы себя хорошо, получил бы условно — как-никак первая кража, добровольная выдача, хорошая характеристика с места работы, да и адвоката ему жена наняла хорошего. Но вышло так, как вышло — дорога дальняя, казенный дом.

Жена Зелинского проявила качества, совершенно несвойственные человеку, незнакомому с пенитенциарной системой (видимо, советчик ей попался сведущий). Договорилась о том, чтобы Зелинского отправили в близкую к Москве колонию, съездила туда вперед мужа и договорилась насчет того, чтобы его назначили в медчасть санитаром (блатное место!) и вообще чтобы не гнобили. Возила передачи, «грела» начальство, продала все, что только можно было продать, и влезла в долги по самую макушку, но устроила так, что Зелинский сидел с относительным комфортом (насколько это вообще возможно в колонии для простого «мужика») и освободился досрочно. Чувствовала себя виноватой в случившемся — надо было кошелек спрятать получше и не надо было так убиваться по поводу этих треклятых денег. На фоне последующих затрат украденные деньги выглядели мелочью, сущими копейками.

Первое, что сделал Зелинский по возвращении домой, так это подал на развод.

— Я не могу жить с тобой, — сказал он жене, опешившей от такого поступка (ждала, поддерживала-помогала, столько сил и средств потратила — и на тебе!). — Стоит мне на тебя посмотреть, как я сразу же вспоминаю все, что произошло. Ни тебе, ни мне ничего хорошего от этого не будет, так что давай расстанемся по-хорошему.

Обратно на московскую «Скорую» Зелинского не взяли. Заместитель главного врача по кадрам Сестричкин (тот еще фрукт, штучный) устроил в своем кабинете целое шоу в шекспировском духе.

— Да как вы могли подумать, что мы возьмем на работу человека, который обокрал беззащитную пациентку?! Да вас вообще диплома лишить надо! Да вы вообще мерзавец и вдобавок бесстыжий, раз имеете наглость проситься обратно! — негодовал Сестричкин, раздувая впалые щеки.

Зона научила Зелинского сдержанности, а то бы он заработал в кабинете Сестричкина новый срок за нанесение тяжких телесных повреждений. Зелинский ограничился смачным плевком на пол и громким хлопком дверью.

Устроился он на «Скорую» в одном из подмосковных городов, где была большая нехватка в кадрах. Платили там меньше, чем в Москве, но никто прошлым в глаза не тыкал, и работалось гораздо спокойнее. Вызовов меньше, «концы» короче, народ поспокойнее, чем в Москве. Сущая благодать! На новой работе он нашел новое счастье в лице одной из диспетчеров и со временем сделал карьеру — стал старшим врачом. Судимость его к тому моменту была уже погашена.

Примечания

8

Интубация трахеи — введение специальной трубки в трахею с целью обеспечения проходимости дыхательных путей.