Сумасшествие, коронавирус и прочие сомнительные прелести путешествий. Сборник рассказов

Андрей Юрьев

Рассказы Андрея Юрьева – срез жизни современного общества; жизни, которая ускорилась, но все равно осталась такой же, как и сто лет назад. Люди по-прежнему сходят с ума, влюбляются, выставляют себя идиотами, смеются, плачут и торопятся жить. Книга содержит нецензурную брань.

ПРОЗА ЖИЗНИ

— Убью, если не заткнешься!

Слышно было так, будто орали в соседней комнате, а не этажом ниже. Ребенок выл так надрывно, что казалось еще немного и лопнет.

— Это она так ребенку? — Люда покачала головой, — Господи, ну и люди! Башка уже раскалывается от этих криков, — Она прибавила звук телевизора, но это не помогло. Зато захрипел динамик.

— Заткнись! — раздался вопль снизу.

— Между нами навсегда останется этот мост… — протрещал телевизор.

Я пожал плечами. Привык уже. У Ани что ни день то праздник. Раньше пьянки-гулянки, теперь вот ребенок родился. Интересно, он будет также на нее орать, когда вырастет?

— Ну, чего ты расселся? — это Люда уже мне.

Не знаю, как насчет будущего у соседей снизу, но мое представлялось мне непрекращающейся чередой посягательств на личную свободу. Черт меня дернул жениться!

— Чего тебе? — я отхлебнул пива и кинул в пасть пригоршню сухариков.

— Спустись уже и заткни ее! — Люда изобразила страдание, — И штаны надень. Смотреть противно.

— Скоро устанут, сами заткнутся.

Идти вниз не хотелось. Этого не было в моих планах на вечер. Вообще бы не вставать. Пиво крепко придавило меня к планете. Находился я за день, хватит. Хочу сидеть без трусов в любимом кресле и пить пиво.

— Она уже целый час орет, а мне вставать завтра в семь! А ты не мужик!

Началось.

— Сходи сама, раз невтерпеж.

— Ты — хозяин квартиры, тебе и идти! — завизжала Люда.

Завелась.

— Ты-то хотя бы не ори, — сказал я рассудительно, заливая в себя порцию пива.

— Вот ни о чем тебя попросить невозможно. Ну, Федя…

Заныла. В этот раз стадии ее вечернего настроения промелькнули стремительно. Страдание, ярость, жалость к себе. Того, что неизбежно начнется на следующей стадии, мне допускать никак не хотелось. И я встал. Потянулся, надел треники. От пива приятно покачивало. Только хотел сказать, что внизу кажется стихло, как ребенок завыл и соседка заорала эхом. Я сунул ноги в тапки и вышел в подъезд. Поежился. Закурил. Надо было куртку накинуть. В пять больших затяжек прикончил сигарету, сунул окурок в жестянку, прикрученную к перилам, и спустился вниз, звонко шлепая тапками о пятки. Вдавил кнопку звонка, наслаждаясь производимым треском, перекликающимся с криками внутри.

— Кто там?

— Федор. Сосед сверху.

Тишина в ответ. Ну как тишина — ребенок-то продолжал выть. На одной протяжной ноте.

— Хватит орать, Аня! По-хорошему прошу, — крикнул я.

Дверь приоткрылась. Квартира дохнула мне в лицо застоявшимся воздухом. Выглянула растрепанная голова, утыканная самодельными из газеты скрученными бигудями.

— Ты не охренел ли? — спросила Аня.

Ну, я и объяснил ей в двух словах суть претензий, порекомендовал не орать на ребенка. Матом конечно, как полагается в таких случаях. С легким надрывом, взявшись рукой за дверь, чтобы не закрыла посреди тирады. И тут выскакивает этот черт, ее сожитель. Отталкивает Аню и выдавливает меня, как пасту из тюбика на лестницу. Я его видел то пару раз, даже не знаю, как звать. Здоровенный битюк. Верх белой майки-алкоголички не виден, все волосами курчавыми заросло. Орет на меня, как слон боевой и огромной своей лапой дверь захлопывает прямо перед Аниным носом. Многослойный такой крик получился. Красивый даже чем-то. Ниже партии сожителя слышен визг соседки и еще ниже, еле различимый — вой ребенка. Я только лицо успел прикрыть локтями с обеих сторон и приготовился умирать. Прямо тут на заплеванной лестнице. А он орет, пузом своим меня вниз толкает и зачем-то подмигивает. Доходим мы так до середины пролета, ниже тусклый холл с почтовыми ящиками, с два года как высохшим фикусом и дверь на улицу, он еще раз подмигивает и доверительно так спрашивает: — Выйдем, покурим?

И тихо сразу стало. Отсюда ни соседки, ни ребенка уже не слышно. Только наше сопение. Я плечами пожал, развернулся и пошел на выход. Мужик за мной. Вышли. Лампа над дверью опять не горит. Я его еле вижу. Протягиваю сигарету, он мне свою лапу волосатую.

— Егор, — представляется.

— Федор, — отвечаю.

— Очень приятно.

Приятно ему. Закуриваем. Садимся на скамейку. Смотрим в сторону Пятерочки, там фары машин, тени снуют. Вечер воскресенья. Тихо. Облака разбегаются, все освещается синеватым лунным светом. Красиво. Если не смотреть на помойку. Мусор уже дня три не забирали. Сидим пыхтим.

— Ты это, — говорит Егор, — не злишься, что я орал на тебя? Надо ведь как-то отрабатывать, — он захрюкал довольно, — ну, ты понимаешь…

— Я думал, это ты злишься, что я на бабу твою наорал, — сказал я.

Он опять захрюкал.

— Брось! — сказал сквозь смех, — Достала она меня уже, веришь? И ребенок этот… Хоть посидеть в тишине спокойно.

— Во-во, — согласился я, — Если бы не моя, никогда бы не спустился. Сидел бы себе в кресле, пиво дул. Ну орет баба на ребенка, что такого?

Он кивнул и с наслаждением затянулся.

— Проза жизни, — говорит.

— Проза жизни, — повторяю я и прикуриваю еще одну сигарету.