И опять Пожарский

Андрей Шопперт, 2021

Генерал-лейтенант в отставке Афанасий Иванович Афанасьев погибает от случайного выстрела охотника в 2017 году, и его сознание переносится в тело тринадцатилетнего сына князя Пожарского Петра в 1617 год. Доживал. А тут молодость. Гормоны. Юношеский максимализм. Огромная неизведанная страна. Первые Романовы, сидящие на краешке трона. Ещё бурлит страна. Надо воевать. Надо развивать экономику. Одному? Нужно искать соратников и помощников. Бог ему в помощь.

Событие шестнадцатое

Иван Пырьев сегодня был выставлен в авангард. К вечеру они надеялись добраться по владимирскому тракту до своротки на Балахну. Об этой своротке выведали позавчера на допросе у единственного оставшегося в живых из банды Медведя. Иван присутствовал при этом действе. Пленного подвели к костру, сняли с него портки, и княжич приказал двоим стрельцам, в том числе и Пырьеву, держать татя за локти, чтобы не дёргался и «получил полное удовольствие от пытки», как выразился непонятный отрок. Услышав эти слова, тать обмочился. Княжич же, не обращая внимания на визги мужика, раскалил в костре конец шомпола от пищали и поднёс малиново-светящуюся железку к самому носу разбойника, «чтобы лучше разглядел». Душегубец даже орать прекратил, так внимательно, скосив глаза, разглядывал.

— Я всё расскажу, — обливаясь потом и слезами, заскулил он, когда Пожарский потянулся раскалённым прутом к его причиндалам.

— А мы всё знать не хотим, — успокоил его княжич. — Да, ты всё и не знаешь. Вот ответь, сколько бусин из ладана было в дарах волхвов?

Стоящий рядом богомаз из спалённого монастыря подошёл поближе.

— То и я не знаю, княже. Скажешь ли? — Монашек, видно, принял вопрос за чистую монету.

Иван же, уже начавший привыкать к причудам Пожарского, только фыркнул в бороду.

— Шестьдесят бусин, сделанных из смеси ладана и смирны, — ответил за татя Пётр: как-то слышал это в Исаакиевском соборе на экскурсии и запомнил.

— Благодарствую, княже, — поклонился иконописец.

— Ладно, — повернулся к разбойнику Пожарский, — теперь твоя очередь. Сколько было в вашем полку народу?

— Так без малого восемь сотен, — не мешкая, ответил разбойник, косясь на остывающий прут.

— Ох, тяжело, — вздохнул княжич. — Про твой полк потом поговорим. Сколько было народу в вашей шайке?

— Так без малого два десятка, правда, Федьку вчерась Медведь топором зарубил.

— Мы пятнадцать убили. Ты шестнадцатый. Ещё кто-то остался? — снова пододвинул Пожарский шомпол к огню.

— Нет. Все были туточки.

— И Медведь?

— Он от стрелы, считай, одним из первых полёг, — неотрывно глядя на раскаляющийся конец прута, затараторил бывший стрелец.

— Где у вас лагерь?

— Тут, недалече, с версту будет, на полдень. — Тать мотнул головой, показывая направление.

— И в лагере никого нет? — Прут снова переместился к причиндалам.

— Только бабка Сидориха, и всё, вот те крест! — Пленный сделал попытку перекреститься, дёрнулся, но Иван держал его за правую руку крепко.

— Кто такая?

— Травница. Мы её в одной деревне от попа отбили. Сжечь он её хотел, говорил, что колдунья.

— Ясно. Казна где зарыта? Или скажешь, что не знаешь? — Прут вплотную приблизился к причинному месту, даже ногу задел.

Пленный выгнулся назад и заверещал:

— Знаю, знаю. Я подсмотрел. Покажу. Христом Богом клянусь, всё покажу! — Слёзы ручьями катились из глаз, а у костра запахло дерьмом. Обделался бандюга с перепугу.

— Унесите его быстро отсюда, — поморщился княжич. — Да смотрите за ним хорошенько. Головой за него отвечаете. Стоп. Далеко отсюда до Нижнего Новгорода? — остановил стрельцов Пожарский.

— Ну, до своротки на Балахну два дня и оттуда ещё день, почитай, — путаясь в спущенных штанах, пытался подниматься и подобострастно кланяться одновременно пленный.

— Вот как? Вот что, ребята, вы его в ручей, что с другой стороны дороги пробегает, суньте, пусть обмоется, но руки не развязывайте: такой источник знаний мне нужен целым и не вонючим к завтрему, — без тени улыбки погрозил Ивану Пырьеву пальцем Пётр.

Утром княжич с двумя десятниками и пленным на ляшских огромных конях уехали в лес. За кладом разбойничьим, понял Иван. Вернулись те часа через два, огромный лагерь уже проснулся и позавтракал, кони были запряжены в телеги. На всех четырёх конях были перекинуты поперёк мешки с добычей, коней вели в поводу, до того, видно, тяжёлой была ноша. Только на одном сидела пожилая уже женщина с большущей корзиной в руках.

Свалили мешки под мелодичный звон металла в одну из телег и, не мешкая, тронулись в путь. Иван за подробностями не лез: захочет десятник, сам скажет.

С убитыми разбойниками поступили, как и в прошлый раз: раздели, сорвали нательные кресты, у кого были, и набросали кучей у дороги. «Другим на острастку», — так объяснил свои действия Пожарский. Лишь одна монашка пискнула что-то про христианские обычаи.

— Они не христиане! — отрубил княжич. — Вон, на них даже крестов нет! — И спокойно поехал дальше.

Иван стал всё сильнее бояться этого юнца. Что будет, если он узнает, кто его пытался отравить? Сейчас стрелец ехал в авангарде длиннющего обоза как раз стремя в стремя с Пожарским.

— Знаешь, Иван, что я думаю… — начал было Пётр.

И Пырьев не выдержал:

— Не вели казнить, князь-батюшка! Я тебе яду подсыпал по наущению Тимофея Ракитного, сына боярского боярина Колтовского. Бес попутал. Всё что хошь для тебя сделаю, хоть и самого Колтовского порешу. Рабом тебе преданнейшим буду.

— Ну и ладно, — широко улыбнулся отрок Ивану, — потом сочтёмся.