Пленэрус

Андрей Щупов

«Пленэрус» – это рукопись со своим отчетливым течением, проносящим мимо берегов прошлого, настоящего и грядущего. Здесь все близко и узнаваемо. Даже элементы потустороннего автор преподносит, как нечто естественное. Главные персонажи, литераторы и художники, – вовсе не супергерои, но вопреки непростым обстоятельствам умудряются менять реальность, а порой находят в себе силы, чтобы превращаться в означенных героев…

Глава 2

Звонок ударил в спину, точно брошенный валенок. Трансформация интроверта в экстраверта завершилась не полностью. Куржаков в миллион первый раз подумал, что надо непременно обзавестись боксерским мешком. Или вот в последнее время манекены пластиковые начали продавать — скуластые да мордастые, на огромных пружинах. Милое дело — установил дома и долби в четыре конечности. И мышцам хорошо, и нервной системе приятно. В Японии, если верить слухам, по спецзаказам давно уже наладили производство манекенов начальников. Приносишь фото, через неделю получаешь подпружиненный манекен. Разве не сказка? А ты после утренней спарринг-разминки — бодр, свеж и целеустремлен. На начальство поглядываешь дерзким взором — даже с некоторым сочувствием. Красотень!

В дверь пристукнули кулаком, Павел нахмурился. Звонок — вещь анонимная: мало ли кто. Стук же передавал конкретный настрой визитера. Решительный, надо сказать, настрой.

Выйдя в прихожую, он бросил взгляд в заветный закуток. Там, за обувной полочкой, стояла его «Марьпална», арматурина с загогулиной на конце. Инструмент был сработан давно — еще в огнестрельные девяностые, ну а назван именем завуча начальной школы. Та, помнится, не стеснялась лупить линейкой по детским головенкам, причем била хлестко — линейки ломались только так. Вот и всплыло в нужный момент бодрое имечко. В те громкие девяностые он, помнится, много чего перетаскал в карманах — от пачкотливых свинчаток с кастетами до ножей, отверток и нелегальных револьверов блошиного калибра. Очень уж часто и докучливо пытались Куржакова раздеть, отнять сумку, а то и просто вколотить по рабоче-крестьянски в землю. Был даже год, когда Павел всерьез планировал заказать Ринату, знакомому буддисту родом из Ашхабада, какой-нибудь не самый уплющенный АКСУ с килограммом негашеных патронов. Ринат клялся и божился, да только что-то с командировками на жаркий юг у него постоянно срывалось. Когда же, наконец, он отчалил, Павлу последовал странный звонок — с предложением не АКСУ, а ведра гранат и противопехотной мины направленного действия.

— Ф-1, старик! Натуральные «лимонки». Старенькие, но вполне перцовые. Так жахают — мама не горюй. Мы тут в речку одну кинули — горную, так рыбы всплыло — под центнер. Тройную уху делали… А тут сразу ведро дают.

— Почему не корыто?

— Корыто, старик, русская залепуха. А тут все ведрами меряют. Патроны, детонаторы, гранаты. Совсем даже недорого…

Ринат назвал цену — и впрямь не шокирующую, но Павел все равно слушал его и потел от ужаса, поскольку разговор велся по обычной телефонной линии. Да еще в те самые времена, когда черное знамя террора уже вовсю полоскалось на ветру. «Бабах исподтишка» становился обыденностью, и власти справедливо свирепели. Ринат же трепал и трепал языком, предлагая бизнес, где миллионы, по его словам, делались за дни и недели…

— Мина — тоже зверь. Куда только приспособить, не придумал еще… Нет, Пашунь, тут столько всякого добра, ты себе не представляешь. Горбунок-то наш весь СССР, считай, задарма раздал. Можно танк купить, если сложиться! А можно и БТР последней серии.

— БТР?

— Ага. Купил и поставил в огороде.

— Зачем? В качестве чучела?

— Ну… На всякий пожарный, мало ли. Так что решайся. Наварим куш и отчалим. Ты романы в какой-нибудь Австралии издавать будешь, я на Памир улечу. Или в Индию. Там любовь с дружбой на каждом шагу и никакого насилия. Ты ведь знаешь, как я к войне отношусь…

Опасный разговор Павел Куржаков едва замял. Покупать ничего, конечно, не стал. Кстати, и про Рината больше ничего не слышал. Как-то исчез лихой предприниматель из его жизненной плоскости. Видимо, поднапряг чакры и переместился в иную параллель. А возможно, все-таки наварил желанный куш и уплыл в жаркую Индию.

В общем, времена с тех пор вроде бы переменились, но «Марьпална» у него продолжала стоять за дверью. Все равно как бронепоезд на запасных путях — тяжелая, внушающая тевтонскую уверенность. И ничего, что стояла пока без дела. Оно и славно бы так…

Подмигнув арматурине, Павел повозился с замками, отпер дверь. И мгновенно понял, что железный прут ему бы ничем не помог. И даже не помог бы ашхабадский АКСУ. Ведро лимонок, пожалуй, спасло бы. Но тоже лишь на некоторое время.

На лестничной клетке монолитно высилась троица людей в черном. Таких обожают показывать в сегодняшних фильмах. Люди Икс и люди Игрек. На лицах двоих — черные маски с куклуксклановскими прорезями, третий вроде бы в штатском, но в штатском настолько отполированном и отутюженном, что гражданского в нем заподозрить было никак невозможно — несмотря на дипломат с галстуком, на аккуратную прическу. Минимум — Джеймс Бонд российской прописки, а то и следователь по особо важным делам, развлекающийся на досуге айкидо и боевым самбо. Но тут хоть можно было чуток пофантазировать, — насчет его коллег недомолвок не оставалось. В руках упакованных в форму ниндзя ребят красовались винтовки — кажется, ВАЛ-12 и что-то похожее на модернизированную СВД с могучей оптикой. Впрочем, Куржаков в стрелковом оружии не особенно разбирался, мог и ошибаться. На ремнях кожаные подсумки, рации и штык-ножи непривычной конфигурации.

— Куржаков Павел Евгеньевич? Одна тысяча девятьсот семьдесят шестого года рождения?

— Да, но я…

— Извините, мы к вам, — вежливо, но решительно перебил штатский и показал корочки. Само собой, с Российским двуглавым и двукрылым орлом, с серьезными и совсем даже не расплывчатыми печатями. Павел вроде и рассмотрел документы, но мало что понял, кроме слова «безопасность». Троица же легко и просто проскользнула в квартиру, словно ручей, разбившийся на два рукава, обошедший справа и слева остолбеневшего хозяина. Дверь сама собой затворилась.

— А почему, собственно… — Павел шагнул следом и остановился. Троица хозяйски изучала его окна и рамы. Штатский, отворив шпингалеты, выглянув на балкон, зорко огляделся.

— Я же говорил! — довольно промычала маска слева. — Седьмой этаж — самое то. Считай, весь проспект — наш.

Штатский прошел обратно в квартиру, оценивающе взглянув на Павла, достал из дипломата бланк.

— Что ж… Распишемся здесь и здесь.

— Но я, в общем…

— Про визит президента в Исетьевск слышали?

— Президента?

— К нам едет президент, — терпеливо пояснил штатский. — С краткосрочным визитом.

— Хорошо, что не ревизор.

Писательского юмора штатский не оценил. Даже губы на мраморном лице не дрогнули.

— Мы обязаны обеспечить безопасность визита, — все на той же вежливо-терпеливой ноте продолжил он. — Сами понимаете, это значит держать под контролем пути-выезды, крыши, чердаки и прочие дела. На вашем балконе пока поживут эти двое.

— Как поживут? — опешил Павел.

— Не волнуйтесь, вас это никоим образом не коснется. Живите, как жили. Их можете вовсе не замечать. Балкон — это их территория, все прочее — ваше. Заходить в квартиру они не будут.

Павел покосился на ребят в черном.

— А как же это… Попить-покушать, ну, и разное то-сё?

— Про то и сё не беспокойтесь. Они ни в чем не нуждаются. А вам необходимо расписаться. Здесь и здесь. Что ознакомлены с условиями, что не возражаете, что обязуетесь хранить и не разглашать.

Павел машинально расписался, где указал ухоженный перст штатского.

— Спасибо за помощь, — штатский уложил бланк в файлик, ловко спрятал в дипломат.

— Извините, а когда все это закончится?

— Время в договоре прописано. От полутора суток до недели. Но недели нам, конечно, не понадобится. Скорее всего, хватит двух-трех дней.

Павел кивнул.

— Вот и все, — штатский протянул руку, пожал не то чтобы крепко, но наработано и как-то казенно. — Балконом в эти дни рекомендуем не пользоваться. Поэтому если надо забрать какие-то вещи, сделайте это сейчас. Ну, а я к вам больше не приду, не обессудьте. Так что всего доброго.

Быстро и бесшумно российский Джеймс Бонд вышел в прихожую, щелкнул входной дверью, а Павел запоздало подумал, что надо было поглядеть на его обувь и поискать потом аналогичную. Чтобы передвигаться с той же бесшумной грацией. Ему-то по жизни с обувью вечно не везло: если попадалась удобная, отчего-то быстро разваливалась, а неудобная наращивала такие мозоли, что Павел раздаривал ее уличным бомжам.

Рассеянно он вышел на свой и уже вроде как не совсем свой балкон, оглядел застекленное пространство. Ничего жизненно важного здесь вроде не оставалось. Удочки, гантели, палатка, случайное тряпье, остатки старых обоев…

— Осторожней, пожалуйста, — детина с винтовкой протиснулся к перилам, раздвинув рамы, струбцинами принялся умело прикручивать зловещего вида конструкцию. Что-то вроде «электронного ухо-глаза». Павел где-то читал о таких, но воочию видел впервые. Возможно, и видеть такое простым смертным не дозволялось. Но он-то бумажку гербовую подписал, значит, наверное, и право такое получил.

— Если бы я был террористом, — брякнул он, — я бы вон на тот кран залез. Стройку-то почти не охраняют, а кран высоченный. Обзор лучше вашего будет. И проспект как на ладони, и половина площади.

Бойцы-ниндзя сказанное услышали. Оба враз глянули на кран, однако ничего не сказали. Павел потоптался еще немного. Уходить с родного балкона на целых два дня было грустно.

— А еще, будь я террористом, — поделился он, — я бы купил мину направленного действия — в Ашхабаде, скажем. У поэта знакомого. Ну, и заложил бы в урну. Они у нас из раствора штампуются, совсем хлипкие. А потом дождался бы момента и по рации с любой крыши послал бы сигнал.

Бойцы и на этот раз отреагировали вяло. Один из них продолжал химичить с принесенными приборами, второй через огромный бинокль изучал окрестности.

Павел хотел рассказать им, что сделал бы, будь он президентом, но благоразумно промолчал. Оставаться на балконе долее становилось неприлично, и, потоптавшись, он вернулся в комнату. Какое-то время постоял у стола и понял, что работать сегодня уже не получится. Стало досадно. Спрашивается, чего ради боевая дружина не пошла этажом выше? Наверное, все-таки пронюхала про жильцов алкашей. Ясное дело, на его симпатичной лоджии скучать легче, чем в тамошнем хлеву.

В общем, невезуха — она и есть невезуха. Мало того, что президент выбрал для визита их периферийный городок, так еще и эти ребята остановили свой выбор на его балконе. Конечно, срок не велик — всего-то два дня, но и эту пару дней следовало как-то прожить. Чтобы не было потом мучительно больно и грустно. А ведь все равно будет. Квартиру свою Павел любил. Даже относился к ней, как к живому существу — существу молчаливому и безотказному, всегда готовому дать приют, тишину и возможность подзарядиться для последующих будней. Здесь он мог быть самим собой, ходить голым и показывать кукиш зеркалу и здесь же, отравленный алкоголем, он не раз и не два приходил в себя, по сути оживал и рождался заново. Подобно стволовым клеткам родные стены, пол и потолок помогали ему восстанавливать ежедневно убывающую энергию, в сущности, реанимировали отравляемый жизнью организм. Теперь же получалось так, что этим источником, этой родной субстанцией Куржакову придется делиться с чужаками.

Стараясь не замечать колышущиеся за окном камуфляжные спины, Павел вновь заглянул в почту и, вероятно, зря. Стопка писем заметно подросла. Двое уже немолодых и все-таки начинающих авторов прислали на прочтение свои романы. Коллега из Бобруйска просил поделиться адресами столичных издательств. Видимо, из стеснительности — просил не сразу, а лишь под конец длинного и витиеватого письма. Другой коллега, уже из родного союза, по имени Денис интересовался, прочел ли Павел его новую книжку, а если прочел, какие имеет мысли и не испытывает ли потребности написать отзыв на означенный труд.

Павел торопливо выскочил из «Аутлука». Это было еще одним ужасом союза — непременное чтение друг дружки. Ноша и крест, которые не так-то просто было сбросить с хребта. Потому что все барахтались в одном браконьерском неводе — коллеги, недруги, союзники и случайные попутчики, а в такой горохово-перловой каше без обид ну никак не обойтись. Причем обижались тотально все и на всё — прежде всего на собственную непечатаемость и невостребованность, а после, разумеется, на тиражи и успехи коллег. Тот же Денис, если забегал в гости, тут же бросался к полкам Павла, бдительно отыскивал свое. Если находил, тут же принимался листать. И горе хозяину, если находились слипшиеся страницы (а они, увы, находились), если обнаруживалось, что книгу даже не раскрывали. Приходилось успокаивать и оправдываться. А после пить мировую, после которой Денис долго и нудно учил Павла, как пишутся большие романы и насколько труднее писать маленькие и неприбыльные рассказы. Все, по его словам, требовало звериного упорства, обильного пота и каменной задницы. И ровно такое же упорство Павлу приходилось проявлять, читая многостраничные опусы коллеги. Было в этом даже некое соответствие — как писалось, так, верно, и читалось. Но мысль была настолько крамольной и провокационной, что высказывать ее вслух Павел не решался.

Еще больше начинали дуться и коситься, когда проходил слух о каком-нибудь столичном тираже или премии. Тот же Вячеслав Галямов, получив нечто звездное в Испании, а после еще и в Германии, месяцами скрывался от коллег, не заглядывая в родной союз. Один раз даже отсиживался у Павла. После седьмой или восьмой рюмки мэтр, расчувствовавшись, признался, что не от жадности прячется — от сглаза. Смешно, но в сглаз светлоголовый и мудрый Вячеслав Галямов простодушно верил. Даже единственный пышный обмыв губернаторской премии наградил его приступом радикулита и гипертоническим кризом. «Такие вещи, Павлуш, просто так не совпадают! — мотал он перед лицом собеседника указательным пальцем. — Деньги надо зарабатывать тихо. Чем больше суммы, тем скромнее их зарабатывай. А лучше сразу делись и отдавай. Опять же без помпы и лишнего шума. Как это делают самые умные из толстосумов…»

Павел медленно опустил голову на руки, веки сами собой сомкнулись — два маленьких забрала, зыбкая защита от фотонных атак. Дремотная река, всегда плещущая где-то поблизости, омыла полушария, начала терпеливо очищать от дневной липучей шелухи. Еще минута-две, и он бы заснул прямо за столом, но пчелой загудел мобильник, и пришлось встряхнуться. Прежде чем ответить, Павел внимательно взглянул на телефонный дисплей. Это был Миша Ржавчик, поэт и администратор союза. Никто уже и не помнил — какого именно. В Москве подобных союзов было четыре, в родном городе Павла всего два, но и в этих двух союзах особо широкие натуры то и дело путались, аки в трех соснах.

— Никак дрыхнешь?

— Нет…

— Я по голосу слышу! А здесь, между прочим, жизнь бурлит и кипит.

— Здесь — это где?

— В Крыму, разумеется! — Ржавчик тут же съехидничал: — Я о нашем союзе, если ты уже запамятовал.

— А что, чей-нибудь день рождения?

— Не угадал!

— Умер кто-нибудь?

— Пальцем в небо!

— Слушай, Миш, не до тебя, ей-бо. Если все живы-здоровы…

— Я письмо тебе написал! По электронке. Ты что, не читал?

— У меня их два миллиона скопилось.

— А ты посмотри среди сегодняшних.

— Не буду я ничего искать, — возмутился Павел. — Раз позвонил, будь добр, объяснись.

— Что ж, разъясняю: у нас транш, Паша! Самый что ни на есть срочный!

— То есть?

— То есть — творческая командировка. Оплачиваемая и симпатичная.

— Миш, ну какие командировки! В нашем-то возрасте. У меня дела, писанина. Опять же спина бо-бо, поясница…

— У всех бо-бо, но пыхтим-терпим, небушко коптим. Тем более — такой шанс. Мы не подсуетимся, другие перехватят.

— Пусть.

— Пашунь, я тебя умоляю! Мы же племя сорокалетних — обязаны помогать друг другу. Смотри, какой молодняк кругом наглый пошел, совсем стыд потеряли. Гардемарины, бляха-муха! Кафедры в двадцать пять захватывают, в тридцать докторские норовят защитить, в замминистры выползают. Ты ведь не из таких, правда?

— Меня в замминистры не выберут.

— И меня не выберут. Хотя и напрасно. Так что внемли и прислушайся. Я ведь другим мог звякнуть — осчастливить, так сказать, и порадовать. А я сразу к тебе… Ты пойми, не будем друг другу помогать, дуба раньше времени дадим, плесенью покроемся.

— Собственно, я не отказываюсь…

— Вот и дуй к нам. Часиков в пять — в Крыму. Проведем что-то вроде оргсобрания. Весь актив уже предупрежден. Там и ознакомлю с подробностями.

— Не знаю… — протянул Куржаков. Отказывать Ржавчику всегда было сложно. Даже в самой малости. — Постараюсь, конечно…

— Уж постарайся, сделай милость! А то ведь заклеймим. Уедем, и останешься тут один аки перст. С шансоном своим… — Миша неделикатно засмеялся, и Павел покраснел. Дурное — оно быстро распространяется. И радует людей, в отличие от премий. Всего-то пару песен засветил по неосторожности, но сметливый народ тут же пронюхал.

— Значит, опять будем продаваться?

— Опять и снова, Паш. Давно пора привыкнуть. Ты уже не в стране советов прозябаешь, кругом капитализм оголтелый.

— Скорее — феодализм.

— Не суть важно. Главное, вся страна — барахолка. Распродажа душ, нефти и тел — все поставлено на конвейер.

— А мы чем торговать будем?

— Умом, естественно. Между прочим, продать ум — не то же самое, что продать душу.

— Ты думаешь?

— Я знаю! Пойми, Паш, грустно — не продать душу, грустно продать ее дешево, — Ржавчик захохотал. — Шучу, конечно. В этих сделках, старик, как ни мудри, всегда проиграешь. В общем, забегай, ждем-с…

***

«Обстоятельства граней» — так он это когда-то назвал. В каждой ситуации могли найтись свои друзья и недруги, свои открытия, свои соприкасающиеся грани. Судьба раскручивала барабан, и каждый день преподносил свой неожиданный лот. Получалось почти как в кубике Рубика — надо было лишь зорко вглядываться, стараясь и в новом непривычном состоянии ситуационно совпасть гранями с изменившимися обстоятельствами. Можно было страшиться неведомого, а можно было напротив — получать от этого удовольствие, относясь к происходящему как к нескончаемой игре. Плоскости разбивались на полосы и отдельные фрагменты, обыденное ставилось с ног на голову, привычное выворачивалось наизнанку. Вчерашние враги волею неведомого оказывались рядом, а верные союзники перемещались в окопы противника. Жизненный калейдоскоп без устали демонстрировал новые и новые узоры.

Заканчивалась армия, подходил дембель, и все! Цепляться за ускользающее было бессмысленно — происходило роковое смещение граней. Бывший армейский побратим оказывался на другой стороне баррикад. Как и бывший друг, неожиданно разбогатевший на продаже водки и даже прикупивший по случаю пару магазинов с гончарным заводиком. Первый прекращал отвечать на звонки, второй и вовсе глядел, не узнавая, кривил губу и шевелил бровью — вроде как пытался припомнить и не припоминал. По всему выходило, что тот и другой предавали бывшую дружбу, бывшее соитие душ, хотя на самом деле никто никого не предавал. Всего-то и следовало принять как факт, что, провернувшись, грани в очередной раз разошлись. Как Россия с Николаем Вторым, как повзрослевший Малыш с толстяком Карлсоном. Глупо берегу обижаться на отчалившую лодку. Глупо и недальновидно.

Тем не менее, в случае с женщинами правило граней срабатывало далеко не всегда. Лодочки, казалось бы, отчалившие от берега, все-таки оставались на зыбкой привязи, — чудо, которое Павел тоже принимал без каких-либо логичных объяснений. Мужская дружба, твердая и крепкая, легко давала трещины и осыпалась пепельным прахом, женщины — даже те, что уходили с надрывом, спустя какое-то время, вновь возвращались. Ну, то есть не совсем возвращались, однако перебрасывали какие-то зыбкие мосточки, протягивали сигнальные тросики, изъявляя готовность общаться и даже помогать. Павел этого не понимал и, верно, поэтому перед женщинами благоговел. Обстоятельства граней в случае с женским племенем были бессильны, и ни чем иным, кроме как природным феноменом, именовать это было нельзя. Именно по этой причине его потянуло сейчас не в союз, а к Лизочке-Елизавете, заведующей районной библиотекой.

Почему? Ну… Если совсем уж откровенно, когда-то у них был один разок — маленький, не самый серьезный и все-таки обжигающий. А после Лиза вильнула хвостиком и уплыла к заезжему барду. Павел тоже шевельнул плавниками, оказавшись в компании Мариши, тогдашней подруги Елизаветы. Практически отомстил, хотя никаких индийских страстей у них не вышло, и никто никому волосы не драл, глаза не выцарапывал. Более того, спустя энное время, Лиза прозрачно намекнула, что не против восстановления прежних отношений. Ее можно было понять, коварный бард отбарабанил свое и слинял, Павел же был туточки, рядом — надежный, дееспособный и предсказуемый. Таким образом, Лиза была той лодочкой, что легко могла откликнуться на движение руля, на любой двусмысленный сигнал. Но вот сам Павел отчего-то уже колебался. Он вообще любил сомневаться. Знак «Весы» превращал его в вечного бухгалтера — осторожного и опасливого, как большинство мелких финансистов. Периодически эти самые сомнения доводили его до критической точки, и тогда, вскипая, он разом решался на крайности, ломал привычный ход событий, заставлял природные весы неустойчиво крениться. Вместо лиричного Меладзе в голову врывался какой-нибудь Крис Норманн, а то и ребятки более сиплой комплекции, и Куржаков пускался во все тяжкие, поскольку люди продолжали бешено делиться, а значит, продолжали жить — несмотря на кризисы, меняющийся климат и пугающие прогнозы экстрасенсов. Меньшинство делилось вяло и по инерции, большинство — с незадумчивым энтузиазмом. Самое смешное, что те, кого прогнозы пугали всерьез, теряли стойкость и силу, и оттого незадумчивых становилось с каждым годом все больше. Планета неотвратимо меняла облик, стремительно смуглела, корректировала разрез глаз. Очередная цивилизация догладывала хвост, упираясь резцами в основание собственного затылка, челюсти вновь неотвратимо сводило. А секунды капали и капали. Бесполезным птичьим горошком…