Очарованный странник. Краткая адаптация повести Н. С. Лескова

Андреш Щедрин

Каждый эпизод жизни важен. Зачеркнуть один из них – зачеркнуть самого себя. Хорошо бы в конце пути остановиться, оглянуться назад и увидеть, осмыслить без суеты все прожитое. Сделайте это вместе с героем книги, пожилым странником, претерпевшим многое. Он погибал, да так и не мог погибнуть, пока не нашел своего призвания. Повесть читается примерно за час, при этом сохранен живой язык автора, упрощены тяжелые конструкции. Теперь встреча с классикой станет легкой прогулкой по книжным страницам.

Беглый

Случилось мне однажды у себя в конюшне на полочке хохлатых голубей приметить — голубя и голубочку с птенцами. Очень они мне нравились. Но только ночью я сплю и вдруг слышу, на полочке над моей кроватью голубь с кем-то сердито бьется.

Вскочил и гляжу: кошка на птенцов покушается. Я сейчас же ее схватил, воткнул мордою в голенище, в сапог, чтобы не царапалась, да и пошел ее плеточкой учить. А чтобы ей еще страшнее было, так я взял да и хвост ей отсек, гвоздиком у себя над окном снаружи приколотил и очень этим был доволен. Кошка тут же вся вздрогнула и да и побежала.

Но только утром, смотрю, вбегает горничная, кричит:

— Ага, ага! вот это кто! Это ты мою Зозиньку изувечил? Признавайся: это ведь у тебя ее хвостик над окном приколочен?

— Ну так что же такое за важность, что хвостик приколочен? А она как смела моих голубят есть?

Со злости она рукою ударила меня по щеке, а я, как сам тоже с детства был скор на руку, схватил от дверей грязную метлу, да ее метлою по талии… Боже мой, что тут поднялось!

Повели меня в контору к немцу-управителю, и он рассудил, чтобы меня как можно жестче выпороть и направить на тяжкую работу: молотком большие камни колоть для дорожек в саду. Отодрали меня сильно — но это бы ничего, а вот последнее осуждение, чтобы стоять на коленях да камешки бить, это уже домучило меня до того, что я решился со своею жизнью покончить.

Припас я себе крепкую веревочку, пошел вечером в осиновый лесок, стал на колены, помолился за вся християны, приготовил петлю. Осталося скакнуть, да и вся б недолга была… Только что прыгнул, как, гляжу — уже я на земле оказался, а передо мною стоит цыган с ножом и смеется. Он-то веревку и перерезал.

— Что это, — говорит, — ты делаешь? Так чем своей рукой вешаться, пойдем, лучше с нами жить, в разбойниках.

Махнул я рукою, заплакал и пошел в разбойники.

С этим цыганом мы у барина одного коней украли, а как на рынке их продали, то стали деньги делить. Цыган мне кукиш сует под нос и говорит, злодей:

— Вот тебе твоя доля.

— Это еще что за такое!?

— Потому, что я мастер, а ты еще ученик.

— А раз так, я с тобою не хочу дальше идти, потому что ты подлец.

— И отстань, брат, Христа ради, потому что ты вор, еще с тобою спутаешься.

Так мы и разошлись.

Я было пошел к чиновнику, чтобы объявиться, что я сбеглый, но только рассказал я эту свою историю его писарю, а тот мне и говорит:

— Дурак ты, дурак: на что тебе объявляться; есть у тебя десять рублей?

— Нет, — говорю, — только цепочка и крест серебряный.

— Ну, давай их мне, я тебе отпускной документ напишу, и уходи в город Николаев, там много людей рабочих нужно, и много туда от нас бродяг бежит.

Прихожу в этот город и стал на торжок, чтобы наниматься. Ко мне подошел один барин, огромный-преогромный. Привел он меня в домишко, невесть из чего наскоро сколоченный, и говорит:

— Скажи правду: ты ведь беглый?

Я говорю:

— Беглый. На что вам это расспрашивать?

— А чтобы лучше знать, к какой ты должности годен.

Я рассказал все, отчего я сбежал, а он вдруг кинулся меня целовать и говорит:

— Такого мне и надо! Ты, если голубят жалел, так можешь и мое дитя выходить: я тебя в няньки беру. У меня жена с военным отсюда сбежала и оставила мне грудную дочку, так ты ее мне выкормишь, а я тебе по два целковых в месяц стану жалованья платить. Козу куплю: ты ее доить будешь да тем молочком мою дочку воспитывать.

Я подумал: нет, уже назад не пойду, и согласился остаться в няньках. Дитя было маленькое и такое поганое, жалкое: все пищит.

Год я так прожил, и дитя мое подросло, но замечаю я, что у нее что-то ножки колесом идут. К лекарю водили, тот велел ее в песок сажать.

Я так и начал исполнять: выбрал на бережку лимана такое местечко, где песок есть, и как погожий теплый день, я заберу и козу и девочку и туда с ними удаляюсь. Разгребу руками теплый песочек и закопаю туда девочку по пояс и дам ей палочек играть и камушков. Коза наша вокруг ходит, травку щиплет, а я сижу, сижу, руками ноги обхвативши, и сплю.

Ух, как скучно! пустынь, солнце да лиман, только вдруг слышу голос: «Иван! пойдем, брат Иван!» Так и не понял откуда это, кричу: «Да покажись же ты, лихо тебя возьми, кто ты такой, что меня так зовешь?» Вдруг вижу, это надо мною стоит тот монах, которого я давно кнутом засек: «Пойдем, — говорит, — брат Иван! тебе еще много надо терпеть». И он вдруг показал мне, и сам не знаю что: степь, люди такие в больших шапках лохматых и со стрелами, на страшных диких конях. А потом где-то колокол тихо звонит, и стоит там большой белый монастырь.

«Ну, — думаю, — опять видение про монашество!» С досадою проснулся и в удивлении гляжу, что какая-то дама девочку мою из песку выкопала, схватила ее на руки, и целует, и плачет.

Я спрашиваю ее:

— Что надо?

Она ко мне бросилась и жмет дитя к груди, а сама шепчет:

— Это мое дитя, это дочь моя! Отдай мне ее. Видишь, как она ко мне жмется.

— Она тоже и ко мне жмется, а отдать я ее не отдам. Она мне на соблюдение поверена.

— Ну, не хочешь дитя мне отдать, так по крайней мере не сказывай моему мужу — твоему господину, что ты меня видел, и приходи завтра опять сюда на это самое место с ребенком, чтобы я его еще поласкать могла.

— Ладно, это, другое дело.

И точно, я ничего про нее своему барину не сказал, а наутро взял козу и ребенка и пошел опять к лиману, а барыня уже ждет. И таким манером пошли у нас тут над лиманом свидания: барыня все с дитем, а я сплю, а порой она мне начнет рассказывать, что она того… замуж в своем месте за моего барина насильно была выдана злою мачехою и того… этого мужа своего она не могла полюбить. А другого, офицера, полюбила.

А потом говорит: «Мы скоро уедем, и я опять о дите страдать буду. Послушай, Иван, нынче мой офицер сам сюда придет. Он тебе тысячу рублей даст, а ты нам дочку отдай».

— Ну, уж вот этого, — говорю, — никогда не будет. Я себя не продавал и не продам.

Она плакать:

— Ты бессердечный, ты каменный.

— И совсем я не каменный, а такой же как все, костяной да жильный. Я человек должностной и верный. Хоть жалко мне вас, а раз я взялся хранить дитя, то и берегу его.

Вижу, к нам по степи легкий улан идет, такой осанистый, руки в боки, шинель несет. Силы в нем, может быть, и нисколько нет, а напыщенный. Гляжу на этого гостя и думаю: «Вот бы мне отлично с ним со скуки поиграть, подраться».

Конец ознакомительного фрагмента.