Его Уязвимость

Анна Гур

— Раздевайся, — четкий приказ и взгляд холодный, испепеляющий на месте. — Это шутка, да? — теряюсь, не знаю как реагировать. Мой босс остается все таким же безучастным к моим стенаниям. — Никаких игр. Мы заключили контракт. Ты не сможешь отказаться от своих обязанностей. — Вы не имеете права! — Я имею абсолютно все, что сочту нужным. Ты моя уязвимость! И ты будешь безропотно исполнять все мои прихоти. — Найди себе другую игрушку для утех! — кричу, теряю себя, — Я никогда… не… Ухмылка искажает полные резко очерченные губы: — Приятный бонус для моей будущей жены.

Глава 15

Музыкальная тема главы

Вивальди — “Времена года”

Соло для Скрипки

Дорога до дома не занимает много времени. Подхожу к остановке, давно изучила распорядок транспорта, и через минут пять желтый автобус со скрипом раскрывает передо мной дверцы, и я взбираюсь на неудобную, грязную ступеньку, прохожу в самый конец полупустого транспорта, располагаюсь у окна.

Наблюдаю за улицами родного городка, за природой и деревьями, готовящимися зацвести, покрыться зеленью и привнести в наш холодный край тепло, в котором я так нуждаюсь.

Сжимаю холодными пальцами коробку и улыбаюсь. Внутри играет мелодия, она заворачивается вихрем и уносит все тревоги.

Неуклюже выхожу на ближайшей к дому остановке и прохожусь немного пешком, вдыхаю чистый холодный воздух родного края.

Все говорят, что у нас в Сибири воздух сладкий, не такой, как в больших городах, где все загазованно, но мне сравнивать не с чем.

Разве что с хрустальным ветром Алтая… Вот там и вправду дышишь и ощущаешь сладость…

Мы еще в школе ездили с ребятами в лагерь, и это лето я запомнила как одно из самых счастливых в моей жизни.

Там, на склоне горы, Пашка, нарвав ромашек, посмотрел мне в глаза с высоты своего роста и, покраснев, сказал:

— Кать, ты самая красивая девчонка, которую я когда-либо видел…

Мой звонкий смех разлетелся колокольчиком по округе.

— Николаев, прекрати!

— Я правду говорю, не могу в толк взять, почему ты не хочешь видеть, как пацаны за тобой шеи сворачивают?!

Хохочу еще громче и отвечаю:

— А ты?! Ты тоже?!

— Мне давно крышу снесло, Морковка с длинной косой, только я тебе друг… не более…

Воспоминания наводят грусть и тоску. Павел теперь в Москве, а я здесь. И жизнь моя совсем не та, о которой я мечтала.

Обхожу грязную рытвину, которую лет сто местное ЖКХ обещает починить, и подхожу к скромной коробке-хрущовке, где на последнем пятом этаже расположена наша двушка.

Бросаю взгляд на скамейку у подъезда, все еще пустующую, улыбаюсь, вспоминая, что совсем скоро местные бабульки-кгбшницы займут свои посты наблюдения за порядком по периметру, так сказать.

Преодолеваю лестничный пролет, и отложив коробку на бело-коричневую отбитую плитку, принимаюсь копаться в своей сумке в поисках брелока. На удивление быстро справившись с задачей, я поворачиваю ключ в замке, отталкиваю темную дверь, изнутри обитую потрескавшейся темно-коричневой кожей.

Нащупываю у входа выключатель. Крохотный плафон на потолке загорается теплым желтым светом.

Пустая квартира встречает меня родным запахом.

Затаскиваю коробку и захлопываю за собой дверь, скидываю верхнюю одежду, снимаю обувь и ныряю в свои уютные тапки. Захожу в ванную, умываюсь. Долго мою лицо холодной водой и в какой-то момент щеки начинает колоть, а взглянув в зеркало, я понимаю, что лицо у меня мокрое не только от воды, я плачу…

Вытираюсь хрустящим полосатым полотенцем, оставшимся в наследие еще с советских времен, и прохожу в гостиную, забираюсь на диван с цветастой накидкой, подбираю ноги и утыкаюсь подбородком в колени.

Рассматриваю старый сервант, на котором стоят фотографии.

На них мы с мамой улыбаемся и дурачимся, есть и голенькое фото годовалого крепыша.

Федька всегда был крупным. Так как мама у нас была миниатюрной, и я статью пошла в нее, то понимаю, что Федор унаследовал отцовскую мощь.

В доме нет ни одной фотографии моего отца, я просто знаю, что не в кого больше братишке быть таким богатырем.

Мысли об этом неприятно колют. Казалось бы, сколько таких брошенных, разведенных семей, не мы одни. Люди часто не понимают друг друга и разбегаются, но обида…

Моя обида въелась в душу и, возможно, из-за этого я так сторонюсь парней, потому что самый близкий мужчина в моей жизни, родной отец — нас предал.

Как ушел, закрыв за собой дверь, так и ни разу больше в нашей жизни не появился. На вопросы мои мать ничего толком не отвечала, не рассказывала, а потом я выросла и как-то смирилась, что нет его. Жив или мертв — я не знаю, а может, где-то и завел себе счастливую семью, воспитывает других детей, не вспоминая, что на самом севере у него остались мы…

Мама всегда была мне другом, но я так и не смогла у нее разузнать что-либо о нашем папе. Ничего. Ни одного фото. Никакой информации. Только сожженные мосты и горечь от его ухода.

Предательство больно ранило и как-то я додумала, что бросил он нас из-за чего-то конкретного… Наверное, другая увела, ведь мама после него так и не взялась строить личную жизнь, словно сломанная была.

Как-то я услышала ее разговор на кухне, где она подруге своей обмолвилась:

— Не могу, Людааа… Всех с ним, проклятым, сравниваю… и не могу! Понимаешь?! Не прощу его. Никогда не прощу и забыть нет сил… Таких мужчин не забывают…

— Ты, Ирка, баба красивая, а хоронишь себя из-за ирода… Ты же еще можешь жизнь наладить…

— Лучше налей нам, горечь запить, и не напоминай мне о нем больше…

Главное, Катьку мне уберечь, чтобы такого же не повстречала, а то у нас, у Елецких, судьба, видишь, какая…

Стоит только вспомнить, как в сердце старая заноза опять кровить начинает. Умерла мама в одночасье. У молодых женщин тоже, оказывается, сердце внезапно может остановиться и болеть для этого не нужно…

Просто секунда и не стало человека. А выходит, что ты столько всего хотела сказать, спросить, пообщаться, в конце концов, но… не успела.

Мамочки моей нет, а отец…

Нет его для меня. Умер.

И стремлений узнать кто да что, тоже не возникает. Раз мы ему не нужны были, то и он нам.

От тяжелых ощущений трогаю грудь, скрытую грубой тканью теплого платья, слегка давлю, чтобы боль унять.

И все-таки я отца смутно, но помню…

Одно воспоминание из детства сохранилось, словно кадр, замерший на старой фотопленке.

Широкая спина с разворотом крепких плеч в дверях, короткий темный ежик волос на почти бритом затылке и… берцы, огромные, из черной кожи.

Этот человек из моего воспоминания похож на воина…

И берцы у него были армейскими, как у десантников в фильмах.

Вижу себя со стороны маленькой девочкой…

Картинка рябит из-за нескончаемых слез, поднимаю голову и заглядываю в бледное лицо матери, чувствую ласку ее дрожащих пальцев в волосах. Прикрываю глаза и сильнее обнимаю ее за чуть выдающийся беременный живот.

Федя родился раньше срока, мама сильно переживала и еле выносила ребенка, а отца в нашей жизни тогда уже не было…

Так и ушел. Не оглянулся. Ничего не сказал. Исчез.

Верно, вычеркнул нас из своей жизни.

— Мамочка, как же тяжко без тебя…

Проговариваю с болью.

Кажется, что вижу со стороны очередную картину. Раньше в нашем доме звучала скрипка. Мама была преподавателем в музыкальной школе, и часто по вечерам Ирина Владимировна играла, заставляя инструмент плакать, а иногда весело смеяться.

Вот она я — девчушка с двумя толстыми косичками, веселюсь с братом, мы танцуем под трогательную и чувственную мелодию, которую виртуозно исполняет мать.

Вивальди…

“Времена года”.

Эта мелодия и сейчас звучит внутри меня, а перед глазам двое детей, не совсем понимающих как двигаться под звуки музыки, которые струятся из-под длинных беглых пальцев нашей матери.

Встаю и на инстинктах иду к шкафу, достаю футляр, открываю крышку. С секунду рассматриваю инструмент, улыбаюсь краешком губ и провожу подушечками пальцев по теплой деревянной поверхности с равными углублениями по бокам корпуса.

Как наяву вижу яркие фосфоресцирующие глаза. Они словно подстегивают меня взять в руки смычок и окунутся в вихри чувств, которые зарождаются в сердце от воспоминаний. Старых и новых, что переплетаются и заставляют все внутри трепетать…

Слезы капают, а рука со смычком дрожит… Но, оказывается, я все еще помню уроки, что давала мне моя самая строгая учительница.

Конечно, мое исполнение слишком далеко от оригинала, но мелодия Вивальди живет в моем сердце, а я снова кажусь себе маленькой девочкой, которая, положив подбородок на тонкое плечо хрупкой женщины, целует нежную бархатистую щеку.

Звук обрывается, и некрасивая нота отдается внутри меня тяжким пониманием, что мамы нет, а отец… его никогда и не было, у Феди своя жизнь. Он закрылся от меня, а я… я одна против жестоких людей, которые ведут нечестную игру.

Щелчок замка заставляет встрепенуться, два оборота и дверь за моей спиной открывается, а я бросаю взгляд в окно и понимаю, что за тяжелыми мыслями и не заметила, как наступила ночь…

Огромная рослая фигура замирает в проеме, заставив сердце забиться рвано…

В подъезде темно, а из-за того, что в коридоре горит свет, мужчина выглядит пугающе грозно. Он режет своим силуэтом пространство, словно зависнув на пересечении света и тьмы.

Сжимаю скрипку и смычок в руках. Странная игра восприятия. Но когда он делает шаг в свет коридора, то приносит свою тьму в дом.

Поворачивает голову в мою сторону, прошивает острым, как игла, взглядом, резко откинув темную длинную челку со лба.

Он чем-то отдаленно напоминает Кларка Кента. Того самого Супермена, который, цепляя очки, превращался в простого журналиста…

Только Федор непрост. И сейчас, когда у меня все в душе переворачивается вверх дном, я внимательно смотрю на единственного близкого человека, который есть у меня в жизни.

Конец ознакомительного фрагмента.