Соло на швейной игле

Андрей Юрьев, 2021

У тридцатилетнего Дэна все хорошо: стабильная работа в крупной компании, дома ждет любимая девушка и даже близится запись дебютного рок-альбома. Неожиданный обморок во время репетиции с группой меняет все: МРТ показала наличие в головном мозге… швейной иглы! Как она туда попала? И что теперь с этим делать? В поисках правды молодой человек отправляется в родной Новосибирск, где тревожные детские воспоминания давят со всех сторон. Злополучная иголка в его голове закрутила грампластинку семейных тайн, и вместо ответов Дэн находит лишь новые вопросы. Между тем в городке близ Новосибирска обычная девушка с необычными глазами обретает неведомую силу.

© А. Юрьев, 2021

© ИД «Городец», 2021

* * *

Часть 1

Глава 1

Весенний воздух полон магии. Жаль, не все это замечают.

Дэну Цветкову сегодня было не до волшебства. Он спешил на запись новой песни, проклепанные казаки высекали искры из асфальта. Холодный весенний ветер развевал волосы, а редкие прохожие шарахались в стороны, стараясь не попасть под раскачивающийся в его руках гитарный кейс. Дэн шел слишком быстро для воскресного утра, ломая общий неторопливый ритм.

В голове звучала песня, и мира вокруг не существовало. Все инструменты и голоса сливались в единый мощный ансамбль. Когда-нибудь, он надеялся, люди научатся записывать мелодии прямо из собственного сознания. Никаких репетиций, споров с коллегами-музыкантами, не понимающими замысла композитора, никакой фальши. Только чистая поэзия незамутненной гармонии. Именно так все звучало в его голове. Идеально.

Длинные ноги в кожаных штанах несли его по Москве и в нужный момент спустили вниз. Набойки процокали по мрамору ступеней метро. Он вошел в вагон и плюхнулся на свободное место, глядя сквозь пожилую пассажирку напротив. Было в его взгляде что-то странное, даже неживое. Женщине стало неуютно. Она уже решила пересесть на соседнюю лавку, но чудной молодой человек вышел на следующей станции. Не замечая снующих мимо людей, он прошел по переходу на другую ветку, а когда полупустой вагон закачался, разгоняясь, прислонился, вопреки правилам, к дверям.

А потом свет на секунду померк, словно отрубили электричество. Остро кольнуло в затылке, в глазах поплыли зеленые хлопья. Поезд дернулся, сбавляя ход, свет в вагоне моргнул, и тут же в окнах замелькали черные фигуры людей на перроне. Дэн помотал головой, закрыл с силой глаза, и, сам того не замечая, прикусил губу. На секунду перед закрытыми глазами вспыхнул огонь, в черной пустоте замерцали зеленые вспышки. Стало страшно, словно он оказался на краю пропасти.

А потом в голове снова заиграла музыка. Сначала тихо, даже робко, потом все громче. Когда Дэн открыл глаза, все было как обычно. Только пахло горелой резиной. Люди качались, держась за поручни, словно коалы за ветки эвкалипта. Вагон остановился под бодрый речитатив диктора.

Что это только что было?

Дэн вышел на перрон, поднялся по лестнице наружу и, прищурившись от яркого солнечного света, пошел в толпе. Черный гитарный кейс в его руке тяжело покачивался в такт шагам. Он быстро прошел знакомым маршрутом, впечатывая ботинки в асфальт в такт музыке, игравшей в его голове. Кивнул вахтеру на входе в здание бывшего завода «Москвич» и прошагал по коридору к двери репетиционной.

Когда он вошел, музыканты уже настраивались. Дэн бросил косуху на колонку, кивнул каждому и подключил гитару. Песня все еще играла в его голове, он спешил присоединиться к ней сам и ввести партии музыкантов. Только бы они ничего не испортили!

— Погнали?

Никогда еще «Атолл Бикини» не играли воодушевленней, чем сегодня. Звук был плотный и, как сказал бы хозяин студии дядя Боря, фирменный. Каждый из четверых музыкантов вел свою партию, такую, казалось бы, несовместимую с другими, а в итоге рождалась музыка. Звуки инструментов сплетались в единое целое, и над всем этим летел вокал Дэна. Звонкий и проникновенный, он бы мог обогнуть земной шар и вернуться обратно, если бы не ячеистые панели на стенах, которые безжалостно поглощали звук.

Музыка пульсировала в тесном пространстве комнаты, она обволакивала каждую клеточку тел музыкантов, резонируя с их костями и мышцами. Басовый барабан бил молотом в грудь, струны рвали пространство в клочья, а бас-гитара собирала все заново из разрозненных, бешено летающих по комнате осколков. Это и было настоящим чудом, магией, которую способны ощутить лишь посвященные.

Живые звуки музыки постепенно брали верх над идеалом, рокотавшим в голове Дэна, и он начал возвращаться в реальный мир. Стал замечать детали вокруг себя. Услышал неровное дребезжание вентилятора, ощутил прохладную влажность футболки на спине. Дэн кинул взгляд в застекленное окошко, отделяющее студию от комнаты звукорежиссера: дядя Боря что-то подкручивал на микшерском пульте. Этого человека обычно трудно удивить, но то, что сейчас голова его двигалась еле заметно в такт музыке, вперед-назад по неподвижной, кирпичного цвета шее, значило, что и его пробрала атмосфера в студии, это ни с чем не сравнимое волшебство рождения.

Дядя Боря словно услышал мысли Дэна, скинул наушники на шею одним движением руки и ткнул кулаком с поднятым большим пальцем в стекло. Нравится. Рядом с окошком — Лёха, их соло-гитарист. Это он сочинил цепкий рифф, благодаря которому песня станет хитом, никаких сомнений. Лёха прислонился к колонке, длинная челка закрыла лицо. Совсем еще пацан. Пальцы бегают по грифу ловко и точно. В его годы Дэн так не играл, да и вряд ли когда-нибудь сможет. Талант от бога.

Возле стойки с усилителями — Саня Попов, басист. Подпрыгивает на месте, глаза закрыты. Красивый и мощный, как слон.

Человек-монумент, страшный на первый взгляд, но для близких — простой и надежный.

За барабанами со счастливой улыбкой на небритом лице — Андрюха Смирнов, по прозвищу Злой (его все так зовут, потому что добрее человека во всей Москве не найти).

Музыка внутри Дэна и партии музыкантов наконец соединились. Почти идеально, как никогда раньше. Песня об ангеле-хранителе словно вздохнула полной грудью, обрела голос, а сам Дэн завис над аккордами чуть в стороне, на небольшой дистанции. Мысли его устремились вдаль, без определенной цели они понеслись по замызганным коридорам бывшего завода «Москвич», воспарили над весенней Москвой, над забитыми автомобилями дорогами и точками пешеходов, облетели тополя с набухшими, почти готовыми лопнуть почками и полетели выше, сквозь завесу тяжелых облаков к полуденному солнцу.

Дэн существовал сразу в нескольких местах, он словно распылился по вселенной, став одновременно и небом, и луной, и даже каждым из музыкантов группы. Часть его сознания цеплялась взглядом за блики на плакатах, за плавные изгибы инструментов и возвращалась обратно к ритму барабанов, к переливам соло-гитары, к плотному рисунку баса, вниз от слепящего солнца к земле и снова в космос. В изумлении Дэн наблюдал за течением песни, за гармонией и пульсацией мелодии, которая так много для него значила и от которой, как он считал, зависело ни много ни мало его будущее. Неужели это он ее сочинил?

Играть было легко. Пальцы сами складывались в аккорды на грифе, Дэну только оставалось удивляться, что у него вообще было тело. Но, кроме музыки, приходилось еще контролировать дыхание, держаться на ногах, напрягая мышцы, отражать свет зрачками, проецируя его в мозг. Это он почувствовал вдруг и остро.

К середине второго куплета у Дэна слегка занемели пальцы на правой руке и закололо в плече. Кажется, так уже было с ним однажды. Воспоминание расплывалось, как кофейная капля на салфетке, оно словно появилось из жизни, которой он никогда не жил. Дэн уже чувствовал когда-то эти легкие покалывания, тогда так сильно онемел язык, что он не мог говорить. Испуганные глаза с липкими от туши ресницами смотрели на него из треснутого мутного зеркала времени. Мама?

Ощущение пропало так же быстро, как и пришло, но онемение в руке осталось.

Песня приближалась к финалу; Дэн еще не был до конца уверен, насколько эмоциональной должна быть концовка, и потому чуть приглушил свою партию. Сыграл тише и немного позади основного ритма. Надо отдать должное барабанщику, он поймал его волну, приглушив ритм, и финал зазвучал по-новому, с нотками грусти.

Когда медь последнего аккорда растворилась в воздухе, они загалдели, перебивая друг друга.

— Слышал, как я перед припевом сыграл? — спросил Лёха.

— Клево. Оставь так, — кивнул Дэн.

Он сжимал и разжимал пальцы. Онемение поднималось по руке.

— Ну что, пишем? — крикнул дядя Боря в микрофон. — Готовы?

Дэн кивнул.

— Тишина в студии! Пишем!

Зазвучал гитарный рифф. Он набирал мощь, будто поднимаясь из глубин океана, из абсолютной тьмы к свету. С каждой сыгранной нотой напряжение нарастало. Барабанщик коротко ударил в тарелку, акцентируя переход в основную тему, и тогда гитарный рифф вынырнул в брызгах нот на поверхность и закачался на волнах в мощном свинге. Еще удар в медь, и вступили бас и бочка. Следом зазвучала ритм-гитара Дэна; песня набирала ход, мчала на полных парусах к первому куплету, к вокалу, звучащему с легким запозданием, словно его сносило муссоном в соленых от слез брызгах. Сердце защемило от грусти, когда грохот барабанов оборвался, и остались слышны лишь легкие касания щетками по тарелкам, как капельный перестук под аккомпанемент гитарного перебора.

«Ангел-хранитель». Дэн написал стихи к этой песне зимой, которая, как ему тогда казалось, никогда не закончится. Ранним утром, когда рассвет только коснулся лучом верхушек тополей за окном, Дэн словно сам стал ангелом, чьим-то бесплотным спутником в чужом мире, и записал все как есть. Грусть иногда может достигать такой интенсивности, что рождает нечто прекрасное. Этим она отличается от настоящей депрессии, бесплодной, как пустыня.

Следом за куплетом прозвенело виртуозное гитарное соло, и они с Лёхой запели припев. Вернее, запел только Лёха, а Дэн замер с раскрытым ртом. Слова застряли на онемевшем языке, как куски глины. Неповоротливые и тяжелые, они растягивали губы и вываливались на пол, который внезапно накренился и скользнул из-под ног.

Дэн попытался удержаться на шаткой поверхности, шагнул назад и вбок, опершись бедром о гитарный усилитель, но комната крутанулась, зазвенев жалобно струнами, и Дэн повалился на пол. На секунду все кончилось. Погас свет, время остановилось. А потом он услышал голос:

— Дэн!

Незнакомый, пугающий. Далекий.

«Что со мной? Где я?» — мысли речной галькой дробно рассыпались в мозгу, бескрайном и пустом, как развалины амфитеатра.

— Эй! — крикнул Дэн изо всех сил в ответ. Пятикратное эхо прокатилось, отражаясь от невидимых стен, хриплым старческим отзвуком вернулось назад и исчезло вдали.

— Денис! — далеко, будто за невидимыми горами, кто-то еще звал его. Голос показался знакомым, а потом зазвучал ближе и с другими интонациями: — Очнись, Дэн…

Чуть хрипловатый, взволнованный голос настойчиво звал. Очнуться от чего? Ото сна длиною в жизнь? Но зачем? Вопросы придавили его, как кусок скалы. Стало тяжело дышать. В глухом бесконечном вакууме, в котором он находился, ответов не найдется, это очевидно. Здесь для него ничего нет и никогда не будет. Только эхо голосов и чьи-то тяжелые шаги. Этот изумрудный свет, колышущийся перед глазами, он уже видел однажды. Воспоминание не из приятных.

Дэн не хотел больше находиться здесь, в этом чужом, враждебном времени. Он должен вернуться, пусть даже в сон, в котором жизнь пролетала мимо, в суету дней, в тридцать один год несбывшихся надежд. Но как же трудно сдвинуться с места!

И тогда луна повернулась обратной стороной, пол стал потолком, сегодня превратилось во вчера и защелкало днями, листая жизнь назад и наполняя все вокруг страшным зеленым туманом, приглушившим лунный свет до темно-оливкового. И настал день, который мучил его в болезненных кошмарах всю жизнь.

Пол в лифте громыхнул, кабина содрогнулась. Батя щелкнул кнопкой, и лифт пополз вниз, царапая проводами по стенам шахты. Внизу пахло кошками, на улице — снегом. Дэн знал, как все будет, словно смотрел уже сто раз виденный фильм. Они поедут на автобусе в центр, там отец купит ему мороженое, и кто-то злой толкнет, унизит. Вон он, приближается в уродливой, комом сидящей на голове коричневой кепке. И ничего не сделаешь — рот словно изолентой заклеен, а в руках нет силы. Тысячи иголок колют тело, и зеленый свет извивается северным сиянием на снегу.

Отец оглядывается — глаза веселые и хмельные, и сталкивается с человеком, ждущим встречи тут на углу последние двадцать лет. Человек кричит и замахивается на отца кулаком. Дэну так стыдно за отца, что слезы снова, как и тогда, бегут по лицу, затекают под рубашку, холодят. Сутулая спина человека в кепке пропадает в толпе, а потом Дэн выпадает из реальности, как и тогда. И все меняется.

Рука отца стала огромной, будто ее накачали велосипедным насосом, а здание, у которого они стояли, выросло до облаков, пронзило их и унесло зеленую вывеску «Сбербанк» к самой луне. На онемевших руках Дэна защелкали зеленые искры, но то уже не были руки ребенка: этот шрам на запястье ему еще предстоит получить, кольца, серебряный браслет с хохочущим черепом — все это из будущего.

Дэн поднял взгляд на здание. Оно превратилось в черную башню, раскачивающуюся с жутким скрипом в воронке торнадо. В узких, как бойницы, окнах, в бледном мертвенном свете, шипя, извивались миллионы змей. Воздух наполнился болотной вонью, и пространство пронзили зеленые линии, образуя дрожащую решетку, а потом все исчезло в багровой вспышке.

Из темноты возникло лицо медсестры. Сонные глаза смотрели мимо. Из ее рта выпали два вялых равнодушных слова.

Он умер.

Завыла мать, ноги ее подкосились, и она опустилась на кафель.

Тогда Дэн второй раз вывалился из обыденности. Мир перед глазами лопнул, зеленые искры пробежали по рвущейся материи, и Дэн, не сходя с места, унесся вопящим комком энергии, сгустком боли в безграничное неведомое. Секундная стрелка квадратных часов в коридоре реанимации с оглушительным щелчком сдвинулась на одно деление в будущее и застыла, подрагивая. Время тут не работало.

Умер. Она ведь так сказала? Дэну стало трудно дышать, больно думать. Хотелось вопить и крушить все вокруг. Он посмотрел вниз на маму и захлебнулся жалостью. Ей-то сейчас каково?

За покрытым голубой краской стеклом на операционном столе лежал отец. В зеленом свете его лицо казалось вылепленным из воска. Оно было спокойным, словно отец разом получил ответы на все вопросы. Дэн теперь видел все. Взгляд мог проникать за самые толстые двери, минуя замки и засовы. Его переполняла неведомая сила.

В газетах это назовут необычным погодным явлением, локальным ураганом при общей метеостабильности, который буквально снес, вырывая с корнями, небольшой сосновый лес недалеко от Новосибирска. А у Дэна появился тонкий белый шрам на запястье. Многие потом будут думать, что это отметина после неудачной попытки самоубийства, а он будет говорить всем, что поранился, когда ударил кулаком в настенные часы — не мог больше выносить рыданий матери.

Мозг запер эти воспоминания, ограничил к ним доступ. Слишком больно. Невыносимо страшно. С годами память о зеленом свете потускнела, и Дэн уже не мог различить тонкую грань между реальностью и бредовым сном, который остался тлеть на подкорке. Глубоко внутри, под тяжелым замком он спрятал ужас и понимание, что с ним не все в порядке.

Скала, придавившая его, исчезла, Дэн вздохнул и открыл глаза.

— Он очнулся!

Зеленый туман развеялся, он смог различить лица друзей, столпившихся над ним, и улыбнулся.

— Еще и лыбится! — Андрюха пощелкал пальцами перед лицом: — Ты в порядке? Встать сможешь?

— Угу, — выдавил Дэн. Язык еле шевелился во рту, как кусок дешевой колбасы, скользкой и невкусной.

Ему помогли подняться и посадили на табурет под плакатом группы «Линард Скинард», на котором музыканты стояли, охваченные пламенем.

— На-ка вот, — дядя Боря накапал что-то из стеклянного пузырька на кусочек сахара и протянул ему. В воздухе разнесся знакомый запах — так пахло в комнате его бабушки. — Подержи во рту, пока не рассосется. Должно полегчать.

Через пару минут и вправду стало лучше. Онемение потихоньку проходило, но пришла головная боль. Такая сильная, что Дэн поморщился.

— Я что, головой стукнулся, когда падал? — спросил он.

— Да нет вроде, — ответил Лёха, — ты так ловко сложился, даже гитара не пострадала.

— Тебе, это… к врачу сходить надо, — сказал Санька.

— Все на сегодня тогда? — предложил Лёха. Было заметно, что мысленно он уже в другом месте. Наверняка с какой-нибудь смазливой девчонкой.

А как же песня? Надо закончить запись, чтобы начать ее продвигать. Их ждал успех, а Дэн совсем расхлябался.

— Не переживайте, пацаны! Я первый дубль записал, — успокоил всех дядя Боря. — Как по мне, идеально сыграли. Почищу кое-где, может, из второй записи что добавлю, вот и демо готово. — Он поднял руку в шутливом салюте. — Ладно, если что, я в операторской.

Если что — значит, нужно занести деньги за запись. Дэн встал с табурета, жестом показав, что справится сам, и прошелся по студии, разминая ноги. Он в порядке. Почти. Медленно, будто делая это впервые, Дэн сложил гитару и примочки в футляр. Руки плохо слушались, рот был полон слюны, приходилось то и дело сглатывать. Зеленая решетка все еще стояла перед глазами, низ живота холодил ужас. Он на секунду зажмурился, отгоняя наваждение.

— Я отвезу тебя до дома, — предложил Лёха.

Из всех участников группы только у него была машина, дряхлый «Форд-Фокус». Обычно он довозил всех до метро.

— Ладно, — кивнул Дэн, — зайду пока к дяде Боре.

Дядя Боря лежал на диванчике и смотрел футбол на экране крошечного телевизора. В комнате пахло бражкой и заношенной одеждой.

— Кто играет? — спросил Дэн. Он не любил футбол, но поддержать разговор о нем мог. Частенько это помогало в делах.

— Нарезку с чемпионатов Европы смотрю.

— Понятно.

— Ну как ты? — спросил дядя Боря. — Лучше?

Дэн кивнул.

— Вот деньги, — он достал бумажник и отсчитал несколько купюр.

— До дома доберешься?

— Лёха довезет.

— Ну, давай тогда!

Дэн вышел в коридор. Контраст между стильным убранством студии и другими помещениями бывшего автозавода «Москвич» был так велик, что Дэн каждый раз поражался, хоть и бывал здесь дважды в неделю уже больше трех лет. Облупленная краска на стенах, разбитые полы, клочьями свисающая с потолка побелка вперемешку с паутиной — это любого повергнет в шок. Сколько еще в Москве таких заброшенных мест под защитой сонных охранников в пыльных конторках? И не сосчитать.

Дэн всегда старался уйти отсюда как можно скорее, но сегодня в его шаге не было обычной упругости. Казалось, прошла вечность, прежде чем он спустился на первый этаж. Солнце с трудом просачивалось сквозь мутные витрины. Дэн прошел через вертушку, не глядя на охранника, и вышел из проходной. Дверь за ним захлопнулась с таким грохотом, что спугнула стайку голубей, копошившихся на лысом газоне.

А на улице цвела весна. Главное, что нужно помнить про это время года, — не стоит злиться на временные неудобства. Надо лишь пережить пару переходных недель, пока сходит снег, обнажая всю накопившуюся грязь, пока все течет мутными реками по улицам, капает с балконов, чавкает под ногами и когда не хочется думать, по какой дряни ты только что прошел.

Машина была припаркована прямо у крыльца завода, при этом бампер завис над первыми двумя ступеньками. Мотор «форда» бодро почихивал, салон был полон музыкантами, и это наводило на мысли о гастрольном туре.

Дэн подошел к водительской двери и только хотел постучаться в окно, чтобы попросить открыть багажник, как Лёха выскочил из машины и вырвал из рук гитарный кофр.

— Ты садись, я сам…

— Значит, нужно грохнуться в обморок, чтобы к тебе проявили уважение как к старшему товарищу? — с казал Дэн, садясь на любезно оставленное для него переднее место. — Я это запомню.

Сквозь запах пота и бензина в салоне пробивался нежный аромат духов. Неожиданно свежий и отчетливо знакомый, он тут же исчез, словно и не было. Или Дэну только показалось?

Он откинул голову на подголовник. Хлопнула крышка багажника, ввалился Лёха и обратился к сидящим сзади:

— В салоне не курить, на борту раненый.

Машина взревела, резво сдав назад, прокатилась широкой дугой по парковке и рванула к Волгоградскому проспекту.

Глава 2

До метро домчались меньше чем за минуту. Андрюху и Саню сзади синхронно мотало, как бобслеистов на трассе. Лёха был дерзким, но не очень уверенным водителем. Дэну все время хотелось топнуть по несуществующим тормозам, а руки сами собой искали, за что зацепиться.

— Здесь останови! — крикнул Андрюха.

Лёха вырулил на обочину, не доезжая до входа в метро. «Форд» на холостых оборотах ревел, как ракета на старте, приборная доска мелко дрожала. Музыканты быстро вытащили вещи из багажника. Наклейки на большом черном кейсе с бас-гитарой красноречиво говорили, что хозяин — любитель тяжелого рока. Саня и сам выглядел устрашающе. Тем более удивительным показался контраст его внешности с кроткой улыбкой, когда он помахал на прощанье рукой и зашагал к метро. При каждом его шаге, огромном, словно он переступал через пропасть, кейс наклонялся вниз и возвращался назад, как маятник, едва не соприкасаясь с асфальтом. Андрюха катил за собой тележку с тарелками и барабаном в черном пыльном чехле, колеса весело скрипели.

Лёха посигналил и вывернул на дорогу. Машина, чихнув мотором, понеслась вперед.

Без ребят в салоне стало легче дышать, и Дэн снова почувствовал знакомый аромат духов. Он качнулся в воздухе, только обозначив свое присутствие, появился и пропал — так быстро, что Дэн снова не смог вспомнить, откуда его знает.

— Ну, ты как, брат? — спросил Лёха, облизнув пухлые губы.

— Голова раскалывается.

Дэну не хотелось общаться. Он смотрел на Лёхин профиль, на густые брови и непропорционально маленькие розовые уши, на то, как он крутит руль, и не мог понять, почему злится.

— Слушай, Дэн, — сказал Лёха, — ты все же красавчик, знаешь это? — Перестроился на соседнюю полосу, покачал головой. — Но тебе нужно больше в себя верить. Пойми! Деньги — это, конечно, сила, но талант, я считаю, все равно дорогу пробьет.

— Ты о чем вообще?

Дэну сейчас даже Лёхин голос не нравился. Сильнее головной боли было только раздражение. Из-за того, как безалаберно он водит, из-за этих его вечно влажных губ.

— Понятно, что без бабла никуда, — продолжал Лёха, сосредоточенно глядя на дорогу. — Вот ты вкалываешь, у тебя ведь единственного в группе стабильный доход. За все платишь, даже нас не спрашивая, — он почесал за ухом. — Что тут скажешь? Ты крут, бро!

— Это просто мой шанс, вот и все. Раскрутить проект и мои песни, — Дэн поморщился. Едва он повысил тон, чуть разволновался, как его словно обухом топора по голове ударили. Снова зеленая пелена всколыхнулась перед глазами.

— Это понятно, никто и не спорит, — с казал Лёха. — Я к тому, что ты всегда можешь на меня рассчитывать. В плане музыки, аранжировок, — он вздохнул, сопя носом, как обиженный ребенок. — Может, у меня и нет таких крутых идей, как у тебя… Зато я неплохо играю. Да?

— Еще бы! Ты супергитарист, — Дэн не лукавил, это была чистейшая правда. — Если бы не твой гитарный рифф, песни бы просто не было.

Лёха кивнул.

— Слушай, Дэн, — с казал он — твои гениальные тексты и моя соло-гитара — мы войдем в историю, чувак!

— Посмотрим, — сказал Дэн, закрывая глаза. Такая перспектива его устраивала.

Минут пять они ехали в полной тишине. Дэн словно оказался в старой детской игрушке — в пластиковой машинке с приклеенным к днищу магнитом, бегущей по бесконечному кругу. Проехали под мостом, мимо пронеслось раскидистое дерево, промчалась «мазда» с тонированными стеклами, покрякивая, как утка.

— Помнишь, я рассказывал про одного знакомого продюсера?

Дэн вздрогнул.

— Он ждет от меня материал… От нас, — поправился Лёха. — Я ему уже кое-что с репетиций показывал.

Волна неприязни снова поднялась в Дэне, стремительно, как шапка пены в бокале с пивом. Небо сквозь солнцезащитную наклейку на лобовом стекле походило на заставку из постапокалиптической компьютерной игры. Сиренево-дымчатые мохнатые облака летели на них как предупреждение, как какой-то знак.

— Жду не дождусь теперь, — с казал Лёха и ткнул Дэна в бок. — Как только дядя Боря даст демку, сразу пошлю ему. Если ты, конечно, не против…

— Что еще за продюсер?

— Да ты не знаешь, я с прошлой группой в его в студии писался.

Они съехали с третьего транспортного кольца и вклинились в плотный поток. Лёха постоянно перестраивался, то резко разгоняясь, то так же резко тормозя.

— Я вас познакомлю, — сказал он. — Говорю тебе, чувак, я вижу золото в этой песне. Играю партию, а перед глазами прыгают фанатки, — Лёха начал заводиться, мотор завыл, повышая обороты. — Подпеваю в припеве и слышу рев трибун «Олимпийского» или, чем черт не шутит, стадиона «Уэмбли».

Только прикинь! Please welcome! The one, the only — Atoll Bikini! И толпа ревет! Я прям кончаю, — он ударил по рулю, машина вильнула, завизжав шинами. — Подпишем контракт на запись альбома, потом клип в ротацию… MTV, VH1, «Радио Максимум», все дела!

Лёха вслух проживал будущее, вцепившись мертвой хваткой в руль. Жал на газ, кидая восторженные взгляды на Дэна и смешно шевелил бровями.

— Поедем в тур, брат! Москва — Осло — Хельсинки — Гамбург — Берлин — Париж — Лондон!

— Эй, Лёха, остынь! — прикрикнул Дэн. — Таким макаром до гастролей нам не дожить.

— Я тебе точно говорю, будет прорыв, — Лёха улыбнулся и сбавил обороты. Визг машины перешел в тихое урчание. — Мы их всех порвем, вот увидишь!

— Порвем, конечно, а пока расслабься лучше, подыши.

— Всегда завожусь, когда об этом думаю, — Лёха виновато пожал плечами. — Играть на гитаре — это все, что я могу, пойми. В остальном я полный лузер. У тебя хоть профессия есть, не пропадешь. А мне что делать, если с музыкой не получится? В «Муз-торге» китайские гитары лохам впаривать или давать занятия игры на гитаре неудачникам за копейки?

Ленинский проспект, лицо советского градостроительства, встретил их ровным гулом машин в широком пазу между рядами домов-брусочков. В сторону области проспект был свободным.

Слева пронесся Гагарин, устремленный в тучи. Нижняя часть его, от пояса и до постамента, показалась Дэну возмутительно непроработанной, особенно по сравнению с руками-крыльями. Погода быстро менялась. Грядущее ненастье чувствовалось каждой клеточкой тела.

— Метров через сто будет торговый центр, после не разгоняйся, — сказал Дэн.

— Знаю, — махнул рукой Лёха. — Я ж тебя подвозил уже. Забыл?

Дэн не смог вспомнить, как ни старался. Может, прошлой зимой после концерта в Швайне? Вроде нет, он тогда на такси домой приехал.

По красивой плавной дуге Лёха въехал во дворы и, разбрызгивая жидкую грязь, подъехал к дому-свечке.

— Приехали! — сказал, заглушив двигатель. — Ты как?

— Лучше не бывает.

Дэн потянул ручку, толкнул плечом дверь и вылез из машины. Похрустел шеей, потянулся. Все тело ныло, будто он целый день разгружал вагоны с углем. Лёха тоже вышел. Закурил. Облако дыма поплыло над головами, дернулось под напором ветра и, скользнув по стене, растворилось в серой выси.

Дэн вытащил кофр с гитарой и закрыл багажник.

— Ну, давай, — он кивнул Лёхе и, не протянув руки, пошел к двери.

Лёха проводил его взглядом, глубоко затянулся и выбросил бычок в бурый от грязи и мусора палисадник.

Глава 3

За окном уже стемнело, когда в дверь позвонили. Слава богу, это Крис — только она звонит так, будто извещает о ядерной атаке. Еще и стучит. Крис из тех девушек, которые выбивают закрытые двери ногой.

Она влетела как ураган. Быстро поцеловала и сунула в руки пухлый бумажный пакет. Скинула в угол один «мартенс», взялась развязывать шнурки на другом ботинке, но махнула рукой, и, прыгая на одной ноге, ускакала в туалет.

— Я только с репетиции и сразу к тебе. Соскучилась жутко! — крикнула Крис из-за двери. — Ты как?

— Нормально, — ответил Дэн, шурша пакетом.

Внутри лежала большая коробка с салатом и пирожки. Воздух наполнился запахами еды.

— Есть хочу, умираю! — крикнула Крис из ванной комнаты.

За ужином Дэн рассказал про обморок на репетиции. Хотел посмешить, но Крис огорчилась.

— Ты что, умереть хочешь? — отхлебнула пива, фыркнула и припечатала бокал к столу с такой силой, что в шкафу зазвенели стекла.

— Да ладно, — махнул рукой Дэн, — устал немного, вот и все.

Отзвуки той дневной головной боли все еще напоминали о себе, а вот страх ушел. Дэн обрадовался приходу Крис. В последнее время это случалось не так часто, как хотелось бы.

— Почему ты не хочешь понять? — не сдавалась Крис. — Это же серьезные симптомы! Ты что — Наташа Ростова в обмороки падать? А если инсульт?

Дэн снова махнул рукой:

— Вообще уже жалею, что рассказал.

— Ты должен все-все мне говорить, — сказала Крис и надула губки. Она еще сердилась, но ей уже начало надоедать. Крис меняла настроение, как хамелеон цвета.

— Вообще-то, мило, что ты волнуешься за меня, — с казал Дэн.

— А как иначе? Ведь я люблю тебя, придурок.

Он отодвинулся от стола, раскрыл руки в объятьях:

— Иди ко мне.

Крис запрыгнула к нему на колени и прижалась к груди. Такая крохотная, почти невесомая. От нее пахло полевыми цветами и апельсинами.

— Дай-ка поцелую эти глазки, — прошептала Крис. — Сначала правый. Мой любимый, синий, — о на потянулась губами, — а потом левый, карий.

Откуда в ней столько нежности сегодня?

— Ох, как же я люблю тебя, Дэн!

Она легонько куснула его за нижнюю губу. Он ответил долгим поцелуем. Пока ссоры заканчиваются любовью, в отношениях еще не все потеряно. Дэн чувствовал кожей, как быстро стучит ее сердце. Ее дреды пахли табаком, а шея весной. Не отрываясь от ее губ, Дэн поднял Крис и унес ее в ночь. Глаза их были закрыты, и не существовало на свете людей ближе.

***

Понедельник разорвал сон противным пиликаньем будильника, и Дэн обрадовался, увидев Крис рядом. Она вносила в жизнь подобие уюта и теплоты, пусть и не стала настоящей хозяйкой в доме. Она не любила да и не умела готовить, зато у нее замечательно получалось заказывать на дом пиццу и китайскую еду в коробочках. Она платила сама, с негодованием отвергая его деньги. Отец Крис владел промышленной недвижимостью в Подольске, и на это жила вся их большая, но не очень дружная семья. Крис не проработала ни единого дня в жизни, если не считать концертов ее группы, зато деньги у нее водились всегда, и она с ними без сожаления расставалась.

У Дэна оставалось несколько минут в запасе, и он смотрел, как она спит, подложив кулак под голову. Во сне Крис хмурилась, будто решала там, за гранью реальности, важные дела.

«Крис и важные дела!» — Дэн улыбнулся.

Вчера она не смыла макияж, и нечто черное, не то тушь для ресниц, не то подводка для глаз, размазалось по лицу и подушке, отчего теперь Крис походила на порноактрису. Дэн не удержался, прыснул.

— Чего ржешь? — спросила Крис глухим от сна голосом. — Если надо мной — убью.

Дэн не выдержал и захохотал. Уж очень смешно она говорила, не меняя выражения лица и с закрытыми глазами. Даже губами не шевелила. Словно механическая кукла.

— Точно убью, спать не мешай…

Дэн поцеловал ее в щеку и вылез из кровати. Зашлепал босыми ногами по полу. Быстро собрался

— Я пошел. Хорошего дня, Крис!

— Пока… — донесся из комнаты сонный голос.

Дэн застыл на секунду на лестничной площадке у двери. Подумал — а может, ну его на фиг? Вернуться домой, раздеться и нырнуть под одеяло? Пока душа мечтала, мозг все решил. Он отдал приказ мышцам, и пальцы отпустили дверь. Та закрылась, щелкнув английским замком. Значит, не сегодня.

Рабочий день, как и предполагалось, получился сложным, нервным, но прошел так быстро, что Дэн удивился, заметив, что люди в офисе начали собираться. Посмотрел в окно. Когда успело стемнеть? Он сегодня снова не видел солнца. Вышел из дому затемно, и возвращаться домой придется в сумерках. В сердце кольнуло сожаление. Очередная весна проходит мимо.

О вчерашнем обмороке он и не вспоминал, будто ничего не случилось. Голова не болела, он чувствовал себя превосходно. Дела на работе двигались, продажи росли, как и его авторитет среди сослуживцев и руководителей фирмы. Пять салонов из десяти перевыполнили планы за месяц, в этом была и его, директора по маркетингу, заслуга. Рекламный бюджет отбивался, а участие в главной мебельной выставке в Экспоцентре можно было назвать триумфальным. Но и вкалывать приходилось как никогда. Каждый рубль, вложенный в его зарплату, приходилось отрабатывать.

Дэн любил свою работу, но понимал: такой режим рано или поздно приведет его либо в дурдом, либо в могилу. Похоже, что мирное сосуществование дельца и творца в нем подходило к концу. Одна из личностей должна была уступить, не хватало лишь крохотного движения материи во вселенной, чтобы окончательно разрешить спор. Работа в офисе оплачивала счета, в том числе и хобби, но Дэн мечтал поменять все местами, чтобы заниматься только музыкой. Сочинять песни и петь их людям. Ведь именно этого он и хотел с самого детства.

По дороге домой Дэн думал о новой песне. Первый куплет был готов, но дальше дело застопорилось. Мелодия звучала в его голове так ясно, он даже удивился, что никто, кроме него, ее не слышит. Старенький троллейбус качало, будто рыбацкий баркас в шторм, в Дэна кидало людьми, как брызгами, а он сочинял лучшую музыку своей жизни.

Мелодия звучала в нем и тогда, когда он шел к дому в потоке людей, придавленных тенью торгового центра. Он топал по тротуару, через каждые пятьдесят метров влетая в желтые орбиты света уличных фонарей, мимо выросших как грибы после дождя «Пятерочек» и «Магнолий», и вдыхал запахи, словно щенок в первую весну, жадно и со смутным предвкушением чего-то удивительного.

В его окнах горел свет — значит, Крис дома. От этого стало еще радостнее, и последние метров пятьдесят он пробежал, так не терпелось ее увидеть. Дэн набрал код на домофоне и поднялся на седьмой этаж.

— Ты бежал, что ли? — спросила Крис, когда он ввалился в квартиру.

— Ага, не смог удержаться, побежал, едва почувствовал запах пиццы из нашего окна.

— С ума сошел? Бегать в твоем состоянии?

— В каком еще состоянии? — удивился Дэн.

— Вчера в обморок падал, а сегодня решил марафонцем заделаться?

Крис стащила с него куртку и бросила на обувной ящик в углу. Повела за руку в зал, как маленького, усадила на стул и села напротив с видом, который не предвещал ничего хорошего.

— Я все решила.

— А ботинки? — запоздало запротестовал Дэн.

— Они тебе идут, — с казала Крис, — да и потом, на улице чище будет, чем у тебя тут.

Это его покоробило. Она сказала — «у тебя», а не «у нас».

— Я потом полы помою, не переживай. Сейчас о главном, — Крис положила руку ему на колено. Заглянула в глаза.

Дэну стало не по себе. Он даже подумал, что Крис решила его бросить.

— Тебе надо обследоваться, — сказала Крис тоном конферансье, объявляющего номер, которого все ждали. — Но беспокоиться не о чем, — добавила она, заметив, как он дернулся, словно от удара электрическим током. — Я обо всем договорилась. Помнишь, я рассказывала об однокласснике моей сестры? Ну же? — Крис вопросительно приподняла правую бровь. — Хирургом работает в Бурденко? Александр Алексеевич?

Дэн не помнил. Учитывая, сколько всего она успевала ему наговорить за один день и как много ненужной и бессмысленной информации она донесла до него за все время их знакомства, отдельным фактам просто не хватало места в голове. Для того чтобы внимать этому потоку, надо было обладать интеллектом восьмиклассницы и памятью суперкомпьютера.

Тем не менее он утвердительно кивнул.

— Так вот, я ему позвонила и договорилась на завтра. Представляешь? Это в центре. На Маяковке. Тебе там сделают томографию головного мозга.

— Чего?

— Томографию, — повторила она по слогам, — и будет видно, отчего эти онемения и обмороки, — Крис подалась к нему всем телом. И без того большие ее глаза теперь висели над ним как две голубые инопланетные тарелки. Колечко в ее носу качнулось, и это выглядело одновременно забавно и пугающе.

— А вдруг у тебя опухоль в мозгу? — прошептала она.

Так далеко в мыслях Дэн еще не заходил. Теперь, глядя в ее глаза, он с ужасом понял, что это возможно. Черт, очень даже возможно! Налицо все классические симптомы опухоли или аневризмы. Последнее, конечно, предпочтительнее. В один миг — бах! Но, черт, он совсем не готов к такому варианту. Дэн представил себя на больничной койке, опутанного проводами и пластиковыми трубками, осунувшегося, с землистым цветом лица, с кругами под испуганными глазами, еще и лысого, как коленка мисс Мира.

— А знаешь, что самое классное? — с просила Крис, наклонившись еще ближе. Колечко снова качнулось. Она улыбалась так, будто прячет в рукаве целых пять козырных тузов.

— Понятия не имею, что здесь вообще может быть классного? — ответил Дэн. Вся эта сцена его утомила. Ему хотелось переодеться и поесть. И не думать. Опухоль в тридцать один год? Когда в жизни только начинается все самое интересное?

Крис посмотрела на него, как на капризного ребенка:

— С тебя даже денег не возьмут, представляешь?

— Ну, круто.

— Знаешь, сколько стоит у них эта процедура? Мы же говорим о Бурденко, Денис!

–…Бурденко, Денис, — повторил он за ней пискляво.

— Ты еще и паясничаешь? — спросила она, стремительно уменьшаясь в размерах и надувая по пути губки. — Я же для тебя старалась.

Хуже нет, когда она обижается. Будет дуться весь день, намеренно, театрально, не покидая его из виду, чтобы знал, из-за кого она страдает. Упустишь момент перехода границы спора в обиду — пиши пропало, никакие извинения не помогут. Хоть павлином вокруг ходи, распуская хвост и пытаясь загладить вину, прощения не будет. Пока она вволю не отдуется, не исплачется и не наобижается, лучше не подходить. Наказание — быть рядом, впитывать вину, стоять без зонтика под ливнем упреков и молчаливого порицания. Терпеть и ждать, пока тучи не разойдутся. Обычно на это уходило два часа, иногда три дня, а однажды она дулась неделю.

— Ну, ладно тебе, — он обнял ее мгновенно ставшие каменными плечи и чмокнул в колечко в носу. — С делаем мы эту томографию. Не проблема, — он поцеловал ее еще, на этот раз в губы, и камень поддался. Крис ответила на его поцелуй. Дэн оторвался на секунду и прошептал: — Все равно я давно хотел провериться…

Спустя полчаса они ели пиццу за большим полированным столом в гостиной, запивая ледяной колой, и вполглаза смотрели глупую голливудскую комедию на экране ноутбука. Все же им было хорошо вместе. Большую часть времени. Случалось всякое, но в такие моменты, особенно после легких ссор, они сливались в единое целое.

Глава 4

Дэн не хотел ехать. По дороге он представлял, как на работе народ травит анекдоты в курилке и как приятен первый глоток кофе за рабочим компьютером. От этих мыслей стало совсем невесело.

Они поднялись по эскалатору наверх, к низкому небу, камням и бетону, и Дэн оглянулся в сторону Маяковской площади. Он думал, они выйдут там, у белокаменных букв «П», к перекладинам которых крепились качели. Ему казалось, что, если он их увидит, станет легче, не так муторно, словно качели — это амулеты, дающие силу. Но все, что было позади, — пожирающая сама себя серая линия домов с одной стороны и мрачный бетонный забор с другой.

— Нам туда, — дернула его за рукав Крис и потащила по одной из Тверских-Ямских, в которых Дэн ни черта не понимал. Небо давило свинцовыми белилами облаков, обещавшими скорый дождь. Не потому ли Дэну хотелось спать? Они прошли пару кварталов по узкому тротуару с обломанными зубами бордюров, и ступили в тень бело-красного здания в стиле «Лего».

Внутри пахло аптекой и мокрыми пальто. Камень, интегрированный в пластик, звездные отражения потолочных светильников в надраенных плитках пола, шум голосов — все напоминало четырехзвездочный турецкий отель. Тот же пыль-в-глаза-пускательный размах.

— Посиди пока, — с казала Крис. — Я Александру Алексеевичу позвоню.

Дэн сел на круговой диванчик, свернувшийся серым котиком вокруг колонны. Хотел опереться спиной, но впечатался поясницей в металлический поручень. Это, значит, чтобы побелку не пачкали. Предусмотрительно.

Именно сейчас в голове Дэна словно зажглась лампочка. Для Крис вся эта ее забота — не что иное, как прогулка в музей или поездка с друзьями на выходные в контактный зоопарк, енотов потискать. Развлечение. Тогда кто он для нее? Временное прибежище? Енот в кожаных штанах?

Дэн оперся локтями в колени, лицо само собой опустилось в ладони. Не думать ни о чем. Все это ерунда, глупые мысли. Он излишне драматизирует. Тепло рук подействовало успокаивающе. Когда Крис вернулась, Дэн был в норме.

— Спустится через пару минут, — сказала она, положив руку ему на плечо. — Ты как?

— В порядке, — ответил он и потерся щекой о ее ладонь. — Думал о тебе.

А Крис посмотрела сквозь и мимо, зрачки ее расширились одним плавным движением, как лепестки диафрагмы в объективе. Дэн оглянулся.

По крутой лестнице с блестящими металлическими перилами спускался невысокого роста человек в темно-синей робе хирурга. Ноги его мягко пружинили в ярко-зеленых дырчатых сандалиях. На круглом лице блуждала ни к чему не обязывающая улыбка, взгляд сканировал пространство, отскакивая резиновым мячиком от голов. Глаза, нос и рот хирурга были маленькими и аккуратными, казалось, что они когда-то стремились к центру, но, достигнув максимальной точки, оттолкнулись, поплыли назад и застыли в совершенно неподобающих местах.

«Какая интересная физиономия», — подумал Дэн.

— Вон и он! — воскликнула Крис.

Они пошли навстречу, и хирург их заметил. Вернее, он увидел Крис — глаза его загорелись, лицо расплылось в улыбке.

«Одноклассник сестры? — кольнуло у Дэна под сердцем. Он удивился: — Неужели я ревную?»

— Кристиночка! — неожиданно глубоким басом воскликнул хирург, разводя руки для объятий.

— Саша! — взвизгнула Крис так громко, что со всех сторон на них посыпались любопытные взгляды.

Саша ловко выкрутился из щекотливой ситуации, пожав Крис руку. Заметил начинающуюся у костяшек пальцев яркую мешанину татуировок и удивленно хмыкнул.

— Ты у нас теперь панк? — спросил он, оглядывая Крис с ног до головы.

А выглядела она и вправду колоритно, не зря на нее все пялятся. Представьте хрупкую еврейскую девочку. Добавьте голубые глазищи в пол-лица, густо подведенные черным, пирсинг в носу и дреды. Это еще не все. Руки у нее от пальцев до плеч в ярких цветных татуировках, в так называемой классике — морячки, девчонки в стиле пин-ап и все в этом духе. Высокие шнурованные ботинки «Доктор Мартенс» на тяжеленной платформе, а над ними — сетчатые колготки с дырками на икрах и бедрах, короткая кожаная юбка колокольчиком и косуха с кучей металлических цацек. Можно целый день разглядывать.

— Это Денис, — представила Дэна Крис. — А это Саша.

— Александр Алексеевич, — машинально поправил ее Саша и тут же добавил: — Но для вас я Саша.

Они обменялись рукопожатием. Серебряный перстень хирурга так сильно впился в ладонь, что Дэн еле сдержался, чтобы не выругаться. Здоровый мужик этот Саша, хоть по виду и не скажешь.

— А ты, наверное, металлист?

Дэн пожал плечами.

— Ладно, не обижайся, — сказал Саша. — Шучу я.

В долю секунды он превратился обратно в хирурга одной из лучших клиник страны. Лицо стало серьезным, тон холодным:

— Теперь к делу. Сам я — нейрохирург. Ко мне вам пока нет нужды соваться, — он улыбнулся краешками губ. — Я отведу вас наверх в отделение лучевой диагностики. К врачу Буровой Татьяне Ивановне. Сделаете там магнитно-резонансную томографию, ну а дальше, как говорится, фото покажет, — он улыбнулся, весьма довольный собой. На секунду стал снова Сашей, своим в доску парнем. — Пошли?

Они поднялись по лестнице в нужное отделение. Широкий белый коридор убегал вдаль, заканчиваясь распашными дверями. Два ряда круглых светильников, утопленных в потолке, отражались яркими всполохами в сером линолеуме. По обе стороны коридора зеленели двери. Возле одной из них на скамейках с дырчатыми спинками сидели в ожидании люди. Саша показал на свободные места. Они сели.

— Напомни свою фамилию?

— Цветков. Денис Николаевич. Восемьдесят шестого года рождения.

Саша подмигнул и зашел в кабинет. Через пару минут вышел, присел на край скамейки рядом с Крис.

— Надо немного подождать, — он кивнул Дэну. — Очень, — Саша прижал руку к груди и шутливо склонил голову перед Крис, — очень был рад повидаться!

— Спасибо тебе огромное, Санечка!

Он кивнул, с чувством пожал им руки и ушел, поскрипывая кроксами. Вот только что был и тут же исчез за одной из дверей.

Крис положила голову Дэну на плечо и вздохнула. Не горестно, но так по-взрослому, чем опять напомнила свою мать. Они просидели в полудреме минут двадцать. За это время люди рядом даже не пошевелились. Казалось, они муляжи, посаженные для того, чтобы коридоры не выглядели слишком пустыми.

Никто не входил и не выходил. Когда Дэн окончательно оцепенел и, по ощущениям, сросся со скамейкой, дверь распахнулась и приятный женский голос произнес его фамилию. Очередь оживилась и забеспокоилась. Все начали озираться по сторонам, будто могли так опознать человека по фамилии Цветков.

— Кто Цветков? — недовольным голосом спросил мужик слева.

Дэн все же нашел в себе силы встать (не без помощи пребольно тычущей под ребра Крис) и под неодобрительными взглядами очередников вошел в кабинет. Если бы Дэн умел читать мысли, он услышал бы много неприятного в свой адрес. Но ему было пофиг.

— Сюда проходите, молодой человек.

Кабинет был залит солнцем, но воздух из большого открытого окна приятно холодил.

Он подошел к столу. На серебристой подставке возле монитора покачивался забавный маленький скелет. Женщина-врач в очках с тонкой металлической оправой подняла взгляд от бумаг. На вид лет сорок или пятьдесят. Она была хороша собой и знала это.

— Вы Цветков?

— Да.

— Садитесь.

Голос приятный, с легкой хрипотцой. «Интересно, она курит или простудилась?» — подумал Дэн, садясь. Стул тяжело вздохнул под ним, выпуская воздух из обивки, и врач улыбнулась, показав два ряда идеально белых зубов.

— Имя-отчество?

— Денис Николаевич.

Она наклонилась к нему через стол, опустив очки от переносицы на кончик носа. Посмотрела на него внимательно. Он на нее.

— Удивительно! — с казала врач. — Еще у кого-нибудь в вашей семье есть разные глаза?

— Насколько я в курсе, нет, — ответил Дэн.

— Ну да, — кивнула врач, — это редкое явление.

Он знал.

— Ладно, — сказала она, водрузив очки на место, — меня зовут Татьяна Ивановна, я ваш врач. Посмотрим, что у вас в голове. Вы готовы?

Дэн пожал плечами.

— Александр Алексеевич описал ваши симптомы — онемение языка и правой руки, обмороки, головные боли. Все так?

— В принципе, да, но… — Дэн хотел сказать, что обморок был всего один, и головная боль появилась только после него, и вообще-то он здоров, но не успел и слова вставить.

— Чудесно! — улыбнулась Татьяна Ивановна. — Скажите, пожалуйста, Александр Алексеевич вам родственником приходится?

Дэн хотел рассказать ей про Крис и ее сестру, но прикусил язык и просто кивнул.

— Ну и славно, — Татьяна Ивановна отложила ручку и поправила прическу. — Сейчас Катенька проводит вас в соседний кабинет, — она показала рукой куда-то за его спину. Дэн обернулся. Как мог он не заметить такую роскошную девицу? Катенька улыбнулась ему, подкручивая локон, выбившийся из-под белой шапочки. Ей шла медицинская форма.

Голос врача вернул его к действительности:

— Сейчас вам сделают магнитно-резонансную томографию мозга. Процедура простая и безболезненная. Длится около пятнадцати минут. Главное условие — не шевелиться во время сканирования, иначе изображение собьется, — она что-то записала в его карте. — Когда аппарат распечатает снимки, мы вместе с вами на них посмотрим, — врач ободряюще улыбнулась, снова показав свои идеальные зубы. — Да вы не волнуйтесь. Тут еще никто не умирал.

— Я и не волнуюсь, — ответил Дэн, но солгал.

***

Дэн вышел в коридор, махнул рукой Крис и последовал за Катенькой в соседний кабинет. Люди в очереди неодобрительно зашумели.

— Проходите, снимайте обувь и ложитесь на спину.

Посреди большой комнаты с веселыми салатовыми стенами стоял томограф — большой бублик с дыркой, куда заталкивают людей, чтобы хорошенько прожарить им мозг. В отличие от кабинета врача, где прохладный воздух благоухал духами, здесь стоял терпкий запах пластика и недавней влажной уборки.

— Украшения с ушей, носа, бровей, шеи, сережки, кольца, пирсинг, кулоны, цепи, браслеты, часы — все снимаем, — скороговоркой сказала Катенька и протянула поднос.

Он сел на кушетку и секунду помедлил. Пластик был твердый и прохладный. Под одобрительным взглядом Катеньки снял с левого уха серебряную серьгу, с шеи — шнурок с ковбойской защелкой в виде головы койота, а с пальцев три тонких серебряных колечка и два перстня.

— Вроде все.

— Хорошо. Теперь ложитесь на спину. — Катенька поставила поднос с украшениями на стол и, глядя, как он устраивается, сказала: — Процедура длится около пятнадцати минут и совершенно безболезненна. Во время сканирования оставайтесь в неподвижном состоянии. Некоторые пациенты могут испытывать боязнь замкнутого пространства. С вами такое случалось?

— Эмм, пожалуй, нет, — ответил Дэн, пялясь в потолок.

— Хорошо. Будет слышен шум и гудение, иногда очень громкое. А также стучащие звуки. Беспокоиться не о чем. Все это — часть процесса.

— Ясно.

— Мы с врачом будем в соседней комнате, — она показала на широкое застекленное окошко в стене. — Здесь двусторонняя связь, и, если что-то пойдет не так или вам станет плохо, говорите. Но, думаю, ничего не случится. Вы готовы?

— Да, — ответил Дэн.

— Тогда начинаем, — Катенька нажала на кнопку на приборной доске слева от дырки в бублике, и лежанка под ним поехала, а потом с тихим шипением остановилась внутри пластикового кокона. Несколько раз щелкнуло, затем донесся легкий шорох шагов. Мягко хлопнула дверь.

Он остался один. Несколько секунд ничего не происходило, потом машина загудела.

«Поехали», — подумал он.

Что-то дробно застучало внутри с такой силой, что Дэн вздрогнул: сломалась? Он запаниковал, но вспомнил, что Катенька его об этом предупреждала и успокоился. Гул машины переходил в свист, потом затихал. Что-то стучало, будто он находится в одиночной камере и с ним перестукиваются бывшие сокамерники. О чем только не думается в абсолютной изоляции! Реально начинает крышу сносить… Что там она говорила о боязни замкнутого пространства? Теперь Дэн знал, что это такое. Лоб его покрылся испариной, а пластиковые обводы сверху и по бокам начали давить, будто сдвигались.

«Сколько я уже тут? — думал он, изо всех сил стараясь не паниковать. — Минут пять? Полчаса? Или больше? А вдруг они обо мне забыли?» Смотреть на пластик надоело, и он прикрыл глаза. Бесконечную черноту прямо посредине разрезала узкая белая полоска. Ее пульсация совпадала с биением его сердца. По обе стороны плавали мутные капельки с нитевидными отростками, похожие на маленьких паучков. Было сложно на них сконцентрироваться, они все время перескакивали с места на место, исчезая на миг и неожиданно появляясь в новой области. Он перестал чувствовать ноги. Думал о них и, несмотря на запрет шевелиться, один раз попробовал напрячь передние мышцы бедра. Безрезультатно. Как будто ниже пояса ничего не было.

Тем временем полоса в его глазах померкла и отдалилась, неторопливо закручиваясь по спирали. Остались только паучки, но и они успокоились. Плавали кругами против часовой стрелки, иногда пропадая. Зачесался кончик носа, но он вспомнил, что шевелиться нельзя, и оставил руку на месте. Из темноты, как на фотобумаге при печати, проявлялось что-то знакомое. Он пока не мог разобрать, слишком неясными были детали, но сердце застучало.

— Ты куда машину поставил? — спросил кто-то, обрывая руками черноту в глазах Дэна, словно паутину. Из треснутой оконной рамы брызнули по комнате лучи солнца и золотыми монетами покатились мимо печки к ногам.

— Папа? — спросил Дэн.

— А ты кого ожидал увидеть? Бориса Ельцина? Или, может, Леонида Куравлева в роли Жоржа Милославского? — отец захохотал, как только он один и умел, звонко и заразительно, закидывая голову назад. Еще и притопнул. На ногах его были кирзовые сапоги, стоптанные и измазанные глиной. На коричневом крашеном полу остался грязный след. Нос защекотало от терпкого запаха «Беломора» и дачно-огородного пота. — Где машина, я тебя спрашиваю?

Дэн хотел сказать отцу, что давно продал их «ласточку» и что они с мамой скучают по нему, особенно мама. А главное, он понял: нужно узнать у отца, где он пропадал все эти годы. Дэн едва успеть открыть рот, как аппарат снова застучал, фигура отца помутнела и скрылась в серой пелене.

Дэн открыл глаза. Фу! Заснул, оказывается. Вроде не шевелился? Он поморгал и с силой зажмурился. Скорее бы все закончилось. Пот затек ему в глаза, и теперь их щипало. Нос зачесался еще сильнее. Ему осточертело лежать, надоела вся эта глупая затея, и Бурденко тоже. Будь у него послабее нервы и не знай он, что за дверью переживает за него Крис, давно бы уже встал и ушел, не оглядываясь. Но он терпел.

Казалось, прошло часа два, прежде чем аппарат, простучав напоследок особенно звонко, затих.

«Может, режим меняет?» — подумалось ему, хотя он изо всех сил молил, чтобы это был конец. Какое счастье — у слышать вполне обыденный щелчок входной двери и шорох шагов по линолеуму!

— Оставайтесь в лежачем положении, пока я не скажу, — с казала Катенька.

Никогда еще Дэн так сильно не радовался человеческому голосу. Он почувствовал движение и через несколько секунд выехал на свет.

— Как вы тут у меня? — спросила Катенька.

Он улыбнулся:

— Нормально…

Говорить было приятно, видеть живую душу на расстоянии вытянутой руки еще приятнее. Особенно такую симпатичную.

— Жуткая все же процедура… — сказал Дэн, почесывая нос.

— Все по-разному воспринимают, — она улыбнулась. — А вы молодец! Теперь вставайте, надевайте обувь и не забудьте, пожалуйста, ваши украшения.

Он проводил ее взглядом до двери, подошел к столу. На подносе в кучке серебра лежал квадратный листок бумаги. Мелким старательным почерком на нем был написан номер телефона. Под ним имя. Катя. Он улыбнулся и положил записку в задний карман джинсов. Неторопливо надел сережку, шнурок с головой койота, кольца и вышел в коридор.

— Ну наконец-то, — обрадовалась ему Крис. — Я извелась уже вся. Как прошло?

— Сначала тихо так гудит, потом бум-бум-бум! — сказал Дэн, садясь рядом. — Будто молотком по черепу. И полная тишина. Я даже не заметил, как уснул. И снова бум-бум-бум! — Дэн звонко стукнул кулаком в ладонь. — Чуть голову не разбил, так высоко подпрыгнул от неожиданности. Но я терпел!

— Ты мой герой!

— Думал, вот сидит там моя Крис, волнуется, — с интонацией театрального актера сказал Дэн. — Переживает, как он там, сокол ясный? Да я, Крис, с этой мыслью под танк брошусь, не то что в каком-то бублике пластмассовом четверть часа дрыхнуть, — он притянул ее за шею и поцеловал в губы.

— Пить хочешь? — спросила Крис, когда он ее отпустил.

— Давай, — Дэн жадно припал к бутылочке с водой.

Они посидели минут пятнадцать, лениво переговариваясь. Дэн немного побродил по коридору, чтобы размять ноги. После этого они прождали еще четверть часа. Потом в кабинет, оживленно переговариваясь, зашли два молодых врача. Один под два метра ростом и лысый, другой коротконогий, с аккуратной бородкой и со стетоскопом на груди. Вернулся Саша.

— Ну как вы? — спросил он, наклонившись с заговорщическим выражением на лице. — Заждались, небось?

— Что-то не так?

Крис внимательно посмотрела на Дэна, потом на Сашу. Кажется, и до нее стало доходить. Проблема.

— Вас скоро вызовут, — Саша оглянулся, словно ждал кого-то и спросил Крис: — Зайдешь с ним?

— А надо?

— Сама смотри, — он пожал плечами. — Я бы на твоем месте пошел. Поддержать, так сказать, друга.

— А что, есть повод?

Он махнул рукой:

— Ничего смертельного. Немного еще подождите, — Саша хлопнул Дэна по плечу и исчез в кабинете.

Через несколько минут в коридоре раздался кашель и пронзительное сморкание. С противоположной стороны коридора появился бородатый дед в длинном белом халате и медицинской шапочке. Шаркая лакированными туфлями с узкими носами, он шел по коридору с недовольным видом. Кто-то из сидящих в очереди прошептал: «Академик Петров!»

Это был эталонный академик. Именно так их описывают в книжках и показывают в кино. Дэн не удивился, когда тот, кашлянув напоследок, зашел в их кабинет.

— Черт, Крис! У меня, кажется, какая-то аномальная херня в голове. Смотри, они слетаются, как мухи сама знаешь на что.

У Крис задрожали губы.

— Эй, ты чего?

Крис зажмурилась и помотала головой. По щекам покатились слезы, оставляя две полоски угольного цвета.

— Он же сказал, ничего смертельного.

Дэн всегда терялся, когда Крис плакала. И сейчас не нашел лучшего, чем пошутить:

— Крис, врачи просто увидели на снимке, чем на самом деле у меня забита голова. Секс, наркотики и рок-н-ролл!

Крис фыркнула от смеха и вытерла слезы.

— Я просто представила, что тебя не будет рядом, и мне стало грустно, — заикаясь, сказала она и прерывисто вздохнула.

— Никуда я не денусь, дурочка.

Дэну было приятно, что она беспокоится. Но паника уже накрыла его с головой. Дураку понятно, что с ним что-то не так, раз столько врачей пришли посмотреть на снимок. Он пытался уговорить себя, что это простое совпадение. Может быть, у них по расписанию в это время производственное совещание. Но Дэн знал, дело в нем.

***

— Ну, что тут у вас? — с просил академик пронзительным дребезжащим голосом. Он был не в духе. Жевал губы и стучал пальцами по столу. Руки его были прекрасны, насколько прекрасными могут быть руки мужчины-хирурга. Длинные узловатые пальцы, ладонь как саперная лопатка. Лицо его тоже могло быть по-своему красивым, если бы не нос. Огромный и пористый, как губка, он делал все остальное незначительным и малоинтересным. Глубоко посаженные глаза и узкий рот, как у грустной цирковой обезьянки. Но самое печальное — подбородок академика (такие еще называют безвольными) почти отсутствовал. Отчасти этот недостаток, впрочем, компенсировался жиденькой бородой. И вообще, академик казался противным типом.

Но те, кто знал его ближе, ценили академика за ум и огромный опыт в области нейрохирургии. Стоило пообщаться с ним пару дней, и становилось понятно, что брюзжащий старик — лишь маска. За долгие годы работы и руководства он привык отпугивать ею дураков.

— Вот, — Александр Алексеевич передал ему снимок.

Академик взял его кончиками пальцев, глянул мельком и бросил на стол. Обвел всех взглядом и спросил:

— Кто лечащий врач?

— Я, Иван Иванович, — врач Бурова привстала.

— Понятно. Где карта больного?

— Катенька, принесите карту Цветкова!

Академик поморщился и подтянул галстук потуже, словно это могло защитить его от некомпетентности подчиненных.

— Вот, Иван Иванович!

Академик вынул из нагрудного кармана халата заляпанные очки и водрузил на нос. Пролистал карту, багровея с каждой страницей, бросил на стол, прямо на снимок, и рявкнул:

— Сколько можно говорить, чтобы все заполнялось грамотно? Где страховой полис?

— Иван Иванович… — попытался что-то сказать Саша. Он даже привстал, но академик осадил его движением руки.

— Постоянно об одном и том же талдычим! А вам хоть кол на голове теши! Взрослые же люди! — он кричал и вколачивал каждое значимое на его взгляд слово кулаком в стол. — А потом Центр лишают премий за такие вот фортели! Вы этого хотите?

Голос его заполнил все пространство, придавил скорбно молчащих врачей. Они знали, что нужно немного переждать. Буря кончится, и защебечут птицы. Или нет.

Академик обвел каждого взглядом, от которого всем хотелось спрятаться, но врачи знали, он любит прямоту. Так что они, как загипнотизированные коброй кролики, смотрели в красные от недосыпания глаза академика и жалели, что сегодня их смена.

— Иван Иванович, позвольте мне, — Саша сделал второй заход в надежде оправдать коллегу.

Академик махнул рукой.

— Этот пациент — мой родственник, — сказал Саша. — Мы все заполним, не нужно волноваться.

— Волноваться — моя работа, — с казал академик. — А ваша — вести пациентов как полагается. Если в таких мелочах у вас бардак, то что можно ожидать от серьезных задач? А? — он снова обвел присутствующих взглядом.

Кажется, буря стихала. Академик прокашлялся. Потом вздохнул и ослабил узел на галстуке:

— Татьяна Ивановна, доложите соображения по пациенту… — он заглянул в карточку. — Цветкову.

Врач Бурова взяла снимок и прикрепила к световой доске.

— Итак, сегодня к нам обратился пациент Цветков Денис Николаевич, восемьдесят шестого года рождения, с жалобами на онемение языка и правой руки, на затруднения с речью, обмороки и головные боли. Была произведена магнитно-резонансная томография головного мозга. Полученный снимок показал наличие в затылочной области постороннего предмета. При ближайшем рассмотрении нам удалось идентифицировать его как швейную иглу.

— Очень интересно, — вставил академик, потирая руки.

— Да. Надо отметить, — продолжила Татьяна Ивановна, — что томограф последнего поколения, который нам поставили в этом году на замену устаревшему, отлично справился с работой. И тут мне хочется поблагодарить руководство Центра в лице уважаемого Ивана Ивановича…

— Полно, полно, голубушка…

— Мы с коллегами, — она показала рукой на врачей за столом, — смогли рассмотреть у предмета даже ушко. Без всякого сомнения, можно утверждать, что это обычная швейная иголка.

— Чрезвычайно интересно, — с нова вставил академик. Он внимательно посмотрел на снимок и забарабанил пальцами по столу.

— Однако по сути жалоб пациента, — продолжила Татьяна Ивановна, — вынуждена констатировать, что данное инородное тело с ничтожно малой вероятностью может служить источником указанных ранее жалоб пациента Цветкова. Очевидно, что эта игла находится в организме продолжительное время и обросла тканью. Организм с ней уже справился и свыкся.

— Я согласен с лечащим врачом, — сказал академик, — это очень интересный, я не побоюсь сказать, уникальный случай. На моей практике это первый такой пациент, хотя о подобном я слышал. Не так давно в Китае у ребенка обнаружили иглы и успешно их удалили с помощью хирургического вмешательства. Считаю, нам необходимо всесторонне изучить этот случай. Ваши мысли, уважаемые коллеги?

— Позвольте мне, — поднял руку Саша.

— Пожалуйста, Александр Алексеевич.

— Я согласен с Татьяной Ивановной в том, что конкретно это инородное тело не может спровоцировать подобную симптоматику, хотя и полностью не снимал бы этого с повестки. Очевидно, что игла не мешает функционированию организма, не приносит болезненных ощущений и не представляет опасности для жизни пациента. Я, как нейрохирург, считаю, что оперативное вмешательство в данном случае не требуется.

— Согласен с вами, — сказал академик. — Вот что интересно, коллеги, перед нами действительно необычный медицинский прецедент, но и не менее захватывающая и драматическая, я бы сказал, жизненная коллизия. Вы знали, что таким образом раньше женщины избавлялись от нежелательных младенцев? Да, это жестоко, бесчеловечно, варварски! Но так было. И вот перед нами пациент… — академик посмотрел в карту. — Молодой еще совсем парень, восемьдесят шестого года… Это сколько ему лет?

— Тридцать один, — подсказал лысый врач, сидящий у окна.

— То есть тридцать один год назад, уже перестройка началась, а какая-то темная женщина, мать этого молодого человека, по-видимому, пыталась от него таким способом избавиться, — академик покачал головой. — Дикость какая!

Он поднял вверх свой длинный и крепкий указательный палец и помолчал, чтобы все прониклись драматизмом ситуации. Потом стукнул ладонью по столу и спросил:

— Ну, какие еще предложения будут?

— Можно мне?

— Пожалуйста, Татьяна Ивановна.

— Хочу высказаться по сути жалоб пациента Цветкова, — с казала она. — Я полагаю, что с большой долей вероятности онемение и обмороки могут быть вызваны недостаточным кровяным питанием головного мозга. Необходимо провести дополнительное триплексное сканирование внутричерепных отделов брахицефальных артерий.

— Вот это, я считаю, правильное замечание, — одобрительно покачал головой академик, — и по делу. А то что получается? Посмотрели, как на урода в кунсткамере, поцокали языками и разошлись? Парню-то дальше жить надо. Поручаю вам, Татьяна Ивановна, довести пациента до, так сказать, полного и окончательного выздоровления, — он, кряхтя, встал со стула и добавил: — Ну, вы тут занимайтесь. Мое присутствие далее считаю нецелесообразным.

Он уже дошел до двери, но развернулся, словно вспомнил что-то, и потряс кулаком:

— И не забудьте заполнять карты как полагается, а не то разгоню всех к едрене фене! Пойдете у меня в районные поликлиники! В народ, так сказать. Там вас быстро научат порядок соблюдать в бумагах!

Академик поправил шапочку на коротких седых волосах, покашлял на дорожку и вышел из кабинета.

***

Дэн опустил голову. Зажал руками и попытался думать о новой песне. Вместо текста в мозгу закрутились Сашины слова: «Ничего серьезного… я бы на твоем месте… поддержать…»

— Ой, смотри! — Крис больно толкнула его локтем в бок. — Академик вышел.

Врач прошаркал мимо них с тем же недовольным видом, что и по дороге сюда, но в этот раз походка его была куда более энергичной. Он исчез так же быстро, как и появился, и по коридору снова расползлась тишина бесконечного ожидания.

— Ой, мне сейчас плохо будет, — простонала Крис.

Дэн поднял взгляд и увидел, как открывается дверь кабинета. Медленно, неотвратимо. Звонкий голос Катеньки провозгласил с интонацией глашатая на площади у городской ратуши:

— Цветков, зайдите!

Очередь снова недовольно зашумела.

Дальше все было как во сне. Дэн слушал врачей, и до него не доходил смысл сказанного. Он смотрел, как Татьяна Ивановна тычет указкой в его мозг на черно-белом глянцевом снимке. Она говорила и говорила, раскрывая рот, как большая озабоченная рыба, а врачи за столом кивали и смотрели на него, как на подопытного кролика со вскрытой грудной клеткой. Какая еще иголка? Что она делает в его голове? Это что, шутка? Не представляет опасности для здоровья. Ну, спасибо… Тень от оконной рамы сдвинулась влево сантиметров на пятнадцать, пока она говорила.

Почему плачет Крис? Ей это ужасно не идет. Она становится похожа на затюканную одноклассниками девочку-подростка. Куда только делась крутая панк-бунтарка? Ему захотелось обнять ее, поцеловать в острый позвонок склоненной шеи, успокоить, но Татьяна Ивановна все говорила, а врачи рядом с ней важно кивали, как будто знали что-то особенное, чего он знать не мог, еще не дорос, не созрел. Было бы неуместным прерывать такую судьбоносную речь, успокаивать глупую девчонку да и вообще делать что-либо. Только сидеть и слушать все, что должно быть сказано.

И снова то же самое по кругу. Обычная швейная иголка… В затылочной части… Нужно еще пройти обследование, чтобы выяснить природу симптомов… Сканирование артерий… Нет повода для паники… Сплошная лажа. Как могла иголка попасть к нему в голову? Об этом ни слова.

Потом заговорил Саша. Он улыбался недоуменно и вымученно, и слова красиво вылетали из его крохотного рта круглыми, идеально законченными фразами. Они походили на праздничные шарики, заполненные гелием. Надувались, увеличиваясь в размерах, и отрывались от его губ. Взлетали, влекомые вверх силой своей значимости, и теснились под потолком, поскрипывая при соприкосновении друг с другом.

«Я все понял. Хватит!» — хотелось крикнуть Дэну, но он по-прежнему сидел на стуле с прямой деревянной спинкой, а рядом всхлипывала Крис. Врачи перед ними разевали рты, как в немом кино, и Дэну не хватало подписей внизу кадра: «Медики обнаруживают швейную иглу в голове музыканта!» И потом: «Его девушка раздавлена плохими известиями!» И дальше: «Операции не потребуется! Он будет жить…» Финал. Затемнение в круг с фальшиво улыбающимся Сашей. Бравурно играет оркестр. Звенит медью, басит барабаном. В зале зажигается свет. Зрители разочарованно расходятся.

— Можно мне снимок? — спросил Дэн.

— Да, конечно, — засуетилась Татьяна Ивановна, — вот, смотрите.

Одной рукой он взял снимок, другой дернул со стула Крис.

— Пошли!

— Как? Куда?

— Спасибо всем! — сказал Дэн. — Я все понял. Иголка в голове и все такое. Опасности для здоровья нет. Надо обследоваться. — Он крепко обнял левой рукой Крис за плечи. Она еле стояла на ногах. — Александр Алексеевич, вам особая благодарность! — Дэн протянул руку и тот машинально ее пожал. — Татьяна Ивановна, Катенька! Хорошего вам дня и успехов в работе! Мы, пожалуй, пойдем.

— Подождите, а как же дополнительные обследования? — крикнула Татьяна Ивановна.

— Полис, полис страховой! Надо же данные записать! — всплеснула руками Катенька. — Стойте!

Но они уже вышли. Через минуту за ними выбежал Саша. Он пробежал по коридору мимо обескураженной очереди, вниз по лестнице в вестибюль, но не нашел их там. Заскочил в буфет, но и там, в чахлой очереди с подносами, их не увидел, за столиками они тоже не сидели. Все это время они были в туалете на втором этаже, где Дэн смывал с лица Крис потекшую тушь.

Позже Саша разминулся с ними второй раз, когда они прошли в буфет, взяли по чашке черного кофе, и Крис, глотая слезы, съела сэндвич с лососем. Они ни о чем не говорили. Казалось, каждый был погружен в свои мысли.

Никем не преследуемые, они спустились вниз и вышли из Центра нейрохирургии имени Бурденко на улицу. Там жарило весеннее солнце, вываливаясь то и дело из грязно пепельных облаков, городские птицы пели нехитрые отрывистые песни и автомобили обреченно плелись в плотном потоке.

— Пойдем на качели, — сказал Дэн.

— Ты чего, дурак! Какие еще качели?

Крис уже не плакала, но, как всегда после эмоциональной встряски, была раздражена и холодна.

— На Маяковской после реконструкции качели поставили.

— Да знаю я про них! — она шла за Дэном частыми мелкими шагами, и говорить ей было неудобно. — Да постой же ты!

Они остановились на углу возле ломбарда.

— Почему мы ушли? — спросила Крис. — Они же сказали — тебе еще надо обследоваться.

— Я и обследуюсь, — сказал Дэн. — Потом. В Новосибирске.

— Что? В каком еще Новосибирске? Почему в Новосибирске?

— В том Новосибирске, что на реке Обь, за Уралом.

— А что я теперь Саше скажу? — на ее глаза снова навернулись слезы. — Уйти вот так… После всего, что он для тебя сделал. — Крис вытерла лицо тыльной стороной руки и спросила, нахмурившись:

— Ты поедешь в Новосибирск?

Дэн пожал плечами:

— Похоже на то.

— Когда ты это решил?

— Я еще не решил.

— Но зачем тебе ехать?

— Сама подумай.

— Не хочу я ничего думать! — о на оттолкнула его руку. — Дэн, если уедешь, клянусь, между нами все кончено. Я не шучу.

Дэн знал, что Крис не шутит, но и ему было не до шуток. Мозг его просто горел от мыслей о чертовой иголке. Картинка не складывалась. Нужны ответы. Любой ценой, иначе как жить дальше?

Он смотрел Крис в глаза и не понимал, как она может быть так далека, находясь на расстоянии вытянутой руки, дыша одним воздухом? Ближе еще пару часов назад никого не было, а теперь она говорит, что между ними все может быть кончено, и глаза ее не врут.

— Поймай мне такси, пожалуйста. Мне надо на репетицию.

«Какая репетиция во вторник днем?» — подумал он и спросил:

— Придешь сегодня?

— Не знаю, — она закусила губу и посмотрела мимо него. — Может быть…

Она сама подняла руку, и, удивительное дело, — через пару секунд возле них остановился желтый «рено» с шашечками на борту.

— Пока! — она отстранилась от поцелуя, юркнула на заднее сиденье и хлопнула дверью. Когда такси отъехало от тротуара, Крис даже не посмотрела в его сторону.

Глава 5

К четырем часам в среду Лёха планировал закончить с репетиторством. Вечер рисовался ему в нежных тонах. Он рассчитывал провести время в обществе одной из подружек, чьи номера были записаны в памяти телефона. Но всего за полчаса занятия нерадивый ученик убил в нем веру в человека разумного, окончательно испортив настроение. С грехом пополам они прошлись по упражнениям из домашней работы. Ученик, толстый парень лет двадцати, с дорогим фирменным «Гибсоном» в корявых руках, безнадежно тонул в материале. Путал струны, лады и собственные пальцы.

— Ты вообще занимался, Дима?

— Да я гитару из рук не выпускаю! Даже в туалете вчера играл, — надул он пухлые щеки, прошелся пятерней, как расческой, по волосам и почесал грустно свесившийся нос.

— Ну и толку-то! Ты ко мне сколько уже ходишь?

Дима опустил голову.

— Три месяца! По два раза в неделю, а такое ощущение создается, что только хуже стало.

Дима тяжело вздохнул, опустив глаза в пол, потом поднял взгляд, полный внезапной радости:

— Слушай, а покажи мне, как соло в The best of times играть, а? Все эти гаммы мне, если честно, на фиг не нужны, а соло я выучу. Обещаю!

У Лёхи просто слов не нашлось. Ну и люди пошли! Играть толком не может, ковыряет что-то без чувства ритма, скомканно, рвано, грязно, а туда же. Покажи ему соло Петруччи из Dream Theatre.

— Да пойми ты, ведь не сможешь! — Лёха даже вскочил со стула, навис над учеником. — Я для этого и даю упражнения, чтобы ты научился играть. Вот будешь заниматься и, глядишь, через пару месяцев сможешь что-то сыграть. Только реально надо учить. Под метроном, медленно, нота за нотой, следя за звукоизвлечением, за интервалами, за темпом. Снова и снова. И еще сто раз. Только так можно научиться на гитаре играть. Никак по-другому.

С каждым словом лицо Димы тускнело и опускалось, пока не склонилось совсем вниз, носом к струнам.

— Я же плачу тебе, так? — сказал он чуть слышно.

Ну что тут поделаешь? Купит такой детина дорогую гитару и думает, она сама за него играть будет. Если где и налажает, перегрузит звук — авось никто не заметит.

— Ладно. Смотри!

Лёха крутанул ручку громкости на гитаре и нажал ногой на примочку. В колонке зашумело. Он убрал правую руку с грифа с легким звоном, пробежался пальцами по струнам от низких нот к высоким и вышел на соло. Лёха не тряс волосами, не корчил гримасы, как делают музыканты на концертах; он сидел расслабленно с инструментом на колене, улыбаясь, и даже не смотрел на пальцы, но в звуке было столько страсти и энергии, что ученик вытянулся вверх, как сурикат, заметивший мучного червя. Руки его невольно повторяли на грифе выключенной гитары движения пальцев учителя.

Лёха доиграл соло примерно до середины и эффектно вышел фразой из детской песни про кузнечика. Выкрутил с легким щелчком тумблер на гитаре и выключил усилитель.

— Это все на сегодня, Дима. С тебя как обычно — полторы штуки. Положи на колонку, будь так добр.

Едва он выпроводил горе-гитариста, как раздался телефонный звонок. Лёха посмотрел на экран мобильника и усмехнулся, покачав головой.

— Алё!

— Привет! Слушай, можешь встретиться со мной сегодня? Надо поговорить.

— И только-то?

— Не начинай опять, хорошо?

— Ладно, ладно, не буду… Куда подъехать?

— Можешь забрать меня часика через полтора у «Савеловской»?

— Без проблем, — Лёха зашел в кухню и открыл холодильник. Уставился внутрь. Чего-то хотелось, но он не знал чего. Потрогал упаковку сыра, заглянул за кастрюльку с супом. — А где там тебя искать?

— Я на репетиции, в «Хендриксе».

— А! Тогда понятно.

Наконец решился. Ловко одной рукой отвинтил крышку и зачерпнул пальцем арахисовую пасту из банки. Посмотрел со всех сторон и слизнул, щелкнув языком.

— Я в машине тебя подожду у входа.

— Ладно, давай! — она отключилась.

Лёха был заинтригован. Если не сказать больше.

В полшестого он припарковался у входа на репетиционную базу «Хендрикс» — один из филиалов ада на земле. Спуск в подвал по скошенным ступеням, несколько комнат, обтянутых черной материей. На входе — шеренга резиновых тапок. В нос шибает запах плесени и разбитых надежд.

Добро пожаловать на одну из низших ступеней музыкальной цепочки! Здесь чахнут амбициозные начинания и ничем не оправданное честолюбие. Сколько процентов убивающих здесь время подростков пройдут весь путь и станут музыкантами?

Один? Полпроцента? Торопливое громыхание панка за дверьми, постоянное легкое покалывание в голове от сожалений. «Эй, басист, что мы здесь делаем?»

Лёха играл на этой базе с пятью или шестью группами — в сем нужен хороший соло-гитарист. Многие готовы платить за репетиции. Года три Лёха неплохо этим зарабатывал. В последнее время, к сожалению, денег заметно поубавилось. Что бы там ни вещали с экрана телевизора политики и люди, близкие к власти, о стабильности и величии России, реальная жизнь говорила об обратном. Это бесило Лёху. Он остро нуждался в роскоши и не хотел экономить. Нужен был прорыв, и он чувствовал, что проект с Дэном Цветковым мог принести деньги. «Атолл Бикини», их группа, и технически, и в плане идей была готова к следующему этапу. Он опустил окно и закурил в сгущающиеся сумерки. Хлопнула дверь и, шумно обсуждая какой-то извечный технический вопрос, вышли музыканты. От них валил пар, как будто они пробежали три километра кросса. Лёха узнал двоих из них, и, сделав вид, что занят в мобильнике, отвернул лицо в сторону. Мог бы не утруждаться. Прилетит НЛО, они и этого не заметят, с головой в своей музыке. Звук их шагов растаял за соседним зданием, и в мире остался только далекий шум автострады да отчаянное мяуканье откуда-то из-под забора.

Лёха бросил мобильник на пассажирское сиденье. Он не любил думать, но мысли продолжали против воли неуклюже копошиться в его мозгу: интересно, о чем Крис хочет поговорить? Разве она не все сказала ему на прошлой неделе? Это была ошибка… Останемся друзьями… Извечный женский треп. Но ты посмотри, даже напрягаться не надо, сами звонят и напрашиваются. Лёха никогда не переживал из-за девушек. Они что-то там себе придумывали, это да. Присылали сообщения, подмигивали в соцсетях, крутили бедрами перед сценой, на которой он был героем и богом, пытались поймать его взгляд, как старые девы — букет невесты. Рыдали, бесились. А он просто брал то, что предлагалось, и удивлялся, если за это еще и выговаривали.

Хлопушкой треснула дверь репетиционной базы. Кристина запрыгнула на переднее сиденье, наполнив салон сладким цветочно-цитрусовым ароматом. Устроилась и посмотрела на Лёху из-под ресниц, взметнувшихся, как крылья бабочки. Увы. Не было в этих глазах ни обожания, ни интереса. Только усталость и раздражение.

Она даже не поздоровалась, уж не говоря о том, чтобы подставить щеку для поцелуя. Выдохнула возмущенно, как будто они не виделись всего несколько минут:

— Фу, пришлось соком морковным давиться в баре, пока мои музыканты не ушли. Пойдем с нами, Крис! — гнусавым голосом изобразила музыкантов. — Достали! Разве не понятно, что девушка хочет остаться одна? Существуют же социальные маркеры, невербальные сигналы, — Крис любила ввернуть в речь непонятные научные словечки, которые выучила за время учебы в московском университете. — Уже бороды поседели, а ни хрена не понимают в жизни. Только и могут, что тренькать на своих балалайках да водку жрать.

— Ты чего такая?

Она махнула рукой, достала из сумочки сигарету и прикурила от тоненькой золотой зажигалки. Выпустила струйку дыма в ноги и прикрыла глаза. На веки глубокими тенями легла усталость.

— Там еще и бар есть? — с просил Лёха. Он знал, что Кристина — человек момента. То брюзжит, как старушка, то прыгает и радуется, словно ребенок. Веселым подростком, девчушкой с дредами и в сексуальных платьицах, она нравилась ему больше.

— Как будто не знаешь, ты же там сто раз репетировал.

— Ну да, — сказал он с улыбкой, которая действовала на девушек безотказно, — только бара не заметил, — он усмехнулся уголком рта, как Ален Делон. — Я ведь на гитаре там играл, детка.

— Забей, — она выбросила сигаретку в окно, звякнув колечками. — Может, поедем уже?

— Легко! — Лёха выехал со двора и с визгом притормозил перед шлагбаумом.

Подбежал охранник в мятой оранжевой куртке. Лёха опустил стекло. Мужик наклонился и, дохнув перегаром, прохрипел:

— Сто, как договаривались.

Лёха сунул ему купюру. Шлагбаум, дергаясь, поднялся, машина чихнула, взревела и вылетела на Бумажный проезд.

— О чем хотела поговорить? — спросил Лёха. — О нас?

— Завязывай, Рябов! Мы это уже проходили.

— Ладно, не буду.

В голове его мелькнула мыслишка: может, хочет, чтобы поиграл в ее группе? Сколько тогда запросить за услуги? Или все же…

— Слушай, давай в кафе заедем, спокойно поговорим? — предложила Кристина.

— Знаю тут одно местечко…

Лёха развернулся и, после череды головокружительных поворотов со свистом шин и безумными ускорениями, словно они уходили от погони, остановился у высокого здания из стекла и бетона. Кристина недоуменно огляделась.

— Вход со двора, — пояснил Лёха.

Они обогнули здание и вошли в стеклянные двери. Внутри было тепло и малолюдно. Пахло свежесваренным кофе и ванилью. Большие конусные лампы, на полметра свисающие с потолка, создавали приятный полумрак. Тихо играла музыка. Кристина плюхнулась за небольшой квадратный столик у окна в двух шагах от входа.

— Мне карамельный фраппучино и морковный торт, — сказала она так, словно Лёха — официант, принимающий заказ. Он дар речи потерял от такой наглости. Потупил секунду, глядя на то, как она достает мобильник, потеряв к нему всякий интерес, и поплелся к прилавку. Через две песни вернулся.

— Держи, — поставил поднос с напитками и десертом на стол (себе взял американо и ролл-сэндвич).

— Угу, мерси! — ответила Кристина, не глядя на него.

— Ну, что там у тебя? — спросил Лёха, усаживаясь напротив.

Кристина подняла взгляд. Лицо ее в свете экрана мобильника отдавало синевой.

— Мне нужна твоя помощь.

Лёха с наслаждением откусил от сэндвича с индейкой. Пожевал, играя скулами, запил большим глотком кофе из бумажного стакана. Он мог молчать так целый вечер.

— Дэн хочет уехать в Новосибирск.

Лёха чуть не выплюнул кусок на стол. А вот кофе через нос у него точно брызнул, так сильно он закашлялся.

— Носом дыши, — сказала Кристина, — помогает.

— Почему? — выдавил Лёха, когда приступ кашля прошел.

— Потому что, если что-то попадает в дыхательные пути…

— Да нет, почему он хочет уехать?

— Ты не поверишь, — сказала Кристина и отломила ложечкой кусочек торта. Поднесла поближе, осмотрела со всех сторон, понюхала и съела.

— Да говори уже, не томи!

— Помнишь, на последней репетиции у него обморок случился?

— Ну да. Я домой его тогда отвез.

— А во вторник мы поехали в Бурденко, у меня там знакомый работает хирургом. Сделали Дэну томографию мозга, и знаешь, что там увидели?

— Что?.. — спросил Лёха

Кристина со свистом отпила фраппучино через соломинку, толстую, как макаронина, и громко прошептала, наклонившись поближе:

— Швейную иголку.

— Ты че, прикалываешься?

Кристина помотала головой.

— Он что — умирает?

— Нет, тупица, он едет в Новосибирск!

— Но зачем?

— Я тоже сначала не врубилась. Но потом погуглила. Прикинь, иголками раньше младенцев убивали, — Крис пригвоздила Лёху взглядом. — Ну, знаешь, не хочет мамаша с малышом возиться или дитя незапланированное, пофиг. Пихает иголку прямо ему в родничок! Ребенок умирает, мать безутешна. Все шито-крыто. Понял?

— Хочешь сказать, его собственная мать с ним это проделала, а он не умер? — Лёха схватился за голову. — Офигеть! Выходит, Дэн всю жизнь с иголкой в голове жил? А теперь, значит, хочет спросить у нее, зачем она это сделала?

— Соображаешь, — с казала Крис, отпивая из стакана. — Я сначала подумала, что он в детстве эту иголку проглотил, ну или травма какая-то случилась… А Дэн как-то сразу про убийство и про мать решил… — Крис махнула рукой. — С ним сейчас на эту тему говорить бесполезно. Дерганый весь, злой… И главное, он туда не на неделю собрался, вот что стремно, — она отправила кусок морковного пирога, в этот раз покрупнее, в рот и запила фраппучино.

— В голове просто не укладывается! А ты его маму знаешь?

— На фотке только видела.

— Ну, и какая она?

— Какая, какая? Обычная, — К рис пожала плечами. — Видно, что красивая была в молодости. Дэн говорил, она играла в театре, но что-то не сложилось.

— Актриса? — фыркнул Лёха. — Тогда понятно.

— Что тебе понятно, дебил? — Кристина отправила остаток пирога в рот. — Его с матерью отношения не наше дело! Нам надо сделать так, чтобы Дэн в Новосибирск не поехал. Сам подумай, ему это всю жизнь сломает.

— Ну, не знаю…

Кристина вынула соломинку из стакана и бросила в сердцах на стол. Отпила так, словно на дне водка.

— Смотри. Квартиру съемную потеряет, работу тоже, без вариантов. С музыкой у вас вот-вот должно получиться, как можно сейчас все бросать? — о на вздохнула и поправила бретельку блузки под курткой. — Ну и я…

— Ты? — удивился Лёха. — Я думал, у вас несерьезно.

Крис поставила стакан и вгляделась в сумерки за окном. Повернулась к Лёхе и сказала, как в лицо плюнула:

— А ты думал, я так и буду скакать по постелям всяких музыкантов, как блоха, или… — она усмехнулась, — с тобой мне, что ли, остаться?

— Зачем ты так?

— Затем, что он настоящий. Понимаешь? Он — творец, в отличие от всех вас, клоунов.

Лёха слушал, желваки на его скулах ходили ходуном. Сжимал и разжимал с хрустом кулаки под столом. Взгляд его сфокусировался в далекой точке за постером в золотой раме.

— От меня-то тебе чего надо? — спросил Лёха. Голос его сорвался.

— Прошу тебя, Лёшечка, ради всего святого, ради всего хорошего, что между нами было, отговори его! — о на подалась вперед. Пальцы ее задрожали. — Объясни, что сейчас нельзя отступать. Когда мечта так близко, немыслимо ее предавать. Скажи ему, что, возвращаясь назад, невозможно двигаться вперед. Пойми, нет смысла копаться в прошлом, — сейчас Кристина словно говорила с Дэном. Глаза ее блестели бликами от ламп. — Прошлое не изменить. Нельзя ничего говорить матери. Это только все испортит и разрушит. Понимаешь? Когда он рассказывал о маме, в голосе было столько теплоты и любви. Слышал бы ты его! А если это все-таки травма? Несчастный случай? — она махнула рукой, звякнув браслетиками. — Даже если и мать это сделала… Даже если так. Уверена, она уже миллион раз пожалела об этом!

— Да уж… — Лёха впервые видел Кристину такой. Привык, что она дитя любви, панк-принцесса, бегущая по жизни вприпрыжку.

Без обязательств, без колебаний, без поисков смысла. И вот перед ним совершенно другая Крис. Открытая и беззащитная, как устрица без раковины. Слезы блестят в уголках глаз. И еще любовь… И черными всполохами запульсировала боль, какой Лёха никогда еще не видел.

А ведь она его любит, понял Лёха, по-настоящему. Как Лёха сам никогда не любил. Ему стало неловко. Он понял, что завидует Дэну. «Черт! Почему Крис не может так любить его, Лёху? Почему никто не любил его так? Чем он хуже?»

— Обещай, что поговоришь с ним!

Лёха смотрел на недоеденный сэндвич и хрустел кулаками под столом. Он боялся еще раз заглянуть ей в глаза.

— Лёша, — позвала Кристина, — посмотри на меня.

Он поднял взгляд. Боже, как она хороша! Хоть потекла тушь и покраснел нос.

— Обещай, что поговоришь с ним! Это ведь и в твоих интересах тоже. Тебе… Нам надо его держаться, понимаешь?

Мобильник Кристины завибрировал и покатился по столу.

— Да? — ответила она.

Лёха прислушался, но ничего не смог разобрать.

— И я рада! — сказала Кристина, отвернулась к окну, вытирая глаза.

«Он», — понял Лёха по тону ее голоса, по тому, как она расправила спину и выгнула шею.

— Я еще на репетиции, — пауза. — Да. Конечно, — нарисовала пролитым кофе непонятную фигуру на столе. — Я, наверное, раньше тебя приду, — пауза. — Да, разогрею, — быстрый взгляд на Лёху. — И я тебя…

Айфон пискнул отбоем, Крис положила телефон на стол.

— Это он? — спросил Лёха.

Кристина улыбнулась и положила руку на сумочку.

— Мне пора, — сказала она тихо. — Поговоришь с ним?

Лёха кивнул.

— Обещаешь?

— Да.

— Теперь иди. Я сама доберусь.

Лёха залпом допил кофе, завернул сэндвич в две салфетки и сунул в карман косухи.

— Ладно, — он встал и хотел еще что-то сказать, но передумал, развернулся и пошел к выходу.

Огромный мир со всеми звездами, лунами и кометами навалился на него своей тяжестью. Так одиноко ему еще никогда не было. В машине он закурил и врубил на полную мощность радио. Из колонок пели как будто лично для него: It’s a long way to the top if you wanna rock’n’roll! Лёха завел машину, выпустил облако дыма на лобовое стекло и рванул в ночную Москву. Бензобак был полон, Москва бурлила, но он знал, что там его никто не ждет.

Глава 6

Дэн работал в получасе ходьбы от дома, у метро «Проспект Вернадского». Он любил утренние прогулки. Приложение в мобильнике отсчитывало шаги, Дэн втягивал носом холодный еще с ночи воздух, думал.

Утро выдалось удивительным, но он не замечал красоты. Казалось, по Москве прошел широкими шагами великан с ведром, полным белесого густого киселя-тумана, расплескивая его и заливая густо дворы и дороги. Дэн месил туман ногами, а тот взбивался клочьями, обнажая то асфальт, то блестящую утоптанную землю с впечатанным сотнями подошв мусором.

Он не заметил, как прошел мимо немецкого консульства на Пилюгина. Толстый мужик возле микроавтобуса с окнами, заклеенными рекламой, предложил ему оформить страховку, но Дэн даже не посмотрел в его сторону. Мысли его носились по одному и тому же кругу вот уже третий день. В происходящем с ним не находилось смысла, все было не вовремя и ни к чему. Снова и снова он прокручивал варианты, пытался спрятаться, оградиться, но все сходилось на одном. Надо ехать. Вся логика мира упиралась в это. Так жить дальше нельзя, пока он не узнает всю правду. Дэн кусал губы и впечатывал тяжелые шаги в асфальт, сырой от тумана. Со стороны он походил на нахохлившегося ворона.

Еще затемно он зашел в здание с офисом «Наших диванов», прошел мимо выставочного зала кухонного салона и поднялся на второй этаж. Открыл дверь, скользнув взглядом по логотипу компании на стене.

Лампы цокнули и проморгались, как в фильме ужасов перед тем, как начнется кровавая резня. В углу у двери огромная пальма протянула к нему жесткие ветви, похожие на скрюченные судорогой руки. Все еще в своих мыслях, не особо сознавая, что делает, он выполнил неизменную утреннюю рутину — заварил кофе и проверил почту.

День понесся вперед, ему было плевать на терзания Дэна. Офис зашумел. Голоса, приветственные аккорды загрузки компьютеров, закипающие чайники, чей-то надсадный кашель, смех — звуки дыхания офиса ласкали уши Дэна, как морской прибой.

Работа — его опора и бастион. Он любил общение с людьми: с глупыми менеджерами и красивыми продавщицами салонов, с испуганными стажерами — со всеми, с кем сводил его бизнес. И все же он мечтал оставить офис ради музыки, которая рвалась из него, то и дело не давая выспаться накануне важной встречи или мероприятия. Два любимых занятия, две стороны жизни рвали его в разные стороны.

Странно, но никто из его отдела сегодня не опоздал, не истерил и не жаловался на невыносимые условия труда и жизни. Работа закипела. Дэн, вернее, Денис Николаевич, поставил задачи на день сотрудникам — дизайнеру Гоше, пухлому очкарику, каждую свободную минуту рисующему черно-красный комикс в блокноте, и маркетологу Нине, въедливой и дотошной барышне, мечтавшей оказаться на должности директора по маркетингу. На его, Дэна, месте.

В начале одиннадцатого по офису разнеслись ухающие басы техно-музыки — приехал шеф. На работников это всегда действовало одинаково эффективно. На месте пасьянсов появлялись таблицы эксель, лица принимали восторженно-деловой вид, а курилка и комната отдыха вмиг пустели. Дэн не был еще готов к разговору с шефом, но тьма в груди подталкивала.

Позвонил по внутреннему:

— Тима, это Денис Цветков. Зайду?

— Давай.

В офисе побаивались, а некоторые и вовсе ненавидели шефа. Он был моложе Дэна на три года, но как руководитель мог дать фору многим. Дэн многому научился у Тимы за время работы. Например, не давать поставщикам и контрагентам спуску и продыху и торговаться с ними за каждый рубль — из таких мелочей и строится фундамент успеха. Тимофей Хацанович для Дэна стоял в одном ряду с самим Генри Фордом, с основателем Virgin Ричардом Брэнсоном и с осевшим ныне в Лондоне отцом «Евросети» Евгением Чичваркиным. Всех их объединяли тонкое деловое чутье, напор, часто для сторонних наблюдателей граничащий с хамством, и ювелирное умение манипулировать людьми.

Дэн постучал и вошел в кабинет шефа. Басы мягко толкнули в грудь, будто выпроваживая обратно в коридор. Как можно в таком грохоте разговаривать по телефону? Тима обернулся к двери, указал рукой на стул и вновь развернулся к окну, у которого стоял. В кабинете пронзительно пахло образцами кожи и дымом от ароматизированных сигарилл. В воздухе под ритм техно качались пылинки, освещаемые мягким светом из окна. Тима скорчил гримасу. Собеседник на том конце провода его явно напрягал.

— Сколько? — Тима закатил глаза и высунул язык, словно висельник. Расхохотался, покачав головой, и крикнул в трубку: — Нет! Не пойдет! Позвони, когда умеришь аппетит! — пауза. — А я тебе скажу на сколько! Минимум на десять процентов! — к инул трубку на аппарат и похрустел шеей. Потом убавил громкость, пожал Дэну руку и плюхнулся на красное, хищное, как гоночный «феррари», кресло:

— Здоров! Ну, что у тебя?

— Посоветоваться хочу, — сказал Дэн. — У мамы моей проблемы со здоровьем… Вот думаю третий день, сомневаюсь. Надо ехать, но… — он развел руками.

— А где мама, напомни?

— В Новосибирске.

— И когда думаешь ехать? — Тима потянулся за пачкой и закурил. По столу пополз ароматный дымок.

— Еще не решил… Да и вообще, могу ли я сейчас это позволить? Новый салон скоро открываем и еще куча всего.

— Ясно, — Тима почесал подбородок, хлопнул ладонью по столу. — Езжай, не думай о работе. Мама важнее. Бери месяц за свой счет и лети хоть сегодня.

Так все решилось.

Дэн вышел из кабинета шефа и выдохнул все напряжение, накопившееся с начала недели. Дэн вернулся в отдел с легким сердцем, как всегда бывает, когда что-то сложное остается позади. Не откладывая в долгий ящик он известил сотрудников и купил билет до Новосибирска на утро субботы. Ему уже не терпелось все бросить, сесть в самолет и улететь.

Глава 7

Общественный транспорт — ад на колесах. В Бердске предпочтительней иметь машину. Но Лера не любила автомобили, даже боялась их. Вот и приходилось ездить на автобусе каждый день от дома до отеля и обратно. Несколько остановок по прямой. Лера заходит в автобус и кивает чуть ли не каждому второму: доброе утро! Рано сегодня? Да я всегда езжу в это время… С прошедшими! И вас так же (и туда же). Кто эти люди? Вон той тетке в берете даже улыбнуться пришлось в ответ. Ведь сидели вчера рядом, и та без остановки трещала про погоду, жаловалась, что весна все не наступит, и как все мрачно и погано, и не хочется ничего. Что водитель берет слишком много за проезд, но водит из рук вон плохо. Резко тормозит, так что сложно устоять на ногах, а ускоряется так, что того и гляди занесет, выкинет в кювет, и заголосят тогда сирены, и шалавы с пышными прическами и замазанными прыщами в новостях начнут наперебой надрываться о том, что состояние автобусного парка в Бердске катастрофическое, и пора с этим что-то решать, особенно накануне выборов в городское собрание. Что вы-то делать собрались? Ваша забота известная, из сауны на экран телевизора скакать и обратно.

Господи, достали-то как! От некоторых пассажиров еще и отворачиваться приходится, прятаться, потому что не выдержала, нагрубила в ответ на грубость. Что, если молодая, не имеет она права посидеть в автобусе, заплатив своими кровными за проезд? Она, между прочим, весь день стояла в отеле. У них там строго. Чуть что — штраф. Не сидеть! Спину ровно, улыбайтесь постояльцам! Даже если вам пытаются сторублевую купюру в сиськи затолкать и за руки хватают. Клиент всегда прав, особенно если он мудак. Стоит такой умник, с красной мордой от того, что полчаса уже на девочку орет и остановиться не может. Выговаривает ей: «Желающие у нас работать администраторами в очереди до самого Искитима стоят! Вылетите, как шарики в небо на параде!» Те еще начальнички. Набрали родственников по блату, те потом орут, брызжут слюной, как овчарки фашистские. Ни образования, ни ума, ни опыта жизненного. Одни понты. Все, что такая откормленная за чужой счет морда знает, умещается в перчаточном ящике его новой бэхи. Вот бы этот начальник хоть один раз с ними смену выстоял. Посмотрела бы она, как бы он потом пожилым место в автобусе уступал.

И все же Лере повезло, что она нашла такую работу. В спа-отеле «Палиха» и платят неплохо, и место красивое. Она трудилась там уже третий год, но дальше администратора службы приема и размещения гостей не продвинулась. Не потому, что плохо работала — не поощряли у них своих. Вкалывай и не высовывайся. Чуть место хорошее в отеле освобождалось, мигом уходило блатным. Вот и получается, администраторы все опытные, бывалые, а начальство — дрянь. Хочешь, чтобы хорошо было, болеешь за родной отель, вкалываешь за двоих и не вякаешь. Себе дороже выйдет.

Лера любила приехать на работу пораньше, пока постояльцы еще спят. Особенно весной и летом. Тишина кругом, не верится, что рядом панельные уродливые домишки, в одном из которых она живет, и пыльные дороги с задыхающимися от выхлопов рейсовыми автобусами, и дальше через воду суетливый некрасивый Новосибирск. Территория при отеле огромная, все есть.

А главное, красота тут неописуемая. Сам отель, как сказочный терем, врос крепко несколькими корпусами в сосновый лес. Неподалеку огромный бассейн и беседки, мангалы и теннисный корт. И все это на берегу Новосибирского водохранилища. Слева сосновый дух, справа дымок от шашлыков, кислород в растворенном виде шпарит по венам так, что слезу выбивает у неопытных.

Лера шла по аллее к отелю. Оставалось еще полчаса до смены, можно насладиться покоем. Она закинула сумку на плечо и шла, покачивая бедрами, не догадываясь даже, как хороша в свете фонарей. В коротеньком оранжевом плаще, открывающем длинные стройные ноги, в зеленых ботинках на высоких каблуках, она шла по аллее, засаженной елями, а черные локоны, спадающие на грудь, и точеный профиль делали ее похожей на римскую красотку, загулявшую до утра по узким улочкам Вечного города.

Тихо зашла. В холле отеля было темно. Удивительно, как меняет освещение не только знакомые места, но и их восприятие. Лере на мгновение почудилось, будто она сейчас сможет все, что ни пожелает. Темный холл с белизной колонн, со сводчатым потолком и картинами в золоченых резных рамах, смутными пятнами, отражающимися в мраморе пола, показался ей входом в волшебную библиотеку, где на полках стоят фолианты в кожаных переплетах и сами говорят с посетителями.

«Волшебные снадобья? — зевая, переспросила бы толстенная книга с верхней полки. — Сдается мне, она пошла по рукам. Возьми-ка лучше меня. Во мне триста тридцать три рецепта поющей еды. Каждый со своей песней и смешными стихами. Один только английский пирог с бараниной и горошком, распевающий “Боже, храни королеву!”, чего стоит!»

Лера усмехнулась и, стараясь не шуметь, подошла к стойке. Там, положив голову на стол, спала ее давняя коллега, Зина Филатова. Хоть и жалко будить, но пора. Позвала строгим шепотом:

— Зина!

Девушка встрепенулась, подняла рывком голову, на щеке красным узором отпечаталась фактура кожаной салфетки. Открыла глаза и вздрогнула всем телом, увидев над собой темный силуэт. Вскочила лихорадочно с протяжным вздохом-стоном. С колен на пол с треском упала электронная книжка. Глаза зеленые, бездонные, и в них пульсирует ужас. Зина моргнула, зрачок расширился, вбирая свет, и Лера заметила, как к Зине начало приходить осознание. Стремительно и медленно одновременно.

— Лера? — спросила Зина глухим со сна голосом.

Смешная такая — на полусогнутых ногах толстые вязаные носки, лицо рыхлое, сонное.

— Тихо-тихо! Я это.

— Фу ты, господи… Ну и напугала же ты меня! Показалось, что смерть за мной пришла.

— Спасибо за комплимент! — засмеялась Лера.

— Уф, — Зина осела на стул и потянулась, некрасиво зевая.

— Ну, что тут у вас? Как дежурство? — крикнула Лера из подсобки. Она быстро переобулась в лакированные туфли на плоской подошве и надела узкую черную форменную юбку и белую блузку. Поправила бейджик с именем. — Ты с кем сегодня?

— Я с Тоней дежурила. Она вышла на минутку, — Зина вздохнула. — В первом люксе опять всю ночь гуляли. То сигарет им принеси, то пульт найти не могут. Капризничали, как дети малые. Хорошо еще, что без агрессии. Так — пьяная муть. Ох, Лерка, намучилась я с ними!

— Ты ментов в следующий раз вызывай, чего терпеть-то козлов всяких!

— Так это менты и были…

Из подсобки раздался смех.

— Хохочет она! — проворчала Зина. — Давайте уже заступайте, спать хочу, сил нет, — она потянулась. — Приеду домой, смою всю эту ночную лабуду под горячим душем, нажарю яиц с колбасой и налью большую кружку кофе. Сяду голая за стол, все сожру, — она вздохнула и облизнула губы, как кошка. — Ну а потом в кроватку. Одна, хоть поперек ложись.

Вышла Лера и щелкнула выключателем. Яркий свет разом убил всю романтику; высветил царапины на дереве, потертости на кожаной обивке диванов, указал неделикатно на замазанные прыщи, торчащие волоски на сексуальных, на первый взгляд, родинках, на темные круги под глазами.

Со стороны лестницы раздался громкий шорох, послышались шаги. Появилась женщина в синем спортивном костюме из триста двенадцатого номера, высокая, крупная, лет пятидесяти. На голове белая шапочка с помпоном, на руках коричневые кожаные перчатки. Женщина быстро прошла к выходу.

— Доброе утро! — хором сказали девушки.

Ответа не последовало. Женщина прошла мимо с каменным лицом.

— Приятной пробежки! — пожелала ей Лера.

В ответ грохнула дверь.

— Наденут наушники и ходят как зомби, — сказала Зина. — Бесит!

— Не было на ней никаких наушников. Мы для них не люди. Так — обслуга.

— Да уж… Слушай, а кто у тебя старший смены? — спросила Зина, меняя тему.

— А вот это еще один повод для беспокойства, — ответила Лера.

— Неужели Пермяк?

Лера кивнула.

Зина покачала головой:

— Сочувствую.

***

А Саша Пермяк подпрыгивающей нервной походкой бежал к отелю. Он был в приподнятом настроении. Любовь ко всему миру, а значит, к себе, переполняла его, несмотря на мелкие неурядицы.

Саша знал, что он хороший парень. А таких ждет прекрасное будущее. Любовь, карьера, дети — все по первому классу. И поэтому особенно болезненно он воспринимал постоянные тычки и затрещины от жизни. Вопреки ожиданиям, его никто не любил, включая родителей. Что ему оставалось? Только мечтать.

Бывало, ляжет в кровать и начинает фантазировать. Вот, думает, полюбит меня хорошая девушка. Такая, как Лера Большакова. Он крепко сжимал закрытые глаза, и она являлась перед ним, желанная и доступная. Только для него. Вот она подходит к стойке администратора, смотрит по сторонам и незаметно гладит его спину. Он кладет руку ей на бедро, такое крепкое, теплое…

Иногда Саша засыпал в мечтах о ней и продолжал видеть во сне. Там он мог дотрагиваться до нее в любых местах и целовать ее всю, не пропуская ни сантиметра тела. Он знал каждый изгиб ее тела, какова она на вкус, как шелковиста ее кожа, знал, что внизу спины, на пояснице, у нее, как у персика — мягкая пушистая шерстка.

«Куда девать всю любовь, которая во мне пропадает?» — думал он. Ничего, она еще поймет, что нет его лучше ни среди персонала их отеля, ни среди всех жителей Бердска, а может, и Новосибирска. Лера была создана для него, просто пока еще не поняла этого.

Он взбежал по лестнице и вошел в отель.

Взгляд его забегал по стенам, по потолку, от ног к мусорному ведру, по шашечкам плитки, запинаясь на стыках и швах. С порога Саша зачастил, будто волшебное заклинание произносил:

— Всем привет! Я не сильно опоздал? Автобус задержался, я подумал — ближайшая остановка всего-то в ста метрах, возле рыбного магазина, вот и решил дойти до следующей, чтобы не ждать. Понятно, что время в пути от этого не уменьшится, но, по крайней мере, я пройдусь одну остановку с пользой для здоровья, а не буду стоять с этим быдлом, которые прямо в толпе курят свои вонючие сигареты без фильтра и травят всех…

Лера незаметно для него сделала страдающее лицо и закатила глаза, Зина прыснула и зажала рот. Саша тем временем прошел за стойку и, не прекращая рассказывать, снял плащ и поставил на пол коричневый кожаный портфельчик размером с книжку.

— Ну и, конечно же, как только я отошел шагов на тридцать, подъехал автобус. Я сначала хотел вернуться, но посчитал, что не успею, тогда решил побежать вперед. Там у детского сада светофор, и я подумал, если побегу, а автобус остановится на красный, то я вполне могу успеть. Но дорога там просто кошмарная! — Саша всплеснул по-женски руками. — Лужи повсюду, ни черта не видно, да и на светофоре он не остановился, потому что все время горел зеленый. Когда этот гад проезжал мимо, еще и забрызгал меня! Вот, полюбуйтесь, — он поднял левую ногу в воздух, как кикбоксер перед ударом. На брюках и вправду было серое мокрое пятно.

— Вот же сволочь! Мне кажется, он это специально сделал, — Саша отдышался немного и продолжил: — Дошел я, значит, до следующей остановки и решил: все, с места не сдвинусь, пока не дождусь автобуса! Пусть меня окуривают всякие уроды своими «примами», или что они там курят… Короче, я здесь, — он тронул Леру за рукав блузки, — и очень рад, что мы вместе сегодня дежурим.

— А я-то как рада! — сказала Лера с каменным лицом.

— Правда? — он с подозрением посмотрел на нее и на с трудом сдерживающую смех Зину, махнул рукой и пошел в сторону туалета, смешно припадая на левую ногу.

Когда дверь за ним закрылась, подруги захохотали. Зина чуть головой о стойку не ударилась от смеха. Откуда-то сбоку, не замеченная никем, появилась Тоня.

— Ты где пропала? — спросила Зина.

— В душ ходила. Дома горячей воды нет третий день… Привет, Лера!

— Здорово! Когда вас уже снесут?

— Ой, девочки, одни обещания второй год. Эти депутаты просто не понимают, что такое мыться без света, когда из крана только воздух с шипением идет, — она махнула рукой. — Ладно, не будем о грустном. Зина, я сейчас курточку накину и пойдем.

— Давай.

Через пять минут в вестибюле спа-отеля «Палиха» осталась одна Лера, а в мужском туалете завывала сушилка для рук. День начинался, как и любой другой. Скоро начнут прибывать новые постояльцы. Они будут отказываться заполнять формы, требовать выставить платежки на сумму, в три раза превышающую реальную, потому что приехали в командировку, а как можно не слупить бабла с родной организации? Будут требовать донести их багаж до номера (у вас там что, кирпичи?). Проснутся постояльцы и начнут качать права — подавай им срочно шампунь и чай, свежие полотенца и газеты. Будут ругаться и тупить: «Девушка, проводите до ресторана, а то я боюсь не найти!».

«А я боюсь, что могу вас покалечить, если вы меня доводить будете», — подумает она, но, конечно же, проводит. И поможет, и пожалеет, и взбодрит, и вдохновит. Все будет как всегда, солнце пройдет по эллипсу над их отелем, сосны будут шуметь иголками, как маракасами, подыгрывая ветреной мелодии странствий. Заедут новые люди с радостным блеском первооткрывателей в глазах. Их дорогие чемоданы будут пестреть наклейками — Москва, Каракас, Чикаго, Паттайя, Рим. Они будут говорить на невозможно правильном русском или на забавном финском, будут улыбаться и махать ей рукой, пусть встречали всего лишь пять минут назад в лифте. Люди будут выезжать, сдавая ключи, и кое-кто даже уронит слезу на их идеально чистый пол, но впереди у них будут новые приключения, и новые отели, и другие тоненькие девушки на ресепшен. В каждом новом месте они будут смотреть на мир широко раскрытыми глазами и радоваться жизни. Вернутся домой и поставят чемоданы в шкаф, но недалеко, потому что скоро они им снова понадобятся. Из-за встреч с такими людьми, дающими ей надежду, Лера и любила свою работу.

Раздался протяжный скрип. Открылась дверь, и в прорехе света появилось мокрое пятно на обшлаге серых брюк. Лера с тоской поняла, что сегодня все будет так же, как и в прошлое дежурство и как в сотни других до него. Кроме навязчивого Саши Пермяка, вокруг будет крутиться еще и менеджер службы приема и размещения, этот наглый неуч, племянник владельца отеля, и он наверняка будет самоутверждаться и позориться на глазах у самых любимых ее постояльцев. Ей будет стыдно, но она все равно будет стараться, а потом настанет черед сдавать смену и ехать домой, но там будет еще хуже, чем на работе.

Широко улыбаясь и приглаживая кокетливо закрученные кончики усов, к стойке подошел Саша Пермяк. Кроме пятна на брюках, которое несомненно через пять минут не оставит о себе и воспоминания, он был до тошноты идеален. Узенькие брючки сходились высоко на талии, поддерживаемые ремнем Gucci. Белая сорочка сидела на нем слишком хорошо. В черных туфлях отражались огоньки потолочных светильников, а прическу не растрепал бы и ураган «Катрина», так много в ней было геля. Его окружало терпкое одеколонное облако. Саша Пермяк был неотразим, особенно в собственных глазах, а Лера все мучилась вопросом, почему этот женоподобный стареющий мальчик с таким упорством добивается ее расположения, когда по всем признакам, по тому, как он ходит, качая бедрами и придерживая верхнюю часть туловища крохотными ручками, по жеманности его сбивчивой и эмоциональной речи, по тому, как он округляет глаза и всплескивает руками по каждому поводу, он должен тянуться к существам своего пола.

— Ну что, начнем? — сказал он, поправив пачку бланков на столешнице.

— Уже начала, — ответила Лера.

— Пусть этот день будет сказочным! — сказал Саша Пермяк, взмахивая воображаемой волшебной палочкой. Выглядело это так глупо, что Лере стало его жаль. — Желаю нам кучу чаевых и чтобы начальство не приехало.

— Вот за это я бы даже выпила.

— Никогда не знаю, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно.

Лера ухмыльнулась.

— Это мой способ сделать жизнь интереснее.

Хлопнула входная дверь, на кухне ресторана завизжал миксер. Отель потихоньку просыпался. Зазвонил телефон. Лере еще только предстояло привыкнуть к его навязчивому противному пиликанью.

С каждым движением минутной стрелки по циферблату прибавлялось все больше звуков, дел и поручений. Началась рутинная работа, которая потихоньку отламывала кусочки от дня, как от пресной галеты, и предлагала проглатывать их не запивая. Наконец солнце красным трепещущим шаром опустилось в Бердский залив Новосибирского водохранилища. Оцепенение повисло в стремительно темнеющем воздухе. Становилось прохладно на улице, и лбу Леры на стекле тоже было холодно. Но и приятно одновременно.

За идеально чистым окном оранжевая полоска, бегущая от горизонта до берега, разрезала свинцовую, подернутую мелкой рябью воду прямо посредине, а заходящий диск солнца прятался за широкую плоскую тучу, растянувшуюся над темнеющей землей, насколько видно глазу. Солнце из последних сил било лучами сквозь рваные прорехи в облаках, и тогда Лера прикрыла веки.

Ноги ее гудели, и она была бы не прочь поесть и отдохнуть, но домой ее не тянуло. Оставаться в гостинице после смены не разрешали негласные правила. Владелец считал, что, если работники в свободное время будут околачиваться в ресторане отеля, или в боулинге, или, упаси боже, в сауне, они рано или поздно скомпрометируют отель, станут причиной скандала, а это в конце концов уничтожит и без того небезупречную репутацию «Палихи». Никто и никогда не говорил об этом напрямую, но все знали, что отель крышуют люди известного бердского авторитета по кличке Сарыч.

Лера стояла, уткнувшись лбом в окно, и думала. В ее сумочке лежал запасной ключ от лучшего номера на первом этаже. Номер 100 недавно отремонтировали, он вторые сутки ждал мелких доделок. На территории отеля разом зажглись фонари. Лера отняла лоб от стекла. Нащупала ключ в сумочке и улыбнулась.

Глава 8

Мотор трехтонного «гелендвагена» сыто урчал. За рулем, надвинув бейсболку на глаза, сидел огромный человек в черном спортивном костюме. Из динамиков грохотал рэп. На соседнем кресле, закинув ноги в бордовых мокасинах на торпедо, развалился человек в коричневой кожаной куртке с цепкими азиатскими глазами. Он поигрывал зажигалкой Zippo с оскалившимся на боку волком.

— Слушай, Заха, я так и не понял, с какой радости Сарыч отпустил нас сегодня? — сказал человек за рулем, приглушив немного музыку.

— Просил же не убавлять, — растягивая гласные, сказал Заха. — Это же Тупак, имей уважение.

Человек за рулем пожал огромными, как пятилитровые банки плечами, нажал на кнопку, и из динамиков с новой силой полился рваный ритм.

— Йе! — крикнул Заха, кивая коротко стриженной головой в такт музыке. — Ну что, Юра, нравится тебе Тупак?

Юра снова пожал плечами:

— Нормально.

Проезжающая мимо машина ослепила дальним светом, и Юра грязно выругался.

— Нормально ему… — проворчал Заха, — это же классика! Тебе, небось, Любу Успенскую включить хочется?

— А чего сразу Успенскую?

Заха легонько стукнул Юру кулаком в плечо:

— Не обижайся, брат! На обратном пути твою музыку послушаем. Зуб даю!

— Ладно… В «Палиху», что ли, поедем? — спросил Юра.

— А какие еще варианты?

Юра наморщил лоб.

— Не парься, Юрок! — крикнул Заха. — В «Палиху» так в «Палиху».

— Класс, — о брадовался Юра, — поужинаем, а потом девочек в номер вызовем, да?

— Мне нравится твой план.

Заха прогнулся в спине, достал из заднего кармана джинсов пачку табака и бумагу. Свернул сигарету и щелкнул зажигалкой. Прикурил, затянулся с наслаждением и выпустил длинную тонкую струю дыма в ветровое стекло. За ним с устрашающей скоростью летели на них дома и улицы вечернего Бердска, который и за город-то многие не считают. Так, пригород Новосибирска. Но это был их город, их территория, на которой они сделали себе имя и репутацию. По их улицам шли люди с их деньгами в карманах.

Заха курил, глубоко затягиваясь, так что сигаретка его сопела и трещала. Огоньки ползли по бумаге, и скоро салон наполнился густыми клубами дыма. Они промчались по центру, свернули на Ленина, потом по Красному Соколу, где Заха щелчком выстрелил из приоткрытого окна окурком, по Морской улице мимо старого кладбища въехали на территорию бердского санатория. Юра заглушил двигатель и довольно ловко для своего телосложения выскочил наружу. Заха вылез медленно и степенно, как босс мафии.

В ресторане они заняли любимый столик возле окна. Оттуда прекрасно просматривался вход, они видели и машину, и въезд на территорию.

— Семеныч на службе? — спросил Заха официантку, высокую девушку в красном платьице чуть выше колен. Декольте у нее было умопомрачительное. Груди выпирали и колыхались при каждом движении.

— Да, Константин Петрович! Шеф-повар у нас каждый вечер работает.

Захе понравилось, что официантка помнит его имя и отчество.

— Ну а тебя как зовут, красавица?

— Вера.

— Вера нам пригодится, да, Юра?

— Вера — наше все, — ответил тот, не глядя. Он листал книжку меню. Читал названия блюд, шевеля губами.

— Значит, так, Верочка, — с казал Заха, — ты карандашик убери обратно в карман. Вот молодец! Скажи Семенычу, что здесь Заха с Юрой. Пусть сделает все как положено. Поняла, киса?

— Да, Константин Петрович! Что-нибудь попить, пока блюда готовятся?

— А вот это пиво есть? — спросил Юра, тыча пальцем в меню.

Вера кивнула.

— Ну, значит, принеси мне кружечку этого. Оно нефильтрованное?

— Нефильтрованное, баварское. Отличительная особенность — легкая горчинка и свежее послевкусие.

— Ну, если свежее, тогда и мне такого же, — сказал Заха.

— Что-то еще господа желают?

— Да, пожалуй, — Заха подвинул к краю стола вилку и, глядя девушке в глаза, столкнул на пол. С глухим стуком она упала прямо к красным туфелькам.

— Вилка вот упала, — с казал он с ухмылкой, — не поднимешь?

Официантка смущенно улыбнулась и присела на корточки. Заха шмыгнул носом, оперся руками на стол, наклоняясь поближе. Заглянул в декольте. Девушка взяла вилку и подняла взгляд.

— Стоять! — дурным голосом крикнул Заха.

Официантка застыла. Отражение люстры в ее глазах поплыло. Еще секунда — и разрыдается.

— Ну все, все! — Заха подал руку и помог официантке подняться. — Не надо плакать… Ты что, шуток не понимаешь? Смотри, Юра, какая девушка! Красивая, скромная и ранимая ко всему прочему.

Юра даже не посмотрел в их сторону. Он отложил меню и что-то сосредоточенно изучал в телефоне. Серебристый айфон последней модели в его ладони казался крошечным.

— Я могу идти? — спросила официантка дрожащим голосом.

— Сейчас, погоди, — Заха достал из куртки бумажник, круглый от пластиковых карт и наличных, послюнявил палец и вытащил из пачки тысячную купюру. Крутанул ловко пальцами и затолкал в карман передника.

— Ну вот. Теперь иди.

Официантка кивнула и попятилась назад.

— Стой!

Она покорно остановилась.

— Вилку-то отдай!

Девушка глухо, как бывает, когда чихают в себя, рассмеялась, положила вилку на белую льняную салфетку на столе и, цокая каблучками, ушла в кухню. Спина и шея ее были напряжены, будто она ждала выстрела. Заха проводил ее долгим взглядом. Как всегда, когда он напряженно думал, губы его оттопырились и еще больше сузились и без того узкие бесовские глаза.

— Ничего девочка? — спросил он Юру. — Или ноги коротковаты?

— Не в моем вкусе, — ответил тот.

— Ну да, тебе бы ее мамочка, наверное, понравилась.

— Очень может быть.

Через пару минут официантка принесла пиво и по маленькой плошке с солеными орешками каждому.

— Что ты там про Сарыча спрашивал? — спросил Заха после долгого глотка.

— Ну да… А чего это Сарыч в последнее время сам не свой? Картины какие-то рисует…

— У тебя к нему претензии, Юрок?

Юра чуть не поперхнулся. Вытер рот тыльной стороной ладони и посмотрел удивленно на Заху:

— Ты чего? Нет, конечно!

— Да шучу же я! — засмеялся Заха. — Чего ты так испугался? Меня самого достало торчать у него дома. Штаны только просиживаем… Дела хочется реального, понимаешь?

— Ну, — кивнул в ответ Юра, — и я о том же. С этим своим искусством и антиквариатом он совсем дела реальные забросил.

— Смешно, да, — сказал Заха, забрасывая в рот горсть орехов. — Сидит целый день, картинки рисует… Умора!

— Во-во! Не понимаю я этого.

Заха наклонился над столом и прошипел:

— Потому что ты, Юра, качок. У тебя в голове тестостерон и стероиды. Пятьдесят на пятьдесят. Но ты не переживай, я тебе потом как-нибудь все объясню.

Не успел Юра обидеться, только рот раскрыл, как официантка притащила огромный поднос, заставленный едой.

— Ловите момент, дамы и господа! — сказал Заха. — Предвкушение — вершина человеческих чувств, за ним следует насыщение, а это неуклонное движение вниз к пропасти разочарования! — он взмахнул рукой, как поэт, читающий стихи со сцены. — Остановись, мгновенье, ты прекрасно!

Вера замерла за шаг до стола. На небольшой чугунной сковородке шкворчали, разбрызгивая жир, огненно-красные колбаски, окруженные тарелками с салатами, сырными нарезками, соусами и лепешками. Пахло все фантастически аппетитно.

— Ты еду поставь на стол, — подбодрил ее Заха, — ведь ты не мгновенье, ты — вечное сияние молодости!

Вера шмыгнула носом, быстро и ловко разгрузила поднос и ушла, суетливо покачивая бедрами.

— И все-таки ноги у нее коротковаты, — с сожалением отметил Заха. — Ну что, приступим к трапезе?

Он ел и думал, что в том, как они поглощали пищу, было столько энергии и радости, что наверняка было не только приятно, но и познавательно посмотреть со стороны. Взять, например, Юру — с разу видно здорового, полного жизни мужика. Вон как наворачивает! Заха представил на его месте какого-нибудь интеллектуала с отставленным в сторону мизинчиком и мысленно выругался. Где здоровый аппетит? Где радость? Куда подевалась страсть?

Да Заха с Юрой вообще могли бы стать профессиональными едоками, если бы существовала такая профессия. На их обеды можно было бы продавать билеты. Поставить на сцене стол и в двух, а то и в трех актах разыгрывать действие под названием, например, «Тиха украинская ночь». В первом отделении для разогрева высокочтимой публики актерам подается сало с гренками под горилку, во втором — борщ с пампушками и смальцем, в третьем — свиная мачанка с блинами и цибульники. На десерт — вергуны и киевский торт. Аншлаг обеспечен! Заха даже засмеялся, представив их шоу во дворце культуры «Родина».

Но, как неизбежно заканчивается все хорошее в жизни, подошел к концу и ужин. Заха взмахнул рукой и защелкал пальцами. Громко и ритмично. Поймал взгляд официантки, попытался вспомнить, как ее зовут, но мозги упрямо не желали ворочаться в голове. Тогда он просто крикнул: «Счет!» Слово прозвучало как револьверный выстрел. Ему понравилось звучание, и он еще несколько раз повторил его, больше для себя, под нос.

Они расплатились, и Заха сунул в карман белоснежного передника еще пару смятых купюр.

— Увидимся, красотка, — с казал он на прощание официантке и нежно погладил ей спину. Надо было видеть ее лицо, когда они наконец ушли.

— Ну что, в отель или к Рите? — спросил Юра.

Рита держала небольшой публичный дом для своих в Речкуновке. Они часто туда приезжали как по делам Сарыча, так и в свободное от работы время.

— Ехать в лом, — ответил Заха, щелчком отправляя окурок в кусты, — пошли в отель.

Там возникла заминка.

— Что значит занят наш люкс? Вы тут совсем страх потеряли? — прошипел Заха. — Юра, звони Сарычу!

Юра никогда бы не осмелился отвлекать Сарыча из-за такой ерунды. Тревожить шефа из-за пьяной прихоти двух его быков, пусть и приближенных? Ну уж нет. Он спокойно развалился в кресле и наблюдал за событиями, как за футбольным матчем. Только ведра с попкорном не хватало.

А Заха отжигал. Казалось, он весь день ждал, на ком бы выпустить пар. В лобби повисла гнетущая тишина, прерываемая лишь словами Захи. Он вправлял администраторам мозги, а те безнадежно тупили, и неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не Саша Пермяк. Прошло полчаса после сдачи смены, но он все еще был неподалеку. Тянул через соломинку банановый смузи в баре на втором этаже.

Саша был разочарован. Он снова упустил Леру. Ждал весь день, чтобы объясниться, и в самый важный момент она просто исчезла. Снова все его старания увенчались пшиком, печальным ничем. Значит, опять одному проводить вечер. А ведь он хотел пригласить Леру поужинать с ним после смены. Мечтал заказать самое дорогое шампанское и изысканные блюда. Они бы сидели за столиком в ресторане, и ее острые коленки были бы в каких-нибудь сантиметрах от него. А когда она смеялась бы, встряхивая головой, он ощущал бы запах ее волос. Подливал бы ей шампанское, а она бы слушала его, наклонив голову, как милый щенок. Потом принесли бы десерт и кофе, и, когда их обволокла бы музыка, она сказала бы: «Почему-то мне кажется, Саша, что вы прекрасно танцуете». А он бы улыбнулся и повел ее на танцпол. Музыка заиграла бы громче, и они бы кружились среди мелькающих цветных бликов, а Лера положила бы голову ему на плечо, щекоча волосами лицо. А потом… Он даже боялся думать про потом.

У него перехватывало дыхание и потели ладошки, когда он думал об этом. Они работают вместе больше двух лет, а он все не может уложить эту странную девушку в постель! Чем она его зацепила? Она не такая, как все? Но так можно про любую сказать. Тут другое. Он представил ее лицо. Правый глаз голубой, как летнее небо, левый карий, как виноградина, когда смотришь сквозь нее на солнце. Взгляд этих разных бесовских глаз, кажется, рентгеном насквозь просвечивает. Жутко и сладостно становится. Словно она видит и понимает все, что ты думаешь и хочешь. Может быть, она его приворожила?

Плавный поток мыслей перебил шум с первого этажа. Саша прислушался. Кто-то разговаривал внизу на повышенных тонах. Непорядок. Он допил коктейль и быстро спустился. Все-таки он профессионал. С ходу включился в конфликт. Прошел за стойку, отодвинув новенькую, и улыбнулся как мог широко и любезно.

— Старший администратор Александр Пермяк, — представился Захе. — Давайте попробуем спокойно решить ваш вопрос.

— А давайте!

Заха грохнул ладонью по стойке и навис над Сашей. В нескольких словах, половину из которых не стали бы употреблять дикторы в программе утренних новостей, Заха объяснил ему претензии. Когда суть конфликта стала понятна, Саша сверился с программой в компьютере и сказал:

— Этот номер в данный момент, к сожалению, действительно занят. Я приношу извинения за некомпетентные действия наших сотрудников, однако у меня есть номер люкс, и он по многим параметрам превосходит тот, что вы обычно снимаете.

— Продолжай, — с казал Заха, пристально глядя Саше в глаза.

— Это большой светлый трехкомнатный номер на первом этаже недалеко от ресторана и фитнес-центра, оформленный в классическом стиле. Он обставлен элегантной итальянской мебелью, а кровать в нем — просто произведение искусства! Ну и, естественно, кабельное телевидение и мини-бар.

— Всё? — спросил Заха.

— Минутку, — ответил Саша. Вынул из ячейки ключ и протянул Захе: — Номер 100. И вам принесут комплименты от отеля. Напитки и легкие закуски.

— Пусть коньяк тащат, — сказал Юра, не отрываясь от экрана мобильника, — армянский.

— Будет сделано, — ответил Саша.

Заха протянул руку и взял ключ, все так же пристально глядя Саше в глаза.

— Пошли, — с командовал Заха Юре, развернулся и ушел по коридору. Юра поспешил за ним.

За стойкой все разом выдохнули.

— Давайте не спите тут, — сказал Саша Пермяк, — и не забудьте коньяк и закуски занести минут через пять… — Он покачал головой. — Вы же знаете, кто эти люди!

— Все сделаем, не волнуйся.

— Мне-то что волноваться? Это же ваша смена, — пробурчал Саша и пошел к выходу. Он смертельно устал.

***

— Ты чего все время в мобильник пялишься? — Заха стукнул Юру по плечу. — Никакой от тебя помощи!

— Так я баб искал…

— Ну, нашел?

— Маму с дочкой, прикинь.

— Да ну! Покажи, — Заха вырвал айфон и уставился на экран. Присвистнул: — А мама — горячая штучка!

— Она для меня!

— Кто бы сомневался. Звони давай!

Заха отпер дверь и вошел в номер. В темноте угадывалось наполовину занавешенное шторами в красную полоску окно от потолка до пола и силуэты огромного углового дивана и двух кресел. Приятно пахло свежим ремонтом, как в день, когда Заха вернулся домой, отмотав срок по малолетке. Он ходил по знакомым комнатам тогда и не узнавал ничего, словно он и не жил здесь никогда. Чистые белые стены там, где висели его рисунки. И родители на диване — постаревшие, напуганные.

Воспоминания нахлынули, как неожиданный ливень, когда ты без зонтика. Юра сзади щелкнул выключателем, теплый свет с потолка высветил вишневый ковер на полу и кремовые стены с картинами в тяжелых золотых рамах. Заблестели купола чужих храмов на фоне неестественно голубого неба, заискрилось миллиардом солнц море, которое Заха никогда еще не видел.

Из двух дверных проемов, ведущих в спальни, накатила на Заху волна возбуждения. Гостиничные номера всегда действовали на него так. Мурашки побежали по спине, внизу живота стало горячо, как после стакана коньяка. Он любил это чувство.

— Дорогая, я дома! — крикнул Заха, зашел в туалет и долго справлял нужду, пока Юра перебирал каналы телевизора. Глухо, как в пещере, зазвучала торжественная трубная музыка, щелк — забубнил мужской голос на непонятном смешном языке, щелк — полился диалог из тупого комедийного сериала, щелк — все заполнил острый ритм и тихий сексуальный женский вокал на английском.

— Оставь! — крикнул Заха, вышел в зал и, пританцовывая под музыку, вытащил банку пива из мини-бара. Открыл и отпил одним большим глотком половину.

— Ну, что там с телками?

— Уже набираю.

Глава 9

В люксе 100 пахло ремонтом и приторно-сладким освежителем воздуха. Это был номер с претензией. Огромный и роскошный, он задумывался, чтобы поражать воображение и оправдывать высокую стоимость.

Никто в целом мире не знал, что Лера здесь. Будто она исчезла с лица земли, инсценировала собственную смерть, сделала пластическую операцию и готовилась начать новую, ничем еще не испорченную жизнь. Она отключила мобильник, бросила на дно сумочки. Не включая свет, вошла в главную спальню, и усталость всего мира навалилась на ее плечи. Лера плотно закрыла шторы и зажгла ночник. Потянулась руками к потолку, потом скинула плащ и ботинки. Застелила кровать плотным розовым покрывалом с вышитыми птицами и легла, раскинув руки. Вот он, долгожданный покой!

Единственное, что еще напрягало, — дурацкий торшер. Колол сверху неприятным белым светом. Лера вздохнула (очень уж не хотелось вставать), перекатилась к краю и опустила ноги на пол. Щелкнула тумблером торшера, потом все же нашла в себе силы встать и приоткрыла шторы. Снова легла. Поначалу она видела лишь отсвет уличных фонарей на потолке, потом появилась картина на стене, силуэтом, темным прямоугольником. На ней начали проявляться детали, и Лера увидела пастушка с дудочкой, сидящего на камне, барышню в чепчике, танцующую среди овечьего стада. Картина такая же ужасная, как и человек, ее купивший. Их шеф.

Жалко, что она не захватила из мини-бара чего-нибудь перекусить. Там орешки и сникерс. От одной мысли о них рот наполнился слюной. Лера даже будто почувствовала запах жареного арахиса. Но вставать не было ни сил, ни желания. Она раскинула руки и ноги, приняв форму морской звезды.

За окном кто-то прошел, хрустя гравием, далеко, где-то на задворках вселенной, завыла, удаляясь, сирена. Через несколько секунд, протикавших пульсом в кончиках ее пальцев, перед глазами Леры поплыли снежинки и звездочки, следом в бешеном мельтешении чудных предметов появилась темная фигура в их старом кресле, руки на подлокотниках. Мама! В своей любимой белой водолазке и каких-то полосатых брюках.

— Ты чего не спишь? — спросила Лера.

— Голова раскалывается, — ответила мама. — Посидишь со мной?

— Тебе нужно показаться врачу, — с казала Лера. Мама закрыла ей рот ладонью. Запахло земляничным мылом.

— Тише, заяц. Давай просто помолчим.

По маминому лицу пробежала тень, на секунду оно стало мутным и полупрозрачным. Мама переменилась. Словно сошла с той фотографии с черной лентой, которая стояла на комоде. Теперь на ней был коричневый жакет и длинная узкая юбка. В глазах светилась затаенная энергия. Красивое лицо, прямой, добрый взгляд, Лера уже и не помнила ее такой. Как же гадко, что мама навсегда останется в ее памяти сломанным человеком, немощным и капризным инвалидом, мечтающим, чтобы все поскорей кончилось!

А мама смотрела на нее с нежностью и грустью, будто знала что-то, видела, что предстоит ей впереди. В глазах мамы Лера нашла свое отражение. В объемной белой кофте, волосы прибраны в две тонкие косички с большими розовыми бантами. Лицо грустное, словно она только что плакала. Лера помнила эту кофту. Вернее, ощущение от нее. Колкое, давно забытое ощущение тепла. Почувствовала ногами холод пола в кухне, увидела за спиной мамы окно с зимними узорами. Дурацкие зеленые обои, на которых Лера рисовала. Странным образом отражение увеличивалось в размерах, хотя мама оставалась на месте, близко, только руку протяни, вот она, видна даже затяжка на чулке. Куда уж реальней?

Мама улыбнулась и сказала тихо:

— Это странный мир, Лера. Жестокий. Пойми, я всегда хотела защитить тебя.

— Я знаю.

Мама кивнула и улыбнулась.

— У нас не должно быть тайн друг от друга.

— Да, мама, — а в сердце кольнуло: «Я совсем ее не знаю. Она сама как одна большая тайна».

— Умничка моя! Но что тебя мучает?

— Мне не нравится так жить, — сказала Лера и заплакала. — Я скучаю.

Она не узнала свой голос. Это говорил ребенок.

— Мне хотелось бы всегда быть рядом с тобой, милая, — сказала мама, — но все рано или поздно остаются одни, — мама подняла руку, по ней пробежал синеватый огонек, от плеча до кончиков пальцев. Она вытерла слезы с лица Леры. Стало горячо, как от летнего солнца.

— Но мы же всегда будем вместе, мамочка?

— Нет, милая.

— Что же мне делать?

— Просто живи, — мама погладила Леру по голове. Рука ее была теплая и сухая, совсем невесомая. Воздух потрескивал от разрядов. — Это не так уж и мало. Слушай себя и сделай правильный выбор, когда наступит час.

— Но какой?

— Ты узнаешь, — мама наклонила голову и нахмурилась. — Слышишь?

Лера прислушалась, но на свете не было ничего, кроме ее сонного дыхания и эха шагов за окном, что прозвучали вечность назад.

— Проснись, милая!

Мама и Лера замелькали в бешеном стробоскопическом свете, разъединились, выпали из сверкающего круга. Лера крутанулась, бликами сверкнула в маминых глазах, по одной на каждый. В правом — Лера с косичками и со следами слез на припухлых щеках, в левом — Лера тридцати одного года от роду, на кровати, в позе звезды, как в сатанинском обряде. Холст бытия натянулся до отказа и с треском порвался посредине, обнажая непостижимую безумную пустоту. Она разом поглотила все и, самоуничтожаясь, родила звук, потрясший вселенную по другую сторону реальности. Сначала, будто прозвенела велосипедная цепь, заскрипел механизм, вращая невидимые гигантские жернова, потом раздался оглушительный щелчок, следом еще один. Звуки казались знакомыми, но их словно проигрывали на замедленной скорости.

— Проснись! — прорвался из мельтешения осколков мамин голос.

Лера вздрогнула и открыла глаза. Что изменилось? В темноте слева колыхались шторы и тянуло прохладой. Справа на полу лежал прямоугольник света. Откуда свет? До Леры донеслись мужские голоса. Один громкий, скрипучий, другой басовитый, глубокий, как медвежий.

Она вскочила с кровати. Схватила вещи с тумбочки, прижала к груди. Старалась не шуметь, но кровать, конечно же, скрипнула, зазвенели пружины, а плащ с таким оглушительным шорохом сполз с тумбочки, что ее бросило в жар. Лера постояла у кровати несколько секунд не дыша, в ожидании шагов и криков, но ничего не происходило. Она на цыпочках подошла к двери, присела и выглянула через щель в номер.

— Вот черт!

Лучше бы это был кто-нибудь из обслуживающего персонала — рабочие или электрики… Но почему, почему? Этот номер не должны сдавать постояльцам. Ведь он еще не готов.

Лера чуть не закричала от ужаса. Задавила крик руками, оставив только одну ноздрю для дыхания. Она сразу узнала этих двоих. Узнала и поняла, что погибла. Ну почему она просто не пошла домой? Дура! Это же телохранители Сарыча! Тот, что поменьше с раскосыми глазами, — Заха, а второй, здоровенный, не то Вова, не то Юра.

«Мне конец!» Лера отпрянула от двери и прижалась спиной к стене. Ее трясло. В номере защелкал пульт переключения каналов. Из телевизора полилась ритмичная музыка.

Скрипучий голос спросил:

— Ну, что там с телками?!

Басовитый ответил:

— Уже набираю.

«Все. Теперь мне точно конец», — подумала Лера. Найдут ее в спальне, и телкам можно не звонить.

В дверь номера постучали. Лера чуть не подпрыгнула от неожиданности. Ползком, обезумевшей от ужаса саламандрой, метнулась к шкафу-купе. В нем слона можно спрятать, не то что девушку. «Боже, помоги!» Приоткрыла дверь и забралась внутрь.

Конец ознакомительного фрагмента.